Армагедончик на Кирова, 15. Муниципальное фентези

– Зая. 23 кило подписчиков и 5 место в тренде. Круче нас только мальчик, у которого там пальчик. Это…– Илона поискала в своем словарном багаже модели, певицы, общественного деятеля нужное слово – Это трындец какой-то. Трындец – это эпиграф.– добавила Илона, чтобы никто не сомневался в ее титуле кандидата философских наук.

– Ваня – обратилась Эльвира к благородному бомжу. – Что это?

Честерфилдов снял толстые очки, поочередно надавил на глазные яблоки согнутым большим пальцем.

– Иду я по бакалее, а тут баран. Маленький и с крыльями. А тут Тройкина Капитолина. Давай орать. Я давай искать. А тут…Ну вы сами видели. И я тоже заорал. Такого страху натерпелся.

– Может в этом все и дело. – в пустоту сказала Пеломелова Олеся и ее никто не услышал.

– Да что тут непонятно. – вмешался Самцов Николай. – Все же понятно.

Он обвел всех торжествующим взглядом.

– Это пиндосы. Кто же еще.

– У нас? На Кирова, 15? – сомневалась Эльвира.

– Ты даешь, тётка. – Самцов был из тех, кому просто необходимо было демонстрировать свое превосходство. Пусть не физическое…Да хоть какое…

– Ты что телевизор не смотришь? Они же эти. Как их там, Илонка?

– Влезуны. – подсказала интеллектуальная Илона.

– Конкретные влезуны. Их одолеть только шурумбурумы могут.

– А шурумбурумы? – Эльвира, кажется, начала понимать, куда клонит Самцов.

–Ну да. – улыбнулся Самцов азартно. – Так что давайте сделаем этому влезуну шурумбурум.

– Может, сначала полицию вызовем? – спросил тихий и, как оказалось, самый дельный Гламурьян Ашот.

– Не-а. – подумав, ответил Самцов. – Петраков не поедет.

– Он же полицейский.

– То, что мент. Это да. – согласился Самцов. – Это косяк. Но Петраков не дурак, а это совсем другой уровень. Это..

– Косяк-ништяк. – опять подсказала Илона Вайп, в совершенстве овладевшая современным научным-понятийным аппаратом. Гламурьян продолжил и все разложил по полочкам.

– Значит прорываемся? Ключ на кассе. Здесь не выйти. По-одиночке он нас сожрет. А так, если что…В газете пропечатают и в Одноклассниках. Мы же русские.

– Ага. Какой восторг. – съязвила Илона Вайп, а черту подвела Эльвира.

– Тогда к бою, товарищи.

– Никакой я вам не товарищ.– заволновался благородный бомж.– Товарищи погубили великую Россию. В лето 23 от воцарения государя нашего страстотерпца Николая. – обложил себя полным крестным знамением. Таким полным, что и на рядом стоящую Пеломелову хватило.

– Алилуйя, дядя. – Честерфилдов не Эльвира и здесь Самцов мог изгаляться вволю. – А в 91 вы ответку включили. Мишка Меченый, он же из ваших, из нетоварищей.

Но в мировоззренческих вопросах, как и в березовых бруньках, Честерфилдов стоял насмерть. Скала. Тупая, но скала.

– Комбайнер-искуситель есть порождение…– начал Честерфилдов.

– Все. Стопе. – остановила Эльвира, грозящий перейти в бесконечность отечественный вечный спор. – Здесь остановка. То, что Союз развалился это плохо. Никто не спорит?

Против фундаментальной скрепы никто протестовать не стал.

– Тогда к бою…– повторила Эльвира. – Вооружаемся.

Выбор был не велик. Современный супермаркет не блещет разнообразием. Брали, что потяжелей да поувесистей. Тушенку, кабачковую икру, оливки без косточек. Эльвира расчихалась. Она надрывала пакеты с красным и черным перцем, передавала их Честерфилдову, а тот ссыпал перец в квадратное ведро на тележке Тройкиной Капитолины. Самцов и Гламурьян вытащили рохлю с деревянной палетой. На палету поставили коробки со стеклянными пивными бутылками, упаковки молока и пятикилограммовые мешки с сахаром. Тяжелая рохля должна была стать смертоносным танком прорыва. Из-за нее предполагали стрелять тушенными гранатами и кабачковыми бомбами, а подобравшись поближе, залить фиолетовые глаза безумной твари отличным импортозамещенным продуктом: краснодарским перцем.

– Готовы? – Эльвира оглядела свое маленькое, но решительное войско.

– Готовы. – за всех ответила Илона. Она прикрутила к швабре Тройкиной свой телефон.

– Что же…Тогда.

– Подождите, человеки…Пока не описались. Селфи на посошок.

Все сгрудились вокруг рулевого кормила рохли. Честерфилдов для красоты снял очки и лупил в камеру осенними печальными глазами. Эльвира встала немного в профиль. Ей казалось, что так она похожа на Николая Баскова. Капитолина смотрела в объектив неподвижно и безжалостно. Как хан Батый на Владимиро Суздальскую Русь. Самцов показывал козу. Ашот смущенно улыбался, а Пеломелова Олеся…Она тоже была где-то здесь… Сразу за мощным торсом Эльвиры и локтем Честерфилдова.

– Улыбочка. – приказала Илона.

Сделали. Кто-то улыбочку, кто-то гримасу, а кто-то ротонатяжение такой силы, что чуть не лопнули вислые благородные щёки. Отдав дань традиции, спрятались за рохлю и отправились вперед. Опять вдоль по бакалее. Можно было приукрасить и сказать, что отправились вдоль по Елисейским полям. Но здесь суровая правда жизни, и ничего более. А в жизни мы все-таки чаще ходим по бакалее…

Тихо. Подозрительно тихо. Скрипела нагруженная рохля. Из-за нее выглядывала российская современность. Такая как есть. Без прикрас, но и без жалости.

– Вы это видите? –прошептала Эльвира.

– Мама. – тихо подтвердила Илона.

– Я пошел. – сломался вдруг Честерфилдов.

– Стоять. Нельзя. – появилась вдруг твердость в голосе Олеси Пеломеловой. Она встала перед Честерфилдовым. Смело глядела прямо в третью пуговицу его грязного пальто.

– Раз вы настаиваете. – сломался еще раз Иван и остался.

– Чё? Атакуем? – Самцова окатила тихая истерика. Не терпелось пустить в дело замечательную жестяную дуру Еланской тушенки.

– За родину! За Сталина!

– Позвольте. – тихо, но настойчиво вмешался Честерфилдов. Самцов поправился.

– За родину. За Николая 2 нашего Сталина!

– Может быть, попробуем договориться? – спросила в пустоту Олеся Пеломелова.

– Огонь. – разрешила Эльвира.

Самцов размахнулся, и баллистическая тушенка полетела в цель. Уже потом, анализируя происходящее, нежась на любимых развалинах мостодревского дивана в колодце теплоцентрали, Честерфилдов не мог не признать, что тварь значительно изменилась после их последней встречи. Сначала беззащитный и добрый барашек, потом вроде как сатанинский шмель с китобойным гарпуном в заднице. На последний бой они вышли с огромным, пробившим потолок, мёртво-синим огурцом с пупырышками, мерцающими черно-красным цветом остывающей вулканической лавы.

– Вперед! Вперед! – закричала Эльвира. – Чё тварь? Чё? Гаси ее, Тройкина!

Капитолина не заставила себя ждать, да и остальных уговаривать было не нужно. Страх. Всепоглощающий страх. Он сделал их непроходимо великими и глупыми.

– Оно не рычит. Может не надо?

Писк Пеломеловой остался без внимания. Потонул, заглох в непобедимом

–Ч Ё!!!!

Самцов метал кабачки и тушенку. Его поддерживал Гламурьян. Засыпал монструозный огурец краснодарским перцем.

–Чё мы с ней церемонимся? Топи ее, человеки! – повизгивала Илона.

– Не ждала! Не ждала! – орала Эльвира. – Давай, Ашотик. Давай.

Все уперлись в рычаг и, разогнав рохлю, влетели прямо в тухлый бок огурца-акселерата. Катастрофический огурец заворочался, проломил стеклянные двери и вывалился прямо в октябрьскую ночь под студеный каток февральского ветра. Страха было море. Тушенки и кабачковой икры навалом. Никто не хотел уступать. Дружно побежали добивать гадину. Как камнями бездомную собаку. Гадина не выдержала. Треснул огурец. Взорвался и залил всех присутствующих липкой красно-черной жидкостью.

– Ты чё наделала! – заорала Илона Вайп. Она трогала свою меховую горжетку. – Какая химчистка теперь ее возьмёт? 25 тысяч. 25.

– Скока? – переспросил Самцов. Его красно-черная лысина почти слилась с октябрьской ночью. – А мне скока сказала? 28. Ты чё, лахудра?

– Смотрите Смотрите. – Честерфилдов глядел на себя и на других. Их фигуры светились мягким отцветающим красным светом. Жидкость по одежде и телам начала стекать вниз струящимися ручейками. Они соединились в лужицу, из которой вверх, пронзая ночь и разум, вознесся ослепительно-яркий столб. Через мгновение он сложился в горизонтальную линию и взорвался. Вернулась ночь и будто ничего не было. Расходились молча. Объединяющий страх исчез, и жизнь растеклась по своим отдаленным друг от друга стратам. Самцов закинул Илону в подержано-отжатый Гелендваген. Умчался вдаль по Кирова с поворотом на Пушкина. Ашот, Тройкина, Эльвира и Олеся Пеломелова вернулись в «Шестерочку». Наводить порядок. Иван Честерфилдов, как свободный художник, остался стоять посреди холодной и зябкой ночи. Открывал и закрывал ладонь. Разглядывал горку золотого песка. Лизал и пробовал на вкус.

–А-а-а. Баловство. – решил, наконец, Иван. – Откуда? А это чё?

Честерфилдов выбросил, чтобы не мешались, почти 4 унции чистейшего золота, нагнулся и выковырял из родимой глинистой супеси целый рублевик из стали с никелевым гальваническим покрытием. Завтрашний день еще можно было спасти и наполнить долгожданным смыслом.

КОНЕЦ.