Помоги проекту - поделись книгой:
– Так точно, гауптштурмфюрер.
– Да, ещё не забывай, что нужно есть. Мне Генрих рассказывал, что ты в последнее время мало ешь…
– Так точно, сэр! – с напряжением и строгостью вымолвил мужской голос, после чего его владелец быстрым взглядом проводил капитана.
«Боже, как же я устал… Каждый день одна работа
Тем временем на улице бушевал всепоглощающий холод. Этот холод загонял всех живых в продолговатые бараки.
Служащий, ощущающий вьюгу, понял, что должен завтра принимать очередной эшелон с людьми, что нежелательны для партии. Шаги младшего офицера ускорились… Он направлялся в красивый особняк, который отобрали у одного предпринимателя, когда партии понадобилось помещение под главное здание лагеря. Огромная дубовая дверь, бывшая входом в империю красоты внутреннего убранства и светильников с вензелями, вела в комнату Себастьяна.
Ему пришлось пройти мимо пьяных сотрудников, офицеров, укрывшихся благодаря связям от окопов восточного фронта. Но, увы, дорога вела через пьяных исполнителей самых тупых и общедоступных действий для человека. – Эй, Шульц, пойдем к нам выпьем шнапсу! – промямлил уверенным пьяным басом охранник бараков, решивший сегодня отдохнуть.
– Найн, у меня завтра прием обезьянок.
– Ну, как знаешь, но шнапс знатный!
Пройдя по твердой лестнице, что поскрипывая, рассказывала историю своей долгой жизни, Себастьян уперся в дверь в свой мир, где большую часть пространства занимало огромное старинное зеркало 16-ого века, на котором были вырезаны существа в виде коней или грифонов. Шульц увидел своё отражение в зеркале. Он увидел поникший стан некогда деятельного юноши, облепленный изрядными морщинами, которые рассказывали о суровых испытаниях его жизни и о победах в землях Франции. Наш унтер был сыном одного сельского лавочника, патриота Германии, поэтому, когда началась Первая мировая война, его семья без лишних слов встала на защиту своей родины.
Отец заставил спокойного юношу, пытавшегося выучиться на учителя математики, пойти на фронт под предлогом того, что если он не выберет путь мужчины, то с ним никто не будет считаться.
Но даже не это волновало молодого человека, его беспокоила та страшная будущность, накрывшая его с головой в немецких окопах под Верденом.
Их роту пригнали на выжженное поле, где деревья существовали только своими почерневшими от копоти стволами. Нескончаемый гул, свистки, призывающие к бесконечным атакам. Казалось, что земля, почерневшая от падающих на неё снарядов, желает надышаться человеческими остатками. Нам говорили, что до Парижа рукой подать, но с каждым днем приходило понимание, что до Парижа еще далеко. Вся сумятица закончилась лишь тогда, когда в очередной рукопашной атаке, Шульц столкнулся с молодым чернокожим французским солдатом. Он его успел проткнуть штыком в руку, а немецкие стальные нервы успели воткнуть нож в самое сердце. Единственное мгновение в жизни, которое не забудется никогда, если человек замечает за собой момент потери блеска глаз другого человека. На этом его война не заканчивается…
Если бы вы были в той комнате, то наверняка услышали бы, как проскрипела кровать, вещавшая о тяжести её хозяина.
Рано или поздно в лагере начинает бушевать обезьяна Гектор. Это похоже на бой старинных часов, практически в одно и то же время, за исключением нескольких дополнительных секунд. Если бы наш знакомый унтер-офицер проснулся, он бы услышал последние всхлипы умирающих скелетов. Пулеметные очереди совершенно безалаберно, с огромной мукой выполняют свою работу. Однако его это уже не волновало. Рука, затянувшаяся в госпитале, немного ныла от окопной сырости. На горизонте повисла долгожданная тишина, а река, медленно уносящая человеческую боль в близлежащий пролив, рассказывала убаюкивающие сказки. Раздался приказывающий тон, но Себастьян уже не торопился рваться в атаку, он просто сидел, уткнув свое лицо в изнывавшую землю. Если бы Шульц смог выглянуть из окопа, как это сделал его друг, Генрих, которому пуля пробила шею, то он бы увидел медленно ползущих механических существ, рычащих как свора голодных собак.
Во сне был только страх. Эти металлические создания уничтожили остатки живого на земле, перемолов, как это делают жернова в деревенской мельнице, уходящие человеческие жизни.
На слуху осталось только одно – всепоглощающая партия музыки войны. Свистки были сигналом для игры на скрипке, а крики были трубным собачьим лаем, призывающим к действию. Но после начала всегда раздавался писк, молящий и просящий о снисхождении Бога в этой абсолютной западне.
День 2:
Шульц пришёл в себя. Сердце его разорвалось и вышло в этот мир, наверное, чтобы спеть серенаду, которая бушевала и просила выхода, как просит вода у камня, когда пробирается через скальные породы, чтобы выбраться к свету. Себастьян взял свой Маузер с расцарапанным прикладом, рассказывающий о непреложной истине. Умывшись и надев свой мундир, он спустился к уже ждавшему его завтраку. Паулина как всегда была на высоте, её омлет с теплым хлебом поражал воображение. Правда, хлеб более не представлял собой что-то домашнее и спокойное, а лишь волновал разум, так как напоминал о непрекращающемся голоде в бараках.
Но, когда на тарелке Себастьяна остался последний кусок вкуснейшей пищи, в его язык внезапно впилась острая вилка, что тут же напомнила о битве при Сомме.
Некое человеческое забытьё хотело напомнить о себе, чтобы быть услышанным, но, увы, тут был жар, румянивший кровь людей. Странно, что все именно так… Шульца тогда нашли обессиленным. К счастью, он умудрился некой внутренней силой уничтожить танк, подкинув зажигательную смесь, а также застрелив подбегавших англичан в нескольких метрах от своего окопа.
– Паулина, у вас прекрасный омлет!
– Спасибо, я старалась.
Уже на протяжении нескольких недель дом, приютивший знакомого нам человека, отдавал сухим осуждением. Этот прекрасный домик в три этажа располагался на огромном холме, открывающем вид на бараки, огражденные колючей проволокой и её… Трубу, из которой ежесекундно шел дым. Как ни странно, на тропинке, ведущей в лагерь, обитали прекрасные цветы, но внимание чуткого любителя природы приковывал не этот разноцветный пейзаж, а труба. Она манила как первая любовь, открывшая дорогу в грубые разговоры о женщинах. Шульц стал вспоминать, как он должен ощущать слова, чтобы быть к ним безразличным. Он видел, как была его семья, а потом сквозь огонь войны лица оплавились, память о запахе выветрилась. Все просто исчезло. После дикого огня Первой мировой войны наступило долгожданное затишье с тёплым и безветренным днем, со светло-синим небом. Каменное здание с трубой – это некое новшество. Если смотреть на лагерь с этой возвышенности, то можно заметить черный прямоугольник, обнесенный колючей проволокой, где стояли полуживые деревянные бараки. Этот дымящий изобретатель имеет своей целью рассказывать об идеях тепла и равенства. Также в этом доме существует дверь, за которой нет людей, но есть бумажные существа, похожие на них. У них отсутствуют нужные округлости и присутствуют грубые углы, а глаза являются густой черной краской. Эти глаза умеют лишь отражать, но никак не замечать и понимать речь человека. Это каменное здание стало покрываться трещинам, словно мрамор.
«Неужели оно не настолько прочное?» – всплыло у него в голове.
– Нет, это здание стоит на костях! – после такого ответа чувство беспокойства пробежало по телу Себастьяна.
«Это прекрасное чудо инженерной мысли стоит на трупах людей, которые еще несколько месяцев назад создавали обыденность. Но зачем? Для чего они создавали это все? Для равенства и мира? Для правильной любви? А что такое любовь?»
В книге нашего Фюрера было написано, что пропаганда вселяется постепенно, когда её повторяешь для человека из раза в раз.
«Но не могла же пропаганда повлиять на мой выбор жизненного пути? Что я делаю сейчас? Если любовь может быть неправильной, то, что тогда правильная? А может… для нас может быть хорошим, что для других является совсем иным? Но разве разногласия должны мешать правильной всепоглощающей любви, где нет преград в правильном и неправильном?»
Зайдя в лагерь, можно было услышать ребячьи голоса. Такие же запертые дети были и у нас в Германии. Детство, смех и радость были отданы ради величия одного человека.
– Почему маленькие ножки и ручки должны были пойти на такие жертвы? Я не желаю отдавать себя этой затее. Да, не желаю!
Каменный дом сломается из-за того, что в его фундаменте будут кости, которые станут пустотой. Фундамент дома уже трескается.
Рабочий день в лагере уже начался. Тень Шульца мерно и аккуратно подошла к этому треснувшему зданию. Знакомый нам унтер-офицер приступил к своим обязанностям.
Стоял легкий декабрьский мороз, а к лагерю подъезжал дергающийся правой эшелон. Он прибыл с восточного вала. Лёгкий гудок означал прибытие подвижного состава к конечному пункту и скорую выгрузку живого груза. Стоящие в немецкой форме офицеры регулировали грубую работу полицаев. Началось нервное движение, и по всему пространству пошли звуки открывающихся дверей вагонов для скота.
Люди, находившиеся там, были удивлены, когда холод перестал бить из щелей вагона, а также обрадованы, так как больше не придется гадать о своем будущем. Наверное, схожая реакция у пустых путников, когда резко меняется атмосфера и начинается теплый дождь.
Таким образом, эта безлюдная станция с прибытием паровоза стала похожа на шумную ярмарку, но только у людей на этом базаре не было ничего на продажу, кроме своей жизни и тела. Также на этом заклании не было безобразной амебы, которая обычно присутствует на сборищах людской массы. Было сделано четкое построение людей, словно луч, начерченный на бумаге ученика, познающего правила геометрии.
Прошло время, пространство затихло, люди скрылись в бетонном монастыре, где их делили на беспомощных и сильных или же по профессиям: на ювелиров, врачей, рабочих, которые не покладая рук трудились на благо лагеря. Шульц уже стоял в ожидании того, чтобы сделать свою маленькую и важную работу, где ему встречаются только-только подстриженные женщины разного возраста и типажей тела. Некоторые охранники перед входом в душ голой и подстриженной массы женщин любят аккуратно выкрасть самую красивую даму, приглянувшуюся их существу.
Наш знакомый не являлся исключением, но он выбирал по-особому. Он искал мощные и страстные натуры, способные вытянуть из него всю глухую ярость и боль, поэтому Шульц приглядывался к походке, взгляду, блеску глаз и еще чему-то, что составляет внутренность человека. Этот процесс очень трудно объяснить, он возникает, словно цунами, и выплёскивает яд в самые глубокие и сокровенные места.
«Да-да, это ничего», – раздавалось колокольным звоном по всему мужскому телу. Он отставил руку и произнёс, чётко и ровно выговаривая слова по-русски:
– А вы идёте сюда, – девушка послушно прошла душевую и встала за спиной у Себастьяна.
Абсолютно слабая и беззащитная, в её голове раздавался дикий вопль, желание ударить этого человека по голове, но она не могла пошевелиться. Выполняющий свою работу, он почувствовал облегчение от хорошо выполненного дела. После чего он взял под руку это создание, некогда отравившее Адама и виновное в гибели Трои. У неё было стройное тело, такое, что привлекает своей худобой, но является достаточным для создания новой жизни. В её глазах была уверенность, что именно она, рыжая женщина, сможет перенести все. Красивые уши, губы, у которых узор был очень крупным, но при этом все компоненты лица были очень миниатюрными. Легко и непринужденно виделись базальтовые скулы, выпирающие над гладью лица.
«Да, такие же скалы топят зазевавшиеся корабли».
Себастьян Шульц уже любил это создание, легко поддающееся, как пластилин, который разогрели в сильных руках, но при этом в нем были металлические шарики или стружка, не позволявшие размять все очень хорошо.
Рыжая женщина управляла волей Себастьяна, но не показывала направления. Он брал её мощными руками. Мужчине казалось, что он держит самое красивое, что могло быть в его руках. Через несколько минут красота момента ушла, и Шульц вспомнил, что он чистый в отличие от неё, но в нем что-то пошатнулось.
«Я могу продлить её жизнь. Но зачем?», – раздалось в его сознании.
Он спрятал женщину за топливными баками, а потом пошел искать пищу и одежду для самого прекрасного создания. Найдя кусок колбасы и хлеба, он обрадовался. Но вдруг по всему лагерю пошла сильная тревожность, и раздалась пулеметная очередь. Себастьян не хотел верить всему происходящему. Он заметил, как его лагерные товарищи несли тело с рыжим отливом.
– Шульц, представляешь, что хотела сделать эта стерва? Она хотела сбежать через ворота, но Ганс не дал ей сделать этого.
«Она захотела свободы, как хотят дикие птицы, когда оказываются в клетке. А я сейчас не в клетке?»
День 3:
Мадам Паулина не дождалась своего постояльца на завтрак и впервые за долгое время поднялась на второй этаж, отданный во власть пришедших диктаторов. Она стучала в дверь, но там было закрыто. Тогда женщина позвала полупьяного охранника, который выбил дверь в комнату. В комнате висело бездыханное тело, больше не подающее признаков жизни. Через несколько дней на место Себастьяна Шульца заехала замена, которую вскоре расстреляли русские солдаты.
«Сказ про муравья»
Существует огромное множество мелочей, которые мы справедливо не хотим замечать. Одна из таких мелочей сейчас забралась на приборную панель скоростного автомобиля. Кузнечик, севши, размышлял о бытие своей жизни. Его очень смущал великан, крутивший огромную штуку, которая управляла вибрациями в большой гусенице, благодаря чему маленький прыгун ехал в неизведанные дали.
– Какой же все же мир! – воскликнул кузнечик. – Я вот решил переехать, над моей головой мелькают облака, и жизнь в целом налаживается.
Для насекомых может пройти час, а у людей всего одно мгновение. Вибрации перестали разговаривать, что-то скрипнуло, кузнечик понял, что он приехал. Когда он добрался, зеленый стал искать насекомых, которые смогли бы ему показать дорогу.
– Эй, насекомые! – позвал кузнечик.
– Что теб-е? – лениво спросила гусеница.
– Я хотел спросить, а где тут можно поселиться?
– Ты?! Теб-е нужно пройти прямо по влажному следу, и ты найдешь муравейник, а там тебе объяснят дальнейшую дорогу. Но будь аккуратнее, муравьи не всегда бывают приветливы. Удачи!
И путь нашего друга продолжался бы и дальше, если бы не случайно оступившийся в этот момент маленький футболист.
Теперь же кузнечик, ранее так рьяно хотевший повидать этот мир, перестал чувствовать вкус жизни.
– Что ж, так получилось … Я поползу дальше, – сказала жирная гусеница, – интересный был товарищ.
Прошло несколько дней, и аромат погибшего кузнечика уже успел разнестись по полю.
– Удручающее зрелище, – промолвил муравей, начавший раздирать тело молчавшего зеленого насекомого. – Эй, ребята! – позвал тот своих товарищей, но никто не пришел, потому что остальные были слишком далеко.
– Надо работать быстрее, а то королева может отругать, – продолжал тараторить себе под нос бравый рабочий.
И все бы ничего, если не одно «Но», случайный щелчок или отголосок в голове муравья поприветствовал его:
– Здравствуй, а ты кто?
– Я? Я в твоей голове.
– Как это так? – возмущенно спросил муравей.
– Да легко, – продолжил тем временем голос. – Этот кузнечик был моим другом, и я его попросил поехать подальше от моей семьи, люблю путешествовать.
– Ай, не надо так, мне больно! – восклицал муравей.
– Знаю, что больно. Увы, но так вышло, что ты был выбран мной, чтобы я продолжил свое путешествие.
– Но я не хочу, мне нравится мой муравейник. Вот я пойду туда, и мои сородичи тебя убьют.
Хахахаха, – голос в голове засмеялся. – Как это они меня убьют? Я кордицепс, и теперь я в твоей голове, следовательно, они убьют и тебя.
– Нет, они убьют тебя! – вскрикнул муравей.
– Ну, иди! Давай, останавливать не буду.
Путь муравья был тяжелый и тернистый, так как лапы его совсем не слушались, и над ними все время приходилось брать власть. Маленький житель прошёл одуванчиковую поляну и, наконец, увидел сборное жилище, что было собрано из всяких ненужных мелочей Матери-природы. Насекомое очень сильно обрадовалось, когда увидело свой родимый дом. На входе его начали обнюхивать, однако почему-то не пустили и выгнали с треском.
Поделиться книгой: