Эра великих географических открытий. История европейских морских экспедиций к неизведанным континентам в XV—XVII веках

Этот метод производства и установки пушки можно было использовать, очевидно, только для маленьких пушек[20]. Ядро, обычно каменное, вероятно, весило скорее несколько унций, нежели фунтов; его поражающая дальность составляла, возможно, около 200 метров. Даже при наличии слабоэффективного (и с примесями) «дьявольского порошка» (пороха) того времени тяжелый заряд мог либо разорвать ствол, либо сломать крепежную скобу затвора, и тогда пороховая камора отлетала назад. Откат пушки назад при очень тяжелом заряде тоже представлял трудную проблему на борту корабля. Поэтому заряд был маленьким даже по отношению к размеру пушки, и начальная скорость снаряда была очень мала. Каменные ядра, выпущенные из небольшой пушки слабым зарядом, имели, очевидно, маленькую проникающую способность даже при стрельбе прямой наводкой. Корабельная пушка в XV в., как и ее меньшая родственница – аркебуза, и арбалет, который предшествовал им обеим и на протяжении многих лет делал их работу, были предназначены для уничтожения живой силы противника, но не для того, чтобы потопить или повредить корабль.

Небольшие заряжающиеся с казенной части поворотные пушки можно было устанавливать на планширях каравелл. Термин gunwale (планширь) взят именно из этой практики. Проворные маленькие суда такого типа с таким вооружением могли защитить себя, сильно не сближаясь, и стать эффективными торговыми рейдерами в таких водах, как Индийский океан, в котором большинство кораблей были относительно маленькими и хрупкими. Однако широко распространенное использование этих пушек гораздо сильнее подкрепляло аргументы в пользу отправления в далекие и опасные плавания массивных, сильно нагруженных кораблей типа каракки. Пушки устанавливали в надстройках на носу и корме судна; они стреляли через амбразуры не только за борт, но и внутри корабля на шкафут, который таким образом мог стать смертельной ловушкой для нападающих. Сильно разросшиеся судовые надстройки на больших кораблях в конце XV – начале XVI в. отражали необходимость вмещать все больше пушек. Корабль Генриха VII Regent вмещал более 200 небольших пушек. То, что португальцы отдавали предпочтение массивным, сильно загруженным караккам во время плаваний по Carreira da India (хотя их было трудно защищать при существующей морской практике), было вполне понятно с военной точки зрения, так как самой частой опасностью, с которой приходилось сталкиваться этим кораблям, помимо кораблекрушений, было абордажное нападение в гавани большого количества маленьких местных суденышек. Против такого нападения конструкция и вооружение каракк были чрезвычайно эффективными; каракки были практически неуязвимыми.

Трудность нападения на крепко построенную плавучую крепость обычными средствами приводила к попыткам агрессивных европейских морских держав вооружать свои корабли более крупными пушками, которые могли сильным артиллерийским огнем пробить бреши в корпусах вражеских кораблей; точно так же, как осадные орудия использовались для того, чтобы разбить фортификации на суше. Один из двух главных недостатков корабельной пушки в XV в. – слабость ствола и небезопасность съемного затвора, из-за чего пушки продолжали оставаться маленькими, можно было исправить путем изготовления цельнолитой пушки вместо того чтобы ковать ее из многих частей. На суше в XV в., случалось, изготавливали и использовали очень большие пушки – не только примитивные мортиры в форме колокола, которые выстреливали вверх ливнем камней, обрушивавшимся на осажденные города, но и огромные осадные орудия вроде тех, которые применили турки, чтобы разнести стены Константинополя. Это были литые пушки, но подобно всем пушкам такого вида в то время они были неимоверно тяжелыми по отношению к своей мощи. Их невозможно было поднять на корабль, еще менее возможно – установить и вести из них огонь. За первые два десятилетия XVI в. развивавшаяся металлургическая промышленность, в основном во Фландрии и Германии, а позднее в Англии[21], нашла решение этой проблемы. Экспериментируя, литейщики нашли способы отливать пушки, с которыми было легче управляться, но при этом они были равными по мощи или были мощнее. Общая длина камнеметов была уменьшена всего до 8 калибров (хотя 18 или 20 были более привычной пропорцией для пушки, а дальнобойные английские кулеврины были 32 калибров). Внешняя окружность ствола была конической; металлическое литье было толстым в казенной части, чтобы выдерживать взрыв заряда; а ближе к дулу ствол делался гораздо тоньше. Сделанное таким образом орудие можно было перевозить по суше на повозках, запряженных лошадьми или быками, а также устанавливать – хотя и не без трудностей – на кораблях. Пушка могла стрелять отполированными круглыми камнями или чуть позднее – литыми чугунными ядрами, достаточно тяжелыми для того, чтобы повредить на коротком расстоянии, скажем 200–300 ярдов, корпус другого корабля. Чтобы сделать такую пушку более безопасной для пушкаря, пришлось пожертвовать преимуществом – способом заряжания с казенной части. Трудности съемного затвора оказались в больших пушках неразрешимыми. Попытки преодолеть их путем изготовления ввинчивающегося затвора в казенную часть провалились, потому что жар от каждого взрыва расширял резьбу, так что в течение нескольких часов, пока охлаждалась казенная часть, затвор нельзя было вывинтить для перезарядки. Поэтому литые пушки, используемые на кораблях, заряжались непременно с жерла. Их делали цельнолитыми путем наливания расплавленного металла в пространство между литейной формой и цилиндрическим стержнем из глины. Отливали не только ствол, но и крестовину, на которой подвешивалась пушка при монтаже, а также муфту-казенник, с помощью которого она крепилась на борту судна. В XVI в. литейные печи не могли производить достаточно большие количества чугуна в необходимом жидком состоянии для такого большого литья, так что после многочисленных экспериментов чугун перестали применять для изготовления больших литых орудий. Приблизительно после 1520 г. на протяжении века или чуть более большинство больших пушек делали из пушечного металла – несколько расплывчатый термин, который обычно обозначал сплав меди, олова и цинка (бронзу).

Именно литые пушки XVI в., а не сборные пушки XV в. совершили переворот в конструкции боевых кораблей и тактике их применения. Такие пушки могли иметь в длину от 1,5 до 3,7 метра и метать ядра весом от 2,3 до 27 килограммов с внушительной отдачей. Более крупные пушки весили несколько тонн. Их нельзя было надежно установить в палубных надстройках корабля, но можно было расположить вдоль верхней палубы на шкафуте, чтобы они стреляли через амбразуры в планшире; на каравеллах пушки среднего размера обычно так и устанавливали, но самым лучшим и безопасным местом для самых тяжелых орудий было место между палубами. Мысль вырезать отверстия в борте корабля была не нова; большие транспортные корабли использовали их, например, в Крестовых походах для погрузки лошадей. В первые годы XVI в. кораблестроители начали вырезать небольшие отверстия для пушек через одинаковые интервалы вдоль борта корабля. Сначала это были маленькие круглые отверстия, чтобы менять угол горизонтальной наводки пушки, достаточные по размерам для небольших составных орудий того времени. С появлением больших литых пушек эти отверстия были расширены, и в течение XVI в. они превратились в большие квадратные отверстия, закрываемые в плохую погоду висящими на петлях люками, чтобы в них не заливалась вода. Тогда пушки устанавливали на колесные тележки для амортизации отката и снабжали клиньями и лебедкой для наводки. Эти приспособления – да и весь замысел и использование тяжелых пушек на борту корабля – очень мало изменились с конца XVI до начала XIX в.

Появление на кораблях тяжелых орудий неизбежно повлекло за собой большие изменения в тактике; да, не сразу, а постепенно – по мере увеличения мощи пушек и качества боеприпасов. Взятие на абордаж и проникновение на хорошо вооруженный корабль стало опасным предприятием, пытаться осуществить которое стоило не раньше ослабления сопротивления его защитников превосходящей мощью пушечного огня. Если, с другой стороны, огонь был настолько подавляющим, что враг мог пойти ко дну или понести серьезный ущерб, то тогда абордаж становился уже не нужен, если только не стояла цель разграбить корабль. Поэтому чаще прибегали к боевым действиям с целью заставить нападающего отступить, а абордаж применяли реже, по крайней мере в официальной войне на море. Капитан боевого корабля стремился обычно находиться вне досягаемости врага, чтобы иметь инициативу и выбор дистанции. Он старался держать врага на траверзе, чтобы дать по нему весь бортовой залп. При боевых действиях флотов подход кораблей в ряд борт о борт, за которым следовала рукопашная схватка, постепенно уступил маневрированию. Как в тактике, так и в конструкции кораблей в новых условиях парусный боевой корабль должен был обладать маневренностью и скоростью наряду с большой прочностью. Главное назначение палубных надстроек как убежищ исчезло, за исключением особых случаев (как с португальскими торговыми судами Ост-Индской компании), и эти надстройки уменьшились до минимума, необходимого для хорошего обзора и достаточного для устройства кают. Пушки между палубами соперничали с грузом за место, в связи с чем стали увеличиваться различия между военным кораблем и торговым, и постепенно появился специальный парусный боевой корабль типа галеона, предназначенный иметь на борту исключительно пушки. Пушки, расположенные вдоль бортов корабля, оказывали сильное давление на дерево; желание нейтрализовать его, наряду с другими причинами, приводило к завалу бортов, их внутреннему уклону от ватерлинии до планширя, который стал характерной чертой боевых кораблей в конце XVI в. и на протяжении всего XVII в. В крайних случаях, особенно на больших испанских кораблях, ширина верхней палубы была всего лишь около половины ширины сечения корпуса корабля в горизонтальной плоскости на уровне ватерлинии, что еще больше увеличивало трудность абордажа и проникновения на судно. Что касается боевого корабля старого образца, галеры, то появление на кораблях тяжелой артиллерии ускорило ее исчезновение для большинства целей использования. Легкая галера явно не годилась для перевозки тяжелых пушек. Даже большие галеры, которые все больше заменяли galeas sotiles в войнах на Средиземном море в XVI в., могли иметь только одну большую пушку или, самое большее, две или три, которые могли стрелять вперед выше носа. «Золотая лань» (Golden Hind) Дрейка, напротив, небольшой корабль и даже не военный изначально, имела, вероятно, батарею из 18 пушек – по семь с каждого борта и четыре на носу. Настоящий парусный военный корабль, такой как Revenge («Месть»), вмещал 30 или 40 пушек. Эта разница в огневой мощи, естественно, была серьезной преградой для держав Средиземноморья, включая и Османскую империю и Испанию, в состав флотов которых на протяжении XVI в. входило большое число галер. Испанцы, вынужденные воевать одновременно и в Средиземном море, и в Атлантическом океане, имели два отдельных флота разных типов. Это было одной из причин, по которой в Атлантике они отставали от англичан и голландцев в техническом развитии в части конструкции кораблей, литья пушек, артиллерийских умений и опыта.

Рассматривая революцию в артиллерийском вооружении в XVI в., как и любую другую революцию, мы должны постараться ничего не преувеличивать или не предвосхищать. Большая пушка получала признание медленно и никогда на протяжении всего века не была в достаточной степени эффективной, чтобы исключать возможность рукопашной схватки. Боевая галера умирала тяжело; лишь после нападения Дрейка на гавань Кадиса в 1587 г. ее слабость была окончательно признана. Весельные суда хорошо несли службу, патрулируя Карибское море в конце XVI в., и сохранялись еще в Средиземном море более века после этого. Одно из двух самых знаменитых морских сражений, в котором участвовали испанские флоты в XVI в., – сражение при Лепанто происходило по традиционному сценарию между двумя противостоявшими друг другу флотами галер; это было почти последнее крупное сражение такого рода. Другое сражение – сражение с Непобедимой армадой – было боевым столкновением или, скорее, чередой таких столкновений между двумя противоборствовавшими флотами парусных кораблей. Оба флота были хорошо вооружены, и их огневая мощь была приблизительно сопоставимой. У испанцев в общей сложности были преимущество в огневой мощи и превосходство в тяжелой артиллерии ближнего действия. Англичане имели превосходство в дальнобойной более легкой артиллерии – кулевринах, а также маневренности, поэтому они предпочли вести бой на расстоянии, на котором тяжелая артиллерия испанцев не могла их достать, а их собственные кулеврины стреляли, хоть и попадая в цель, но не достигали серьезного эффекта. В первых боевых столкновениях в Ла-Манше прозвучали сотни бортовых залпов с пренебрежимо малым уроном для обеих сторон. Лишь позже у Гравелина, когда у испанцев закончились боеприпасы, англичане сумели сократить дистанцию и нанести по-настоящему серьезный урон испанским кораблям.

В конце XVI в. капитан боевого корабля мог рассчитывать потопить или привести в негодность корабль противника артиллерийским огнем, но только в том случае, если у него было явное преимущество в вооружении.

Моряки в эпоху разведывательных исследований имели явное превосходство в вооружении. Корабли, которые принимали участие в первооткрывательских плаваниях, были легко вооружены, но они все же везли с собой некоторое количество пушек, а никакие другие корабли в посещаемых ими водах вообще не имели пушек. Флоты Кабрала и Васко да Гамы в его втором плавании хоть и имели больше оружия, везли лишь небольшие сборные пушки того времени. Каменные ядра, которыми да Гама бомбардировал Каликут, не могли причинить большого ущерба городу, разве что хлипким сараям у воды и случайным прохожим, но моральный эффект, по сообщениям последующих путешественников, был очень большим. Восточные правители поспешили вооружить свои собственные корабли, но у них не было судов, сконструированных и построенных таким образом, чтобы на них могли размещаться пушки; и прежде чем они продвинулись в этом деле вперед, португальцы установили на свои корабли тяжелые литые пушки. Вооруженные таким образом, корабли были неприступными, за исключением внезапных абордажных нападений в гавани, до тех пор, пока не приплыли другие европейцы – голландцы и англичане с более совершенными пушками и на более маневренных кораблях. В Новом Свете и в водах Африки европейские первооткрыватели, конечно, не встретили никаких враждебных боевых судов крупнее выдолбленного каноэ[22]; помимо редких бомбардировок непокорных прибрежных городков, их пушки использовались главным образом для наведения страха или чтобы произвести впечатление.

Развитие морской артиллерии сделало не только европейские корабли более грозными, но и их команды более однородными и, значит, лучше подготовленными к длительным плаваниям. На боевых кораблях в XV в. и большей части XVI в. были две отдельные друг от друга группы людей: группа моряков под командованием морских офицеров – штурмана и его помощников, которые обслуживали корабль; и группа солдат под командованием своих собственных офицеров, которые вели боевые действия. Капитан обычно был военным, хотя и не обязательно это была его профессия. Это мог быть дворянин – искатель приключений. Штурман был техническим специалистом под командованием капитана, стоявшим ниже на общественной лестнице, как это было принято в обществе, где высокое общественное положение все еще сильно соответствовало военной функции. Враждебность местных жителей и соперничество с другими европейцами на раннем этапе разведывательных экспедиций делали необходимостью для кораблей, отправлявшихся к недавно открытым землям, иметь хорошее вооружение, но большое количество солдат, непривычных к морю, создавало массу неудобств в долгом и, возможно, лишенном каких-либо особенных событий плавании, помимо того что они и так переполняли судно. Возможность разделенного командования в плавании, в котором большая часть решений носила скорее морской, нежели военный характер, тоже была чрезвычайно опасной. Чтобы избежать этих опасностей, дворянин-капитан должен был научиться искусству судовождения, чтобы командовать со знанием дела; моряки должны были научиться воевать, подчиняясь дисциплине, а не как пираты в открытом море. Управление кораблями в сражении приобретало свой собственный профессиональный статус и общественный престиж, сравнимые со статусом и престижем, традиционно связываемыми с командованием армиями на суше. Тяжелая артиллерия делала это возможным. Ее использование требовало владения специальной техникой управления кораблем и присутствия офицеров, разбиравшихся и в артиллерии, и в искусстве судовождения. Такие офицеры начали появляться в значительных количествах во второй половине XVI в.; некоторые, как Дрейк, были профессиональными моряками, но большинство из них все еще были дворянами-военными, которые научились воевать в море отчасти у моряков, отчасти на собственном опыте, отчасти благодаря чтению доступных учебников. Теория артиллерийского дела, использующая те же самые математические правила, имела много общего с навигацией. Уильям Борн, например, написал трактаты по обеим этим отраслям знаний, и его книги широко читались. Обращение с самими пушками, вероятно, из-за того, что на это сначала смотрели скорее как на искусство или «таинство», нежели способ ведения боя, было поручено в море морякам, а не солдатам. Когда такой необходимый офицер – канонир – получил признание на борту корабля, он почти всегда был моряком. Так как абордаж как способ ведения боевых действий приобретал все меньшую значимость, стало уменьшаться количество солдат даже на официально подготовленных военных кораблях. С хорошо обслуживаемыми пушками корабль мог грозно проявить себя и без солдат вообще. Все больше нерегулярных военных кораблей вроде тех, с которыми Дрейк совершал налеты в Карибском море и плавал вокруг света, полностью укомплектовывались моряками, за исключением небольшого числа дворян-добровольцев. Некоторые такие добровольцы создавали неприятности, и Дрейку пришлось повесить одного из них на берегу Патагонии. Сам Дрейк – воплощение боевого моряка – провозгласил, что дворянин должен разделять все тяготы плавания с моряками, и тем самым сформулировал важный принцип ведения боевых действий в море. Управление кораблем и обращение с оружием на нем – все это было частью одной сложной операции. Чтобы уверенно плавать в опасных водах, корабль должен быть боевой единицей, а не просто транспортом для перевозки солдат.

Уроки однородной комплектации команды корабля и единого командования, как и уроки применения больших пушек, добились признания лишь постепенно. Испанцы и португальцы учили их медленнее, чем англичане и голландцы. Имея более жесткую общественную иерархию, они были менее готовы поручить командование профессионалам-морякам и с меньшей критикой относились к мореходным качествам людей, которым по праву рождения или ввиду военного опыта было вверено командование кораблями. Имея более укоренившуюся традицию ведения сухопутных войн, они не могли легко принять идею о боевой единице, полностью укомплектованной моряками и полагающейся на свои пушки. По Carreira da India кораблям приходилось возить солдат в качестве подкреплений для гарнизонов, оставленных на Востоке. Солдаты были полезными в случае отражения абордажных нападений пиратов и др.; но большую часть времени в плавании они были непопулярными и причиняющими беспокойство пассажирами. В красочной летописи катастроф – в Historia tragico-maritima многие инциденты иллюстрируют эти недостатки. В переломные моменты на кораблях, находившихся на грани кораблекрушения или затопления, вспыхивали ссоры между солдатами и моряками; у капитана, отвечавшего за командование, не хватало знаний навигации, чтобы отдавать правильные приказы; шкипер, который знал, что следует делать, не имел полномочий заставить повиноваться своим приказам. Во многих случаях исходом был хаос и «спасайся, кто может». Однако контраст между Севером и Югом не следует преувеличивать. Испания в конце XVI в. могла выпускать морских командиров, таких как Менендес де Авилес и Альваро де Босан Санта-Крус, высокой квалификации и с немалым опытом плавания в океане. В Англии флоты все еще могли быть доверены дворянам-военным, таким как Ричард Гренвиль (Гренвилл), который поздно пришел в профессию моряка, осуществлял командование, не имея предыдущего опыта, и учился в процессе его накопления. Что касается дисциплины, то этот пункт в XVI в. никогда не был бросающейся в глаза особенностью военных ни на суше, ни в море. Даже Дрейку приходилось время от времени подавлять бунты; а такой знающий исследователь, как Генри Гудзон, будучи моряком и командовавший моряками, встретил свою смерть во время такого бунта. При всех этих чертах и контрастах есть одно общее правило: на протяжении всей эпохи разведывательных исследований европейские корабли и флотилии как боевые единицы значительно превосходили любые неевропейские корабли и флотилии, с которыми они встречались в Атлантическом, Индийском или Тихом океанах. Несмотря на их малую численность, ни одна неевропейская держава на тех океанских берегах не была достаточно сильной, чтобы бросить вызов европейским кораблям в открытом море. Немногие державы были достаточно сильны, чтобы отказать им в торговых привилегиях и разрешении создавать в гаванях на своей территории базы, которые требовали европейцы.

Разведывательные исследовательские экспедиции были главным образом морскими, и большая часть боевых действий, которые их сопровождали, были морскими или десантными. Однако европейцы, которые плыли за моря, вынуждены были сходить на берег, чтобы либо вести переговоры, либо торговать, либо создавать колонии. На берегу им часто приходилось сражаться. Моряки, разумеется, не были против этого; даже когда они находились на борту своего корабля, их пушки не всегда спасали их от необходимости рукопашных схваток. Однако как боец моряк имел свои собственные особенности. Он не привык носить доспехи; офицеры по привычке надевали их, так как это был символ общественного положения, а не только защита, но рядовые их не носили, и это было благоразумно, так как для абордажного боя требовались ловкость и проворство. Моряк редко имел сколько-нибудь серьезную подготовку в применении ручного огнестрельного оружия; и это был один из недостатков отсутствия на корабле солдат, который помогает найти объяснение тому, почему арбалет долгое время оставался в ходу во время морских схваток после появления аркебузы, а чуть позднее мушкета, которые вытеснили арбалет как устаревшее оружие на суше. Моряк умело управлялся с ножом и абордажной саблей, но при обращении с основным оружием пехоты того времени, пикой, ему не хватало дисциплинированного самообладания обученного солдата, что вполне естественно, так как его никогда так не муштровали, как солдата. В групповых боестолкновениях на берегу эти черты могли стать серьезным недостатком. Чтобы обеспечить себе устойчивое положение в странах, которые они открыли, первопроходцы эпохи разведывательных исследовательских экспедиций вскоре обнаружили, что не могут совершенно обойтись без солдат, которые были нужны, чтобы сражаться на суше.

Когда португальцы основали свои торговые фактории за морями, они укрепили их и заселили частично хорошо обученными солдатами, привезенными из Португалии, и частично местными новобранами – в основном христианами-несторианцами под командованием португальских офицеров. Эти войска со временем пополнились рекрутами из среды полукровок – потомков португальских солдат, поселившихся на побережье. Гарнизоны часто подвергались осадам, а иногда испытывали очень сильное давление. Главными проблемами таких гарнизонов были небольшая численность и временами отсутствие дисциплины. Своими успехами они были обязаны храбрости – храбрости людей, загнанных в угол, умелому руководству, господству на море, которое было у них за спиной, и отсутствию единства в стане их противников. В этой войне португальцы сражались как одна из многих воюющих региональных держав. На суше они были второстепенной державой. В Западной Африке, действительно, они имели превосходство в оружии; но в Индии у них не было большого превосходства ни в оружии, ни в тактике, и им всегда не хватало кавалерии. По этим причинам они редко могли, даже когда хотели, сделать первый шаг за пределы крошечных укрепленных районов, находившихся под их контролем. Время от времени они воевали на суше в качестве наемников-союзников восточных владык. Они поддерживали индусского правителя Виджаянагара Кришну Райя в Южной Индии, хотя и не очень последовательно и не очень эффективно, против его врагов-мусульман. Они вмешались – более решительно из-за обладания современным огнестрельным оружием – и встали на защиту коптского королевства Абиссинии (Эфиопии) от нападений мусульман, которые в противном случае захватили бы его. Однако эти военные операции проходили с относительно небольшим размахом. В основном военные действия португальцев на суше в эпоху разведывательных экспедиций ограничивались минимумом, необходимым для защиты их баз в гаванях преимущественно морской и торговой империи.

Этапом эпохи разведывательных исследовательских походов, на котором первопроходцы перестали полагаться на помощь своих кораблей и начали продолжительные военные кампании на суше, было завоевание испанцами Америки. Яркий и быстрый успех их завоевательных войн – а все они велись против врагов, обладавших огромным численным превосходством, – требует некоторого объяснения. В отличие от неагрессивных индейцев на островах Карибского бассейна и даже гораздо менее безобидных карибов оседлые американские индейцы высокогорных районов на материке знали, что такое организованная крупномасштабная война. Некоторые из них, особенно ацтеки, сделали из войны культ. У них были военачальники, кланы или своего рода ордена профессиональных воинов и прекрасно организованная система территориального призыва на военную службу, благодаря которой можно было собрать большое количество вооруженных людей под командованием их местных вождей за сравнительно короткий срок. У них также была служба гонцов, которые могли доставлять сообщения на большие расстояния, по крайней мере так же быстро, как и в то время в Европе. Их оружие было примитивным по европейским меркам, так как было сделано в основном из дерева и камня, но тем не менее грозным. Их maquauhuitl — боевой топор, сделанный в виде крепкого древка с обсидиановыми лезвиями, мог отрубить голову коню. Для метания различных снарядов у ацтеков и других были эффективные пращи, копьеметалки, а в некоторых местах – длинные луки. Их нательные доспехи, сделанные из стеганой хлопчатобумажной ткани, были легкими и эффективными. Некоторые испанцы в тропической жаре снимали свои собственные доспехи из кожи и стали и начинали носить местные доспехи вместо своих. Тактика индейцев была сравнительно простой, а их привычка сражаться в плотной массе на открытом месте делала их уязвимыми для огнестрельного оружия; но они быстро учились и иногда демонстрировали немалую приспособляемость при использовании укрытий, подготовке засад и военных хитростей и выборе позиции на пересеченной местности, на которой не могла маневрировать кавалерия.

Приготовления Испании к войнам в Америке в тот период, когда быстро развивались и изменялись приемы ведения войны на море и на суше, носили бессистемный и удивительно старомодный характер, навевавший воспоминания о первых Крестовых походах или рыцарских романах позднего Средневековья. Корабли были не военными, а небольшими каботажными судами, купленными или зафрахтованными для транспортных перевозок. Но это не имело значения, так как не было никакого сопротивления на море и локальные столкновения – на суше. Вооруженные силы были не организованными армиями в европейском понимании, а разношерстными группами авантюристов, каждый из которых вооружал себя, как только мог, или присоединялся к лидеру, который обеспечивал его оружием. Среди них были профессиональные или полупрофессиональные солдаты, которые служили под командованием Великого Капитана (Гонсало Фернандеса де Кордова (1453–1515) прославился на завершающем этапе Реконкисты, а также в Италии и Греции), были также кузнецы, пекари, ювелиры, плотники, люди, которые жили своим умом, люди вообще без профессии, которые свой единственный опыт сражения получили в кабацких драках. Однако они приехали из суровой страны и были привычными к тяжелой и скудной жизни; из них получались самые грозные бойцы. Командирами были в основном обедневшие дворяне, обученные владеть оружием по обычаю того времени, но они не были профессиональными солдатами. Некоторые – Франсиско Писарро, например – были головорезами неясного происхождения. И дисциплина, и тактика были в основном импровизированными; и это было к лучшему, так как конкистадоры оказались в новой для себя ситуации, которую не мог предвидеть ни один учебник по боевой подготовке. Оружие и экипировка были такими же разношерстными, как и люди; среди оружия было поразительно мало такого, какое в Европе сочли бы современным, и оно, безусловно, само по себе не давало подавляющего превосходства отрядам испанцев. Наличие огнестрельного оружия, естественно, было очень важным моментом, но, вероятно, не решающим фактором. Корабль везет оружие туда, куда он идет; но на суше пушку нужно было тащить через горы и болота вручную. Армия, с которой Кортес вторгся в Мексику, имела лишь несколько пушек, снятых с кораблей в Веракрусе. Сначала их тащили моряки, потом индейцы из союзных войск, и, наконец, они были установлены в лодках на озере Тескоко при осаде Теночтитлана. Вероятно, они были очень маленькими и, наверное, не очень эффективными, хотя, без сомнения, шум и дым от их выстрелов производили сильное впечатление. Помимо пушек, у Кортеса имелось 13 мушкетов. Но важнее огнестрельного оружия были, наверное, кони. Быстрым успехом в «наведении мостов» через Атлантический океан разведывательные экспедиции были обязаны во многом опыту, полученному за несколько веков Крестовых походов при транспортировке лошадей по морю. Берналь Диас в нескольких случаях приписывал победу «с Божьей помощью лошадям». Но у Кортеса было только 16 лошадей, когда он высадился на сушу, и несколько из них вскоре были убиты в сражении. В основном его люди сражались пешими, с мечами, пиками и арбалетами. На их стороне было преимущество стали перед камнем, но они не были хорошо экипированной европейской армией, воевавшей с ордой беспомощных дикарей.

Сопротивление, разумеется, не было сплоченным; агрессорам обычно удавалось заключать союзы и побуждать одно индейское племя поднять оружие против другого. Тогда небольшая численность испанских отрядов была в некоторых ситуациях преимуществом. В регионе, где не было ни телег, ни тягловых животных и все припасы приходилось носить носильщикам на спинах, большие индейские армии могли продолжать военные действия лишь несколько дней единовременно. Когда они съедали пищу, которую принесли с собой, им приходилось возвращаться домой. Испанцы могли передвигаться гораздо быстрее и питаться тем, что достанут по дороге. В один решающий момент в ходе катастрофического отступления из Теночтитлана (в июле 1520 г.) отходившая армия Кортеса, казалось, очутилась во власти ацтеков, но за ней не было погони, и через несколько дней спешного марша она смогла перегруппироваться на дружественной территории. Традиционный педантизм ацтеков при ведении войны и их озабоченность тем, чтобы захватить пленных для жертвоприношений, поставили их в невыгодное положение в войне с сильными и отчаянными солдатами, которые не брали пленных.

Моральные факторы имели большое значение. Испанцы воспользовались некоторыми легендами и суевериями своих противников таким образом, что парализовали их сопротивление, по крайней мере временно. Лошадей и пушки можно было представить – пока они для индейцев были чем-то новым и незнакомым – как внешние атрибуты божества. Наконец, у испанцев было преимущество их агрессивной миссионерской веры. В Старом Свете она хотя и была стимулом к агрессии, но не являлась военным преимуществом, потому что враги – обычно мусульмане – тоже имели оптимистическую веру, отношение которой к войне, победе и смерти тоже было одобрительным. Религия американских индейцев, напротив, была глубоко пессимистичной, печальной, уступчивой верой последней великой культуры каменного века, прошедшей пик своего расцвета и уже вступившей на путь упадка. Индеец верил, что его религия требует от него воевать и, если будет нужно, храбро умереть. Испанец верил, что его религия помогает ему побеждать.

Часть вторая

История открытий

Глава 8

Африка и Индийский океан

Далекоидущие планы и надежды, которые историки приписывали принцу Португалии Энрике (Генриху) Мореплавателю, привлекали больше внимания, чем его реальные достижения. Исследование западноафриканского побережья выглядит как простая репетиция открытия торговли с Индией 40 лет спустя после смерти принца. И все же это были два отдельных предприятия. Гвинея не находится на пути в Индию – не находится, разумеется, для парусного корабля. Товары из Гвинеи имели свою собственную ценность, независимую от соблазнов Индии. Открытие берега, где золото можно было получить из тех же источников, которые караванами, проходившими по пустыне, отправляли его в города Марокко, было по праву географическим и коммерческим достижением огромного значения.

Летописцы в свойственной им манере сосредоточили свое внимание на плаваниях, финансируемых принцем, и фиксировали успехи его капитанов – Жиля Эанеша (Жила Ианиша), который в 1434 г. первым обогнул мыс Бохадор с его опасными отмелями, далеко уходящими в море; Нуну Триш-тана, который в 1441 г. достиг мыса Бланко (Кап-Блан) и двумя годами позже, в 1443 г., высадился на островах Арген, расположенных в маленьком укрытом заливе за островом (этому острову суждено было стать первым европейским перевалочным пунктом работорговли в Африке), и который в 1445 г. открыл устье реки Сенегал; Диниша Диаша, который тоже в 1445 г. дошел до Зеленого Мыса с его высокой круглой горой, далеко видимой с моря, и исследовал остров Пальма, на котором позднее были построены огромные бараки для рабов, как и на острове Горе; и снова Нуну Триштана, который исследовал широкое устье Гамбии, где, вероятно, он и был убит в 1446 г.[23]; венецианца Кадамосто, экспедиция которого в 1456 г. была, видимо, первой зашедшей на острова Зеленого Мыса; Диогу Гомиша, который оспорил притязания Кадамосто и на следующий год нашел устья рек Жеба и Казаманс; и Педру да Синтры, который около 1461 г. увидел горы Серра-да-Лиоа, ныне на картах Сьерра-Леоне (Львиные горы), дав им их название, из-за – так говорили – гроз, которые ревели и бушевали, как и в наши дни, вокруг гористого полуострова Сьерра-Леоне. Однако эти плавания были лишь самыми известными среди многих других рыболовных, тюленепромысловых и торговых плаваний, о которых не осталось никаких записей. Места ловли рыбы у берегов Мавритании были ценными сами по себе, чтобы привлекать к себе португальских и андалусийских шкиперов. Принц Энрике и его брат – принц Педру, ставя своих придворных во главе некоторых кораблей и требуя от них совершать более долгие плавания и давать им более подробные отчеты, больше пленников, которых можно было бы обратить в христиан или рабов, и больше прибыли, придавали энергию и задавали направление движению морской экспансии, которая, вероятно, началась бы в любом случае, но которая могла многие годы ограничиваться рыбной ловлей и бессистемной работорговлей.

Побережье Мавритании было и остается песчаным, однообразным и необитаемым. Такой была Африка, которую описывал Гораций, – копит arida nutrix — негостеприимной и засушливой. Помимо рыбы, тюленьих шкур и жира, либо добытых, либо купленных у прибрежного населения, и небольшого количества рабов, эта страна мало что могла предложить в торговом отношении. За 17 градусом северной широты береговую линию нарушают несколько крупных рек, из которых главными являются Сенегал и Гамбия, спускающихся с плато Фута-Джаллон. Деревни у устьев этих рек со временем стали главными центрами трансатлантической торговли рабами, где также можно было купить слоновую кость, камедь и немного золотого песка. Кадамосто ярко описывает эту страну, ее обитателей – мусульман в белых рубахах и обнаженных язычников; ее животных – слонов, бегемотов, обезьян; ее рынки, где можно было купить, помимо обычных товаров, страусиные яйца, шкуры павианов, сурков и цивет (виверр); дельты ее рек, обрамленные деревьями. От юга Гамбии до юга Фритауна – берегов в середине XX в. португальской и французской Гвинеи и британской Сьерра-Леоне[24] – мелководье полно островов, скал и отмелей, а целая полоса от острова Илья-Роша в группе островов Бижагош до мыса Святой Анны имеет пометки на современных картах Адмиралтейства как «все подходы опасны». За Фритауном берег отклоняется на юго-восток к мысу Пальмас, затем на восток: берега современных Либерии и Кот-д’Ивуара плоские, обрамленные лагунами и мангровыми бухтами. На берегу Либерии много небольших заливов; здесь производили грубый и более низкого качества перец malagueta, который дал стране на какое-то время торговое название Перцовый берег. На берегу Кот-д’Ивуара не было гаваней – подход к Абиджану появился недавно, и он искусственный. Однако что касается мыса Три-Пойнтс, то здесь есть переход к открытому песчаному берегу с редко встречающимися скалистыми мысами. Берег легкодоступный, если не считать тяжелых бурунов. Это был Mina de Ouro — Золотой Берег, который не так давно присвоил себе название не связанной с ним средневековой империи, расположенной в глубине материка, – Гана. Mina не был, конечно, золотым прииском (хотя некоторые завистливые испанцы, по-видимому, так и думали), а был полосой побережья, на которой торговали золотом в значительных количествах – часть его была в виде украшений, но большая часть – в виде золотого песка, намытого в реках в глубине страны. К востоку от реки Вольты есть еще одна длинная полоса низинного берега с несколькими хорошими гаванями, в частности гаванью Лагос, с лагунами и мангровыми бухтами, тянущимися до самой дельты реки Нигер. Это самое большое мангровое болото в мире представляет собой обширную влажную губку, в которую льются воды Нигера, чтобы просочиться в залив бесчисленными извилистыми ручьями. У западного края дельты находится река Бенин, которая открывала путь к самому могущественному и высокоразвитому королевству побережья – королевству Бенин. Помимо многочисленных рабов, захватываемых в постоянных войнах, Бенин был и до сих пор остается источником чрезвычайно острого и едкого перца, отчасти сравнимого с перцем, ввозимым в Европу по суше из Индии.

Со смертью принца Энрике в 1460 г. исчез побуждающий стимул к исследованиям. Исследователи достигли труднопреодолимого и опасного отрезка побережья без какой-либо перспективы исправить это, и некоторые из них были встревожены вероятностью того, что их друг – Полярная звезда, едва видимая над горизонтом в Сьерра-Леоне, исчезнет, если они пойдут дальше. Торговцы были согласны развивать свою скромную, но процветающую торговлю в устьях рек Сенегал и Гамбия. Королевская власть, к которой вернулись права принца Энрике в Африке, была в достаточной степени готова способствовать открытиям, но не была готова нести на это расходы, особенно в связи с тем, что Энрике оставил после себя кучу долгов. Одно плавание в это время, возможно, и было совершено по прямому приказу короны – вторая экспедиция под командованием Педро да Синтры, которая достигла мыса Пальмас (4° с. ш.) в августе 1462 г. Но Афонсу V был более заинтересован в прямом Крестовом походе в Марокко – особенно его интересовали планы захвата Танжера (захвачен в 1471 г.) и обеспечение контроля за Гибралтарским проливом – нежели в исследовании Гвинеи. Никаких официальных действий в отношении Гвинеи не было предпринято до 1469 г., когда Афонсу V согласился передать это предприятие, за исключением только островков Арген и островов Зеленого Мыса (где уже прижились португальские колонисты), в руки частному лицу. Арендатор Фернан Гомиш обязался платить ежегодную ренту и исследовать 100 лиг (около 500 километров) побережья в год в течение пятилетнего периода своей аренды. О Гомише как человеке мало что известно, но это был явно энергичный, хорошо разбиравшийся в людях человек и хороший организатор, и его история – это история успеха. Он выполнил свои обязательства и даже больше; он сколотил состояние на своем чрезвычайно рискованном капиталовложении, потратил большую его часть, служа своему королю в Марокко, и был посвящен за свои труды в рыцари.

В 1471 г. капитаны Гомиша достигли Шамы восточнее мыса Три-Пойнте – первого селения Золотого Берега – и за следующие четыре года исследовали побережье до самого Бенина. Исследовали ли люди Гомиша и побережье Камеруна, неизвестно. Прибрежное течение в заливе Биафра направлено строго с востока на запад, а ветры печально известны своим постоянством, но в этот период Фернан да По открыл плодородный остров, который носит его имя (Фернандо-По, ныне остров Биоко). Вулкан Камерун (4100 метров) расположен всего в 75 километрах к северу от этого острова и отчетливо виден в хорошую погоду. Вероятно, исследователь шел вдоль береговой линии оттуда на обратном пути мимо многих рукавов дельты Нигера. Наконец, вероятно, в 1474 г. Лопо Госалвиш и Руй ди Сикейра открыли уклон берега за территорией проживания народа малимба на юг и последовали этим курсом до мыса Санта-Катарина (2° с. ш.), а затем до мыса Лопес, который находится на 2° ю. ш. Приблизительно в это же время истек срок аренды Гомиша. Он не стремился возобновить ее, вероятно, из-за роста расходов и опасностей торговли после начала войны с Кастилией в 1475 г. В годы его концессии были в общих чертах исследованы почти 2000 километров береговой линии, торговля с Гвинеей (побережьем Гвинейского залива) приобрела приблизительно ту форму, которая сохранялась более ста лет, и была явно продемонстрирована ее коммерческая ценность. Нет сомнений, что, памятуя об этом, король после истечения срока лицензии возложил ответственность за ведение дел с Гвинеей на своего сына – будущего короля Жуана II.

Непосредственной причиной Войны за испанское наследство между Португалией и Кастилией была решимость кастильской знати не допустить на трон Хуану – дочь и наследницу Генриха IV и посадить на него Изабеллу Католичку. Хуана была племянницей Афонсу V; он женился на ней и стал претендовать на трон Кастилии. Следствием этого стали четыре года ожесточенной и разрушительной войны, которая быстро распространилась на Гвинею и острова. Португальская корона претендовала на монополию на торговлю с Гвинеей на основании того, что португальцы были ее первооткрывателями, а также на основании папских булл от 1454 и 1456 гг., согласно которым принц Энрике и орден Христа получали исключительное право и обязанность обращать в христиан местное население этого региона. Несмотря на притязания и папские буллы (обязывающая сила которых была спорной), корабли из андалусийских портов уже торговали в Верхней Гвинее еще до войны. Андалусийцы даже придумали собирать морские раковины в своих поселениях на Канарских островах и отправлять их на берег Африки, где их использовали в качестве денег. В 1475 г. Изабелла издала официальное разрешение своим подданным заниматься африканской торговлей, и в 1476 и 1477 гг. из Рио-Тинто стали выходить флотилии каперских кораблей с целью перехвата португальских кораблей, шедших домой с Золотого Берега. С португальской стороны в 1477 г. был послан флот Фернана Гомиша – как командующего офицера, а не как арендатора – с целью доставить продукцию Гвинеи в Португалию, который успешно проделал путь туда и обратно. Военные действия на протяжении всей войны отличались чрезвычайной жестокостью, пленных обычно вешали или выбрасывали за борт. Последняя крупная военная экспедиция испанцев, состоявшая из 35 парусников, вышла в море в 1478 г.; победы над ней португальцы добились благодаря искусному маневрированию и захватили много кораблей. В общем, в ходе военных действий на море и островах португальцы более чем не сдали своих позиций везде, кроме Канарских островов, где были испанские поселения. Как следствие, хотя на родине португальцы несли тяжелые поражения и отозвали все свои притязания на Кастилию, Алькасовасский договор, положивший конец войне в 1479 г., содержал статьи, регламентировавшие внешнюю торговлю и колонизацию, чрезвычайно благоприятные для Португалии. Кастилия сохранила за собой только Канарские острова. Кастильцы, согласно Пулгару, совершенно не хотели отходить от своих притязаний на торговлю с Золотым Берегом, но многие их корабли все еще находились в африканских водах и подвергались опасности перехвата. В конечном счете после очень упорных переговоров Кастилия согласилась на монополию Португалии на рыболовство, торговлю и плавание вдоль всего побережья Западной Африки, а португальцы дали гарантии безопасности испанским кораблям, возвращавшимся с Берега в конце войны. Алькасовасский договор был первым из длинного ряда европейских договоров, регулировавший колониальные сферы влияния, и в этом отношении был символом дипломатического триумфа португальцев.

За этим договором в Португалии последовал поразительный взрыв энтузиазма, направленного на совершение открытий и заморскую торговлю, который получил энергичную поддержку Жуана II, ставшего преемником своего отца в 1481 г. Новый король немедленно обратил внимание на проблемы регулирования и защиты торговли с Гвинеей. Не стоило полностью доверять строгому соблюдению договорных обязательств Испанией. Нелегальная ловля рыбы вблизи берегов Мавритании продолжалась. Считалось, что предполагаемая английская экспедиция к Золотому Берегу в 1481 г. готовилась при подстрекательстве герцога Медины-Сидонии; и предательская переписка герцога Браганса, обнаруженная в 1481 г., включала предложения испанцам торговать с Гвинеей. Само по себе законодательство мало что могло сделать, хотя выходили указы, запрещавшие торговлю ракушками с Канарских островов и обещавшие жестокие наказания всем иностранцам, пойманным в африканских водах. Впервые также были предприняты серьезные попытки предотвратить распространение информации о новых открытиях. Вероятно, они были не очень эффективными. Генуэзские моряки ходили везде и торговали любыми секретами. Было немало португальцев, начиная с герцога Браганса и людей рангом пониже, верность государственным интересам у которых не тревожила их совести; существовала и налаженная торговля контрабандными морскими картами. Нехватка документальной информации об экспедициях португальцев, вероятно, является следствием скорее небрежного ведения документации и ее уничтожения, нежели официальной политики соблюдения секретности. Но это были мелочи. Адекватная защита – вот что было делом первостепенной важности, и она была обеспечена в 1482 г. благодаря строительству крепости-фактории Сан-Жоржи-да-Мина. Эта знаменитая крепость – ее преемница все еще стоит на том же месте – была построена дипломатом, инженером и военным Диогу Азанбужей из тесаного камня, привезенного из Португалии, на месте, полученном в результате переговоров с местными вождями. Ее гарнизон составлял 60 солдат – он не всегда был полностью укомплектован – и вскоре вокруг нее образовалась деревушка, населенная работниками и союзными воинами из числа местного населения. Обеспечивать ее продовольствием было трудно: водоснабжение было недостаточным, а продукты питания, за исключением местных рыбы, фруктов и овощей, привозимых с острова Сан-Томе, доставляли из Португалии; но контрабандисты держались от нее подальше, и она прекрасно служила своей цели 150 лет.

Торговля, которую защищал форт Элмина, была главным образом торговлей золотом, рабами и перцем, а также в меньшей степени – слоновой костью, камедью, воском, пальмовым маслом, редко – страусиными яйцами и тому подобными диковинками. Главными предметами экспорта были ткани и скобяные товары. Торговля велась главным образом компаниями и частными лицами по лицензии, полученной у законного монополиста – королевской власти; и королевская власть сохраняла за собой исключительное право закупок некоторых товаров по прибытии кораблей в Португалию. Так было сохранено право на закупку слоновой кости при аренде Гомиша, но впоследствии отменено. Закупки перца всегда были королевской монополией в Португалии, и высококачественный перец из Бенина была важным источником доходов, но в начале века его ввоз был запрещен, чтобы защитить цену на индийский перец, ввозимый самой короной. Малагетту продолжали использовать как дешевый заменитель. Рабы были ценным товаром, хоть и не очень многочисленным – наверное, 500 человек в год в конце века. На Золотом Берегу существовала местная работорговля. Португальская фактория в Гато на реке Бенин экспортировала рабов не только в Португалию, но и на Золотой Берег, где местные торговцы, нуждавшиеся в носильщиках грузов, платили за них золотом. Гато снабжалась продовольствием с острова Сан-Томе, который служил перевалочным пунктом для залива, как остров Сантьягу (острова Зеленого Мыса) – для Верхней Гвинеи. Оба они экспортировали продукты питания – рис, мясо, сахар, а в XVI в. и кукурузу в различные места на Золотом Берегу. В общей сложности около 12 или 15 португальских кораблей ежегодно торговали на Золотом Берегу в конце века, как, по утверждению Барроса, Васко да Гама информировал правителя Каликута. В первых десятилетиях XVI в. торговля неуклонно росла, особенно торговля рабами.

Открытия Лопо Гонсалвиша и Руя ди Сикейры – выявление южного уклона побережья Габона – разочаровали тех, которые надеялись на то, что есть простой путь в Индию. Жуан II благоразумно развивал уже имеющуюся у него торговлю с Гвинеей и одновременно, но отдельно от нее вел прибрежные исследования. За счет короны он отправил ряд экспедиций на каравеллах, экипированных для первопроходческих целей, а не для торговли, под командованием чрезвычайно искусных профессиональных мореходов. Они везли с собой каменные столбы, падраны, которые должны были поставить на выдающихся точках на открытых ими землях; несколько таких padroes были найдены и привезены назад как самое веское доказательство успехов первопроходцев – два в Лиссабонское географическое общество, один в Германию. В 1483 г. Диогу Кан установил свой первый padrao в Сан-Антонио-до-Зайра у устья rio poderoso Конго[25], исследовал эту реку на некоторой ее протяженности и отправился дальше вдоль побережья до 13°30′ южной широты (мыс Санта-Мария), где он установил второй padrao. Кан вернулся в Португалию в 1484 г., привезя с собой нескольких конголезских жителей, чтобы научить их христианской вере и приучить носить одежду. Кану был оказан более чем обычно восторженный прием; его конголезцев чествовали в Лиссабоне и отправили к королевскому двору для обучения, а Диоги Кан был посвящен в рыцари. Любопытная история облетела Рим и Лиссабон на следующий год – о том, что люди португальского короля на самом деле достигли Индийского океана, о чем король уведомил папу римского. Непосредственно к югу от мыса Санта-Мария находится залив Лусира Гранде; вполне возможно – хотя маловероятно, что это случилось с таким дотошным исследователем, – что Кан принял Лусиру Гранде за Индийский океан и сообщил о нем королю. Если это так, то второе плавание Кана в 1485–1487 гг. стало жестоким разочарованием: он доплыл на юг до 22° южной широты почти до тропика Козерога и установил свой последний padrao на мысе Кросс на 21°47′ южной широты – чуть севернее залива Уолфиш-Бей. На обратном пути Кан снова вошел в реку Конго, вернул своих конголезцев на родину, был радушно принят местными жителями и повел свои корабли, преодолев грозный водоворот, где гигантский поток, сдавленный до 800 метров, мчится со скоростью 18,5 км/ч, до водопадов Еллала – это был самый трудный и опасный отрезок пути. Ничего наверняка не известно о его возвращении или его последующей жизни. Возможно, он впал в немилость из-за того, что разочаровал короля, так как Жуан II не обладал терпением принца Энрике. Быть может, он умер на обратном пути. Диогу Кан исследовал 1450 миль неизвестных тропических берегов, большую часть пути проделав против Бенгельского течения и юго-восточных пассатов.

Все возрастающая продолжительность африканских экспедиций ставила трудные проблемы снабжения продовольствием маленьких каравелл, участвовавших в этих предприятиях. Дерево и воду можно было добыть в разных местах на побережье Анголы и Юго-Западной Африки, но продуктов питания там взять было нельзя. Преемник Кана – такой же талантливый и еще более известный Бартоломеу Диаш – взял в экспедицию целый корабль для перевозки продовольствия в добавление к своим двум каравеллам, которые вышли из Лиссабона в 1487 г. Он снабдил каравеллы продовольствием с этого плавучего склада в Ангре-Пекене (Малой Гавани), возможно, в заливе Людериц, и оставил это судно там с небольшой командой на борту приблизительно в Рождество. Оттуда они шли против ветра и течения приблизительно до мыса Кейп-Вольтас с юго-восточным ветром, который все крепче дул им навстречу; там они встали у берега, чтобы подождать попутного ветра. Они плыли на зюйд-зюйд-вест много дней, пока приблизительно на 40° южной широты наконец не поймали преобладающий западный ветер. Они пошли на восток и плыли так несколько дней, надеясь вернуться к берегу, и таким образом зашли далеко на восток от долготы мыса Кейп-Вольтас южнее устья реки Оранжевая, затем повернули на север и, наконец, случайно наткнулись на сушу в районе Мосселбай (Моссел-Бей). Они обогнули мыс Доброй Надежды и, не разглядев его, и поплыли вдоль побережья на восток и северо-восток мимо бухты Алгоа до устья реки Грейт-Фиш. Течение здесь поворачивает на юго-запад, и вода теплая, что является доказательством, подтверждающим, что путь в Индию открыт; но люди Диаша, уставшие и беспокоившиеся о провианте, уговорили его повернуть назад. Никакого бунта не было; привычка выносить важные решения на общее собрание была глубоко укоренена во всех моряках в эпоху разведывательных исследовательских экспедиций, и немногие капитаны, находясь далеко от дома, отваживались действовать вопреки принятым решениям, если не могли переубедить людей. Именно на обратном пути Диаш заметил большой мыс, который он искал. Это был такой же удачливый, как и храбрый и умелый, мореплаватель; самая южная точка Африки – не мыс Доброй Надежды, а мыс Игольный, расположенный восточнее. Течение у мыса Игольного сильно поворачивает на северо-запад, и парусный корабль, огибавший мыс Доброй Надежды слишком близко, рисковал оказаться запертым в бухте Фолсбай (Фолс-Бей) или столкнуться с мысом Дейнджер. Диаш открыл не только путь в Индию, но и одно из самых важных правил – как туда добраться под парусами. В Ангре-Пекене он нашел свой складской корабль с лишь тремя живыми членами команды. Он установил padrao в месте, которое сейчас известно как Пойнт-Диаш, зашел ненадолго в крепость Элмину по дороге домой и, наконец, достиг Лиссабона в декабре 1488 г.

В течение периода, когда Кан и Диаш совершали свои плавания, Жуан II собирал информацию о странах, до которых мореплаватели надеялись добраться. Если начинать торговлю с Индией, то было важно знать что-нибудь о географии индийского побережья, о политической и коммерческой ситуации в этой стране и по возможности установить предварительные контакты. Даже если (что казалось возможным, если судить по сообщениям Кана) вокруг Африки нельзя проплыть, то в Индию все еще можно было попасть, пройдя вверх по течению африканских рек или совершив путешествие через весь континент по суше, но для этого понадобились бы могущественные друзья в Африке. Отсюда и настойчивый интерес к пресвитеру Иоанну – полумифическому королю-священнику, которого все чаще в случайных сообщениях отождествляли с правителем христианской Эфиопии, находящейся где-то в глубине Африки. В Бенине и других местах на берегу Гвинейского залива португальцы слышали рассказы о могущественных властителях в глубине континента. Эти рассказы можно было бы отнести на счет любого из многочисленных эмиратов Западного Судана, но они в умах слушателей естественным образом ассоциировались с легендой о пресвитере Иоанне. Произвольные исследования рек Западной Африки не принесли никаких результатов. Оставалась возможность установить предварительные контакты с восточной стороны Африки. В 1480-х гг. ряд исследователей были отправлены в роли послов из Португалии в различные уголки Ближнего и Среднего Востока, чтобы узнать все, что только возможно, об Индии и по возможности установить отношения с пресвитером Иоанном. Самым успешным из этих португальских путешественников был Перу Ковильян, который покинул Лиссабон в 1487 г. – в тот же год, когда Диаш отплыл к мысу Доброй Надежды. Ковильян был плутом, которого раньше использовали в качестве шпиона в Испании и Марокко. Он путешествовал под видом купца-мусульманина (Ковильян говорил на арабском языке) через Каир и Суакин в Аден, откуда на арабской дау отплыл в Каликут. Там он провел разведку портов на Малабарском берегу, включая Гоа – место торговли арабскими скакунами в Индии. С Малабарского берега он отплыл в Ормуз – огромный торговый перевалочный пункт Персидского залива, а оттуда – в Софалу, где провел соответствующую разведку арабской торговли на восточном побережье Африки. После этого он возвратился в Каир, прибыв туда в конце 1490 г. До этого момента было бы еще возможно – всего лишь возможно! – проследить путь Ковильяна в наши дни, заменив Кувейт на Ормуз и Кочин или Коломбо на Каликут, так как маршруты движения парусных судов, которые он описывал, – это маршруты, по которым все еще ходят некоторые сохранившиеся до наших дней багалы и им подобные парусники; но только самые отважные и закаленные моряки пойдут на это. Однако после 1490 г. история Ковильяна, и так уже смелая, становится фантастической. Проведя несколько месяцев в Каире, он отправился в Мекку, переодетый паломником, – чрезвычайно опасный поступок, выходивший за рамки порученного ему дела. В конечном счете в 1493 г. после дальнейших приключений он добрался до Абиссинии (Эфиопии) и там провел оставшиеся годы своей жизни (умер в 1530 г.) как могущественный и доверенный (но, вероятно, пленный) слуга императора Эфиопии. Во время своего пребывания в Каире в 1490 г. он, однако, нашел гонца, чтобы отвезти отчет о своих путешествиях Жуану II. Если это письмо достигло короля – и хотя явных доказательств нет, есть причина верить в это, – то тогда у короля был не только отчет Диаша о морском пути в Индийский океан, но и свидетельский отчет о торговом пути в самом океане[26]. Командир экспедиции мог получить указания, к каким гаваням направляться и – шире – чего ожидать там по прибытии.

Баррош пишет, что Диаш назвал свой мыс мысом Бурь и что именно король изменил это название на мыс Доброй Надежды. Переименование откладывалось несколько лет. Отсрочка в 10 лет между возвращением Диаша и отплытием Васко да Гамы требует объяснения. Естественно, плавания в Индию небольшие европейские королевства не могли предпринимать, не обдумав все как следует. Существовали политические проблемы внутри страны и споры о престолонаследии, которые отвлекали на себя внимание короля. В марте 1493 г. ситуацию запутало возвращение судна Nina Колумба – к португальскому берегу южнее Лиссабона, в устье реки Тахо (Тежу) – по словам членов ее команды – после пересечения Атлантики от самой восточной оконечности Азии. Утверждения Колумба по крайней мере требовали расследования, а возникшая дипломатическая ситуация – осторожного урегулирования. В 1495 г. умер дальновидный Жуан II, и, хотя его преемник Мануэл I с энтузиазмом относился к проекту в отношении Индии, переход королевской власти к наследнику неизбежно растягивал отсрочку в его исполнении. Помимо этих политических трудностей, такая отсрочка, вероятно, была необходима или, по крайней мере, желательна по чисто формально-юридическим причинам. Отчет Диаша о многих сотнях миль плавания вдоль берега по воле юго-восточных пассатов, с точки зрения моряка, был удручающим. Исследователь, наверное, и мог бы потягаться с такими условиями, но купцы не могли позволить себе делать это регулярно. Васко да Гама не пошел по пути Диаша, и, судя по инструкциям, которые он получил, есть основания предполагать – хотя явных доказательств этому нет, – что период в десять лет был потрачен на то, чтобы собрать информацию о циркуляции атмосферы в центральной и южной частях Атлантического океана, которую можно было бы получить лишь из экспедиций, о которых не сохранилось никаких записей.

Экспедиция Васко да Гамы была хорошо спланирована и организована, по всей видимости, с уверенностью, которая могла быть основана только на достоверных разведывательных данных. Сам он хотя и не был невеждой в навигации, был не профессиональным моряком, а аристократом, военным и дипломатом. Его корабли, за исключением Вето, были не каравеллами, a naos — кораблями с прямым парусным вооружением и 20 пушками на всех, загруженными товарами для торговли. Так что это было не плавание с целью совершить открытия, а вооруженное торговое посольство. У да Гамы в экспедиции было 170 человек – некоторые из них ходили в море с Диашем. Все они были хорошо вооружены. Флот снаряжался под руководством Диаша, и сам выбор типа кораблей наводит на мысль о надежде, основанной на знании, поймать попутные ветры. Это предположение подкрепляется маршрутом да Гамы, который в Атлантическом океане был близок к тому, которым впоследствии ходили целые поколения торговых судов Ост-Индской компании. Покинув Лиссабон в июле 1497 г. с Диашем на одной из каравелл, флотилия проплыла между Канарскими островами и берегом Африки и направилась с попутным ветром к островам Зеленого Мыса. Да Гама запасся водой на остров Сантьягу и преодолел тропический штиль, сначала решительно повернув на юго-восток (на этом отрезке пути Диаш покинул экспедицию, оставшись на Золотом Берегу), а затем шел на юг до тех пор, пока не поймал юго-восточный пассат и не изменил курс на юго-запад. Поворот на юго-запад наперерез пассату опасен тем, что можно очень быстро заплыть слишком далеко на запад и оказаться с подветренной стороны от мыса Сан-Роки (Бразилия). По этой причине современным парусным кораблям рекомендуется пересекать экватор как можно ближе к меридиану Зеленого Мыса. Да Гама сделал именно так и прошел недалеко от берегов Бразилии (открытой позже в 1500 г.), взяв курс на юго-запад. В последнем квартале года – когда происходило плавание да Гамы – пассат обычно смещается к востоку приблизительно на 20° южной широты, давая возможность кораблям пройти более прямым курсом на юг; и в районе тропика Козерога, где нет постоянного ветра, они обычно могут идти дальше на юго-восток до тех пор, пока не поймают устойчивые западные ветра, которые помогут им пройти мимо мыса Доброй Надежды. Да Гама повернул на восток слишком быстро (по современным правилам) и случайно наткнулся на сушу в районе бухты Сент-Хелина (Святой Елены) приблизительно в ста милях к северу от мыса Доброй Надежды. По стандартам того времени его навигация была необычайно точной. Он находился в море 13 недель – это был самый долгий морской переход, совершенный европейскими моряками вне видимости земли.

Огибая мыс Доброй Надежды и мыс Игольный, да Гама столкнулся с трудностями, аналогичными тем, которые вставали и перед Диашем, хотя и при лучшей погоде; в конечном счете он встал на якорь в Мосселбае, где корабли забрали провиант со своего плавучего склада, который затем разломали. Они миновали устье реки Грейт-Фиш и отправились в неизвестность; берегу, вдоль которого они плыли в Рождество, они дали название Натал; столкнулись с еще одной проблемой – при продвижении против Мозамбикского течения и достигли в Мозамбике начала региона мусульманского влияния, о котором сообщал Ковильян и в котором их прибытие, вероятно, не было желанным ни как христиан, ни как торговых конкурентов. Португальцы получили, вероятно спровоцировав его, недружелюбный прием в большинстве гаваней, в которые они заходили, особенно в Момбасе, где попытка местного населения отрезать один корабль от берега была пресечена с помощью артиллерии. Исключением был Малинди, где были установлены, по крайней мере внешне, цивилизованные отношения, возможно из страха перед пушками португальцев или в надежде заручиться поддержкой в борьбе против султана Килвы.

Португальцы чувствовали себя как дома в маленькой аккуратной бухте, совершенно средиземноморской с виду; и там по счастливой случайности[27] да Гама взял к себе на службу – что его к этому побудило, неизвестно – моряка из Гуджарата Ахмеда Ибн Маджида – прославленного мореплавателя в Азии того времени, автора собрания средневековых лоций и мореходных инструкций, известных как Al Mahet. Время года и погода были благоприятными между сезонами дождей. Ибн Маджид благополучно провел флотилию среди разбросанных атоллов Лаккадивских островов и поставил ее на якорную стоянку на рейде Каликута (ныне Кожикоде) 20 мая 1498 г. Да Гама немедленно начал переговоры с местным правителем, саморином, обратившись к нему за разрешением обменивать свои товары на пряности.

Развитие торговли пряностями в XV в. было тесно связано с экспансией ислама как на запад, так и на восток за счет христиан и индуистов. Пока турки-османы терроризировали Восточную Европу, другие народы Центральной Азии постепенно наступали на Индию. Иностранные мусульманские династии давно уже воцарились в Дели, а ряд мусульманских султанатов с неопределенной организацией правили на западном побережье до Гоа на юге. Только на юге богатая, могущественная и высокоцивилизованная Виджаянагарская империя оставалась главным оплотом власти индусов. В то же самое время ислам совершал свою экспансию на море. Арабские колонисты, как сообщал Ковильян, а да Гама подтвердил, давно уже контролировали города и торговлю Восточной Африки до самого Мозамбика на юге. Мусульманские купцы распространяли свою религию и на восток через Ост-Индию и создавали там княжества. Мелкие султаны, обычно арабского или малайского происхождения, мусульмане по вероисповеданию, прибирали к рукам торговлю на главных островах, производящих пряности. Куда бы европейские христиане ни поехали на Востоке, они обнаруживали, что мусульмане их уже опередили. На Малабарском берегу к югу от Гоа правители портовых городов и основная часть населения были в основном индусами, но их внешнюю торговлю вели главным образом арабы и гуджаратские мусульмане. Эти ловкие морские торговцы экспортировали пряности на Запад и платили за них лошадьми из Месопотамии и медью из Аравии. Торговые дома Аравии, Египта и Восточной Африки содержали склады и постоянно проживающих торговых агентов на Малабарском берегу и платили правителям за эту привилегию. В таких обстоятельствах нет ничего удивительного в том, что в Каликуте да Гаму приняли без энтузиазма. Его товары для торговли – ткани и скобяные изделия, вроде тех, что продавали на побережье Гвинеи, не годились для индийского рынка. Его положенные по протоколу подарки были немногочисленны и весьма скромны. Саморин, хотя и обладавший изначально высокой культурой, не хотел, естественно, подвергать опасности свои связи с арабами, которые приносили ему прибыль, а постоянно проживавшие арабские купцы давили на него, чтобы тот отказал португальцам в создании условий для торговли. Да Гама с огромными трудом и настойчивостью[28] собрал необходимое количество перца и корицы. С этим грузом (а также частью заложников) он отплыл на родину. Путь по Индийскому океану изнурил штормами, встречными ветрами и болезнями и занял три месяца; но, обогнув мыс Доброй Надежды и оказавшись в сравнительно знакомых водах, да Гама снова наилучшим образом воспользовался ветрами и с попутными юго-восточными пассатами дошел прямо до экватора, а оттуда до островов Зеленого Мыса, потом повернул на северо-запад и север поперек северо-восточного пассата к Азорским островам, откуда он мог с попутными западными ветрами приплыть прямо в Лиссабон. Он вернулся на родину конце лета 1499 г.[29] Безошибочная навигация и мореходное искусство Васко да Гамы, особенно в Атлантическом океане, были более впечатляющими и важными, чем непосредственные экономические и политические результаты экспедиции. За время двухлетнего плавания да Гама провел 300 дней в море и потерял более половины своего личного состава[30]. Он был хорошо вознагражден: большая церковь и монастырь Жеронимуш в Белене, который король Мануэл I построил в качестве благодарности, являются памятниками его успеху.

Через шесть месяцев после возвращения да Гамы из Лиссабона был отправлен второй, больший по размеру флот, 13 кораблей под командованием Педру Алвариша Кабрала – тоже скорее военного дворянина, нежели моряка – со стариком Бартоломеу Диашем во главе одной из каравелл. Кабрал, вышедший в море гораздо раньше по времени года, чем да Гама, сумел пройти в южном направлении от островов Зеленого Мыса (перед этим потерял один корабль) и оставил далеко позади экватор, прежде чем попал в зону действия юго-восточного пассата. Потом он сделал привычный поворот на юго-запад поперек пассата, но отклонился немного приблизительно до 17° южной широты, чтобы совершить первую документально зафиксированную высадку на побережье Бразилии[31]. Покинув берег и взяв курс на юго-восток, флот попал в жестокий шторм, в котором погибли четыре корабля, включая корабль Диаша. Оставшиеся шесть кораблей продолжили идти своим курсом, в нужный момент уловили западный ветер и прошли южнее мыса Доброй Надежды. В Восточной Африке с ними произошло то же самое, что и с да Гамой. Лишь в Малинди они смогли торговать, починить корабли и нанять лоцманов. Они достигли Каликута после в общей сложности шестимесячного плавания, что стало обычным сроком для такого рода плавания в XVI в. И снова Саморин был любезен, но не оказывал никакой помощи и был уклончив; однако после нескольких ссор, закончившихся уличными драками между мусульманами и христианами, Кабрал поплыл вдоль побережья к порту-конкуренту Кочину, где ему удалось хорошо поторговать и получить разрешение построить факторию.

Очередной флот в Индию (после экспедиции Жуана да Новы, 1501–1502 гг., четыре корабля, в декабре 1501 г. победившего в ночном морском бою арабов у Каликута, 22 мая 1502 г. открывшего необитаемый остров Святой Елены) снова под командованием Васко да Гамы вышел в море в 1502 г. Это было мощное и хорошо вооруженное соединение парусников, снаряженных для демонстрации силы. (Часть флотилии, 15 судов, оставила Португалию в феврале 1502 г. Затем одно судно потерпело крушение в Мозамбикском проливе, команда спаслась. В Килве к да Гаме присоединились три вышедших позднее судна, еще два самостоятельно дошли до Каликута. Итого двадцать.) Да Гама получил дань с султана Килвы (которого верломно заманил на корабль и под угрозой смерти заставил), из золота которого позднее была сделана дарохранительница монастыря в Белене, осуществил карательный обстрел гавани Каликут и выиграл два ожесточенных морских боя за контроль на Востоке с флотом, выставленным против него малабарскими арабами. Исход этих столкновений решили пушки; в те времена португальский флот, если он был хорошо вооружен и находился под компетентным командованием, мог разбить любой азиатский флот в открытом море. Дальнейшим доказательством этого стала решающая победа португальского генерал-губернатора Алмейды над объединенным флотом гуджаратцев и египтян у индийского города Диу в 1509 г.[32] Однажды прибегнув к силе, португальцы уже не могли от нее отказаться. Их план действий на Востоке никогда не выходил за рамки простой торговой конкуренции. Они не собирались вытеснять арабских и венецианских купцов с рынка, наводнив Европу дешевыми пряностями, да они и не смогли бы сделать это, даже если бы и захотели. Португальские товары были грубыми и непривлекательными в глазах жителей Востока; и нельзя было ожидать от местных правителей, что они увидят в одетых в лохмотья португальских матросах и в потрепанных морем тесных кораблях предвестников силы, которая завоюет половину Востока. На короткое время европейцы могли представлять опасность, но в глазах цивилизованных индусов они были отчаянными головорезами, малочисленными варварами, жестокими и грязными. Поэтому в честной и открытой торговле португальцы не могли ни конкурировать с арабами, ни полагаться на добрую волю местных раджей. Чтобы получить прибыль от своей монополии на маршрут вокруг мыса Доброй Надежды, они должны были уничтожить торговлю арабов пряностями силой оружия на море.

Задача планирования этой преднамеренной войны в океане за торговлю выпала Афонсу д’Албукерки – наверное, самому талантливому морскому стратегу своего времени. Когда Албукерки впервые отправился в Индию, португальские поселения состояли просто из складов и соединенных с ними жилищ. Королевские торговые представители торговались за специи на базарах, расположенных на береговой линии, и хранили купленное до прихода следующего флота из Лиссабона, который все это забирал. Португальцы понимали, что их опорный пункт очень ненадежен и что его можно сделать безопасным только при наличии постоянного флота в Индийском океане. Для этого им требовалась морская база с адекватными условиями для снабжения продовольствием и ремонта кораблей и резервом моряков, чтобы возмещать ужасающие потери, вызванные болезнями среди корабельных команд. Вдобавок им были нужны крепости, поддерживаемые мобильными курсирующими эскадрами, имевшими в своем распоряжении терминалы и координационные центры на торговых путях в Индийском океане. Португальцам нужно было изменить посягающую на чужие права морскую торговлю, замкнутую на Лиссабон, на цепочку постоянных торговых и морских организаций, охватывающих весь Средний Восток. Это был дорогостоящий и амбициозный план, который Албукерки заставил принять скупое правительство, когда в 1509 г. стал генерал-губернатором, приняв бразды правления после Алмейды.

На Малабарском берегу, прямом и плоском, тянущемся у подножия гор Западные Гаты (Сахьядри), нет безопасных гаваней. Каликут (Кожикоде), Кочин, Каннанур были небезопасны во время юго-западного муссона, и в них трудно было зайти при северо-восточном муссоне. Базой, которую выбрал Албукерки, стал Гоа – большой и процветающий город, построенный на острове, с подходящей гаванью, который был одним из центров кораблестроения на Малабарском берегу. Чтобы взять Гоа, Албукерки заключил временный союз с могущественным и честолюбивым разбойником по имени Тимарусу, стремившимся основать территориальную династию, как это делали многие ему подобные люди, и выбрал для нападения момент, когда мусульманский правитель был занят подавлением восстания внутри страны. Даже при таких условиях захват Гоа был смелой и непростой операцией, а его удержание под натиском армий султана Биджапура – уроком и следствием обладания властью на море. Проливы, которые отделяют Гоа от материка, мелкие, и их могла форсировать – что и случалось несколько раз – индийская конница. В Южной Индии не разводили лошадей; их нужно было ввозить. Флот Албукерки, курсировавший вблизи берегов Гоа, мог лишить своих врагов этого жизненно важного оружия и сделать так, что лошадей могли поставлять только князьям, дружественным португальцам.

Гоа был взят в марте 1510 г. (и вторично в конце ноября). Еще до этого Албукерки заложил крепости вблизи арабского побережья. Одной из них стал остров Сокотра вблизи мыса Гвардафуй, предназначенный стать базой для совершения нападений в Красном море, воды которого были еще неизведанными для европейских моряков, и для перехвата грузов пряностей, шедших в Джидду и Суэц. Сокотра – скалистый и почти безводный остров, его подступы опасны и представляют большие трудности. Аден мог бы стать более подходящей базой, но попытки Албукерки взять Аден не принесли успеха, а Сокотру португальцы покинули после первых нескольких лет. Другая аравийская крепость находилась в гораздо более важном месте – Ормузе, островном рынке на выходе из Персидского залива. Ормуз постоянно мелькает в литературе XVI и XVII вв. как синоним восточного богатства и великолепия. Это была столица независимого султана и сама по себе важная морская держава. Португальцы взяли его, сочетая навигационное искусство, пушечную мощь и блеф, силами небольшого числа кораблей, сначала в 1507 г. и вторично (на сто с лишним лет) в 1515 г.

Закрепившись в Ормузе и на Сокотре, португальцы овладели самыми западными пунктами морских торговых путей арабов. Имея главную базу на Гоа и более мелкие базы вдоль Малабарского берега, они могли грабить торговые корабли, шедшие с западного берега Индии, и со временем расширили свою власть до побережья острова Цейлон (Шри-Ланка). Им оставалось только захватить базу еще дальше на Востоке, чтобы получить возможность остановить или контролировать мусульманскую торговлю через Бенгальский залив. Очевидным местом для этого была Малакка, занимавшая господствующее положение у пролива, через который осуществлялось все сообщение с Дальним Востоком. Албукерки взял Малакку в 1511 г., рискуя при этом своей властью над Гоа. Все парусное сообщение в архипелаге регулировалось муссонами, и ветер, который привел его корабли в Малакку, не давали ему пять месяцев возвратиться назад. Осада истощила его людские и корабельные ресурсы до крайности, и Гоа едва не пал в его отсутствие. Это рискованное предприятие принесло успех; так как Малакка – конечный пункт торговли с Китаем на западе – была у португальцев в руках, то перед ними открывался путь на Дальний Восток. Первый португальский купец добрался в китайский порт Кантон в 1513 г.; это был первый документально зафиксированный визит европейцев в Китай более чем за 150 лет. Он не был особенно успешен, так как китайские власти с подозрением отнеслись к чужеземцам и с презрением – к их товарам. Но в конечном счете в 1520 г. португальцы добились права поставить складское помещение и основать поселение в Макао[33], расположенном чуть вниз по течению реки от Кантона, и начали принимать непостредственное участие в торговле из Китая в Малакку.

Еще более важным с их собственной точки зрения было то, что приблизительно в это же время – в 1512 г. – первые португальские корабли достигли Молуккских островов – знаменитых островов пряностей, которые были конечной целью почти всех их попыток. Лоцман Франсишку Родригиш, который уже был упомянут как картограф, принимал участие в первой экспедиции к Молуккским островам. Огромную помощь исследователям оказала крупномасштабная карта Явы, которая попала к португальцам в руки в 1510 или 1511 г. Ее оригинал был вскоре утрачен во время кораблекрушения, но еще раньше Родригиш успел снять с нее копию с транслитерированными названиями, которую Албукерки отправил королю. На Молуккских островах португальцы вступили в торговые отношения с султаном Тернате на острове, являвшемся главным производителем гвоздики, и построили на нем укрепленный склад для хранения гвоздики. Без сомнения, они намеревались превратить это место в свои владения, как Гоа и Малакку, как только собрались бы с силами.

Во всей этой захватывающей истории ни один фактор не вызывает такого большого удивления, как четкость стратегических решений Албукерки, основанных, вероятно, на неполной информации, неохотно предоставленной местными жителями. Наверное, он был первым морским военачальником, который полностью оценил сложные отношения между флотом и его базами, делая поправки на дополнительные трудности, вызванные сезонной сменой ветра. Он точно вычислил необходимое количество людей для сопровождения торговых судов, чтобы не тратить понапрасну место для груза и не оставлять ценный груз без защиты. Чтобы утвердить монополию королевской короны Португалии на торговлю пряностями, он ввел систематическое вымогательство, благодаря которому только корабли, имеющие документ от командующего португальского порта, не подвергались постоянному агрессивному давлению. Его грабительские действия в отношении арабских грузов пряностей подняли цены, которые приходилось платить венецианцам в Александрии; так что на несколько лет пряности и другие ценные грузы, предназначенные для отправки в Европу морем, почти все шли в трюмах португальских кораблей, шедших в обход мыса Доброй Надежды.

Глава 9

Атлантика и южная часть Тихого океана

Португальский принц Генрих (Энрике) был не только инициатором исследовательских плаваний вдоль западного побережья Африки, но и покровителем глубоких исследований Атлантики в западном направлении по несколько другим причинам, хотя и имевшим отношение к первым. На всем протяжении исследований Западной Африки на морском фланге у португальцев находилась группа островов, из которых часть была заселена, а на всех них заявляла свои права Испания. Это были Канарские – Счастливые острова, которые, по Птолемею, обозначали западный край обитаемого мира. Португальцы, ревниво оберегавшие свою монополию на африканскую торговлю и мстительно враждебные по отношению к любым иностранным перевозкам, которые они наблюдали вблизи берегов Гвинеи, неоднократно пытались выступить со встречными претензиями на эти острова, которые не принесли успеха, но им все же удалось опередить других европейцев и занять другие группы островов в Восточной Атлантике. Эти острова имели важное значение по трем причинам: во-первых, сами по себе, так как многие из них имели плодородную почву и стали чрезвычайно продуктивными; во-вторых, как базы, которые – если их займут иностранцы – могли быть использованы с целью совершения нападений на океанскую торговлю португальцев; и в-третьих, как порты для захода судов.

Речь идет о четырех основных группах островов – Канарских островах, архипелаге Мадейра, Азорских островах и островах Зеленого Мыса. По крайней мере с начала XIV в. европейцы знали о существовании всех этих групп островов, за исключением последней – островов Зеленого Мыса, которые впервые были замечены то ли Кадамосто, то ли его португальским современником. На некоторых наиболее претенциозных портуланах XIV в. были отмечены Канарские острова и Мадейра и даже якобы указаны Азорские острова – расплывчато и неточно. Было много рассказов о плаваниях, совершенных к различным островам каталонцами, французами и даже одним англичанином по имени Мачин, который, как считалось, плыл к Азорским островам в сопровождении похищенной невесты. Большинство таких историй были романтическими легендами, пока в XV в. не начались систематические попытки занять или даже исследовать эти острова[34]. Колонизация Мадейры и Азорских островов при принце Энрике справедливо может быть названа их повторным открытием.

Заселение островов Мадейра, сначала острова Порту-Сайту, а с него и острова Мадейра началось в 1420 г. по хартии принца Энрике. После неизбежных начальных трудностей острова быстро стали продуктивными и процветающими и стали приносить значительную прибыль колонистам, тем, кто с ними торговал, и косвенным образом принцу Энрике. Самой первой отраслью торговли – как наводит на мысль само название Мадейра (madeira — древесина, порту г.) – был экспорт в Португалию высококачественной древесины для изготовления мебели и балок для строительства домов. Следующей во времени, но более выгодной с финансовой точки зрения была торговля сахаром. Спрос на сахар по всей Европе был высок и все рос. Принц Энрике приказал, чтобы с Сицилии привезли сахарный тростник и посадили на Мадейре. В 1452 г. он вложил капитал, чтобы построить первую водяную мельницу для размола сахарного тростника, и с того времени сахар с Мадейры начали отправлять не только в Португалию, но и во все крупные порты Европы. Также принцу Энрике Европа обязана тем, что на остров Мадейра с острова Крит был завезен виноград мальвазия, из которого делают самый густой, темный и сладкий сорт мадеры «Мамзи». Когда около века спустя бразильский сахар захватил португальский рынок, виноделие стало главным занятием жителей острова, каковым и остается по сей день.

Притязания принца Энрике на Мадейру базировались на веском основании – праве первого, кто занял этот остров, поддерживаемом дарственными актами папы римского, и никогда не подвергались серьезным сомнениям. Заселение Канарских островов было гораздо более спорной и сложной историей. В отличие от островов Мадейра Канарские острова – или их часть – были населены первобытным, но многочисленным и воинственным народом гуанчей[35]. Завоевание и колонизация этих островов – их семь, имеющих значение, – было долгим и трудным делом. Кастильская корона получила от папы римского нечто вроде права собственности на Канарские острова еще в 1344 г. В первые годы XV в. различные искатели приключений, главным образом норманны, организовали поселения на островах Лансароте, Иерро (Ферро) и Фуэртевентура и принесли вассальную присягу королю Кастилии. Покушения принца Энрике на эти острова начались с двух экспедиций в 1425 и 1427 гг. на остров Гран-Канария, который тогда не был занят европейцами. Эти экспедиции получили отпор от местных жителей. Тогда в 1434 г. он получил у папы римского буллу, разрешающую ему заселить те острова, которые не были реально заселены; но король Кастилии заявил протест, и эта булла была отозвана. В 1448 г. принц Энрике купил права на остров Лансароте у главной семьи колонистов и отправил экспедицию, которой удалось занять остров. Последовала неофициальная война местного значения, которая то вспыхивала, то затихала. И в период относительного мира на Канарские острова приехал Кадамосто, который посетил и испанские, и португальские острова. Его отчет показывает, что с экономической точки зрения Канарские острова развивались в том же направлении, что и острова Мадейра, и на них тоже сахар, вино и пшеница были главными производимыми продуктами.

Война местного значения на островах в 1475 г. стала частью Войны за испанское наследство между Португалией и Кастилией. По Алькасовасскому договору Португалия отозвала все свои притязания на Канарские острова, а испанцы взяли на себя обязательство уважать португальскую монополию на других трех группах островов. Испанцы оккупировали во время войны остров Гран-Канария. Они начали заселять остров Пальма в 1490 г., а остров Тенерифе – в 1493 г. Гуанчи, как и мавры в Гранаде, были приведены к покорности и поделены по системе encomienda (исп. право на сбор податей и владение землей) среди лидеров колонистов. Канарские острова расположены вблизи северной границы зоны действия северо-восточных пассатов и в руках испанцев стали удобным портом для захода моряков, направляющихся в океан. Корабли Колумба выходили из Лас-Пальмаса на остров Гран-Канария. В XVI в. для многих испанских искателей приключений последним исчезавшим вдали видом Европы был, вероятно, возвышающийся конус вулкана Тейде (3715 м) на острове Тенерифе.

Притязания португальцев на острова Зеленого Мыса никогда никем не оспаривались. Их заселение началось в шестидесятых годах XV в. В маленьких гаванях Рибейра-Гранди на острове Сайту-Антан и Сантьягу и других на острове Сантьягу развилась скромная перевалочная торговля с Верхней Гвинеей и процветал бизнес по снабжению кораблей съестными припасами. Острова находились непосредственно на пути кораблей, подгоняемых пассатами, направляющихся из Португалии в Гвинейский залив или Индию. Корабли, возвращавшиеся на родину, тоже иногда заходили в Сантьягу, но чаще проходили мимо. Чтобы избежать долгого и утомительного плавания против встречных северо-восточных пассатов, корабли, направлявшиеся на родину, обычно делали большой крюк в Атлантике, пока не находили западный ветер, который мог помочь им добраться домой, и делали свой последний заход на Азорские острова. Систематические исследования этой последней группы островов началось в 1430-х гг., и семь островов были уже открыты к 1439 г. – году, когда принц Энрике даровал разным людям хартии на заселение этих островов[36]. С того момента заселение неуклонно продолжалось, и по приказу принца туда было завезено значительное количество овец. Два острова, расположенные западнее всех, Флориш и Корву, были открыты лишь во второй половине века. Именно исхлестанные ветрами скалы Корву, а не горные вершины «Счастливых» Канарских островов были на самом деле самой западной оконечностью Старого Света.

На протяжении XV в. моряки открывали в Атлантическом океане острова. Не было никаких явных причин, по которым открытие все новых островов не могло продолжаться бесконечно. Облачная гряда вполне может выглядеть как остров в сумеречном свете, и полные оптимизма исследователи усеивали карты Атлантического океана воображаемыми островами, среди которых: Бразильская Скала, который не был стерт с карт Адмиралтейства до 1873 г.; остров Святого Брендана вблизи берегов Ирландии; самый знаменитый из всех остров – Атлантида или Антилла – остров семи городов, куда, как считалось, уехали семь португальских епископов вместе со своей паствой во время вторжения варваров и где их потомки жили с тех пор в благочестии и процветании. Мечтой многих моряков в XV в. было заново открыть эту мифическую страну, найти ее христианский народ и ее золото. Вероятно, в атлантических гаванях Португалии и Андалусии были люди, которые утверждали, что видели Антиллу. И в этом мире моряцких баек, в которых все может быть, появился Колумб со своим проектом совершить плавание в Индию, с которым он ездил от одного королевского двора Европы к другому.

Колумб вошел в круг иберийских исследователей извне. Тот факт, что великий исследователь – сын никому не известного шерстяника в Генуе, сам по себе не был удивительным; генуэзцы путешествовали по Европе, и почти все профессиональные исследователи – фактически почти все профессиональные моряки – были людьми сравнительно незнатного происхождения. Однако, хотя Колумб и провел несколько лет в море и плавал на португальском корабле в Гвинею, он не был профессиональным моряком. Он был самоучкой и чрезвычайно убедительным географом-теоретиком, обладавшим некоторыми знаниями гидрографии и основ навигации. Каковы именно были его теории, их происхождение и практические предложения, на них основанные, было предметом многих научных споров. Согласно договору, по которому он ушел в плавание в 1492 г., он должен был «открыть и завладеть островами и материком в океане». Это была стандартная формулировка. В этом случае она, вероятно, включала Антиллу, если она существовала, но почти наверняка под «островами и материком» понимались Чипангу или Джипангу (современная Япония) и Катай (Китай). Не было ничего фантастического, по крайней мере теоретически, в предложении достичь Азии, плывя на запад. Такое предложение выдвигали несколько авторов путевых записок – путешественников, включая популярного Мандевиля. Так как было известно, что Земля – круглая, и никто и не подозревал о существовании какого-либо лежащего на пути континента, то практическая возможность этого предприятия зависела от ветров, течений и, прежде всего, от расстояния; и тут было много теорий и никакой определенности. Если верить Баррошу (Баррушу)[37] и другим, Колумб впервые обратился со своим предложением в 1484 г. к королю Португалии. В то время воодушевление в отношении исследований в Португалии достигло своей наивысшей точки. Заседала комиссия астрономов Жуана II, Визинхо переводил Ephemerides, Диогу Кан вернулся из своего первого плавания и уже ушел или собирался уйти во второе. Предложение Колумба снарядить за счет королевской казны экспедицию было отклонено после внимательного заслушивания. Однако на следующий год с королевского одобрения была спланирована экспедиция португальцем с Азорских островов Фердинандом ван Олменом с целью «искать и найти большой остров, или острова, или побережье материка, который считается островом семи городов». Если эта экспедиция когда-либо состоялась, то преобладающие ветра на широте Азорских островов помешали бы ей достичь своей цели. Если бы Колумб ушел в плавание на португальском корабле, он тоже мог бы выйти с Азорских островов и потерпеть такое же фиаско. Разочарование от второй экспедиции Диогу Кана, возможно, вызвало дополнительные соображения, так как в 1488 г. переговоры между Колумбом и португальской короной, по-видимому, возобновились на обнадеживающей ноте, но триумфальное возвращение Диаша положило им конец, и Колумб, безуспешно попытав счастья во Франции и Англии, обратился наконец к Испании.

В Испании Колумбу пришлось преодолеть меньше препятствий, и после многих настойчивых просьб ему удалось заручиться поддержкой крупного государственного деятеля Луиса де Сантанхеля – хранителя личного кошелька короля Арагонского и казначея Святого братства (вооруженная организация по охране общественного порядка, существовавшая в городах средневековой Испании. – Пер.). Сам Сантанхель достал значительную часть денег, необходимых для финансирования этого предприятия. При его посредничестве было получено согласие на участие в нем испанских монархов, а как только они приняли решение, они согласились на все условия Колумба, включая награды, перечисленные в договоре, которые он должен был получить в случае успеха. Они обеспечили его, как мы уже видели, хорошо экипированными кораблями; и на их деньги он смог нанять для них команды из надежных людей, умелых и опытных офицеров. Он отплыл из Палоса 3 августа 1492 г. Его плавание в открытом океане, не считая ужасающего расстояния, пройденного вне видимости земли, было поразительно благополучным. Колумб был острожным и точным, хотя и не очень шедшим в ногу с требованиями времени мореплавателем. Изображать его непрактичным мистиком – просто рисовать карикатуру. Его курс точно на запад от Канарских островов проходил вдоль северного края северо-восточного пассата. Помимо опасности, которую представляли собой летние ураганы, пассаты на этой широте ненадежны. Обнаружив это, Колумб впоследствии ходил значительно южнее, что и стало обычной практикой у испанцев. Однако в 1492 г. ему повезло. Всю дорогу он шел с попутным ветром, и через 33 дня ничем не примечательного плавания, не считая 3 дней штиля после выхода с острова Иерро (Ферро), не имея никаких признаков, подпитывавших надежды, кроме плавающих водорослей и тропических птиц, с кораблей увидели внешние коралловые рифы Багамских островов.

Какой бы ни была изначальная цель Колумба, нет никаких сомнений в том, что он счел остров Сан-Сальвадор отдаленным островом архипелага, часть которого составляла Япония; такой архипелаг отмечен, например, на глобусе Мартина Бехайма, изготовленном в 1492 г. Колумб пришел к такому заключению, очевидно соединив: оценку Марко Поло протяженности Азии с востока на запад, которая была преувеличена; его же сообщение о расстоянии Японии от азиатского континента, которое составляло 1500 миль, что было сильно завышенной оценкой; и определение Птолемеем размеров земного шара, которые были им недооценены. Он предполагал, что длина градуса долготы на экваторе на 10 % меньше, чем учил Птолемей, и на 25 % меньше, чем истинная цифра. По этим расчетам расстояние от Европы на запад до Японии должно было бы составлять менее 3 тысяч морских миль. Реальное же расстояние по дуге большого круга составляет 10 600 морских миль. По рассуждению Колумба, Сан-Сальвадор находился очень близко к тому месту, где должна была быть Япония, и следующим шагом было найти саму Японию. Экспедиция, прокладывавшая себе путь на юго-запад между коралловыми рифами, нашла северо-восточный берег острова Куба и северный берег Эспаньолы – современного острова Гаити, окутанного до самой воды высокими лесами. Здесь перспективы прояснились. На Эспаньоле было найдено немного золота из золотых россыпей, а несколько золотых украшений для носа и браслетов были путем обмена получены от местных жителей. Однако на северном берегу Эспаньолы Колумб потерял свой флагманский корабль, который потерпел кораблекрушение, сев на мель. И он решил тогда вернуться домой, оставив на острове 39 добровольцев с указанием строить дома и искать золото.

На обратном пути Колумб сделал еще одно более важное открытие – необходимость при выходе из Вест-Индии держать курс на север и выйти из зоны действия пассата, прежде чем пытаться пересечь Атлантику. Он поймал западный ветер, как это будут делать после него тысячи его последователей, приблизительно на широте Бермудских островов и шел с попутным ветром до Азорских островов. Однако на подступах к Европе он попал в бурю и был вынужден пережидать ее сначала на Азорских островах, а затем в устье реки Тахо (Тежу). Здесь португальские власти потребовали от него объяснений. Памятуя о предыдущем опыте преувеличения итальянцем, они скептически отнеслись к его рассказу, с презрением – к его географическим рассуждениям, а его описание народа араваков на Эспаньоле не произвело на них никакого впечатления. Португальцы были раздражены вновь начавшимися недавно браконьерскими действиями андалузцев на берегу Верхней Гвинеи, а ввиду продолжающегося обсуждения вопроса об экспедиции в Индию они с большой подозрительностью относились к любой деятельности Испании в Атлантике. Жуан II решил заявить свои права на открытия Колумба на том основании, что они укладывались в рамки Альковасского договора: находились вблизи Азорских островов и могли даже считаться их составной частью.

С точки зрения испанцев плавание было успешным, но дорогостоящим. Теперь необходимо было довести открытие до конца и получить прибыль от капиталовложений. Немедленно после получения первого отчета Колумба и еще до того, как он предстал перед монархами, они приказали ему начать приготовления ко второму плаванию. Затем они предприняли шаги к тому, чтобы предвосхитить возражения португальцев, попросив поддержки у папы римского их монополии на судоходство и заселение земель и морей, открытых Колумбом. Такую поддержку они быстро получили. Тогдашний папа римский Александр VI Борджа сам был испанцем (Родриго Борха) и уже имел серьезные обязательства перед католическими монархами и искал у них поддержки в своих попытках создать в Италии княжество для своего сына. Он издал буллы, каждая последующая из которых усиливала и расширяла положения предыдущих в соответствии с поступающими по совету Колумба требованиями Фердинанда и Изабеллы. Первые две буллы Inter Caetera («Между прочим») передавали в дар монархам Испании все открытые земли и земли, которые еще будут открыты, в регионах, исследованных Колумбом, и провели воображаемую границу с севера на юг в 100 лигах к западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса, постановив, что воды и земли за пределами этой границы – испанская сфера исследований, и включили «все острова и материки, уже найденные или которые будут найдены… при плавании или путешествии на запад или юг в регионах западных или полуденных и восточных и регионах Индии».

Португалия явно не захотела начинать войну за владение несколькими далекими островами, населенными голыми дикарями; но особое упоминание Индии дало серьезный повод для тревоги. Были использованы все ресурсы дипломатии и географическая аргументация, чтобы ограничить действие буллы. Не сумев договориться с папой, Жуан II напрямую начал переговоры с Фердинандом и Изабеллой. Оставив свои притязания на острова, он принял демаркационную буллу Inter Caetera как основу для обсуждения, но попросил передвинуть разделительную линию на 270 лиг дальше на запад, чтобы защитить свои интересы в Африке. Испанские монархи, пребывавшие в заблуждении, которое поддерживал в них Колумб в отношении западного пути в Азию, согласились. Обе стороны, вероятно, знали, что такую неопределенную границу невозможно установить точно, и каждый думал, что обманул другого. Более того, обе стороны желали избежать открытого конфликта. Тордесильясский договор был должным образом подписан в 1494 г. и стал дипломатической победой Португалии, утвердив за португальцами не только истинный путь в Индию, но и большую часть Южной Атлантики с мифической сушей – Антиллой (Атлантидой) и, как вскоре оказалось, реальной сушей – Бразилией.

Колумб вернулся в Вест-Индию задолго до подписания договора. Он покинул Кадис 25 сентября 1493 г. во главе большого флота из семнадцати судов, в том числе трех больших кораблей (на самом крупном, 200 тонн, поднял адмиральский флаг). Состав флота не меньше, чем инструкции, которые вез адмирал, указывали на цель, ради которой он был отправлен. В его составе не было тяжеловооруженных боевых кораблей, он не вез никаких товаров для торговли, за исключением небольшого количества дешевого розничного товара для обмена с более примитивными жителями Западной Африки. Его главным грузом были люди – двенадцать сотен людей – священников, дворян-военных, ремесленников, крестьян – и все необходимое для сельского хозяйства – инструменты, семена и скот; целое общество в миниатюре. Непосредственная цель плавания состояла не в том, чтобы начать новую торговлю или завоевать восточные королевства, а заселить остров Эспаньолу, основать горнодобывающую и сельскохозяйственную колонию, которая будет сама производить для себя продовольствие, оплатит расходы на плавание путем отправки золота в Испанию и одновременно будет служить базой для дальнейших исследований в направлении Чипангу (Японии), Катая (Китая) и Индии. Нехватки в добровольцах не было, и флот был снаряжен со знанием дела и быстро. Как часто делают морские капитаны, Колумб жаловался на нерасторопную и вставляющую ему палки в колеса администрацию доков; но на самом деле пять месяцев – очень короткий срок для подготовки такой большой экспедиции в Испании XV в. Единственной серьезной ошибкой было то, что для колонистов не было взято достаточно продовольствия на первый год. Чрезмерный оптимизм по поводу того, в какой степени европейцы смогут жить за счет богатств этой тропической земли, был характерен для всех этих первых экспедиций и был одной из главных причин трудностей, с которыми столкнулся Колумб. Флот благополучно дошел и высадил людей на Доминике – диком карибском острове, острые вулканические вершины которого для тысяч путешественников станут их первыми впечатлениями об Америке; хотя на протяжении многих лет там никто не селился. Колумб проплыл вдоль красивой дуги Малых Антильских островов, через Виргинские острова, мимо Пуэрто-Рико к северному побережью острова Эспаньола. Там удача покинула его. Дальнейшие исследования привели к открытию лишь южного берега Кубы с его колючей засухоустойчивой растительностью и прекрасного, но тогда неприбыльного острова Ямайка. Поселение, основанное во время первой экспедиции, было уничтожено. Новые колонисты на Эспаньоле с самого начала отвлекались на войны с местными «индейцами» и внутренние распри. Потребовался бы талантливый лидер, чтобы поддерживать дисциплину среди этих первых испанских поселенцев – обидчивых, безрассудно смелых и жадных – и заставлять их расчищать от деревьев землю, строить дома и сажать сельскохозяйственные культуры, вместо того чтобы бродить по острову в поисках золота, рабов и рабынь. Колумб, великий исследователь, морской капитан и талантливый от природы мореплаватель, был к тому же – следует помнить – иностранцем, сыном ремесленника, получившим пустой титул и новый герб. При всем его упрямстве и неудержимой храбрости ему не хватало опыта и характера для того, чтобы успешно управлять колонией. Мало что было достигнуто к 1496 г., когда он возвратился в Испанию с отчетом. В его отсутствие Бартоломе Колумб уговорил некоторых колонистов начать на южном побережье строительство города Санто-Доминго, который на пятьдесят лет станет столицей Вест-Индии.

Монархи все еще доверяли Христофору Колумбу. С их помощью и за их счет он вернулся в Вест-Индию в 1498 г. Но на этот раз добровольцев не было, и на людей нужно было оказывать давление или выпускать из тюрьмы, чтобы они поплыли с адмиралом. Колумб повел свои корабли курсом, который проходил южнее его предыдущих курсов, и открыл остров Тринидад и устье Ориноко – самой крупной реки, известной в то время европейцам, огромные объемы бурой пресной воды которой навели на мысль, что найденный берег является частью огромного континента. От берега Венесуэлы он отплыл на север и благодаря поразительному навигационному мастерству оказался в новом городе, который его брат основал на Эспаньоле. К моменту его приезда половина колонистов открыто бунтовала. Его собственные колебания между примирением и суровостью еще больше усугубили ситуацию. В 1499 г. Христофор Колумб был смещен, и его преемник Франсиско Бовадилья отправил его на родину в кандалах. Католические монархи хоть и подтвердили титулы Колумба и право на собственность и обращались с ним и тогда, и до самой его смерти с подчеркнутой любезностью, вскоре устали от его назойливых просьб о финансировании. Они больше не позволили ему выполнять свои обязанности адмирала и вице-короля и не возлагали на него никакую административную ответственность. В 1502 г. он совершил еще одно плавание, в котором была открыта длинная полоса материкового побережья Гондураса и Коста-Рики и добыто немного золота, но которое закончилось бесславно: его корабли, непригодные более к плаванию по морю и тонущие, были посажены на мель на северном берегу Ямайки в бухте Святой Анны (Сент-Анс-Бей). В июне 1504 г. Колумб покинул Ямайку. 7 ноября 1504 г. корабль с тяжелобольным адмиралом вошел в устье Гвадалквивира. Он умер в 1506 г. в возрасте около 55 лет недовольным человеком, истратившим имевшиеся деньги.

Разочарование во втором плавании Колумба заставило ответственных людей в Испании подозревать то, что португальцы уже предполагали, – что новые острова на Западе находятся гораздо дальше от Азиатского материка, чем считал Колумб. Уже в 1494 г. Петр Мартир, услышав первые сообщения об этом плавании, написал: «Рассуждая об этой стране, следует говорить о новом свете, таком далеком и лишенном цивилизации и религии». Исследования за пределами Карибского моря все больше и больше подтверждали это подозрение. В 1496 г. король Англии Генрих VII выдал Джованни Кабото (Джону Каботу) – венецианцу, поселившемуся в Бристоле, лицензию на исследование Северной Атлантики с целями, аналогичными целям Колумба. Бристольские корабли давно уже торговали с Ирландией и Исландией, и еще раньше предпринимались попытки найти известные по слухам острова к западу от Ирландии.

Карта Ост-Индии

Генрих VII даже вступил с самим Колумбом в предварительные переговоры через его брата Бартоломе, который в 1488 г. посетил Англию, чтобы ходатайствовать о поддержке. План Кабота вызвал немалый интерес в Англии. Несмотря на легкие протесты испанских посредников, он совершил два плавания по полученной лицензии. Он был первым мореплавателем со времен викингов, который пересек Атлантику северным путем. Его первая экспедиция нашла сушу – остров Ньюфаундленд или полуостров Новая Шотландия – первое впечатление, полученное от Северной Америки в Новое время. Вторая экспедиция прошла, вероятно, вдоль северо-западного берега Атлантики мимо Лабрадора, Ньюфаундленда и Новой Шотландии до Новой Англии. Географические результаты появились на карте Хуана де ла Косы. Кабот не привез в Англию ни шелка, ни пряностей, но он заметил большие косяки трески у берегов Ньюфаундленда. Его открытия были доведены до конца и расширены братьями Кортириал – португальцами, жившими на Азорских островах, которые совершили несколько плаваний по повелению короля Мануэла I в первые годы нового века и открыли земли на северо-западе в демаркационной зоне Португалии. Гашпар Кортириал заново открыл Гренландию, а во время второй экспедиции пересек Девисов пролив к полуострову Лабрадор[38]. Его брат Мигел в 1502 г. на трех кораблях в поисках пропавшего брата посетил, вероятно, Ньюфаундленд и, возможно, залив Святого Лаврентия. Подобно Каботу братья Кортириал не нашли пряностей, но, если судить по картам того времени, они все еще полагали, что Лабрадор и другие земли могли быть северо-восточными полуостровами Азии. Они также оценили эти земли как базу для рыболовства и источник мачтового леса, и перед своей смертью – а оба они пропали в море – заявили права Португалии на все это побережье. В то время все считали, что Лабрадор находится в демаркационных владениях Португалии; так он и был отмечен на карте Кантино. Но, естественно, после открытия Васко да Гамы португальцы проявляли мало интереса к этой части мира, за исключением рыболовства.

Тем временем год за годом выявлялась огромная протяженность материкового побережья Южной Америки. В 1499 г., прежде чем стали известны подробности третьей экспедиции Колумба, Висенте Яньес Пинсон – бывший капитан каравеллы «Нинья» и спутник Колумба – посетил ее северное побережье и обнаружил огромную реку, которой, возможно, была Амазонка (как он утверждал впоследствии), но, вернее всего, это была Ориноко[39]. Алонсо де Охеда – тоже один из спутников Колумба, постоянно создававший для него проблемы, в том же году завершил плавание адмирала к заливу Пари́я и исследовал побережье Венесуэлы. В 1500 г., как мы уже видели, Кабрал по пути в Индию совершил первую документально подтвержденную высадку на побережье Бразилии. Самая любопытная деталь этого плавания состоит в том, что Кабрал выбрал самый лучший курс через Центральную Атлантику, чтобы избежать подветренного берега мыса Сан-Роки, и совершил высадку у 17° южной широты на 12 градусов южнее (ныне здесь Порту-Сегуру). Вероятность совершения такой высадки в результате каприза погоды или навигационной ошибки была незначительна; вероятнее всего, Кабрал получил указания исследовать берег, о существовании которого не просто подозревали, а уже знали. Возможно, его целью было найти удобное место для пополнения запасов пресной воды по пути к мысу Доброй Надежды. Бразильское побережье мало использовали с этой целью в последующие годы, но оно находилось на португальской стороне от демаркационной линии по Тордесильясскому договору, и его открытие имело то прямое следствие, по крайней мере по мнению португальцев, что Южная Атлантика теперь стала закрытой для плавания испанских кораблей.

Один из результатов всего этого исследования материкового побережья состоял в открытии того, что Новый Свет, как его начали называть, представлял определенный интерес и ценность сам по себе. Петр Мартир (современник Колумба, придворный Фердинанда и Изабеллы) мог вопрошать: «Какая нам нужда в том, что можно найти повсюду в Европе?», тем самым озвучивая обычное отношение пропагандистов открытий. А Колумб нашел золото на Эспаньоле, и с 1511 г. Куба, умело заселенная Диего де Веласкесом, давала его значительные количества. Охеда в 1499 г. обнаружил у берегов Венесуэлы место ловли раковин-жемчужниц – остров Маргарита, который вскоре стал ценным владением и центром процветающей и очень жестокой торговли рабами-ныряльщиками. Посещение Кабралом Бразилии обнаружило наличие там бразильского дерева – цезальпинии (дерево паубразил) – источника коммерчески ценной красной древесины и красного красителя, которое и дало этой территории ее название. Кабот не нашел пряностей, зато нашел изобиловавшие рыбой места, которые вездесущие португальцы среди прочих быстро начали эксплуатировать. Через несколько лет треска оттуда начала поступать в Португалию в достаточно больших количествах, так что имело смысл ввести на нее налог на импорт. Помимо этих коммерческих соображений, интерес публики к Новому Свету подогревался рядом книг об открытиях, опубликованных в начале XVI в., в основном в Италии и Германии. Самая первая и компетентная история De Orbe Novo Петра Мартира была опубликована полностью не раньше 1530 г., хотя ее части появились раньше, а пиратская итальянская версия первой Decade, известной как Libretto, вышла в Венеции в 1504 г. Все Decades имели хождение в рукописи, как они были написаны; но Петр (Петер) Мартир писал по-латыни для небольшой осведомленной публики. Книга, оказавшая гораздо большее влияние, представляла собой собрание отчетов о плаваниях, опубликованных Фракансано ди Монтальбоддо в Виченце в 1507 г. под названием Paesi novamente ritrovati. Paesi выдержали в Италии шесть изданий, во Франции – шесть и в Германии – два. Это была первая большая книга об открытиях, а ее составитель был достойным предшественником Рамусио и Хаклюйта.

Среди самых обсуждаемых тем Paesi были отчеты, написанные флорентийцем Америго Веспуччи о четырех плаваниях, которые, как он утверждал, он совершил в Новом Свете.

Эти отчеты появились независимо в других изданиях, в частности как вторая часть книги Cosmographiae Introduction опубликованной Мартином Вальдземюллером в Сен-Дье тоже в 1507 г. Эта книга соперничала с Paesi в популярности, но не в содержании. В ней было высказано предложение Вальдзе-мюллера, захватившее воображение широкой публики, что Новый Свет следует назвать Америкой; так что через год после смерти Колумба главная заслуга открытия Америки была приписана по решению широкой публики не ее первооткрывателю, а одному из его последователей и подражателей, который в силу этого стал и остается чрезвычайно сомнительной фигурой. Веспуччи первоначально был судовым поставщиком и снабженцем, отправленным в Испанию как доверенное лицо дома Медичи. Изучение географии и навигации было его увлечением, и он достаточно поздно в своей жизни соединил свои теоретические знания и торговый опыт и стал исследователем. Он никогда не руководил экспедицией; свои плавания он совершал под руководством других людей. Первое плавание, состоявшееся в 1497–1498 гг., – самое сомнительное; вероятно, оно проходило вдоль берегов Гондураса и Юкатана, а обратный путь пролегал через Флоридский пролив; тем самым было доказано, что Куба – остров. Второе плавание было экспедицией Охеды в 1499 г.; описания Веспуччи затопленных прибрежных земель Гвианы узнаваемо точны. После этого плавания он покинул Испанию и, по его собственному рассказу, принял приглашение короля Мануэла приехать в Португалию. В качестве географа он в 1501 г. сопровождал португальскую экспедицию[40]. Эта экспедиция достигла Бразилии приблизительно на 5° южной широты (5°30′ ю. ш.) и исследовала все ее южное побережье, а вернулась назад вдоль западного побережья Африки. Это было самое важное плавание Веспуччи, потому что оно указало курс, которым потом прошли Солис и Магеллан в поисках пути на запад. Веспуччи повторно посетил Бразилию в своей четвертой экспедиции в 1503 г. и в 1505 г. возвратился в Испанию. Он был назначен главным лоцманом Casa de Contratacion в Севилье и оставался на этом ответственном посту до самой своей смерти в 1512 г.

Работа Веспуччи была важной из-за широкой популярности его произведений. Его успехи как исследователя не могут сравниться с достижениями Колумба; он был известен больше как толкователь открытий. После него вся Европа признала Америку тем, чем она и была, – новым континентом и преградой между Европой и Азией. Для всех, кроме португальцев, это была нежелательная преграда. Еще ни у одного государства не появилось желание оспаривать монополию Португалии на путь, открытый Васко да Гамой. Но ни успеха да Гамы, ни неудач Колумба и Кабота, ни увеличивающегося количества доказательств ценности Нового Света самого по себе не было достаточно для того, чтобы убить надежду достичь Азии, плывя на запад. Эта проблема явно состояла не в том, чтобы проложить путь через архипелаг островов, а в том, чтобы найти проход через или в обход массива суши, протяженность которой с востока на запад была неизвестна.

Сильное западное течение в Карибском море вдоль северного побережья Южной Америки было замечено Колумбом и породило в нем веру в то, что Северная и Южная Америки – отдельные массивы суши. Обратное северо-восточное течение через Флоридский пролив на протяжении нескольких лет не замечалось; Колумб и другие мореплаватели доказывали, что такой огромный объем воды должен иметь какой-то выход. Карибское море подавало самые большие надежды на морской путь на запад к Азии. Эта надежда стала ослабевать и в конце концов угасла из-за сообщений испанских искателей приключений – Бастидаса, Охеды, Никуэсы, Бальбоа, Фернандеса, Кортеса, которые, выходя в море с островов в поисках золота или рабов, проходили вдоль берегов Центральной Америки, Юкатана и Мексики в период между 1500 и 1520 гг. Однако эти люди обнаружили существование другого океана по ту сторону Америки – и это было решающим фактом. Бальбоа, идя по маршруту, указанному индейцами, в 1513 г. пересек Дарьенский перешеек и был первым европейцем, который увидел Тихий океан, побережье которого простиралось на восток и запад, насколько охватывал глаз, и было отделено от Карибского моря полосой суши шириной менее 50 километров. Открытие Бальбоа предполагало две возможности. Если в Центральной Америке не существует никакого пролива, то следует перевезти через перешеек инструменты и материалы и строить корабли на берегу Тихого океана. Как вариант, атлантическое судоходство, возможно, найдет путь в южную часть Тихого океана, следуя юго-западному уклону Атлантического побережья Южной Америки, как это делали Веспуччи и другие, и в конечном итоге обойдя Бразилию с юга.

Почти каждый европейский монарх так или иначе мечтал найти западный путь. Это присущее всем честолюбие требовало специалиста нового типа – профессионального исследователя. В начале XVI в. исследовательская деятельность велась небольшой группой людей, чья верность национальным интересам не очень их волновала и которые были в достаточной степени квалифицированы и готовы предпринять исследование по поручению любого принца, который возьмет их на службу. Они были морскими аналогами огромной армии наемных солдат, которые к тому времени сделали своей профессией ведение войны на суше в Европе. Большинство из них были итальянцами, как Веспуччи, Верраццано и два Кабота – отец и сын, или португальцами, как Фернандес, Магеллан и Солис. Они служили по очереди королям Испании, Португалии, Франции и Англии и венецианскому дожу. На фоне растущей зависти и дипломатических противоречий они меняли свою лояльность и от одного королевского двора к другому несли информацию, которую их наниматели предпочли бы хранить в тайне. И все же их знания были настолько ценны, что этих исследователей и мореходов встречали с распростертыми объятиями везде, где им хотелось обосноваться. Правительству Португалии повезло больше многих нанять к себе на службу своих собственных подданных и сохранить свои собственные секреты; плавания португальцев на Восток были организованы короной и проходили под командованием ее офицеров; но в конечном счете именно португальский «моряк удачи» на службе Испании открыл секрет прохода в южную часть Тихого океана.

Поступление Магеллана на службу испанской короне стало кульминацией долгого дипломатического соперничества. В 1494 г. испанцы заключили плохую сделку и невольно отказались от права исследовать Бразилию. Португальцы воспользовались своим преимуществом, заручившись утверждением римским папой этого договора в булле Еа quae, изданной Юлием II в 1506 г. Эта булла пресекала любые попытки вернуться к демаркационной линии, указанной папой Александром VI. К тому времени регулярное прибытие грузов специй в Лиссабон показало испанцам, что их обошли в гонке за Острова пряностей. Поэтому они стремились использовать Тордесильясский договор, чтобы сдержать продвижение португальцев на Дальнем Востоке в надежде на то, что путь на запад вскоре будет найден. По версии испанцев, демаркационная линия, установленная договором, опоясывает весь мир, деля мир на две половины. В одной половине все незанятые или языческие земли должны были стать наградой Португалии, в другой половине – Испании.

Карта Карибского моря

Португальцы со своей стороны не собирались принимать какие-либо ограничения их восточной экспансии. Даже после того как они достигли Молуккских островов, у них не было точных средств измерения долготы островов, и они не знали размеров Тихого океана. Если бы точка зрения испанцев на договор о демаркации была принята, то это не значило бы, что Молуккские острова наверняка оказались бы по португальскую сторону от разграничительной линии. Поэтому португальцам нужно было авторитетное заявление, что демаркационная линия ограничивается Атлантическим океаном, что она служит просто для того, чтобы каждое государство определяло маршрут следования в Индию. И снова они обратились за поддержкой к папской власти.

Добродушный гедонист папа Лев X заинтересовался открытием и был дружески настроен по отношению к Португалии. Воображение папы недавно потешил подарок – выполнявший разные трюки слон, присланный в Рим Албукерки. В 1514 г. папа согласился удовлетворить все просьбы португальцев. Булла Praecelsae devotionis дала папское благословение открытиям и завоеваниям, которые могли совершить португальцы, и даровала Португалии все земли, которые могут быть захвачены у языческих народов не только в Африке и Индии, но и в любом регионе, до которого можно доплыть, держа курс на восток.

Магеллан хотя и был португальцем, был вынужден по сложившимся обстоятельствам игнорировать решение буллы. До даты ее выхода он пробыл на Востоке уже несколько лет и присутствовал при взятии Малакки. Точно неизвестно, посещал ли он Молуккские острова, но некоторые его друзья, безусловно, на них побывали, и он знал широту островов. Что же касается их долготы, то он считал, что Молуккские острова расположены достаточно близко к Южной Америке и находятся в регионе, который испанцы считали своей сферой влияния. В этом он, конечно, ошибался. Магеллан также полагал, что путь на запад можно найти, следуя по маршруту третьей экспедиции Веспуччи (имеется в виду экспедиция Гонсалу Куэлью, а Веспуччи был в ней астрономом) до самой крайней оконечности Южной Америки. В этом он был прав. Когда в 1515 г. Солис совершил плавание к заливу Ла-Плата (эстуарий реки Парана), Магеллан опросил выживших[41] и по их сообщениям вычислил, что благодаря юго-западному уклону побережья к югу от Ла-Платы вся южная территория оказывается в сфере влияния Испании. И в этом он тоже был прав. Было ясно, что успешное плавание, основанное на рассуждениях Магеллана, никому не принесло бы пользу, кроме испанцев; было бесполезно просить правительство Португалии финансировать такую экспедицию. Так что Магеллан обратился к Испании с предложением открыть богатые острова на Востоке, находящиеся в испанской зоне, до которых можно добраться полностью по испанскому маршруту.

В договоре Магеллана с испанским королем (с 1516 до 1556 г.) Карлом I (он же с 1519 по 1555 г. – император Священной Римской империи Карл V) Молуккские острова особо не упоминались. Магеллан знал, а Карл Y, вероятно, нет, что португальцы уже достигли Молуккских островов и что в связи с этим булла Praecelsae devotionis применима к этим островам. Наверное, Магеллан надеялся найти другие в равной степени ценные острова на той же долготе; но Молуккские острова считались пунктом его назначения. Его предприятие показалось актом агрессии по отношению к Португалии и актом открытого неповиновения папе римскому. Правительство Португалии пыталось всеми возможными дипломатическими средствами остановить эту экспедицию, но безуспешно, и в сентябре 1519 г. Магеллан отплыл из Севильи с флотилией из пяти кораблей, нагруженных такими товарами, какие его опыт плаваний под португальским флагом счел подходящими для торговли на Востоке.

События плавания Магеллана были талантливо описаны Антонио Пигафеттой, который ушел с ним в плавание и трогательно воздал должное его руководству экспедицией. Подобно Колумбу, Магеллан был иностранцем, командовавшим обидчивыми испанцами, и первая часть его плавания была омрачена ссорами между португальскими и испанскими офицерами. Флотилия дипломатично обошла побережье Бразилии[42] и впервые пришла к берегам Патагонии – в холодную и голую бухту Сан-Хулиан у 40° южной широты, населенную «горсткой самых примитивных людей в мире». Здесь произошел неизбежный бунт, который быстро и решительно был подавлен Магелланом с последовавшей казнью зачинщиков. Южнее Магеллан потерял два корабля – один потерпел кораблекрушение во время разведки у 50° южной широты, другой южнее 52° южной широты дезертировал и ушел в Испанию. Магелланов пролив – самое опасное место для парусных кораблей. Пролив проходит через лабиринт скал и островов, здесь якорные стоянки скалистые и ненадежные, а крутые склоны покрытых льдом гор по его обеим сторонам создают трубу, в которой дуют яростные шквалистые ветры. Магеллану сравнительно повезло с погодой, и он довольно благополучно прошел пролив за 38 дней. Очутившись в Тихом океане, он был вынужден взять курс на север, чтобы покинуть холодные высокие широты, а когда он прошел около 1500 километров близ берега Южной Америки, то поплыл через океан на запад в широтном направлении, постепенно забирая немного севернее Молуккских островов, возможно, с надеждой найти подобные острова, которые были бы вне досягаемости португальцев. Кажущееся бесконечным плавание довело корабельные команды до того, что люди начали есть крыс и изделия из кожи. Короткая остановка на островах Ладронес, «Разбойничьих» (в настоящее время это Марианские острова. – Пер.), обеспечила им очень скудное пополнение запасов продовольствия. Наконец испанцы высадились в Себу на Филиппинах (пройдя через Тихий океан не менее 19 тыс. км). Здесь Магеллан – как и Колумб, он был лучшим моряком, чем дипломатом – в конце апреля 1521 г. оказался втянутым в местную войну, в которой он и восемь испанских моряков были убиты.

Мастерство, стойкость и подвиг Магеллана перед его смертью поставили его в ряд с такими величайшими исследователями, как Колумб и Васко да Гама; но плавание было совершено лишь наполовину. Хуан Себастьян Элькано (иначе дель Кано) – испанский мореплаватель, баск по национальности, к которому перешло командование[43], взял курс на юг от Филиппин лишь на двух оставшихся кораблях (третий сожгли – не хватало людей), прошел вдоль северного и восточного берегов острова Борнео и в ноябре 1521 г. достиг Молуккских островов. Испанцев хорошо принял султан острова Тидоре, на территории которого они высадились. Они обменяли свои товары на груз гвоздики. Так как никто из команды не горел желанием вновь столкнуться с опасностями Магелланова пролива, испанцы разделили свои силы. Корабль «Тринидад» после ремонта с Эспиносой во главе пошел через Тихий океан к перешейку, но вернулся к Молуккам и был захвачен португальцами после того, как пробыл в океане с 6 апреля по 20 октября 1522 г. Элькано избежал встречи с португальцами и повел потрепанную «Викторию» между Малайскими островами[44], через Индийский океан, в обход мыса Доброй Надежды назад в Испанию с драгоценным грузом и 15 моряками (плюс 3 малайца на борту), выжившими из всей экспедиции из 5 кораблей. Это был поразительный подвиг судовождения, и Элькано разделяет с Магелланом славу этого удивительного плавания. Он был первым капитаном, совершившим кругосветное путешествие.

Изобилие информации, которую принесло это плавание, можно увидеть на карте Рибейро от 1529 г. Помимо внесения немалого вклада в картографию, триумфальное возвращение Элькано привело к двум параллельным последствиям. Первым было состояние открытой войны между испанцами и португальцами на островах; вторым – новая серия внешне дружественных переговоров между Испанией и Португалией в Евpone. Вторая испанская экспедиция (Лоайсы – Элькано) на Тидоре, посланная в 1524 г., завершилась неудачей: лишь один корабль из мощной флотилии в 7 кораблей достиг пункта назначения 1 января 1527 г. Лоайса и Элькано умерли в пути 30 июля и 6 августа 1526 г. Другая флотилия, 3 малых корабля, построенных на тихоокеанском побережье и посланных Кортесом из Мексики (115 человек команды во главе с Сааведрой), тоже не преуспела. Стало ясно: что бы ни происходило в Европе, португальцы владеют ситуацией на Востоке, так что притязания испанцев начали обесцениваться. Императору, находившемуся в состоянии войны с Францией и на грани банкротства, в 1527 г. пришла в голову оригинальная идея – продать или заложить свои притязания на Молуккские острова, пока они совсем не обесценились. В 1529 г., несмотря на противодействие кортесов Кастилии, был должным образом подписан Сарагосский договор. По этому договору Карл V отдавал в залог Португалии все свои права на Молуккские острова за 350 тысяч дукатов, и была установлена произвольная демаркационная линия восточнее островов на 17 градусов. Маленький гарнизон на Тидоре (105 человек), который упорно держался с 1527 г., перешел на Хальмахеру, откуда в 1534 г. последних 16 испанцев повезли на родину на португальских кораблях (выжило только восемь).

Сарагосский договор ознаменовал конец главы в истории открытий. Магеллановым проливом никогда не пользовались ни испанцы, ни кто-либо другой в качестве регулярного торгового пути. Помимо оспариваемой границы на Ла-Плате и сравнительно незначительного вопроса о Филиппинах, между Испанией и Португалией все спорные колониальные вопросы были на тот момент решены. Но ни буллы, ни договоры в этом долгом дипломатическом соперничестве не могли связать руки третьим сторонам, и поиски пути на запад стали вести другие государства.

Глава 10

Завоевания в Америке

Бальбоа и ему подобные отправлялись в Центральную Америку искать золоторудные месторождения. Даже с трудом прокладывая себе путь через жаркие и влажные леса Панамского перешейка к Тихому океану, Бальбоа главным образом интересовали поиски незападного пути в Индию. Его открытие, естественно, сильно воодушевило тех, кто в нем был заинтересован, и в течение нескольких следующих лет испанские экспедиции отправлялись с островов исследовать материковое побережье. Однако эти экспедиции не были ни целеустремленными поисками морского пути в Азию, ни морскими исследованиями, призванными служить долгосрочным целям правительства в Европе, которое их санкционировало и профинансировало, а частными предприятиями, действительно совершаемыми с разрешения короны, но в основном в личных интересах. Люди, которые принимали в них участие, были авантюристами на суше, использовавшими корабли только как первоначальное транспортное средство. Они были готовы схватить свою удачу там, где найдут ее, и, хотя им не удалось найти пролив, они основали огромную империю. Если первые два десятилетия XVI в. можно назвать периодом профессиональных исследователей, то следующие три десятилетия с 1520 по 1550 г. – эпохой конкистадоров.

До 1520 г. большинство крупных островов Вест-Индии были уже исследованы, и на них поселилось значительное количество испанцев, особенно на Эспаньоле и Кубе. Эти колонисты привезли с собой крупный рогатый скот и лошадей; в будущем они стали привозить и негров из Западной Африки, чтобы заменить ими сокращающуюся численность местных жителей – индейцев араваков, и создавали латифундии, основанные на труде рабов, или становились золотоискателями. Их поселения были неспокойными и непостоянными. Многие колонисты были солдатами, прошедшими войны с маврами или в Италии (с французами и др.). Для них не было подходящей работы в Испании, но и в Новом Свете они не предполагали работать. Такие переселенцы селились там ненадолго, а потом бросали свои владения, чтобы проверить слухи о найденной золотой жиле, или потому, что нехватка рабочих рук делала жизнь тяжелой, или просто от скуки и нежелания сидеть на одном месте. Из их числа и вербовали первых конкистадоров и колонистов для отправки на материк.

Берега Дарьенского залива первым в 1500 г. посетил Родриго де Бастидас со старым лоцманом и картографом Колумба Хуаном де ла Косой. В 1504 г. де ла Коса провел более тщательное исследование, и, основываясь на его донесениях, корона решила санкционировать поселение на материке. Несмотря на протесты Диего Колумба, сына и наследника адмирала, были выданы две лицензии: одна – Диего де Никуэсе на заселение Верагуа, а другая – Алонсо де Охеде на заселение северного побережья современной Колумбии. Две экспедиции, вышедшие в море в 1509 г., насчитывали вместе свыше тысячи человек, но голод, болезни и отравленные стрелы вскоре убили большинство. Это была самая тяжелая потеря, которую понесли испанцы в Америке на тот момент. В конечном счете с Эспаньолы прибыло подкрепление с королевским чиновником Мартином Фернандесом де Энсисо в качестве командующего. Но командование перешло по общему согласию к популярному сорвиголове Васко Нуньесу де Бальбоа. У Бальбоа было преимущество: он знал здешние места, так как плавал с Бастидасом в 1500 г. Он был решительным, беспринципным и беспристрастным человеком. Он отправил Никуэсу с несколькими людьми на произвол судьбы тонуть на негодном судне и взял на себя командование всем предприятием, имея 300 человек. Бальбоа был первым великим конкистадором Американского континента, и Овьедо, хорошо знавший его, убедительный свидетель его храбрости и таланта. Помимо того, что Бальбоа возглавил экспедицию к побережью Тихого океана, он освоил побережье Дарьенского залива, добился господства над индейцами, обитавшими на перешейке, сочетая силу, страх, умиротворение и власть, собрал с них большое количество продовольствия и золота, но в то же время он заставлял своих соотечественников думать о будущем: строить дома и сажать сельскохозяйственные культуры. И как первооткрыватель, и как один из создателей империи, Бальбоа имел большие заслуги перед своими товарищами и королем. Однако, подобно Колумбу – на которого он больше ничем не был похож, он пострадал от наветов своих врагов, возвратившихся в Испанию. Король по вполне понятным причинам был озабочен потерей Никуэсы и Хуана де ла Косы (погибшего от отравленных стрел индейцев в 1510 г.) и с негодованием отнесся к публичному оскорблению своей власти в лице Энсисо. Первым королевским губернатором Дарьена, назначенным в 1513 г. (прибыл из Испании 29 июня 1514 г.), был не Бальбоа, а Педро Ариас де Авила, которого его современники называли furor Domini — «гневом Господним». Де Авила и его ставленники правили, эксплуатировали и опустошали перешеек 16 лет. Он с большой энергией вел первопроходческую работу и работу по заселению территории, исследовав не только побережье Карибского моря Никарагуа и территории в глубине материка, включая озеро, но и побережье Тихого океана на судах, построенных на месте с этой целью. Сам Бальбоа пал жертвой зависти де Авилы: его судили по обвинению в предательстве, в результате чего в январе 1517 г. он был обезглавлен.

В то время как открытие Бальбоа подталкивало к исследованиям в западном направлении от островов, грозная репутация де Авилы гарантировала, что исследователи будут держаться подальше к северу от сферы его юрисдикции – ближе к Гондурасскому заливу, побережью Юкатана и Мексиканскому заливу, где им было суждено найти гораздо больше возможностей для завоевания. В тропических лесах Америки существовали отдельные народы, которые – хотя у них не было ни железных орудий труда, ни колесных транспортных средств, ни тягловых животных – достигли поразительного мастерства в некоторых видах искусства, скульптуре и строительстве, а также ремеслах, включая гончарное ремесло, ткачество и обработку мягких металлов. У некоторых из них имелись формы письма, которые варьировали от сравнительно простых, прекрасно сделанных пиктограмм в Центральной и Южной Мексике до замысловатых иероглифов народа майя в Гватемале и на Юкатане. У большинства из них была любопытная навязчивая потребность измерять ход времени и выбирать благоприятные даты для крупных предприятий. У народа майя была высоко развита наука астрономических наблюдений и календарного счисления. Основной сельскохозяйственной культурой у большинства этих народов была кукуруза – злак более питательный, чем маниок на островах, и они довели выращивание кукурузы, тыкв и бобов до высокого уровня посредством хорошо организованной системы общественных работ и – местами – орошения. Их главные поселения, украшенные каменными храмами или храмами из саманного кирпича и общинными домами, были достаточно большими, чтобы их можно было называть городами. А примитивная форма городов-государств была у них обычной политической единицей. Однако по крайней мере за два века до прихода испанцев в долине Мехико и на центральном плато Анд стали господствовать воинственные племена, собирая дань и используя принудительный труд покоренных народов на больших территориях, создав политические организации, имевшие поверхностное сходство с империями или королевствами Старого Света. На испанцев произвели впечатление богатство и сила этих народов; а для набожных христиан их верования, сочетавшие в некоторых случаях мессианские легенды с практикой человеческих жертвоприношений и ритуального каннибализма, которые имели некую ужасную притягательность (только для таких, как автор. – Ред.). Эти народы не были мореплавателями. Все их главные центры располагались в глубине материка, и по этой причине испанцы на протяжении нескольких лет оставались в неведении об их существовании. Даже до основных городов майя на Юкатане было трудно добраться с моря. Первой империей, которая была открыта, подверглась нападению и порабощению, была империя, созданная в Центральной Мексике ацтеками – агрессивным народом, столица которого Теночтитлан была построена на островах озера Тескоко. Теснота проживания на этих островах заставила ацтеков проявить экспансию, и после ряда войн и заключения различных союзов в веке, предшествовавшем прибытию испанцев, они распространили свое влияние на запад и юг почти на всем побережье Мексиканского залива.

Перешеек Кастилья-дель-Оро («Золотая Кастилия») заселялся с острова Эспаньолы. Люди, которые исследовали и затем вторглись в Мексику, прибыли с Кубы; вдохновителем этой подготовительной работы был талантливый и амбициозный губернатор Диего Веласкес, люди которого на протяжении некоторого времени совершали налеты с целью захвата рабов на островах Ислас-де-ла-Баия у северных берегов Гондураса и там, вероятно, нашли свидетельства торговли с более развитыми культурами на материке. Небольшие экспедиции (Кордовы и Грихальвы) были отправлены с Кубы в 1517 и 1518 гг. с целью провести разведку северного берега Юкатана. Они отплыли на запад от мыса Каточе, а затем шли вдоль побережья Мексиканского залива. В 1519 г. в результате донесений оставшихся в живых после тяжелых боев Веласкес снарядил гораздо более многочисленную флотилию (девять судов) с расчетом на торговлю и исследование и назначил его командующим Эрнана Кортеса, который был его секретарем и стал финансовым партнером в этом предприятии.

Entrada (исп. вторжение) Кортеса – самая известная и лучше всех задокументированная из всех испанских военных кампаний в Новом Свете. Существуют четыре дошедших до наших дней рассказа очевидцев, из которых по крайней мере два обладают необычными литературными и историческими достоинствами. Собственные письма Кортеса очень красочны и подробны, хотя, естественно, написаны под воздействием политических соображений и склонны представлять все решения как собственные решения Кортеса. Коррективы можно найти в «Правдивой истории завоевания Новой Испании» Берналя Диаса (ок. 1492 – ок. 1593), в которой повествование идет от лица верного и умного пехотинца, которому посчастливилось обладать прекрасной памятью. Немногие классические легенды или средневековые романы более захватывающи, чем это завоевание могущественной, полуварварской империи горсткой бедно одетых испанцев с мечами в руках.

Кортес пользовался популярностью, и проект привлек к себе внимание 600 добровольцев (508 воинов и более 100 матросов) – большое количество для редконаселенного острова. Веласкес и Кортес не доверяли друг другу, и, вероятно, Кортес с самого начала имел намерение завоевать независимое государство. Он тайно и поспешно покинул Кубу и после высадки на побережье возле того места, где сейчас находится Веракрус[45], не тратя времени даром, отказался признавать власть Веласкеса, совершив два символических акта. Первым было уничтожение кораблей[46], на которых он приплыл; этим действием он лишал возможности недовольных вернуться на Кубу и давал возможность морякам идти вместе с его армией. Вторым актом была церемония закладки города. Магистратам «города» Веракрус, которых выбрали его офицеры, он передал полномочия, полученные им на Кубе; от них как представителей испанской короны в Мексике он получил новые полномочия и немедленно написал испанскому королю Карлу I (он же император с 1519 г.) с целью получения их подтверждения. Узаконив как только мог свое вступление в должность независимого командующего, он повел свою армию длинной и тяжелой дорогой, ведущей из жарких влажных джунглей Веракруса на высокое плато Центральной Мексики.

Современному путешественнику путь Кортеса кажется почти извращенно трудным. Он проходил по двум высоким горным перевалам – заросшей соснами седловине между вулканами Орисаба (5610 м) и вулканами Кофре-де-Пероте (4250 м) и далее через перевал Кортеса между двумя заснеженными вершинами – Попокатепетль (5465 м) и Истакси-уатль (5230 м). Ни на одном из этих перевалов в настоящее время нет дороги, которой пользовались бы люди. Маршрут был продиктован главным образом политическими соображениями, необходимостью пройти как можно дальше по дружественной территории. Между Веракрусом и Теночтитланом были расположены много pueblos, которые неохотно платили дань ацтекам, и один город с окрестностями, который все еще им не сдавался. К Кортесу присоединилась парочка испанцев, которые жили среди индейцев, говорили на местных языках и стали у него переводчиками[47]. Используя силу и дипломатию, он быстро сумел превратить недовольство жителей города Семпоалы и близлежавших поселений в открытое неповиновение и после ожесточенной борьбы заключил союз с упорно не подчинявшимся ацтекам городом Тласкала. Эти дружественные испанцам города помогали им, снабжая продовольствием, предоставляя им носильщиков, дополнительные войска – наемников и, что самое важное, информацию. В Семпоале Кортес впервые услышал о Кетцалькоатле – боге-герое тольтекской мифологии, боге жрецов, знаний и дарителе кукурузы, чье возвращение на землю ожидалось мексиканскими предсказателями приблизительно в то же самое время, когда в Мексике высадились испанцы. От устрашающего вида воинов Тласкалы Кортес узнал кое-что о военной силе и слабостях ацтеков. В лагерь испанцев приезжали посольства с подарками, ценность и мастерство изготовления которых раскрывали богатства Мексики перед жадными глазами выжидающих испанцев. Послы приезжали также с угрозами и неубедительными ссылками на бедность, безуспешно пытаясь отговорить Кортеса от наступления на столицу. Кортес мудро отправил самые ценные сокровища на родину императору (хотя часть их была перехвачена французскими каперами и так и не достигла Испании). Из угроз он догадался о суеверном страхе, скрывавшемся в душе военачальника ацтеков за видимым полным пренебрежением, и увидел, какую пользу можно было извлечь из страхов Монтесумы. Талант Кортеса состоял главным образом в умении оценивать психологические факторы той или иной ситуации и наращивать свой собственный авторитет и в глазах союзников, и в глазах врагов. Труднее всего на этом этапе ему было удерживать своих союзников, которые понимали войну проще и прямолинейнее. Но он справился с этой деликатной задачей. Наступление армии было упорядоченным и быстрым, и в свой срок гости-испанцы в сопровождении ацтеков, как принимающей стороны, уже шли по насыпной дороге в Теночтитлан, расположенный на острове в центре озера, стараясь продемонстрировать свой военный потенциал. Испанцев разместили в огромном общинном доме или дворце, как они его называли, а их союзники встали лагерем на берегу озера. Это была поразительная демонстрация организационных способностей ацтеков: в стране, где транспортом были либо лодки, либо спины носильщиков, такое большое количество дополнительных ртов можно было прокормить по первому требованию.

Мир был кратковременным. Его прервало прибытие в Веракрус сильного отряда под командованием Панфило де Нарваэса (18 кораблей и около 1500 человек) – одного из завоевателей Кубы, которого послал губернатор, чтобы арестовать Кортеса. Кортес поспешил к побережью, имея всего 160 солдат и 200 индейцев с пиками, победить Нарваэса (потерявшего в бою глаз и взятого в плен) и с помощью угроз, подкупа и обещаний перевербовал его людей под свое командование. Однако в его отсутствие рвение его заместителей в уничтожении языческих храмов и их нескончаемые требования пищи озлобили ацтеков настолько, что ситуация оказалась на грани войны[48]. Монтесума – дискредитировавший себя пленник в руках испанцев – не мог сдерживать своих людей. Ацтеки выбрали себе другого военачальника, а возвращение Кортеса ускорило развязку. Его единственной серьезной ошибкой за всю кампанию был повторный вход в Теночтитлан: он доверял своему собственному авторитету и власти Монтесумы. На Монтесуму обрушился град камней и стрел его подданных, когда он хотел их утихомирить (через несколько дней умер от ран), а Кортесу пришлось ночью с боями выходить из города, когда переносной мост через канал опрокинулся, многие утонули или были схвачены с лодок ацтеками. За ту одну ночь и пять дней отступления до Тласкалы (около 300 км) Кортес потерял 900 человек из 1550 и 1300 воинов-союзников и большую часть обоза. Однако союзные племена остались Кортесу верны. Остаткам отряда удалось вернуться в Тласкалу и подготовиться (получив подкрепления) для более осторожного и менее зрелищного наступления. Кортес приказал построить плоскодонные суда для сражения на озере и осадил город, отрезав его от питьевой воды и снабжения продовольствием, а также постепенно уничтожая его дома один за другим с помощью тласкаланцев и высыпая в озеро их обломки по мере своего продвижения к центру города до тех пор, пока наконец в августе 1521 г. выжившие жители сдались. В великолепном испанском городе, который Кортес начал строить на этом месте, почти не осталось следов индейских построек. Здесь все было застроено полностью, как в римских городах в Европе, а дно озера Тескоко, высохшее и выветренное, представляет собой сейчас пыльную равнину. Добыча, доставшаяся после завоевания, разочаровала. Да и вряд ли могло бы быть по-другому: настолько высоки были ожидания солдат. В этом упрекнули Кортеса, а также обвинили в сокрытии сокровищ его самого. Он нашел выход из положения, смягчив своих сторонников дарами в виде encomienda (форма эксплуатации индейского населения в испанских колониях в

Америке в XVI–XVIII вв.), а также отправив самых амбициозных из них в новые экспедиции. Система encomiendas была не новой; ее использовали еще в Гранаде в Испании, Канарских островах и островах Вест-Индии, но в Мексике она получила более точное определение и более широкое распространение. Encomienda была деревней местных жителей или группой таких деревень, вверенной заботам конкретного испанца – encomendero, обязанностью которого было защищать жителей, назначать и поддерживать миссионерское духовенство в деревнях и брать на себя часть военной защиты всей провинции. Таким образом, армия завоевателей превратилась в квазифеодальное ополчение, проживая в городах, основанных испанцами, но за счет поместий за их пределами. Encomenderos были вправе содержать свои хозяйства, взимая дань с подвластных им деревень, которая сначала приняла форму оброка в виде продовольствия и хлопковых тканей и бесплатного принудительного труда жителей деревень. Владение encomienda, однако, не подразумевало передачу земли или юрисдикции. Encomiendas не были ни феодальными поместьями, ни плантациями, на которых трудились рабы. Теоретически и по закону индейцы оставались свободными людьми, а их права на землю, на которой они жили, не были нарушены. В долине Мехико и многих других местах у индейцев уже существовал обычай платить дань господствовавшим над ними народам, содержать вождей и жрецов, храмы и общинные дома. Испанские encomenderos заняли место ацтекских правителей и стали вместо них взимать дань и пользоваться бесплатным трудом. Как средство колонизации на первом этапе encomiendas были логичными и даже очевидными формами. Без них колонизация была бы невозможной. Однако как постоянный институт они имели серьезные недостатки. Подобно любой системе, подразумевающей принудительный труд, она вела к злоупотреблениям, особенно с учетом страсти испанцев к строительству. Отчасти по этой причине, а отчасти из-за феодального подтекста encomiendas император Карл V (он же король Испании Карл I) и его советники с большим недоверием отнеслись ко всей этой системе. Постоянство любой правительственной структуры зависело, помимо всего прочего, от ее ратификации королем. Кортесу удалось добиться утверждения своих первых дарственных – он предусмотрительно приберег большую часть деревень Анауака для короны, – но по зрелом размышлении король мог изменить эту черновую и уже имеющуюся структуру. Более того, число испанцев, которые могли жить за счет encomiendas, было сравнительно невелико, так как – по крайней мере в начале завоевания – такие гранты были большими. Сам Кортес присвоил себе обширную encomienda в долине Оахака, которая официально включала 23 тысяч глав домохозяйств, а на самом деле гораздо больше. Это было исключением, но encomiendas с двумя тысячами данников были обычным явлением. Простой солдат, который не получил encomienda, мог выбрать один из двух путей. Так как условия колониального общества сначала были совершенно неподходящими для мелкого крестьянского хозяйствования или занятия европейскими ремеслами, он мог либо оставаться в свите как paniaguado (исп. приживальщик, нахлебник, протеже) крупного encomendero и жить от его щедрот, либо принять участие в новых завоеваниях и надеяться со временем обзавестись своими собственными индейцами. Общество в таких условиях было неизбежно неспокойным, разобщенным и неорганизованным; неудовлетворенные искатели приключений постоянно выдвигались к новым границам завоевания.

Кортес никогда не забывал о том, что в основе открытия Новой Испании были попытки найти путь к Тихому океану и, в конечном итоге, на Дальний Восток. После того как Мехико был захвачен и его долина оказалась в крепких руках испанцев, он быстро возобновил поиски либо пролива между океанами, либо гаваней, которые могли бы стать базами для исследования Тихого океана. Из всех его последующих экспедиций лишь экспедиции к Пануко – первой командовал он сам, а второй Сандовал – имели своей целью Карибское побережье; они были предприняты главным образом с целью противодействия набегам за рабами островных жителей на побережье Мексиканского залива. Другие экспедиции, организованные Кортесом, имели своей целью начать исследование в западном и южном направлениях. В 1522–1524 гг. Мичоакан и большая часть тихоокеанского побережья на севере до реки Сантьяго были завоеваны и розданы по системе encomienda. В 1523 г. Педро де Альварадо повел хорошо вооруженный отряд через перешеек Теуантепек в регион Гватемалы, населенный племенем майя, а Кристобаль де Олид был послан морем в Гондурасский залив с целью захватить населенные земли и искать пролив. Обе эти экспедиции столкнулись не только с естественными препятствиями и стойким сопротивлением индейцев, но и противодействием оттуда, откуда не ждали, – со стороны людей Педро Ариаса де Авилы, исследовавших земли к северу от Дарьенского залива. Два больших потока завоевателей материка встретились у южных границ современных республик Гватемала и Гондурас, и опасное вооруженное столкновение казалось неизбежным. Ситуацию еще больше осложнило то, что Олид отказался признавать власть Кортеса и объявил себя самостоятельным военачальником. Кортес счел необходимым лично подавить бунт и не дать разгореться возможной гражданской войне (однако в это время бунт уже был подавлен без его вмешательства). Отряд Кортеса отправился в Гондурас южнее полуострова Юкатан по очень пересеченной местности, на которой горные хребты чередовались с густыми дождевыми лесами. Одну реку вместе с прибрежными болотами пришлось преодолевать с помощью плавучего моста, для строительства которого потребовалось повалить тысячу деревьев. Лишь несколько лошадей пережили такой переход, а уцелевшие люди вышли из леса с подорванным здоровьем и даже – на какое-то время – павшие духом. Тем не менее присутствия Кортеса было достаточно, чтобы восстановить порядок среди испанцев в Гондурасе – Олид был убит еще до прибытия Кортеса – и заключить соглашение с людьми с Дарьена, по которому Гондурас на время присоединялся к Мексике. Тем временем Альварадо провел успешную и жестокую грабительскую войну в Гватемале. Племени майя – сильному и умному народу с развитой, хотя и угасающей культурой – не хватило политического единства, а Альварадо воспользовался враждой между двумя главными коренными народами – какчикель и киче, поддержал один в борьбе против другого и в конечном счете поработил оба. Испанский город Гватемала в первый раз – из трех – был основан 25 июля 1524 г., и, как обычно, между его основателями были распределены encomiendas. Альварадо удалось сохранить свой отряд и противостоять набегам с Дарьенского залива. В 1527 г. он приехал в Испанию и возвратился в Америку кавалером ордена Сантьяго де Компостела и губернатором Гватемалы.

Кортес был слишком известным и слишком могущественным, чтобы пользоваться таким же доверием. В 1529 г. он отправился в Испанию и прибыл к королевскому двору с должными подарками и свитой индейцев-акробатов. Карл V тепло приветствовал его, утвердил его encomienda, сделал его маркизом долины Оахака, но отказался доверить ему управление Новой Испанией. Уже в 1527 г. в Мехико был создан апелляционный суд – audiencia для охраны интересов короны и присмотра за Кортесом. Верно то, что председатель этого суда Нуньо де Гусман вскоре оставил свой пост и отправился в Новую Галисию, чтобы осуществить свое собственное завоевание. Но на его должность пришел видный церковный деятель, и система audiencia была сохранена. В 1535 г. император назначил вице-королем с гражданскими и военными полномочиями Антонио де Мендосу – офицера, дипломата и младшего сына большого знатного рода. И снова Кортес был обойден. Он предложил возглавить войска против Нуньо де Гусмана в Новой Галисии, но его предложение было отклонено. Его планы отправить экспедиции с целью поиска существующих, по слухам, городов на севере были расстроены Мендосой, у которого были аналогичные честолюбивые устремления[49]. Его энергия все больше ограничивалась деловой активностью, управлением своими сахарными плантациями и скотоводческими хозяйствами в Оахаке и домом в городе Мехико. В конце концов, в 1539 г. он устал от Нового Света и возвратился в Испанию, где жил в уединении на доходы от своих владений маркиза. Его репутация командующего экспедициями против полуварварских племен не имела большой ценности в Европе. Короне не были нужны ни его служба, ни его советы даже в таких регионах, как Северная Африка, где они могли бы быть оценены. Он умер в своем доме в Кастильеха-де-ла-Куэста неподалеку от Севильи в 1547 г.

Тем временем другие конкистадоры были очень заняты в далеких краях – в Южной Америке; и ко времени прибытия Мендосы в Мексику силой испанского оружия была порабощена еще одна грозная империя американских индейцев, империя инков. Еще со времен оккупации Дарьена до испанцев дошли сведения о развитых и процветающих государствах на юге материка. Главные политические и религиозные центры древнего Перу находились высоко в Андах, охраняемые гигантскими бастионами горных хребтов. Здесь на высоте от 2700 до 4000 метров над уровнем моря клан и династия инков установили свою военную власть, которая ко времени прибытия сюда испанцев простиралась почти на 4 тысячи километров с севера на юг и имела свою столицу в городе Куско[50]. Империя инков держалась на жесткой общественной дисциплине, основанной на общинном землевладении и широко распространенной системе принудительного труда. Дисциплина предписывалась тщательно продуманным и пышным культом правителя, а ее исполнение обеспечивали: военная организация, имевшая крепости и склады в стратегических пунктах, и раскинувшаяся по всей империи сеть горных дорог и мостов из канатов, скрученных из лиан. Государство инков было гораздо лучше организовано, чем государство ацтеков в Мексике, и его коммуникации были лучше с учетом чрезвычайно пересеченной местности; но в целом характер перуанцев был менее кровожадным, и человеческие жертвоприношения у них прекратились еще до появления испанцев. Материальная культура империи инков находилась в основном на уровне каменного века, но они были искусными мастерами по мягким металлам и больше, чем мексиканцы, использовали орудия труда из меди, свободно использовали золото и серебро для украшений и даже для утвари. Они были искусными высокопрофессиональными ткачами, которые использовали хлопок вблизи побережья, шерсть ламы и викуньи – в горах. У инков не было письменности, но они пользовались наборами шнуров с узлами для подсчета, например, полученной дани. Их сельское хозяйство было основано не на зерновых культурах, таких как кукуруза, а на корнеплодах – главным образом разнообразных видах картофеля. Их города были надежно и искусно построены из тесаного камня. Подобно мексиканцам, они не знали колеса, но в отличие от них имели вьючных животных, хоть и небольших и не очень сильных – лам.

За несколько десятилетий до прибытия испанцев инки распространили свою власть на север, включая территорию современного Эквадора, на юг, включая территорию Чили до реки Мауле, и на регион с чрезвычайно оригинальной и развитой культурой Чиму (Чимор) на прибрежной равнине Перу. Эти относительно недавние приобретения были источником слабости империи. Именно с северных регионов империи инков слухи об их богатстве достигли испанцев в Дарьене, и их обитатели, все еще возмущенные властью инков, приняли вторгшихся европейцев с молчаливым согласием, если не с воодушевлением.

Перуанское предприятие было инициировано в Дарьене синдикатом, объединившим двух солдат удачи из Эстремадуры Франсиско Писарро (а также четырех его единокровных братьев) и Диего де Альмагро. Был также священник Эрнан Луке, богатый и влиятельный. Все трое обосновались в Дарьене, обзавелись землей и индейцами и искали там золото с весьма скромным успехом. Луке хоть и не принимал активного участия в завоевании Перу, предоставил большую часть изначального капитала. Партнеры провели четыре года в плаваниях и исследованиях побережья, во время которых они собрали достаточно доказательств, которые побудили их обратиться к императору за официальным контрактом. Поездка Писарро в Испанию совпала с триумфальным появлением Кортеса при дворе, что было благоприятным знаком, и Писарро получил назначение как adelantado (в колониальной Испании титул конкистадора, который направлялся королем на исследование и завоевание земель, лежавших за пределами испанских владений. – Пер.) и губернатор царства, которое он взялся завоевать. Он возвратился в Панаму вместе со своими четырьмя единокровными братьями и другими добровольцами. Оставив Альмагро, который должен был последовать за ним позднее вместе с подкреплением, в Панаме, Писарро наконец 27 декабря 1530 г. отправился в путь из Панамы с отрядом из 180 человек, из них 36 кавалеристов, завоевывать Перу.