Ваш выход, маэстро!. 4. Тряхнем стариной!

Хм. А вот воеводе, понятное дело, это знать неоткуда… 

— А откуда у них такая уверенность?

Анчутка посмотрел на меня, как на очень тяжело больного человека. Причем, что самое обидное, как на тяжело больного пациента психиатрической клиники. Такого, которому и черти… Тьфу, черт! Странное мерещится и голоса слышатся, мол, «шапку надень».

— Грань сдвинется, — зловеще зашептал Анчутка. — Кто же такое творит, от добра никто не станет, только вороги лютые могут! Не ходят в Навь без должных ритуалов, даров и стража граничного, да и то временно оно все.

Это он, наверное, прав… Кот вот тоже с младенцем-то как напрягся. То нельзя, это нельзя, и это мне, Яге, а что уж говорить про людей?

— А мог кто-то помимо… ну, нас с Горынычем в Навь пройти? — спросила я. — Так, чтобы мы об этом не знали?

Анчутка задумался. Причем серьезно. Рожки шевелились, хвостик дергался, копытца стучали, а я ждала ответ и тряслась — прямо как глядела на тест на беременность.

— Да как тебе сказать, свет очей моих…

Я зарычала. Нашел время тянуть кота за… хвост.

— Дурное дело нехитрое, дурак везде лазейку-то найдет. Но это если прям совсем-совсем без ума быть. И колдунство то непростое. Плохое. И мощное. Я таких среди людей не знаю, могу вон батю поспрашивать, он все их грешки собирает…

Я с готовностью закивала. Но Анчутка только тряхнул головой.

— Хотя нет. Было бы такое, батя бы нас туда всем скопом гонял. Уж что-что, а он, когда люди всерьез колдуют, ой как не любит. Не людское это дело — колдовство. Так что, сестрица, хошь не хошь, а вряд ли то человек был. Если и был, конечно.

— А если не был, где царевич тогда?

— А я почем знаю?

Мы уставились друг на друга, но вроде как ни в чем таком не подозревали взаимно. И правда, он чертенок, а я Баба Яга, у каждого тут свой функционал, зачем нам царевичи?

Это все нужно было срочно перетереть с котом. Неспроста же он Баюн, может, что услышал об этом цесаревиче. Такого добра нам не нужно.

— Так, — сказала я, — выметайся отсюда. Буду париться, а потом… потом ужинать. Будешь?

— А то как же! — облизнулся Анчутка. — А что есть?

А что есть… Ну, что-то меня то, что было, не впечатлило. Мясца бы, сальца, да под водочку, да… Что? Какое сальцо, какая водочка? Я так вторым Горынычем стану! И так вон… того гляди, лавка не выдержит!

— Не знаю, — буркнула я, — домовые как-нибудь разберутся. — А потом черт дернул меня за язык: — Мужик есть. 

— Какой мужик? — удивился Анчутка. Выходить из бани он явно не собирался, пригрелся тут, что ли?

— А черт его знает!

— Не-е, — протянул Анчутка, — батя бы сказал, коли б знал. Это вряд ли, матушка. А что там у тебя из мужика? Яйца Бенедикт али паштет печеночный?

У него глазки загорелись голодным огнем, а я аж икнула. Ну, паштет я себе еще представила живенько, а про остальное решила не уточнять.

— Я не спрашивала, как его зовут, — проворчала я. — Может, Бенедикт, а может, еще как-то. Но его мы ужинать все равно не будем… э-э… а то буду я как Змей. 

— Это ты права, Яга, — тяжело вздохнул Анчутка. Все-таки аппетит у него при упоминании мужика прорезался. — Ягодка ты внушительная. Под тобой ступа развалится. Ну, ты тут парься, я пока травки к ужину нарву.

И он в мгновение ока пропал в окне. Я только успела подумать — какую травку он там рвать собрался, как передо мной возник банник, срам бородой прикрывая, и поклонился.

— Скидавай облаченьице, Яга-матушка, парить буду!

Секунду я думала. Но не больше. Потому что… а и сама не знаю. Ну, мне триста лет! В таком возрасте человек может только собственной дури стыдиться! А тело — а что тело, ну, старое. Нормальное явление. Обидно, но не настолько, чтобы удовольствия себя лишать.

Поэтому я скинула простыню, стараясь, конечно, все же не очень разочаровываться своими объемами и прочим — надо, надо худеть, пример Змея меня напугал не на шутку, — легла пузом на лавку и распласталась.

А дальше началось!

Пар, пар, все кругом заволокло паром, так, что я перед глазами только пелену видела, и запахло сразу тысячью одуряющих запахов. Я вдохнула, обжигаясь, чувствуя, как меня пробирает пот от самых кишок. А потом по моему старому, немощному, уставшему и больному телу заходили от кончиков пальцев на руках до пяток тяжелые колючие ветки.

Горячо, с оттяжечкой, не больно, а так — выбивая все лишнее. И я прямо чувствовала, как секундная вспышка сотен укольчиков сменяется в каждой клеточке негой и расслабухой.

— О-о-ой, — блаженно застонала я. 

Мама моя дорогая, клянусь, это лучше секса!

— Терпи-терпи, Яга-матушка, венички-то можжевеловые хворь выгоняют, косточки разминают, года да тяжесть сбрасывают! А ну-ка повернись!

Терплю-терплю! Хотя нет, наслаждаюсь! Есть все-таки в бане что-то от удовольствия на грани страданий. То есть страдаешь, но хорошо. Этот бы рецепт всем попробовать, кто из сломанного ноготочка трагедию делает… Выплеснуть желание пострадать с пользой для дела и тела.

Хо-ро-шо! Мне даже было пофиг, что я кверху животом лежу в чем мать родила. Небось не впервые, никого не удивлю.

Банник схлопнулся, пар начал рассеиваться, я вздохнула полной грудью и села. Голова немного плыла, тело горело и — черт меня подери, в смысле иносказательно, тут же поправилась я, а то еще батя Анчуткин явится, — зачем Яга-дура яблоки лопала? Нет, молодость оно хорошо, конечно, но вот прямо сейчас я не чувствовала никакой разницы. Вообще никакой. Триста лет или тридцать, какая проблема?

Я переоделась в то, что принесла с собой, то есть в ночнушку. Ну, что было, то и надела. Я же спать собиралась, а не государственные вопросы решать. Точнее, так: меня не сами цесаревичи интересовали и сопредельные государства, а то, как мне из всего этого выйти с наименьшими потерями. Кот и Анчутка с его информацией могли помочь разобраться. Я иначе ведь не засну! 

Вышла наружу, расплываясь в совершенно идиотской улыбке. Вот так баня! Ну двести семьдесят, конечно, вряд ли, но лет пятьдесят точно как не бывало! Я потянулась, отмечая, что даже двигаться стало легче! Нет, банная терапия — то, что мне сейчас было нужно. И никаких больше поставок из непроверенных источников, ну нафиг.

На небе плавала огромная луна, кажется, она стала больше и ближе. Лес как тени призраков колыхался в ее свете, шептался о чем-то, и казалось, что между деревьев ходит кто-то, не решаясь выглянуть… Ну или не казалось, но мне даже страшно не было. Триста лет жила и еще проживу, не леса мне надо бояться, ой, не леса!

— Ай, румяная красавишна! Что, сестрица, пойдем вкушать? — передо мной обозначился Анчутка, и я понятия не имела, где он такой стог надергал, но хватило бы трав не только на одного мужика, а на целую роту. — Глянь, какие я приправки-то подобрал, вот эта, — он помахал перед моим носом веточкой, пахнущей словно перцовой мятой, — и вот эта, — еще одна веточка, вроде корица на вид, а на запах как бергамот, хотя откуда бы они тут взялись, — по рецепту бати. «Грешник кающийся». Недавно изобрел, тебе понравится. 

— Я тебе сказала что? — рявкнула я. — Никаких грешников мы есть не будем! — Я подумала. — Курей вон где-нибудь возьмем и делай с ними что хочешь.

— Ой, да что же ты, матушка, такая суровая, — запричитал Анчутка. — Да не человечина это, а гусятина. Есть у тебя гусь?

— Наверное. А при чем тут тогда грешники? Где ты видел кающегося гуся?

— Нигде. Так не важно, из чего оно сделано, важно, как называется! 

Анчутка, похоже, даже обиделся за семейный подряд, а я махнула рукой. В самом деле, «Секс на пляже» — это явно не песок с неподходящими компонентами.

— Ты одно пойми, сестра, — вещал он, скоренько подкидывая ножки и аппетитно виляя задом с хвостом. Шел-то он впереди меня к дому, так что я все оценила. — Дивы-то шептались, что в Кудымском царстве неспокойно, ведьмовство изжить хотят, ведьм изничтожить. А куда то годится? Ведьма, она ведает!

Анчутка остановился, почесал хвостом затылок, поднял пальчик многозначительно, а потом быстро взбежал на крыльцо.

— Видал я такое близ ханства, что с Кудь-Кудымскими горами граничит. А там многое видал… нехорошее… Это что там, ась?

Он прямо перед дверью со своей охапкой вытянулся и прислушался. А я подумала — младенец проснулся. Теперь так и будет орать, и никакая Скарапея не справится. Но нет, звуки доносились откуда-то из подвала.

— Ай! — оторопела я, отпихнула Анчутку и поспешно — ну как могла! — протиснулась в дверь. Это же кот там из мужика моего запасы на зиму делает!

Ну или мужик из кота. Я не сказала бы наверняка, кто из них помощнее. 

— Что там, что там? — затолкался Анчутка, а я тем временем рассматривала Скарапею. Она уже была не в виде змеи, а в виде красавицы, стояла суровая, младенца к груди прижимала, корона на голове сверкала, как и очи ее дивные. Кивнув Скарапее и мельком подумав, что — прибита она у нее, что ли, корона, — я замешкалась и обернулась к Анчутке.

— Где подпол? — рявкнула я, а он потыкал пальцем куда-то вниз. Ага, я и без тебя могу догадаться, что не на чердаке, хоббит, блин.

— Мря-а-ау!

— Бу-бу-бу!

Пара ударов и что-то полетело — наверное, с полок. Я начала всматриваться, где там, может, коврик сдвинут или половица, надо же спасать моего кота, а Анчутка тем временем как-то не то загадочно, не то заторможенно произнес:

— Ягушка, а Ягушка. А ну-ка вынь-ка мне этого молодца.

— Зачем тебе? — огрызнулась я. Дырку я нашла. Только вот как в нее мужика пропихнули, я потом у кота спрошу, если выживет, а моя корма точно застопорится.

— Помазанника чую я, — выдал Анчутка сдавленно, я обернулась к нему и уставилась. Ты чего несешь, магистр Йода? 

— Думаешь, кот его уже обмазал чем? — непонимающе переспросила я. В принципе, ор тогда объясним. — А что, противопоказано?

— Вот дурья башка! — хмыкнул Анчутка. — Я же бес. Моя вотчина — грешники. А кто непогрешим? Попы да помазанники. — Я все еще ни черта не понимала. Ну и ни беса тоже. — Цесаревич у тебя в хате, Яга!

Глава десятая

Опа, так мужик не просто так, а с изюминкой!

— Иди ты, — сказала я и все-таки полезла в подпол.

Ну как полезла: легла на пузо — зачем мылась, спрашивается? — подползла к краю и заорала:

— Кот! Баюн, задница ты с мехом! Не трогай его! Он мне живым нужен...

Передо мной возникли два горящих желтых глаза, уши и наконец весь кот целиком. Он промурчал, лениво шевеля хвостом:

— Да кто его трогает-то, Яженька. Отпотчевал, а опорожниться? Всех домовых раскидал, неугомонный. 

Ах вот оно что… ну да, я бы на его месте тоже орала благим матом. Так-то сложно лежать смирно, если к тебе всякая нечисть с когтями в штаны лезет.

— Яйца Бенедикта, — покивала я с пониманием. Кот тотчас пропал в темноте. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. 

— Эй, богатырь! — я наклонилась над проемом и прокричала: — Тебя как звать-величать? Не Бенедикт часом?

А ну как и правда? Анчутка, может, как в воду глядел? Да и царевичи-принцы имена обычно навороченные носят.

— Ярополк я. Лапы убери, нечисть. Не взять тебе меня, уродище, не очаровать, не сгубить души!

— Сам ты нечисть! Нужна мне твоя душа… — я немного обиделась на грубость, но совсем каплю. Мужика можно было понять, его сожрать хотели. И насчет души… Неужто правда все? Так, потом разберусь!

Пока кот пререкался с моим пленником, я, кряхтя, села прямо на полу. Рубаха, конечно, завернулась вокруг ног, превращая меня в чудо-юдо рыбу-кита. Пришлось одергивать и задом сверкать. Ух, стыдоба!.. Хотя какая разница! Мне триста лет, мне по возрасту полагается чудить. А мужик, ну, что мужик...

— Он? — сурово спросила я, кивая на подпол.

— Почем я знаю, — растерялся Анчутка. Он собранный стог прижимал к себе так же трепетно, как Скарапея — ребенка. 

— Ну, как цесаревича-то звали?

— Да не знаю я! Что ж я, каждую людишку помнить буду? Так и никакой памяти не хватит, ишь их расплодилось, — возмутился Анчутка, да так яро, что младенец захекал. И завопил бы, разбуженный, но Скарапея свое дело знала четко. Сразу запела таким ангельским голоском, что Анчутку перекосило. 

— Ноги ему освободи и вытаскивай под свет, — мрачно крикнула я и сама решила встретить его высочество стоя. Ага, лечь-то было куда проще, чем встать. Эх, старость не радость…

Первым вылез, конечно, кот. Ничего он потрепанным не выглядел, в отличие от нашего гостя… Интересно, с чего я его вознамерилась в печь? Не прошел фейс-контроль?

Еще не встав, я этим воспользовалась и шепнула сей вопрос на ухо коту.

— От ты, Яженька! — так же тихо ответил кот. — Ты глазом глянула, этого за стол усадила и речи завела. А как только он яблоки с остальными дарами выложил, то одурманила и в печь собиралась. Я на яблоки-то и не глянул, не заметил. Но так-то все было верно, куда его еще? 

Видимо, мама дорогая, уже не первый молодец Яге не приглянулся. А я же и правда могла до размеров Горыныча разъесться с такой-то диетой. Ох, и колени болят! Даже баня не помогла.

— Встань, сестра, — печально попросил Анчутка. — Глядеть на тебя больно.

Ага, на себя бы посмотрел, всхлипнула я. Но кое-как встала, пообещав себе так больше не делать. Это же я беззащитная абсолютно в таком положении.

Из подпола показалась физиономия мужика… М-да, бородат слегка, да и волосы по плечи. На царевича-то ты не очень похож, друг мой милый. Но потом я вспомнила фотографии портретов реальных царей-королей. Близкородственные связи до добра их не доводили, так что этот был еще ничего.

Ну как ничего? Красивый мужик так-то, если начистоту. Рост высокий, руки мощные, глаза синие, манящие, мышцы под рубахой перекатываются. Сразу видно, что кормили его хорошо, да и физических упражнений он не чурался.

— Кто же ты будешь, мил человек? — протянула я и прищурилась. Ох, не я это сейчас сказала. Как пить дать не я, а Яга, та, что во мне еще пряталась. Или я в ней, не разберешь. — Откуда пожаловал? Да ты не боись, вылезай целиком. У меня еще банька не остыла.

— Не буду я с тобой париться! — насупился мужик. Ярополк, значит. — Нельзя с вами, нечистью, нелюдью, по людски-то. Нечисти гореть, а не людей зачаровывать!

Э, а чего он вообще к Яге тогда пришел? Разве это не обкатанная программа — в баньке попарился, еды поел, на лавке полежал? Так, кажется, в сказках было… С просьбами же шли. Но, судя по выражению лица, этот приволокся за моей головушкой или еще по какому-то, но явно не дружелюбному поводу. 

Цесаревич, а скорее всего, это был он, других-то мужиков я в округе не наблюдала, теперь нехорошо надо мной возвышался. Неприятно мне даже сделалось. Так что в общем-то я понимала прекрасно Ягу, которая собралась его харчить. В горизонтальном положении он был несколько менее угрожающим.

— Отпотчуй с нами, Полкаша, — пригласила я и топнула, вызывая домовых. Скарапея уже улеглась вместе с младенцем, так что ее из числа участников застолья можно было и исключить. — Уж не побрезгуй угощеньицем.

— Не буду я с тобой больше за стол садиться, Яга, — заявил Полкаша и скрестил руки на груди. Гордый такой, смотри-ка. Орел! Но все таки к столу отошел — видать, кот ужин такому организму организовал непотребный. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А нет. Полкаша стеснительно искал глазами отхожее место. Я не стала мучить мужика, топнула — и домовые ему ведро принесли. Пусть за печь идет и свои мелкие надобности справляет. А то убежит сейчас в ночной лес, и лови его потом или вытягивай запчасти из желудков разных тварей. Один серый волк чего стоит-то! 

Между тем Анчутка подергал меня за ночнушку и спросил, кивая в сторону уголка, в котором затаился облегчавшийся:

— Что делать-то с ним? Отпускать нельзя.