Помоги проекту - поделись книгой:
– Ну давай, очухивайся, – приказал дед. – Повторю вопрос. На кого работаешь?
– В редакции я работаю, – выдавил я из себя, отворачиваясь от вонючей ватки. – Журналист я.
– Назвался Зильбером, а ни пароля, ни отзыва не знаешь, – сказал старик. – Получается, вы моего связного взяли, да не все выпытали. Кто ты? – повторил он грозно. Я вновь почувствовал что-то холодное у виска.
– Егор Фомич, я же представился. Зильбер я, Яков Васильевич.
– Допустим. Год и место рождения.
– Восемнадцатое мая, тысяча девятьсот семьдесят восьмого. Москва.
Старик засмеялся.
– Под дурачка косишь? – спросил он, продолжая веселиться. – Или это я слишком сильно тебя приложил?
– Егор Фомич, я ничего не понимаю, – взмолился я, начиная понимать, что у вооруженного старика какие-то проблемы с головой. – Вы же меня сами пригласили. Помните? Я с вами вчера по телефону разговаривал. Мы договорились о встрече. Я не знаю ни про какие пароли или отзывы. Я работаю журналистом в журнале. Пришел брать у вас интервью.
– А работой моей, зачем интересовался? – не унимался дед. – Ты мне Ваньку не валяй, гаденыш! На кого работаешь?
Я закрыл глаза, стараясь унять нарастающую боль в голове, но тут же открыл их от испуга, услышав сухой металлический щелчок. Дед взвел курок у самого моего уха.
– Даю тебе три секунды. Явка моя провалена, мне итак уходить. Так что шлепну тебя прямо тут и ищи потом ветра в поле.
– Егор Фомич, миленький. Я правда не понимаю о чем вы толкуете, – чуть не рыдая, выдавил я. Страх за собственную жизнь подстегивал говорить быстро, не разбирая слов и фактов.
– Раз!
– Егор Фомич! Будьте благоразумны! Очнитесь! Я же свой, советский!
– Советский говоришь? А откуда у тебя аппаратура иностранная?
Канарис сунул мне под нос мой же мобильник с яблоком на задней крышке и надписями на иностранном языке.
– У нас таких не делают, – задумчиво протянул дед, разглядывая мой айфон. – Англичанин? Американец? Немец? Говори, собака! Два!
– Русский я! Русский, свой Я, СОВЕТСКИЙ!
Я уже не знал, как успокоить обезумевшего деда.
– Зильбер? – хмыкнул старик. – Какой же ты русский?
– Еврей! Еврей! – истошно вопил я. – Только русский еврей! Родился в Москве. Мама моя в Москве родилась. А папа в Ленинграде. После войны перебрался в Москву с семьей. Блокадник он. Дитя блокадного Ленинграда!
– Что-то у тебя, еврей русский, совсем ум за разум зашел. Ленинград только в кольцо взяли, – сказал Канарис и впервые за весь допрос встал передо мной, загородив яркий свет и приставив ко моему лбу пистолет. – Три…
– Стойте! Стойте! – задыхался я. – Все скажу! Только не стреляйте. Не стреляйте!
Я уже понял, что у старика выпали из жизни последние семьдесят пять лет. Он все еще был на задании в Германии. Он все еще адъютант адмирала Канариса и служит Великому Рейху верой и правдой. И, что хуже всего, он все еще русский разведчик, чье задание под угрозой.
– Говори.
Я сам не понял, как выдавил из себя:
– Я знаю о вас все, Егор Фомич. Даже то, что вы сами еще не знаете. Только не стреляйте, пожалуйста! Каждое свое слово я смогу доказать. Вы все сами поймете. Вам станет легче, и мы все уладим мирно.
– Ну, давай, удиви меня, русский еврей Зильбер.
– Вы советский разведчик. Оперативный псевдоним «Канарис». Служили под прикрытием в Абвере, под началом начальника внешней разведки третьего Рейха, адмирала Вильгельма Канариса. Вы, собственно, его и завербовали, отсюда ваш псевдоним. Вы прошли всю вторую Мировую Войну и застали начало холодной войны в качестве сотрудника Советского посольства в ГДР. Вернулись в Москву в пятьдесят третьем. Вы долго преподавали в академии генштаба. Затем вас перевели на преподавательскую работу в ГРУ, где вы и проработали вплоть до развала Советского Союза. Ушли в отставку, когда в стране был полный бардак и беспредел, но все же вынесли все тяготы и лишения нового времени. Вы герой Советского Союза, Макаров Егор Фомич. Материалы по вам и другим разведчикам вчера опубликовали в открытом доступе. Вас наградили, Егор Фомич. Вы Герой. Вы прошли ад, и никто до вчерашнего дня не знал об этом! Вы герой! Герой! Сейчас две тысячи двадцатый год! Почти четверть нового века прошла, а о вас только вспомнили. А, ведь, вы настоящий герой!
Я тут внезапно осознал, что говорю истинную правду. Говорю её искренне, и не кривя душой. Впервые в жизни, перед лицом смерти, я задумался о судьбе тех, кто ковал для меня победу в Отечественной Войне. Я впервые осознал, что это не абстрактные ветераны с гвоздиками, слоняющиеся по красной площади раз в году, а живые люди. Легенды! Матросовы, Космодемьянские, Ватутины, Покрышкины, Кожедубы, Маринеско… Люди с большой буквы. Люди, благодаря которым я вчера пил пиво и спокойно курил возле бара. Люди, благодаря которым я вообще на свет появился.
Я взглянул на убого обставленную квартиру Героя Советского Союза и у меня на глаза выступили слезы. Взрослый, седеющий мужик с пивным пузиком и притупившимся чувством человечности, сидел перед вооруженным ветераном, рисковавшим своей жизнью на протяжении семнадцати лет, и плакал. Я не знал, как смотреть в глаза старику. Что я мог сказать ему в свое оправдание? Как вообще можно оправдать предательство, которое общество совершило по отношению к таким, как он? Сколько таких героев встречают свою смерть в нищете? Сколько таких победителей уже умерло, не дождавшись от общества признания? Что они чувствуют, глядя на зигающих подростков в Европе?
Я понял одну простую истину – нет нам оправдания. Не страна их предала, а мы все.
Глава 5
Мы ютились за маленьким обеденным столом на кухне. Шел первый час ночи. Перед нами стояла пустая бутылка «
Егора Фомича отпустило только после того, как я предложил ему посмотреть на даты газет и журналов, которых в его захламленной квартире было с избытком. Как оказалось, в годы его работы под прикрытием, у него действительно был связной с фамилией Зильбер. Вернее, на тот момент, фамилию связной носил немецкую, но вербовавший его Ганс Граубер, знал его истинное имя. У них была своя система пароль – отзыв для работы с агентурой. Если Канарис спрашивал агента, посланного Зильбером о своей рукописи, человек Зильбера должен был отвечать, что рукопись ушла в печать. Если отзыв был иным, явка считалась проваленной.
Вчерашний наш разговор, по всей видимости, разворошил страшное прошлое разведчика и разум бедного старика на время помутился. Когда Егор Фомич понял, что натворил, на него было больно смотреть. Ветеран осунулся, посерел и выглядел, как узник концлагеря. Он развязал меня и сам обработал разбитую голову. Затем он предложил вызвать скорую помощь и полицию.
Я не мог злиться на него. Вместо полиции я предложил разговор по душам. Дед все понял и, молча, достал из своих закромов бутылку водки и наспех собрал на стол, чего бог послал. Всевышний послал не густо, два помидора, огурец и кусочек сала с бородинским хлебом. На ветеранскую пенсию оплачивать счета за столичную трешку было делом проблематичным, поэтому в холодильнике у Егора Фомича было шаром покати. Я сбегал в ближайший супермаркет и забил холодильник разведчика продуктами с запасом на несколько дней.
Мы выпили. Закусили. Разговорились. Оказалось, что такие помутнения рассудка посещали ветерана и раньше. Просто не так остро. Местные социальные службы по причине неустойчивой психики разведчика, отказались его курировать, откупившись компенсацией к его пенсии. Шестьсот сорок два рубля. Продукты пенсионеру по доброте душевной таскала соседка, Клавдия Ивановна. Тоже пенсионерка.
– Не будь ее, – признался Егор Фомич, – скорее всего заглулся бы, еще лет семь назад.
Он рассказал мне о том, как тяжело давался ему его хлеб в годы службы. Как трудно было оставаться под прикрытием, ведь для этого ему приходилось соответствовать стандартам партии, исполнять свой воинский долг в полной мере. Конечно, польза от его разведывательной деятельности во много крат превосходила злодеяния, которые ему и его окружению приходилось творить по указке начальства. Но как можно было ставить на разные чаши весов работу, пусть и во благо Родины, и жизни, ни в чем не повинных, людей и при этом оставаться в здравом уме? Я лично не мог представить себя на его месте.
Конечно, в его работе было и много хороших моментов. Например, когда, завербованный им, адмирал Канарис осознал, что Германия катится в пропасть, он активно включился в работу по свержению Адольфа Гитлера. Начальник Абвера был участником нескольких заговоров против руководства третьего Рейха. Естественно, для такой работы он подключал и своих подчиненных, в том числе и Егора Фомича. Вместе им удалось переправить в безопасную Европу по меньшей мере пятьсот евреев под видом агентуры.
– Пять сотен спасенных жизней, – подвел я итог рассказу старика.
– Против сотен тысяч, замученных в концентрационных лагерях, – горько сказал разведчик и разлил остатки беленькой по рюмкам. – Такова цена моей легенды и моих донесений в ставку.
Выпили. Помолчали.
– Как же вы вынесли все это? – недоумевал я вслух. – Эта работа не под силу простому человеку. Нет такой психики, которая могла бы это сдюжить.
– Так я и не сдюжил, – ответил разведчик. – Забыл, как я тебя пристрелить хотел, Зильбер?
Я улыбнулся и потянулся за второй бутылкой, которую купил уже сам. Дед одобрительно кивнул и встрепенулся:
– Нет, конечно не каждый день мы были в шаге от смерти, – сказал он. – Были и веселые моменты.
Я вопросительно уставился на разведчика. Дед старательно намазывал на черный хлеб масло и укладывал ровными слоями серебристую кильку.
– После командировки в Польшу, кстати, именно тогда адмирал Канарис был шокирован зверствами нацистов и принял решение бороться с режимом. Так вот, после командировки в Польшу, нам дали задание подготовить агентуру Абвера в России. Мы честно выполнили задание, я честно передал все сведения об агентах Абвера на оккупированной территории в Москву. А после началось самое забавное. Ваши, то есть наши, русские диверсанты, активно сотрудничая с местными партизанами, принялись лихо кошмарить местных полицаев. В основном их просто отстреливали. Но некоторых приходилось запугивать, поскольку их работа и их сведения были важны для Москвы.
Дед передал мне один бутерброд с килькой, мы чокнулись и выпили. Занюхав своим бутербродом выпитое, Егор Фомич в голос засмеялся:
– Я никогда не забуду, как читал докладную записку одного белорусского полицая.
Старик опять засмеялся, чем быстро заразил и меня. Все-таки привычка входить в доверие к окружающим у разведчика не выветрилась с годами. Еще не зная сути смешной истории, я глуповато хихикал вместе с рассказчиком. Дед просмеялся и сквозь слезы продолжил рассказ:
– Ты представь, Зильбер. Угрюмые коридоры Абвера. Суровая зима сорок третьего. Немцы только что получили по щам в Сталинграде и ходили, как собаки злые. Во всем и во всех они видели предателей и шпионов. А я сижу в своем кабинете и давлюсь от смеха над докладной запиской. Одного зарвавшегося полицая в какой-то белорусской деревне, партизаны решили проучить и устроили ему на местном кладбище шоу-спектакль, когда он в подпитии возвращался со службы домой. Ты только представь, как на немецком языке звучит фраза: «А вдоль дороги – мертвые с косами стоят. И тишина…»
Для пущего эффекта Егор Фомич встал и на чистейшем немецком произнес:
– Und entlang der Straße – Tote mit Zöpfen stehen. Und Stille. – дед не мог сдержать смеха. – Вот, как мне такую ахинею докладывать начальству? Страшные русские партизаны повеселились, а где-то в казематах Абвера в Берлине у немецких разведчиков мозг вывихнулся.
Я представил себе эту картину и тоже расхохотался. Смеялись долго и вкусно. Я аж поперхнулся килькой. А дед решил меня добить:
– А в шестьдесят шестом, на премьерном показе неуловимых мстителей я вообще сорвал все мероприятие. Как услышал эту фразу в исполнении Крамарова, так меня и порвало на части. Смеялся так, что меня из зала вывели.
Мы сидели до четырех утра. Егор Фомич рассказывал мне о своих приключениях и о жизни после возвращения домой. Были и грустные моменты, и страшные. Одно то, как долго его шерстили в застенках НКВД после возвращения на родину, на пятерых хватило бы. Но разведчик все выдержал. Не сдался и не сломался. Железной воли человек. ЧЕЛОВЕИЩЕ!
Ближе к трем ночи я понял, что пора закругляться. Егор Фомич уже начал засыпать. Я вызвал себе такси.
– Ты прости меня – дурака старого, – опять вспомнил он наше неудачное знакомство, прощаясь.
– Нет, Егор Фомич. Это вы меня простите. Нас всех простите. Не заслужили мы таких ветеранов. Не заслужили мы этой спокойной жизни. За слабость нашу простите. За эгоизм. За все – простите.
Я уехал домой с тяжелым сердцем. Старик за столько лет выговорился, наконец. Духом воспрял. Может, нужно было рассекретить его лет на «дцать» пораньше? Дать человеку пожить нормальной жизнью. Он же секретность соблюдал все эти годы. Всю свою жизнь держал в себе то, что рассказал мне сегодня. Мне одному рассказал.
Я дал себе слово навещать Егора Фомича почаще. Понял, что забота о таких героях лежит не только на плечах государства, но и на моих собственных. Люди вокруг должны прозреть и понять, кого они лишаются каждый год. Кто от нас уходит в небытие. Каких людей мы теряем.
По мотивам рассказа полковника Макарова я написал разгромную статью в журнал, которую главред печатать почему-то отказался. Я спорить не стал и просто уволился из журнала. Естественно, громко хлопнув дверью – свою статью я выложил в электронной версии журнала, через своих айтишников. Точно так же, как выложил статью про сына мэра.
Довольный собой, я взял печатную копию статьи и направился в гости к Егору Фомичу. Долго стучался в дверь, полагая, что пожилой разведчик может просто напросто плохо слышать. На шум открылась соседская дверь. Через щелочку выглянула старушка:
– Вам кого, молодой человек?
– Вы должно быть, Клавдия Ивановна? – догадался я. – Я к Егору Фомичу. Подарок у меня для него.
Клавдия Ивановна осмелела и, открыв дверь, вышла в тамбур. Маленькими добрыми глазами она изучила меня и мой подарок на трех листах и выдала:
– А помер Егор Фомич. Опоздал ты, милок, с подарками. Три дня, как схоронили.
Сперва, я замер, осознавая сказанное, затем, зачем-то извинился и ушел. Похоронили героя Советского Союза Макарова Егора Фомича на окраине. Металлический крест. Фамилия, имя, отчество и годы жизни, выгравированные на холодном металле – все, что осталось от легендарного Канариса.
Я читал ему свой подарок вслух, а по небритым щекам текли слезы.
– Простите нас, Егор Фомич. За все, простите.
Конец.
Поделиться книгой: