Резервация 2

Резервация – это абсолютно пустое, мертвое место, где в долгих муках умирала сама природа, а когда, наконец, умерла, из праха ее родились чудовища. Единственные обитатели здешних мест. Мирра посмотрела в зеркало заднего вида. Ее проводники снова были здесь, сидели на заднем сидении – тени с горящими глазами. Утро не могло изгнать их, ведь это был их мир, их подкроватная пустота, где среди пыли и крошек от печенья, они так долго ждали своего часа. И солнце, которое поднималось над горизонтом, тоже принадлежало им. Как и теперь принадлежала сама Мирра.

Чудовища молчали, но Мирра чувствовала, что они стали сильней. И им не терпелось заговорить.

“Чего ты ждешь?” – мысленно обратилась она к тому, что донимал ее ночными разговорами после потери Гая. К старику с птичьими когтями вместо рук и раскрасневшимся, шелушащимся лицом. Но был ли это он, или здесь, в этом аду, его место занял кто-то другой?

“Я жду, когда ты распробуешь кровь на своем языке” – ответило чудовище и Мирра не узнала его голоса. Но узнала голос Гая. Как будто кто-то на заднем сидении старательно хотел копировать его, хотел посмеяться и ввести Мирру в заблуждение. А может быть это и был Гай, ставший пленником Резервации. Но разве мог тот Гай, которого она любила, так разговаривать со своей женой? Нет. Нет, конечно.

“Ты не Гай – Мирра скривила рот в отвращении, – не смей так делать больше!”

Чудовище не ответило, но Мирра чувствовала, как эта тварь улыбалась ей с заднего сидения.

“Настанет время, и ты растворишься в моем мире, как сахар на дне стакана. И вот тогда-то мы и поговорим. Когда ты не сможешь отмахнуться от меня, как от бестелесного призрака – тебе придется слушать меня и внимать мне. Тебе придется считаться со своим проводником”

“Все будет именно так, – кивнула Мирра. – Когда призраки обретут плоть – я буду готова”.

–Сколько денег ты с собой взяла? – подала голос Аня. Все это время она смотрела на дорогу, но так и не увидела, где можно было срезать.

–Немного, – пожала плечами Мирра, отвлекшись от собственных мыслей. – Это важно?

–За мостом нам надо будет найти проводника, – пояснила Аня. – Без него до места нам не добраться.

“Ещё одного проводника” – подумала Мирра, глядя в зеркало заднего вида.

–И где мы будем его искать? – спросила она. Кровь не останавливалась, и Мирра то и дело утирала ее рукой – ее лоб стал красным, как у древней воительницы, которая вымазалась в охре.

–Такие люди обычно сами тебя находят, – ответила Аня, закусив губу и, чуть помолчав, повторила, – если доберемся, он сам нас найдет… Остановись, я сделаю тебе перевязку.

Мирра послушно надавила на педаль тормоза.

–Аптечка в бардачке, – сказала она, откинувшись на сидении. Аня ловко перевязала ей рану, и они снова двинулись в путь.

Все вокруг казалось таким знакомым и одновременно чужим, как если бы они оказались внутри калейдоскопа, который хорошо встряхнули и из старых стеклышек выстроился совершенно новый мир.

–Мы доберемся, – твердо сказала Мирра. – Не можем не добраться. Ради Гая и моих ребятишек.

–Да, – кивнула Аня, – не можем не добраться. Две совершенно сумасшедшие “Madame”, вооруженные одним револьвером на двоих. Что может пойти не так?

Мирра поглядела на Аню и прыснула со смеху. И Аня засмеялась следом. И они хохотали громко, пока не кончились силы – две женщины, перемазанные кровью, внутри душной машины, падающей в белую обжигающую пустоту. И не было для них в тот момент ничего более реального, чем безумный, занесенный песками мир.

–Попробуй свернуть здесь! – Аня ткнула пальцем в проулок, увязший в песке среди остатков разрушенных домов. – Да, да, сюда…

Мирра вывернула руль и Фиат нырнул между кирпичных стен. Они промчались по прямой и выскочили на широкий проспект, с погнутыми фонарями и заржавевшими дорожными знаками.

–Это здесь… наконец-то, – выдохнула Аня. – Теперь по прямой до упора… – она посмотрела на Мирру. – Ты назвала меня Индирой, заметила?

–Правда? – не отвлекаясь от дороги переспросила Мирра.

–Ага. Когда случилась вся эта… заваруха.

–Надо же. Извини…

–Ничего, к именам быстро привыкаешь.

–Дело не в этом, – подумав, сказала Мирра. – Просто у Индиры есть история, а у Ани нет ничего, кроме имени. Если бы Аня рассказала о себе хоть немного…

–Все еще нечего рассказывать, – сквозь натянутую улыбку ответила Аня. – И мне не хочется к этому возвращаться. Если ты меня поймешь, мне будет гораздо легче.

–Я понимаю, – кивнула Мирра. – Значит не удивляйся, что иногда я буду путаться в именах.

Чем ближе они приближались к тоннелю, тем больше оживала Резервация. Сначала они заметили стаю собак в тени одного из домов, а потом и людей – странных, похожих на выгоревшие тени. Одни провожали красный Фиат взглядами, другие не обращали на машину никакого внимания. Все они, жители Песчаного квартала, вереницей тянулись к покореженному ларьку с надписью “Пиво”. Как заговоренные, как чертовы сектанты, верящие в своего собственного бога. Были среди них и мальчишки – бритые под машинку, худые и чумазые. Они толкались между взрослых, но на них, как правило, никто не обращал внимания. Взрослым нужно было успеть занять место в очереди и унести как можно больше разбавленного спиртом пива.

–Боже мой, там ведь дети… – заметила Мирра, сбавив ход.

–Отец одно время прикладывался к бутылке, – сказала Аня, глядя в окно. – Но у него хватило сил завязать. Хотя это все равно его не спасло.

–Мне очень жаль…

–Брось. Это было очень давно.

–Разве они не понимают, что их просто травят? – спросила Мирра.

Аня пожала плечами:

–Понимают. Но какой от этого толк? У этих людей нет будущего, и они прекрасно это знают. Они отбросы, они доживают эту жизнь под этим… – она помолчала, подбирая слово, – …наркозом. Наверное, это не так больно. Эту гадость привозят из-за моста…

–Чистые? – спросила Мирра, глядя, как чумазый ребенок целится в них из деревянного автомата.

–Для них это заработок и средство против бунтов. Нищета умеет бунтовать, если лишить ее радостей жизни. А так… они спиваются и с каждым разом их становится меньше. Есть такое слово… мне рассказывала одна учительница – когда уничтожаются целые нации.

–Геноцид.

–Точно. Геноцид. Так вот… тут он происходит по обоюдному согласию.

–Почему Чистым просто не взять и не вырезать тут всех? Разве не так обычно поступают все террористы?

Аня улыбнулась:

–Ты слишком много смотрела новостей. Чистые понимают, что без Европы им не построить ту страну и то общество, о котором они постоянно говорят на своих сраных митингах. И Европа, в том числе Голдтаун, имеют с ними контакты – не постоянные и не официальные, но имеют. Поэтому ни те и ни другие не хотят замараться во всем этом дерьме.

–Откуда ты столько знаешь? – удивленно спросила Мирра.

–В том месте, где я была, было очень много умных женщин, – ответила Аня, вспомнив бункер сопротивления и скрипучие панцирные кровати. По спине у нее побежал холодок. Перед глазами промелькнуло окровавленное лицо румынского ублюдка Плеймна – когда Гай ударил его в затылок сливной решеткой, он все еще дышал. И тогда Аня выстрелила ему в лицо.

–Все в порядке? Ты побледнела, кажется… – сказала Мирра, настороженно глядя на Аню.

–Нет, все в порядке, просто душно…

Впереди показался темный кругляк тоннеля – как будто черная дыра во вселенной, сотканной из песка. Мирра прибавила газу – день разгорался с новой силой и солнце встало в зените. Тени попрятались по своим норам и, казалось, не осталось больше убежища, кроме тоннеля, маячившего впереди.

–Он гудит, или мне кажется? – спросила Мирра.

–ВетрА, – ответила Аня. – Впечатляет, не правда ли?

Мирра согласно кивнула:

–Как что-то космическое…

–Как квазар, – подсказала Аня. – В школе была астрономия и учитель, мистер Ливни, включал нам эти звуки, записанные на магнитной ленте… он говорил, что раньше люди летали в космос и записывали его музыку. Сейчас это кажется невероятным… – она поглядела на Мирру. – Почему люди больше не летают в космос?

–Наверное потому, что им больше это не нужно, – ответила Мирра. -Я была ребенком, когда состоялся последний полет. Я смотрела запуск по телевизору, но я хорошо запомнила ту блестящую ракету – огромную, высившуюся над мысом, где был космодром. Было солнечно, и я помню, как люди прикрывали глаза, потому что свет слепил их. Никто тогда еще не знал, что это был последний полет. Но так случилось…

Она замолчала, вспоминая, как гудели двигатели ракеты и мощный огонь рвался из сопла. А на экраны телевизоров транслировалась мутная картинка из кабины космического корабля, где четверо космонавтов испытывали нечеловеческие перегрузки. Та ракета так и не покинула земной атмосферы, взорвалась на высоте семидесяти километров над землей. Больше человечество в космос не летало – люди не были готовы к космосу, а космос не был готов к людям. Они решили остаться здесь, внизу, на родной земле, в такой знакомой им пыли – и всех, кто осмеливался заговорить про полеты в космос, предавали анафеме. Называли безумцами. Но разве не безумцы тянули человечество из тьмы средних веков на свет? Разве не мечтатели запустили маховик технического прогресса?

–Рано или поздно мы снова полетим в космос, – кивнула Мирра. Она и правда так думала. – Эта порода, которой так нравится жировать в земной пыли, закончится, и мы полетим туда, к звездам.

Она улыбнулась собственным мыслям и сбавила ход – машина нырнула в темный тоннель. Мигнули фары, но загорелась только одна, вторую выбило при столкновении с горой спекшегося песка. Внутри тоннеля было прохладно и пахло костром. И гул здесь был особенно громким, как если бы гудел не один, а сотни квазаров. Это место было особенным – внутри него словно бы чувствовалась какая-то тоска.И Мирра почувствовала это – по спине у нее поползли противные мурашки.

–Какое странное место, – еле слышно сказала она. Ей захотелось зажечь в салоне свет, но Аня остановила ее.

–Не надо. Здесь погибло много людей когда-то. Говорят, что гул ветра, это их голоса. Лучше нам оставаться незамеченными.

“Господи, – подумала Мирра, положив руку обратно на руль. – Что здесь могло произойти?”

Но не сказала ни слова, а просто прибавила скорости, чтобы поскорее выбраться на свет.

“Надо же” – заскрипел старик с заднего сидения, и Мирра увидела в зеркальце проблеск его глаз. – Болтаешь так, как будто бы ничего не случилось. Может остановишься и подсадим кого-нибудь? А может надо было подождать тех двоих, которых ты убила полчаса назад?”

Ей казалось, что старик протянул к ней свои когтистые руки. И поэтому выжала педаль газа до предела. Машину дернуло, и она вильнула на сыпучей дороге.

–Эй! – крикнула Аня, схватившись за дверную ручку. – Ты чего?!

“Когда скажешь ей про нас?” – спросил старик и в это время машина выскочила из тоннеля, жужжа колесами. Мирра ударила по тормозам и Фиат развернуло посреди дороги.

–Господи! – выдохнула Аня, глядя на Мирру, вцепившуюся в рулевое колесо. – Ты в порядке?

–Ддда… – она отлепила руки от руля. – Все в порядке. Все хорошо.

На заднем сидении было пусто – только пыльная взвесь кружилась в свете солнца.

–Нуу… ладно…– протянула Аня, глядя на побледневшую Мирру. -Как скажешь…

–Все в норме, – Мирра развернула машину и улыбнулась Ане – перепачканная кровью женщина с улыбкой, похожей на оскал. – Показывай, куда дальше?

4 эпизод

Пол Маккензи стоял посреди дороги, под палящим солнцем, и смотрел на утопавший в желтых песках колосс – памятник советскому прошлому. Перекрестие серпа и молота завалилось набок под натиском песчаных бурь, краска пооблупилась и слезла, а пшеничные колосья теперь больше напоминали колючую проволоку. И вокруг не было ничего, только пустыня и жаркий песок под ногами. Маккензи стоял, широко расставив ноги, прикрыв глаза кожаной папкой, которую забрал с собой из раскуроченного фургона. Эта папка с бумагами и хренов Глок в кобуре на поясе – все, что у него осталось в борьбе против резервации. Против озлобленной, клыкастой суки, голодной до таких недотеп, как он. Как-то жена сказала Маккензи, что резервация была для него сродни Луне – ему нужно было побывать в этих песках и оставить отпечаток своего ботинка, чтобы больше никогда не возвращаться. Но он вернулся – шел той же тропой, что и десять лет назад. Песка, конечно, в те дни было поменьше, и памятник казался попрямей, а в остальном – все осталось прежним. Ему даже казалось, что он стоит в своих же собственных следах, оставленных здесь десятилетие назад.

Все решилось после того, как он попытался связаться с Голдтауном, но рация в фургоне не пережила обстрела. Поэтому Маккензи бросил ее болтаться на витом шнуре и зашагал в сторону развалин песчаного квартала. Вскоре ему пришлось сбросить бронежилет с пиджаком и закатать рукава рубахи – время перевалило за полдень и солнце раскалилось добела. Все это время Маккензи шел в тени развалин – забирая ботинками раскалённый песок, старался уйти, как можно дальше от разбитого полицейского фургона. Тени стремительно истончались и вскоре Маккензи заметил, что жмется к стене одного из разрушенных зданий, в попытке укрыться от солнечных лучей. Затылок мгновенно припекло, а рубаха промокла насквозь, прилипнув к спине. Так он и вышел к памятнику – страдающий одышкой коп, с больными коленями и лишним весом. И впервые подумал, что ему понадобилось гораздо меньше времени, чем резервации, чтобы измениться и постареть. Всего лишь десять лет прошло, а от того крепкого парня не осталось и следа. Ему давно пора было признать, что дело Мясника из Хопвелла стало переломным в его жизни. Он всегда считал его самым важным, делом, после которого смысл в полицейской службе для него перестал существовать. У Маккензи, как и у каждого человека, существовала точка невозврата, пройдя которую, уже нельзя было повернуть назад. Дело Мясника было той точкой –  поставив ее, поймав жестокого убийцу, Маккензи осознал, что все остальное уже никогда не будет иметь для него той важности, какую имело это долгое расследование, эти безумно долгие поиски кровавого психопата из Хопвелла. И все, за что бы он ни брался после, он делал спустя рукава, но былая слава снова и снова делала из него героя. Он начал все чаще задерживаться в барах, порой обнаруживая себя поутру в квартире у какой-нибудь потасканной бабы, спящей посреди голых стен на продавленном матрасе. И давая себе зарок, снова и снова напивался и терялся среди неоновых огней Голдтауна. И вот, спустя десять лет, он снова здесь, в той самой точке, что когда-то стала для него невозвратной.

– Всего лишь старый памятник, – буркнул Маккензи и поплелся дальше. Людям свойственно ставить памятники. Им это нужно. В этой части света долго правили тираны, затравившие собственный народ. Для них, как и для всех диктаторов, не было веры сильней, чем вера в памятники, как будто с помощью них они могли отгородиться от целого мира и жить вечно. А теперь, все, что осталось от этой религии, ржавело под палящим солнцем, заметаемое песками резервации.

“Куда ты лезешь? Иди назад, к блокпостам, и к вечеру ты доберешься до стены, а ночью уже будешь дома, отмахиваться от вопросов жены и пить свой сраный кофе. Ты не тот, кем был десять лет назад, признай это, Маккензи.”

Он остановился и раскрыл папку с бумагами. С розыскных листовок на него смотрела смуглая женщина с копной кудрявых волос.

–Мирра Пател, – прошелестел сухими губами Пол Маккензи.

“Это не Мясник из Хопвелла, блядь. Не тот зубастый монстр. Зачем тебе гоняться за этими девками? Ради прихоти лордов из парламента, которым нужны рейтинги и слава? Эти две мадам сгинут в резервации и никогда не вернутся в Европу, а время, как чертов песок, заметет любую память о том страшном теракте”

Иногда Маккензи разговаривал сам с собой, но на этот раз голос в голове был чужим. И спустя мгновение, Маккензи вспомнил, кому он когда-то принадлежал.

“Бумажки. Долги перед мертвецами. Ты никому ничего не должен, кроме жены. По чистой случайности ты, сейчас, не лежишь в том фургоне среди остальных, с прострелянной башкой! “

– Нет, – Маккензи покачал головой в своём споре с Мясником из Хопвелла. – Меня убивать они не хотели. Им важно было перебить всех вояк, а меня оставить в живых. Вопрос только – зачем? И кому – им?

Кому, вообще, был важен этот дурацкий крестовый поход в резервацию? Эта идиотская погоня за двумя беглянками, на которых спустили всех собак?

“Ведь так не бывает, правда, Пол? Молодые девчонки не лезут из-за стены и не плетут в Голдтауне террористические сети. Они лишь имена, лица на закопченных ксерокопиях. А за ними стоит кто-то другой, тот, кто играет по-крупному”

Маккензи закрыл папку и увидел на ней капли застывшей крови.

“Когда началась бойня, кровь летела во все стороны. Ты лег на пол, и поэтому тебя не зацепило – глупо думать, что твоя жизнь значила больше остальных в том фургоне. Она никогда нихуя не значила, ни в том фургоне, ни на краю того здания, когда ты сбросил меня вниз…”

Но, почему тогда никто не пришел убедиться, что все в фургоне мертвы? Почему никто не пришёл его убивать?

– Я не знаю, – устало выдохнул Маккензи и зашагал дальше, увязая в колючем песке по щиколотку.

“Но ты узнаешь, не так ли?”

Он промолчал – больше, чем говорить, ему хотелось пить. А вокруг были только развалины и песок. Зря он не взял воду из фургона – там осталась и газировка и бутылки с обычной водой. Но, в тот момент, ему хотелось убраться оттуда, как можно скорей. Казалось, что снайперы еще там, прячутся в развалинах и ловят его шею в Цейссовскую оптику.

Песчаный квартал растягивался, как жвачка. Вязал и изматывал. Для тех, кто попадал сюда впервые, он превращался в лабиринт. Так было и с Маккензи, десять лет назад, когда он плутал по этим бесконечным улочкам, заваленным песком, пытаясь напасть на след кровавого маньяка. Тогда ему это удалось, но сейчас песка стало больше, и следов почти не осталось.

“Возвращайся домой!”

Ему хотелось обернуться, но он не позволил себе даже этого. Со злостью ускорил шаг и вскоре заметил людей – длинную очередь сухих, как ветви, фигур, стоявших вдоль полуразвалившихся домов. Свет полуденного солнца не давал Маккензи, как следует разглядеть эту странную вереницу, и поэтому он, на всякий случай, проверил глок в кобуре на поясе. Спрятал его под рубахой и направился в сторону людей.

«Жители песчаного квартала, обитатели резервации. Будь с ними поосторожней, Пол».

Он шагал уверенно – настолько, насколько мог. Держал широкий шаг, шел, расправив плечи. Так учили в академии, а он всегда следовал наставлениям учителей. Люди в очереди поглядывали в его сторону, но без особого любопытства. Как если бы он был одним из них – занюханным оборванцем, считающим мелочь на трясущейся ладони. Маккензи сделал из папки козырёк от солнца и вгляделся в начало очереди – где-то там, в конце улицы, стоял пивной ларек. А у людей в руках были пустые полиэтиленовые баклажки. У кого-то одна, а у кого-то по две в каждой руке. Среди людей бегали дети – загорелые и бритоголовые, бесполые щенята, резвившиеся на обломках былой цивилизации. Вся их жизнь крутилась в этих бесконечных очередях.

Маккензи подошёл к долговязому парнишке, стоявшему в конце очереди. Он казался самым слабым здесь – с этой грязной повязкой на лбу, с немытыми патлами до самых плеч. Как будто ослабший птенец, которого выкинули из гнезда его же собственные братья.

Всего одна бутылка, – заметил Маккензи. – И трясучка, как у бешеного.

–Че надо? – дернув плечами, спросил патлатый. – За мной еще трое занимали.

Маккензи прищурился, и посмотрел на желтую точку солнца в раскалённом небе.