Помоги проекту - поделись книгой:
Известно из истории Петра Великого, что Его Величество крайне ласкал приезжавших в Россию купцов иностранных, – нередко посещал их в Немецкой слободе, приезжая к ним на пиршества и ужины. Особливо любил он голландцев: Бранта, Любса, Гутфеля и Гоппа.
В одно время Монарх пригласил с собою старшую невестку свою, царицу Марфу Матвеевну, к Гоппу в собрание. Его Величество имел привычку пить из одного кубка или стакана и иностранцы, зная это, ставили перед ним обыкновенно тот, из коего он в каждый приезд свой пивал. У Гоппа был для Его Величества назначен для того один серебряный кубок с крышкою, весьма искусной работы.
После ужина продолжались разные забавы, как-то: музыка, танцы, и проч. Монарх, захотя пить, попросил меду, но, видя, что ему не подают, сказал хозяину: Если весь мед вышел у тебя, как вели подать полпива!
Тот ответствовал, что мед есть, но кубка того, из которого Ваше Величество изволите пить, не могут отыскать: сказывают, что он пропал во время убирки со стола.
– По этому, – сказал Государь, – его украли; однако вор должен быть домашний. Я, – примолвил Монарх, – его найду!, – и тотчас приказал запереть вороты дома и никого не выпускать из оного, и ниже из покоев на двор; вышел сам, созвал всех людей, бывших на дворе, спрашивал у каждого: не выходил ли кто из покоев на двор после стола? Один из них сказал, что видел выходящего к карете царицыного пажа Её Величества. Паж этот был Юрлов. Монарх пошёл к карете, осмотрел все в ней, и нашёл тот кубок.
Все это происходило без шуму и Царица ничего того и не приметила. Этим всё дело и кончилось, и Монарх казался по-прежнему спокоен; но при разъезде, распростяся с хозяином и гостями, подойдя к невестке своей, потихоньку сказал ей: – Завтра поутру в восемь часов пришлите ко мне пажа вашего Юрлова, которому надобно кой что приказать!
Царица, по прибытии в комнаты свои, призвала к себе пажа, спрашивала у него, не сделал ли он в доме гопповом чего непристойного, потому что Государь велел тебя завтра прислать к себе, чего никогда прежде не бывало. Паж, упадши к ногам её, признался в краже кубка, и что сам Государь нашёл тот кубок в карете её, где он его спрятал.
– Что ты сделал, проклятый? – сказала Царица, – ведь Государь рассечёт тебя, и вечно напишет в матросы, или, по крайней мере, в солдаты!
Слезы, страх и раскаяние пажа в такую привели жалость добросердечную Царицу, что она, дав ему нескольких червонных, велела спасаться, как он знает. Виновный той же ночью выбрался из Москвы, и ушёл, как после узнано, в Вологду. Монарх по утру в назначенный от него час, ожидая Юрлова, послал за ним к Царице; но она ответствовала, что не могли его сыскать. Его Величество, увидясь с нею, открыл ей и всему двору позор, что Юрлов украл у Гоппа кубок, и что должно его за столь постыдное воровство наказать; а без того может остаться он навсегда бездельником и негодным ни к какой должности. Невестка призналась также, что об этом она уже узнала от него самого, но что слезы и раскаяние убедили её отпустить его и что не знает куда он ушёл. Монарх, сделав ей довольно чувствительный за это выговор, сказал, что жалость её погубила его.
– А можно бы сего молодого и проворного детину ещё исправить и употребить со временем в какое-либо полезное служение.
Второе путешествие в Европу
На втором путешествии в Голландию в 1716 году Петр Великий прибыл в Данциг в воскресный день перед обедом, когда надлежало запирать городские ворота. Проезжая по городу, с удивлением приметил он, что улицы были пусты и почти ни один человек не встречался с ним до самого того трактира, в котором он остановился. Вошедши в трактир, спросил он у хозяина, какая тому причина, что в таком многолюдном городе не видно на улицах почти ни одного человека. Хозяин отвечал государю, что весь народ в церкве слушает проповедь, и для того во время богослужения запираются городские ворота. Государь не хотел пропустить сего случая видеть воскресное тамошнее богослужение и просил хозяина, чтоб он проводил его в церковь. Там находился и правительствующий бургомистр, который уведомлен уже был от караульных о прибытии его величества. Государь вошёл в церковь, когда проповедь была уже начата. Бургомистр тотчас встал со своего места, пошёл навстречу царю и отвел его к бургомистрскому месту, которое сделано было повыше других. Его величество, севши без всякого шуму, заставил бургомистра сесть подле себя и слушал проповедь с великим вниманием. Многочисленное собрание в церкве смотрело больше на государя, нежели на проповедника, но сие не могло нарушить его внимания, и он почти не спускал глаз с проповедника. Между тем, почувствовав, что открытой его голове было холодно, снял он, не говоря ни слова, большой парик с сидевшего подле него бургомистра и надел себе на голову. И так бургомистр сидел с открытою головою, а государь в большом парике до окончания проповеди, потом же снял он парик и отдал бургомистру, поблагодарив его небольшим наклонением головы.
Можно вообразить, какое удивление произведено было сим приключением, для данцигских граждан столь необычайным, но для государя весьма обыкновенным и нимало не стоившим внимания.
По окончании богослужения городской магистрат прислал от себя к государю депутатов для засвидетельствования ему почтения от всего города и для пожелания благополучного пути. Тогда один господин из царской свиты рассказывал сим депутатам, что данцигское богослужение весьма понравилось его величеству, а приключение в церкве с париком господина бургомистра не должно казаться удивительным и необычайным, потому что его величество не смотрит на мелочные церемонии и привык в церкве, когда голове его бывает холодно, снимать парик с князя Меншикова или с кого-нибудь другого из стоящих подле него и надевать на себя.
От городского синдика Валя и бургомистра Элерса, данцигских депутатов, бывших в Петербурге при императрице Анне Иоанновне по взятии Данцига poссийскими войсками в 1734 году.
Петр Первый в Виртенберге
Любознательность Петра Перваго была ненасытна и не имела пределов. Если он на пути своём проезжал чрез деревушку или городок, всегда осведомлялся, нет ли предметов достойных замечания.
Если иногда говорили, что здесь предметы не интересны, то он, бывало, отвечал:
– Почём знать, вам оно не интересно, а, может быть, в моих глазах эта вещь достойна удивления, я желаю посмотреть. В самом деле, однажды в трактире, где он остановился, ему поднесли замок изящной работы и другие металлические предметы за весьма малую цену; потом, узнав, что есть у мастера и другие подобнаго искусства предметы, захотел посмотреть мастерскую этого мастера. Городок был невелик и притом слесарь был единственный во всём городе. Тогда Государь, держа в руке один из купленных замков, обротясь к своей свите, и сказал:
– Посмотрите, видывали ли вы такую работу у нас в России? И можно ли было в таком маленьком городке найти такого искуснаго мастера?
Потом, обратясь к мастеру, сказал:
– Если хочешь приобрести себе счастья, то можешь ехать в С.-Петербург и прямо явиться к Государю.
Во втором своём путешествии в Голландию, последовавшем в 1716 году, он приехал пред o6едом в Виттенберг, что в Саксонии, и между тем, как приготовляли ему обед, он спрашивал, что тут есть особенное любопытнаго для путешественников? Не много особеннаго, отвечал трактирщик, разве только старый курфирсткий замок, доктора Лютера медная гробница в церкви сего замка, его прежнее жилище и его учебный покой.
– Вот кстати, мне это очень нужно видеть, я очень много слышал хорошего об этом знаменитом муже, который для счастья многих мужественно боролся с Папою.
Государь, прежде чем приступить к обеду, поторопился приступить к осмотру в церковь замка, где разсматривая медную статую, изображающую Мартина Лютера над гробницею во весь его рост, сказал:
– Да, это вполне заслужил Лютер.
Потом вошёл в покой Лютера, где он жил и умер.
По входе в учебный покой ему показали большое чернильное пятно и при чём рассказали старое преданье, что однажды, когда Лютер упражнялся в чтении священнаго писания и в переписке, то ему представился дьявол и различными кознями старался отвлечь его от духовных мыслей. И этим так его разсердил, что Лютер, схватив чернильницу, бросил её дьяволу в рожу, отчего и произошло это большое чернильное пятно, котораго до сих пор невозможно отмыть.
Пётр Великий очень смеялся на эту сказку и ничего более не сказал кроме сдедующих слов:
– Неужели этот разумный муж мог видеть дьявола? Я думаю, ему и думать этого невозможно.
Потом Пётр Первый заметил, что вся закоптелая стена этой комнаты была исписана различными надписями и, когда он спросил, что это значит, то ему объяснили, что это подписи посетителей из приезжих и иностранцев. Тогда Пётр Первый, вынув из кармана кусок мелу, подле чернильнаго пятна написал русскими буквами: «Пётр». Действительный статский советник Яков Штелин.
Женщины стали целовать лицо, а не бороды
До Петра среди свадебных подарков был большой пучок розог, который жених посылал невесте, чтобы предупредить её, что при первом случае она должна готовиться к маленькой мужниной трёпке; мужья могли даже убить своих жён безнаказно, а тех жён, которые узурпировали это право своих мужей, закапывали в землю живьём.
Пётр отменил пучки розог, запретил мужьям убивать своих жён, и чтобы сделать браки менее несчастными и лучше подобранными, он ввёл обычай совместных пиров, а также представления претендентам девушек до венчания, одним словом, он учредил и создал всё в своих владениях, вплоть до общества. Известно распоряжение, сделанное им лично, обязывающее бояр и их боярынь устраивать ассамблеи, где нарушение приличий наказывалось большим бокалом водки, который заставляли пить нарушителя, и, таким образом, вся честная компания уходила с них очень пьяной и мало исправившейся. Но это было важно – создать род общества среди народа, который об этом ничего не знал. Дело дошло до того, что несколько раз ставились драматические спектакли. Царевна Наталья, одна из его сестер, писала трагедии на русском языке, похожие на пьесы Шекспира, в которых тираны и арлекины исполняли первые роли. Оркестр был составлен из русских скрипок, в которых звуки извлекают из бычьих жил… Великолепие и даже вкус последовали за варварством. Одним из самых трудных предприятий основателя было укоротить полы платья и сбрить бороды своих подданных. Именно это вызывало наибольший ропот. Как научить весь народ одеваться по-немецки и пользоваться бритвой? С этой проблемой справились, располагая у ворот городов портных и брадобреев: одни обрезали полы платьев тех, кто проходил, другие – бороды; упорствующие платили сорок су на наши деньги. Вскоре они предпочли потерять свою бороду, чем деньги. Женщины сослужили царю полезную службу в этой реформе; они предпочитали бритые подбородки; они были ему обязаны тем, что не были больше пороты розгами, жили в обществе с мужчинами и целовали более благородные лица.
Русские бороды и немецкое платье
Суеверие в то время столь владычествовало над умами, что самое, так сказать, ничтожное представлялось им грехами смертными, как-то: бритье бороды, покрой платья, несообразный с платьем предков их и проч. В Воронеже самых членов магистратских государь никак не мог уговорить обрить бороды и переменить платье *.
* 26-го августа 1697 года Петр, на другой день по возвращении в Москву из первого путешествия, принимая вместе с знатью людей самых простых, собственноручно обрезывал бороды вельможам, разговаривая с ними, начиная с Шеина и Ромодановского; не дотронулся только до самых почтенных стариков – боярина Тихона Никитича Стрешнева и князя Михаила Алегуковича Черкаского.
Они хотели лучше платить штраф и нести гнев его, нежели согласиться на такое, по мнению их, преступление. И хотя прискорбно это было Петру, но он не хотел, однако же, принудить их к тому властию, а ожидал того от времени и от воспитания детей их.
Князь Меншиков, желая угодить государю, изготовил для всех магистратских членов немецкое платье, даже до рубашек, и накануне праздника Пасхи, пред самою уже заутренею, призвал их всех к себе и объявил именной будто бы его величества указ: чтоб они тотчас или обрили бороды и оделись в немецкое платье, или готовились бы в ссылку, в Сибирь, указав им на изготовленные уже к тому и подводы; и что не допустит он их даже проститься с женами и семейством, но тот же час увезут, ежели они явятся преслушными указу.
Поднялся плач, рыдание и вопль бедных поистине людей. Они упали к ногам его, просили милости и заступления у государя, говоря притом, что они готовы всё сделать, нежели растлить (как они говорили) образ Божий, и что лучше согласятся потерять головы, нежели бороды, и проч. «Голов вы не потеряете», ответствовал князь, «но я не смею просить государя о перемене его указа; и так должны вы сейчас садиться в кибитки». При сём слове, по приказу его, вошли солдаты и готовились вести их к кибиткам. Предрассудок так был силён, что они с плачем и рыданием согласились лучше ехать в заточение, нежели лишиться бород; но, однако же, как повели их из покоев на двор, то один из них, который был помоложе, любя свою жену, при пролитии горьких слёз, перекрестясь, сказал: «Буди воля Божия!» и согласился на обритие бороды. Тотчас обрили её, что видя и все другие, тем же сожалением о женах, детях и домах своих быв тронуты, один по другому согласились последовать примеру товарища своего; и так были они обриты и наряжены в немецкое платье. Князь, видя, однако же, неутешно их плачущих, хотя не был он и сам богослов, утешал их, говоря, что «нет в том никакого греха, когда волосы будут обрезаны, но в том грех, если будут заповеди Христовы и апостольские не сохранены; а одна из заповедей сих поучает, что противляющиеся предержащей власти, противляются повелению Божию: несть бо власть, аще не от Бога», и проч.
Все это продолжалось даже до заутрени, и когда уже государь был в соборе, тогда князь пришед с ними и поставил новопреображённых за клиросом. Государь сначала не приметил их входа, но в продолжение заутрени нечаянно оглянулся, и увидя стоящих, в новых немецких кафтанах одинакового цвета, не мог никак узнать их, подозвал к себе князя и спросил: «Что это за люди?». Князь донёс, что члены здешнего магистрата. Государь столь обрадовался тому, что тотчас сошёл к ним с клироса и прежде ещё времени поцеловал каждого, говоря: «Христос воскрес», – благодарил их, что они для праздника так его обрадовали и, оборачивая каждого из них, говорил: «Ах, какие молодцы, посмотрите, пожалуйста, те ли вы стали, какие были прежде?». А на другой день праздника пригласил их к столу своему и пил за их здоровье.
Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала
Бритье бород
Весной 1705 года, в Соликамск послан указ о бритье бород и перемене русскаго платья на немецкое. Долго размышлял соликамский воевода о том, как объявить горестную новость подчинённым, главное – как добиться, чтоб воля его царскаго величества не осталась неисполненною; наконец, решил: огласить закон в церкви, да тут же и покончить дело.
Дождавшись перваго воскресенья, градоначальник шлёт жителям Соликамска повестку явиться к обедне в собор: есть-де от двора государева указ такой, который должны выслушать все, и после неведением его отнюдь себя не оправдывать. Граждане поспешили в храм. Когда обедня кончилась, воевода велит народу приостановиться, сам всходит на амвон и громко прочитывает роковую бумагу, за подписью «Пётр». Ужас объял православных, сведавших, чего требует император. «Последние годы! последние годы!» – шептали между собой старики, покачивая головами и, хотя не говорили, но думали: «нет, пускай в нашем животе и смерти будет волен великий государь, но не покоримся обычаю еретиков!». Но срок исполнения указа был уже близок. Лишь только огорчённая толпа поворотила из церкви, как вдруг встретила задержку. Солдаты, заранее поставленные здесь, схватывают каждаго взрослаго мужчину: один из стражей держит бедняка за руки, другой остригает ему усы и бороду, третий, припавши вниз, обрезывает полы кафтана, выше колен. Картина была поистине жалостная! У редких жертв достало смелости оборонять своё лицо и платье.
Русская церковь о бороде
В «Деяниях Стоглавого собора» (при царе Иване Васильевиче) сказано, между прочим: «Творящие брадобритие ненавидимы от Бога, создавшего нас по образу своему». – Далее правило св. апостолов: «Аще кто браду бреет и преставится тако, недостоит над ним пети, ни просфоры, ни свещи по нём в церковь приносити, с неверными да причтётся» etc. («Обличение неправды раскольничей». 1745 г.).
Бог может любить и безбородых
Пётр Великий, желая Россию поставить на степень европейских народов, нравственных как просвещением наук и художеств, так обращением и одеждою, выдал указ брить бороды и носить платье короткое* немецкое, говоря при том придворным боярам:
* Указы о ношении укороченного платья венгерского, саксонского и французского покроя были опубликованы 4 января 1700 года и 30 декабря 1701 года.
«Я желаю преобразить светских козлов, то есть граждан и духовенство, то есть монахов и попов, первых – чтоб они без бород походили в добре на европейцев, а другие – чтоб они, хотя с бородами, в церквах учили бы прихожан христианским добродетелям так, как видал и слыхал я учащих в Германии пасторов». При чём, рассмеявшись, примолвил к сему ещё и то: «Ведь наши старики по невежеству думают, что без бороды не внидут в царство небесное, хотя у Бога отверзто оно для всех честных людей, какого бы закона верующие в него ни были, с бородами ли они, или без бород, с париками ли они, или плешивые, в длинном ли сарафане, или в коротком кафтане».
Новая братоубийственная попытка Софьи
Царевна приступила к исполнению нового своего умысла. Она снеслась с Щегловитым и предначертала с ним новый мятеж. Щегловитый в ночь на 5-е (по друг. – на 9-е) августа собирает до 600 стрельцов на Лыков двор (где ныне арсенал) и дерзкой речью приуготовляет их к бунту противу Петра, который вводит немецкие обычаи, одевает войско в немецкое платье, имеет намерение истребить православие, а с тем и царя Иоанна, брата своего, и всех бояр и проч. Разъярённые стрельцы требуют, чтоб их вели в Преображенское; но двое из них, Михаил Феоктистов и Дмитрий Мельнов, успели прибежать прежде и через князя Бориса Алексеевича Голицына открыли Петру весь заговор. Пётр с обеими царицами, с царевной Наталией Алексеевной, с некоторыми боярами, с Гордоном, Лефортом и немногими потешными убежал в Троицкий монастырь (без штанов, – говорит Гордон). Перед восходом солнца прискакал Щегловитый с убийцами, но, узнав об отсутствии царя, сказал, что будто приезжал он для смены стражи и поспешил обо всём уведомить царевну. Она не смутилась и не согласилась последовать совету князя Голицына, предлагавшего ей бежать в Польшу.
Служба и верность лучше поклонов
Его величество, отменяя старинные обряды, изъявляющие униженности человечества, в 1701 году, декабря 30 дня, запретил, чтоб не писать и не называть уменьшительными именами вместо полного имени Дмитрия Митькою или Ивашкою, чтоб не падать пред ним на колени, и чтоб зимою, когда морозно, не снимать шляп и шапок с головы, проходя мимо того дворца, где обитает государь, говоря о сих обычаях так великодушно: «Какое различие между Бога и царя, когда воздавать будут равное обоим почтение? Коленопреклонное моление принадлежит Единому Творцу за те благости, какими он нас наградил. К чему унижать звание, безобразить достоинство человеческое, а в жестокие морозы почесть делать дому моему бесплодную с обнажённою главою, вредить здоровье своё, которое милее и надобнее мне в каждом подданном паче всяких бесполезных поклонов? Менее низкости, более усердия к службе и верности ко мне и государству – сия-то почесть свойственна царю».
Посылка дворян и мещан в чужие края
По возвращении из первого путешествия, государь определил посылать молодых людей за море, для обучения наукам и художествам. Кораблеплавание, кораблестроение, гражданская и военная архитектура были те науки, о введении которых в России весьма ревностно заботился державный преобразователь. Для этого многие из молодых дворян посланы были в Амстердам, Лондон, Тулон, Брест и прочие места, с одобрительными письмами и приличным содержанием; а мещане – в Голландию, для изучения каменного мастерства и хорошего жжения кирпича. Они должны были, по прошествии урочного времени, уведомлять его величество о своих успехах, а по возвращении своём, являться для испытания; каждого, по знанию и способностям, определял он к должностям; а нерадивых и ни в чём не оказавших успехов, с посмеянием отдавал под начальство Педриело, бывшего главного придворного шута, которыми тот распоряжался по своему произволу, определяя их в помощь истопникам и в другие низшие должности. Видя пользу из таких посылок, государь умножил их по возвращении из второго своего путешествия, и из мещан посылал уже больше; между ними посланы: Земцов и Еропкин – в Италию, для архитектуры; Никитин и Матвеев – в Голландию, для живописи; Башмаков и многие другие – туда же, для приобретения искусства в каменном строении. При заложении адмиралтейского двора и других больших строений в Петербурге, выписал он из Голландии наилучших кирпичных мастеров, каменщиков и строителей мостов и мельниц, которым тогда же определил на помощь и своих подданных, к таковым ремеслам назначенных. В несколько лет довёл он своих до такого познания, что не имел более надобности в голландских мастерах; однако ж оставил их у себя в службе, при полном жаловании, до конца их жизни, или до тех пор, пока требовали сами себе увольнения.
Черепицы и кирпичи, величиною в половину обыкновенных, были приготовляемы по голландскому образцу и по Витрувиеву наставлению *).
*) Напечатано и Париже, в 12-ю долю листа, под заглавием: «Le petit Vitruve» и переведено, по приказанию Петра I, на русский язык. Штелин. 30. Ред.
Из сих кирпичей выстроены: пространное адмиралтейство, кузницы, слесарни и пр., подзорный дворец, лежащий при взморье, между Калинкиным и Екатерингофом, летний дворец и многие другие строения, от которых ещё и до сего времени не отвалился ни один почти камень. Следовательно, мнение многих, что император, для своих строений выписывал черепицы и кирпичи из Голландии, несправедливо.
Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала
Мнение бояр о посылке детей за границу
Царь в молодости своей, пылая, так сказать, желанием насадить в подданных своих всякое познание, предпринял, в 1689 году, послать многих детей знатного своего дворянства в чужие земли для учения, и объявил о том отцам их. Некоторые из них повиновались тому в молчании, не смея противоречить молодому и горячему монарху, но многие осмелились отсоветывать ему такую посылку, говоря, между прочим: «Где нашим ребятам познать заморские хитрости! Их разума на то не станет, и потому понапрасну только великий кошт издержан будет».
Такого рода мнения, достойные невежества тех, которые их подавали, взволновали царя.
– По вашему мнению, – говорил он, – мы родимся одарёнными от природы менее счастливо, чем другие народы, Бог, по вашему суждению, дал нам душу ни к чему неспособную? Между тем как у нас такие же руки, глаза и телесные способности, как и у людей других народов, которым даны они для развития ума, почему же только мы выродки человеческого рода и должны иметь ум неразвитый? Почему же мы только одни недостойны науки, облагораживающей всех прочих людей? Нет, такой же ум и у нас, мы так же будем успевать, как и другие, ежели только захотим. Всем людям природа одинаково дала начала и семена добродетелей, всем предназначено ими пользоваться, и как только кто возбудит в людях эти добродетели, то все хорошие качества души вполне пробуждаются.» *)
*) Дневник Корба, в издании М. И. Семевского. Ред.
Поделиться книгой: