Из меди и перьев

– Ты бы женился на мне?

– Что?

Легкий холодок пробежал по спине. Ее глаза манили, смеялись, как давно хотелось в них утонуть, пойти на дно и не выплывать вовсе. Позволить ей растерзать до клочков все, что осталось.

– Ты бы женился на мне? – повторила она, склонила голову на бок. Казалось, вот-вот и она улыбнется, только губы оставались спокойны.

Магнус молчал. Она не дождется ответа, хоть и держала бы здесь его вечно.

– Я так и думала, – улыбка была сухая и вымученная. – В этом все дело. Если со мной не хочешь быть даже ты, то как я могу быть уверена в нем? – она устало расстегнула тяжелое ожерелье, положила на стол и потерла пальцами шею.

– Знала бы, выходила б за Ланса. Он старше на десять лет. Давно не мальчишка. Ты ведь знаешь об их матери? Госпоже Гертруде? Она еще умерла в какой-то грязной канаве, как последняя нищенка. Хорошая была женщина.

– Ты это к чему? – Магнус, казалось, совершенно не понимал, к чему она клонит.

– Она сбежала, Магнус. Бросила все и сбежала. Наплевала на правила и приличия, просто решив быть счастливой. Она была куда храбрее всех этих кур, которые сидят дома и льют слезу за слезой, со страхом трясясь над мнением черни. Ты знаешь, – она улыбнулась. – Ведь я помню ее. Шорох ее платья, смешную улыбку. Видела мельком, когда сама еще малюткой была… Говорят, она была глупа, Магнус. Говорят, будто вечно читала нелепые книжки, которые впору лишь детям да незамужним девицам, что грезила наяву о несбыточном, о лесных осенних дворцах цвета золота, о любви, что сожжет королевства и воскресит из умерших. Потому и сбежала, глупая счастливая женщина.

– Она умерла вдали от детей и дома в дешевой гостинице. Не спеши называть ее счастливой.

Сольвег отмахнулась. Она нервно перебирала кружево на рукаве, щеки ее слегка зарумянились, а глаза заблестели. Казалось, она и не слышит его.

– Так вот скажи мне. Скажи и подумай. Если можно сбежать, если был повод, если знаешь, что есть еще где-то свобода, то ты думаешь он решится остаться со мной? Не сбежит? Думаешь, даже такой беспросветный упрямец, глупец, холодный и черствый мужчина не захочет хоть раз взглянуть на жизнь с другой стороны… Оттого мне и нужно, чтобы он был моим. Целиком, без остатка. Чтобы вставал с моим именем на устах, чтобы ждал встречи и дни считал каждый вечер. Чтобы план удался, чтобы я отомстила. А потом. А потом, о, Магнус, а потом как я посмеюсь над ним. Над всеми ними, над отцом, над сиром Эбертом, над тем герцогом, так уж до кучи. И я начну все сначала, родной, я начну…

Тот смотрел на нее, на этот мечтательный взгляд, на губы, с такой лаской твердящие слова ненависти и злобы, и думал. Что никогда не была она так хороша. Никогда еще не ненавидела с такой страстью. И ни одного мужчины не добивалась так усиленно, как собственного жениха. Двуличная стерва. Прекрасная двуличная стерва.

– Ты ведь не любишь его? – спросил он, не заботясь о том, что голос звучит хрипло и глухо.

Она обернулась. Наклонилась к нему. Ее глаза были так близко, мягкие локоны гладили щеки. Она взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала.

– Я вообще никого не люблю, родной, – проговорила она, убрав пальцем пряди со лба. – Пора бы тебе это запомнить.

Глава V

– А ты идти не хотел, – все повторял Микаэль, пробираясь через толпу. – Еще скажи, что тебе не понравилось.

Уже начинало смеркаться, и по каменным стенам плясали тени от костров и прочих огней. На площади перед ратушей было не протолкнуться, разномастный люд шумел, гудел, точно улей. В переулках, расходящихся от центра, точно солнечные лучи, было лучше, но даже и там все кричали, и пели, и пили, а в самом центре толпы кто-то из запевал завел бешеный хоровод, который кружил, забирал все больше людей, разрастался, уводил за собой, а от бешеной пляски кольцо рук рвалось то там, то здесь.

Микаэль с довольным лицом пробирался, расталкивал людей, крепко держа маленькую ладошку Каталины, еле поспевающую за ним. Той, казалось, нравилось абсолютно все, несмотря на то, что по большей части видела она лишь чужие спины, а сажать на шею одиннадцатилетнюю девчонку ради приличий не стал даже Микаэль. Эберт всеобщего шумного ликования не разделял, но на вопрос друга все же улыбнулся. Что-то в этом во всем было. И в шумных песнях, доносящихся из раскрытых окон, и в запахе дыма, жаренного на вертеле мяса и эля, и в бликах света, и в разноцветных бумажных фонариках, привязанных за веревку, и в пестрых венках в золотистых кудрях девиц. Он увернулся от чьего-то случайного кулака и почувствовал, что только эта суматоха и шум способны отвлечь его от сегодняшнего происшествия.

– Эй, Эберт, веселей, – окликнул его южанин. – Хоть раз в жизни расслабься и не строй из себя знатного рыцаря.

Он стоял у разваливающейся лавчонки и напропалую сыпал комплименты девушке-торговке, чтобы та сбила цену на засахаренные каштаны, которые тот обещал Каталине. В кульках из грубой бумаги их было навалом, и Микаэль гордо отошел от прилавка, держа в охапке три штуки.

– Ты же богатейший наследник города, а споришь с торговкой из-за лишней монеты.

– Если б не спорил, не был бы богатейшим. Пять медяков за кулек – это же обдираловка! – возмутился он. – Я буду жаловаться главе города. Потом.

– Когда будешь за обедом из семи блюд обсуждать с ним товар на сотни золотых?

– Именно, – тот кивнул с набитым ртом. – Я в отличии от тебя от насущных проблем не отмахиваюсь.

Он протянул ему третий кулек, но рыцарь мягко покачал головой. После чего горячие и липкие каштаны ему сунули прямо в руки, так что, кто в выигрыше, сказать было сложно.

– Ты чего, ешь! – сказала ему Каталина, дернула за плащ и посмотрела на него своими огромными карими глазами.

– Слушай ребенка, – поддакнул Микаэль. – Поумнее тебя будет.

Каштаны были горячими, тонкая кожура хрустела, а тягучая карамель и сахарные подтеки обжигали небо. Эберт не помнил, когда в последний раз лакомился. Вернее, лакомился по собственной воле. Это только Микаэль появлялся из ниоткуда то с бутылкой сладкого вина с вновь прибывшего корабля, то с пятком свежих персиков за пазухой, то с корзинкой от матери, в которой была или домашняя ветчина, или сливовый пирог, или конфеты из сушеных фруктов, которые госпожа Руза готовила сама. То вытаскивал его куда-то, как сегодня, в толпу, туда, где ему вроде бы и не место. Да что бы подумал отец, узнав, что он стоит здесь и под строгим взглядом малолетней девчонки ест каштаны, слизывая ниточки карамели с запястья. А ему это и нравилось. Конечно нравилось. Только в этом он не признается ни Микаэлю, ни отцу, ни тем более себе самому.

– Ого, – крикнул ему южанин и свободной рукой ткнул куда-то в толпу. – Ты посмотри, что вытворяют эти ребята.

Эберт обернулся и посмотрел туда, где в плотном кольце людей два темных силуэта подбрасывали в воздух не меньше семи зажженных факелов. Пламя отсветами плясало на их широких вспотевших спинах и разве что не опаляло длинные волосы одного, заплетенные в тугую, толстую с кулак косу. Огонь, казалось, был повсюду. Еще немного и случайно подброшенные огни могли упасть и на стоявшие неподалеку палатки с прилавками, а сотня искр полетела бы на головы восхищенной толпы.

В их городе такого давно не видали. Тут разве что ленивые менестрели, требующие за фальшиво спетую песню медяк, чтобы купить медовухи в ближайшей таверне. Да пара танцовщиц, которые уже явно не молоды. У таких обычно уже двое детей от все тех же пройдох с разбитыми лютнями да рваными струнами. Городской Совет не любил попрошаек. Даже если те не сидели в лохмотьях за городскими стенами. Подобное Эберт видел наверно лет восемь назад. Когда все тот же Микаэль вытащил его из аббатства в самую короткую ночь. Там было море эля и шума и его в первый раз до бесчувствия напоили. Повторять подобное в общем-то не хотелось.

– Откуда они? – Эберт скомкал бумагу из-под каштанов, тщетно пытаясь оттереть ею пальцы.

– Они?

– Да. Как Совет вообще допустил подобное, я не помню такого долгие годы, всегда тишь да гладь…

– Тишь да гладь, тишь да гладь, – южанин махнул рукой и случайно сбил с головы толстой торговки косынку. – Надоела твоя тишь да гладь. Как хорошо, что в Совете сидят интеллигентные и понимающие люди в отличии от тебя.

– Глава Совета опять проиграл тебе в карты?

– Опять, – кивнул Микаэль. – А я говорил, не умеешь, не берись. Еще немного и я стану негласным хозяином города. Ведь все это, – огляделся он. – Моя заслуга.

Если Микаэль действительно станет главою Совета, то, что станет с городом, страшно представить.

– Так откуда они?

– Да отовсюду, – уклончиво отозвался южанин, больше глядя на улыбки хорошенькой служанки в дверях, чем на рыцаря, – Оттуда, отсюда… Из тех городков вверх по холмам у гор.

– Ты позвал в город людей из Горных домов?

– Ну да, позвал. Ну вот вечно ты так, не начинай только. Они славные ребята, а это все байки таких, как ты.

– Как будто я что-то имею против, – отозвался рыцарь. – Как будто меня вообще кто-то спрашивал.

Эберт вновь пригубил кружку с купленной медовухой. Слухи о людях из Горных домов ходили уже не одно столетие, обросли дешевыми байками настолько, что даже самый беспробудный пьяница не стал бы рассказывать их в трактире – так и так на смех поднимут. Их можно было частенько встретить то там, то здесь, южанин был прав – кочевники они в душе, хотя вряд ли есть что милее их сердцу, чем горный воздух да ястребиный клекот в вековых соснах. Говорили о них многое. Будто в горах у них спрятано золото на многие годы, будто с заснеженных горных вершин наводят они на поля грозные тучи, будто нет у них законов и правил, будто живут они тысячи лет, а чужаков к себе не пускают. Да мало ли что можно навыдумывать о тех, кто всего-то ходит с улыбкой, а дорога стала домом вторым.

Глава Совета считал их бездельниками и лентяями. Попрошайками с большой дороги, нищим сбродом, да и какая разница, что одеты они будут получше, чем многие в городе.

Отец Эберта думал все так же.

Эберт не думал вообще.

Микаэль же души в них не чаял. Он знавал парочку еще когда они жили в аббатстве. Стянул пару яблок с прилавка, получил заслуженно по щекам, а потом обзавелся друзьями. Те звали его с собой – приплыли на тех кораблях, что мастерили из своих сосен. Какое развлечение мореплавание для горных людей, Эберт старался не думать, да те, впрочем, и сами не думали, если судить по тому, как разбросало их по всему белому свету.

Так или иначе, многие их не любили. Какое веселье, какие цветы там, песни и пляски, если в доме не топлено, а лошади у соседей получше. Да и вообще – «неприлично», шептались почтенные дамы, матроны в повязанных фартуках, да и просто замужние женщины. А что неприлично никто толком сказать и не мог.

– Так они здесь?

– Да, – кивнул Микаэль. – Это я за это ответственен, даже не каюсь.

– А тебе не кажется, что ты был за кое-что тоже ответственен?

– Мм?

Эберт лишь кивнул на свободную руку, на которой по логике должна была повиснуть Каталина, но Каталина там не наблюдалась. Не наблюдалась она и в ближайшей округе, так что ее непутевый брат зря начал мотать головой из стороны в стороны, точно испорченный флюгер.

– Эберт? – жалобно проговорил он. – Все ведь очень плохо?

– Конечно плохо, госпожа Руза тебе голову снимет.

– Да я не из-за матери, идиот, – огрызнулся он в ответ, продолжая расталкивать людей и оглядываться. – Хоть бы на галеры отправила. Моя сестренка где-то в толпе выпивох, а тебе лишь бы шутки шутить. Каталина!

Рыцарь все же смолчал и решил не вдаваться в подробности, кто затащил родную сестру в эту самую толпу выпивох. Он и сам чувствовал легкое волнение. Только вот будь она из обычной примерной семьи, волноваться бы больше пришлось.

– Не волнуйся, мы непременно разыщем ее, – он положил руку на плечо друга, постаравшись его успокоить. – И вообще, при встрече Каталины с каким-нибудь бандитом, я бы ставил на Каталину.

– Ты намекаешь на то, что моя сестренка не леди? – огрызнулся Микаэль.

– Да упаси меня Создатель от подобных намеков, – пробормотал ему рыцарь.

Найти одиннадцатилетнего ребенка в такой толпе было непросто. Темнело, на небе почти взошел тонкий серп месяца. Был он серебряным, ярким, как только бывает такими ночами. Когда воздух прозрачен и свеж, чудится будто есть и другой мир, другая дорога, там, где-то меж звезд на облачных кораблях с воздушными палубами. Проглядывали первые звезды. Эберт помнил, как в аббатстве Микаэль порой будил его, подтаскивал к окну – один раз даже затащил и на крышу – до того не хотелось юноше спорить – и там, чуть ли не наобум тыча пальцем в звездное небо, мог до утра рассказывать о том, как искать Северную звезду, почему Игнис нынче такой яркий, и как следует загадывать желание на падающие плеяды. Он бы и сейчас рассказал. Встал бы, как вкопанный, мешая прохожим, вцепился бы за его рукав, задрал бы голову – и оттаскивай его потом с места до самой зари.

Но Микаэль искал Каталину и, признаться, было ему не до звезд.

– Талина! – надрывал он голос, расталкивая всех вокруг. – Каталина! Несносная девчонка, скажу все матери, будешь вечно сидеть с вышиванием! Эй, вы не видели здесь девочку? Невысокую, ей одиннадцать, с темными кудрями.

– И ты собрался отыскать ее в этой толпе? – прошамкала какая-то старуха. – Подожди до утра, сама уж до дома дойдет.

Микаэль представил, как Каталина будет одна бродить темными переулками и взвыл.

– На твоем бы месте, красавчик, – пробормотала старуха. – Я бы заглянула к людям из Горных домов. Будь мне одиннадцать, я бы сбежала туда, не здесь же сидеть, в толпе проходимцев, как вы…

Она покачала головой, а Эберт огляделся и понял, что они действительно вышли к трактиру, из которого периодически вываливались компании шумных гуляк. Пожалуй, искать Каталину здесь действительно не было смысла.

Палатки Горных домов были севернее, всего десять минут пути, но из-за множества людей Эберту показалось, что они идут час, уж не меньше. Вскоре вновь заблестели отблески костров в чужих окнах, почудился запах мяса, чего-то горького, терпкого. Они завернули за угол и увидели с десяток палаток и деревянных столов, расположенных прямо за городскими стенами. К врытым в землю столбам были привязаны лошади.

– И где тут нам отыскать Каталину? Несносная девчонка, попади ты мне в руки, – бормотал Микаэль. – Вы не видели здесь несносной девчонки? – обратился он к первой попавшейся лавочнице.

Та только разулыбалась и захихикала.

– О, времена! – вздохнул южанин. – Уводите меня отсюда.

Видно, тот сильно волнуется, подумалось рыцарю, в иное бы время мимо он не прошел.

Несмотря на опасения Микаэля, это место меньше всего напоминало разбойничий лагерь. Люди ходили в приятных чистых одеждах, пьяниц, как на площади, не было, да и вообще было так спокойно, что, к своему удивлению, Эберт ощутил, как раздражение и растерянность отпускают его, а на плечи навалилась теплым одеялом усталость. Он впервые почувствовал, что на ногах он уже много часов, да и неплохо бы было поужинать. Хорошо бы здесь отдохнуть хоть часок, прислониться спиной к тяжелой скамье, вытянуться на ней в полный рост и взглянуть на мелкие звезды. Он устал, он ведь правда устал…

– Каталина! – голос Микаэля вырвал его из полудремы. – Ах ты мошенница! Куда улизнула!

Он стоял в кругу из шести-семи ребятишек, крепко держа сестру за руку и усиленно размахивая пальцем у нее перед носом.

– А если бы ты совсем потерялась! Если бы тебя украли разбойники! Связали бы и увезли на корабль – вот как бы ты поступила?

– Я бы стала пиратом! – крикнула девочка.

– Ха! Как же! Пиратом! – не растерялся южанин. – Держи карман шире, сестрица! Такой непослушной девице, как ты, только палубу драить! Эберт, скажи! Эберт, что ты стоишь, не видишь, я терплю тут фиаско как воспитатель и брат!

– Что тут за шум?

Микаэль обернулся. Задрал голову. На него медленно надвигалась гора мяса и мышц. Пока гора была относительно дружелюбна и лишь вежливо недоумевала, отчего какой-то низкорослый чернявый болван нарушает спокойствие. Рыцарь понимал, что по-хорошему надо вежливо улыбнуться горе, взять Каталину за шкирку и делать ноги, но Микаэль был немного иного мнения. Встав в позу и важно подбоченясь, он уже был готов толкнуть речь о сложности воспитания малолетних разбойниц, но тут гнетущую тишину прервал чей-то негромкий смех.

– Оставь их, Улаф, видно же, что вреда не сделают. А мясо само себя не пожарит, иди уж, иди. Я и сама здесь управлюсь.

– Уверена? – великан недоверчиво пророкотал, не повернув головы.

– Уверена, Улаф, ступай.

Микаэль обернулся на голос, растолкал толпу ребятишек и сладко вздохнул.

– За просмотр я, конечно, денег не беру, – снова послышался смех. – Но, как вижу, стоило. Богатой была бы.

– Не больше, чем я нынче богат, узрев в своей жизни столь прелестное создание, – начал Микаэль с хорошо заученной фразы и тут же получил легкий шлепок по щеке.

– Я не со зла, – усмехнулась девица. – Но слушать подобную фальшь – любезный, пожалей мои уши и уши несчастных детей.

– Все ясно, – вздохнул Микаэль и потер щеку. – Не мой день сегодня. Каталина, пошли.

– Но я хочу дослушать сказку! – она дернула его за рукав. Каталина канючить могла день за днем, ночь за ночью, Микаэль это знал. Он вздохнул протяжно и громко.

Эберт наконец-то вышел вперед и увидел ту, кому принадлежал насмешливый голос. Пожалуй, было ясно, с чего у Микаэля перехватило дыхание, но тот вечно реагировал на женщин так, будто на днях вырвался из монастыря. На разваливающейся деревянной табуретке, облокотившись на такой же старый и потемневший от времени стол, сидела девушка. Она улыбалась, а пожалуй, такой честной открытой улыбки он не видел уже давно. Может, она была ровесницей Сольвег, может, чуть младше. Определенно она казалась мельче и хрупче, Сольвег-то была статной красавицей. Была жилистой и худой, казалось, вот-вот вскочит, залезет на дерево на самую высь. Запястья были тонкие, маленькие, на них понавешено столько браслетов, они звякали и звенели стоило ей только руками взмахнуть. Длинные волосы, светлые, почти белые, мягко ложились на плечи и спину. Мелкие высохшие цветы путались в них, падали лепестками. Одета она была просто. Льняное серо-белое платье, такие часто носят в дороге. По подолу и рукавам вилась голубая вышивка. Она смотрела на Микаэля и улыбалась. На него же женщины никогда не смотрели так. Да в общем-то и он на них тоже. На миг он почувствовал зависть, но поспешно отогнал нелепые мысли.

– Я хочу остаться, остаться, – заныла Каталина. – Микель, еще чуть-чуть, ну пожалуйста!

– Матери все расскажу, – вздохнул тот и отпустил ее руку. – Какие тут у вас еще сказки, валяйте. Если еще кто-то предложит мне кружечку эля, я совсем подобрею. Эберт, иди сюда. Небось тоже еле держишься на ногах. Поздоровайся с дамой, вечно нужно тут всех вас воспитывать…

– Добрый вечер, сударыня, – рыцарь кивнул, сел на перевернутое деревянное ведро и вытянул ноги. – Простите, что вас потревожили.

Она перевела на него взгляд. Было темно, но в свете костра ее глаза показались ему голубыми. Хотя, может, зелеными. Да, впрочем, какая разница, если на них так приятно смотреть. Она кого-то напоминала ему. Разумеется, он не думал, что знал ее раньше. Но он смотрел на нее в свете огня, на то, как дрожала белая прядь на ветру, как тонкие тени легли на ключицы, а бледные пальцы стучали по дереву. Что-то было знакомое, неясное, смутное, будто прежде видел во снах. В тех, которые знал на рассвете, а после не вспомнишь. Он хотел было спросить ее имя. Чисто из вежливости, к чему же иначе. Ведь через пару минут он уйдет, а на завтра уже позабудет. Но тут вновь началась суматоха – пойди заставь семилетних детей замолчать, которые требуют сказку. «Сказки, сказки – это все мусор, нелепые байки!» вспомнил он из далекого прошлого голос отца. В общем, он прав, только скажи это детям, мигом затопчут.

На столе у девушки были раскиданы крохотные связки засушенных трав. Тут и розмарин, и полынь, и ромашка, и мускатный орех, и крохотные перевязанные вместе коричные палочки. Они крошились, подсыхали еще сильней, казалось, дунешь на стол и в воздух поднимется облачко лепестков. Там же, в ворохе листьев и трав были свалены в кучу листки бумаги в маленьком ящичке. По краю бумага была резной, кое-где окрашена в красный. Дети наперебой тянулись к ней, выхватывали то один листок, то другой.

– Вот эту! – кричали они. – Нет, вот эту, вот эту!