– Кто как не ты…, – и побледнела.
– Выходит, я твой господин!
Смерть униженья не стерпела.
Очнулся Май – он вновь один.
Был разговор, иль только мнилось?
Размыслив, он тревоге внял.
Чтоб с ним худого не случилось,
Обет монашеский принял.
Корону, подданных, державу,
Свое величие забыл,
Смирив гордыню. И по праву
Причислен к мученикам был.
Май садится рядом с Апрелем. На сцену выходит Июнь. На нем ботфорты, романтический просторный плащ и широкополая шляпа, за поясом пистолеты и шпага, но в руках он держит книгу, которую читает на ходу.
Когда бы не было Июня, весны уход всех огорчил бы…
Июнь мечтал о дальних странах,
Рассказы душу жгли ему
О непокорных капитанах,
Держащих курс назло всему.
Он обречен был на страданья,
Как Агасфер, не славы для:
Его гнал страх очарованья
Бессмысленностью бытия.
Жить долго, тихо, безмятежно -
Завидней нет судьбы, но он
Взирал на звезды ночью нежно,
Слепою страстью к ним сражен.
Бледнел, и таял он, и страждал,
Червь книжный, а в душе – герой.
Должна стать нестерпимой жажда,
Чтоб быть самим собой порой.
Он света белого невзвидел.
И вот однажды вдруг решил
И прошлое возненавидел
За то, что жил и не грешил.
Грех сладок, ты пока невинен.
Июнь был сущее дитя.
Он только в том и был повинен,
Что слепо слово чтил «нельзя».
Свобода опьяняет сильных.
Июнь взалкал; все пил и пил.
Измаявшись от дум бессильных,
Скитаньям жизнь он посвятил.
Листая страны, как романы,
Он все их скоро прочитал.
Им восхищались капитаны,
Пред кем он прежде трепетал,
А он отмалчивался, странный.
В плоть грезы облачив свои,
Он совершил обмен неравный,
Презрев заветы Навои.
Никто, ничто давно не может
Ни взволновать, ни удивить.
Разлука сердце жадно гложет,
Ничем ее нельзя смирить.
И отчий дом все чаще снится.
Простой, бесхитростный уют
Манил к порогу возвратиться
И даровать душе приют.
Возможно, так бы и случилось:
Изгой бы постучал домой…
Но по иному все сложилось,
И сгинул он в земле чужой,
Табу нарушив каннибала,
Что вне закона, вне времен.
Туземцев племя всех съедало,
Кто был, себя назвав, пленен.
Июнь на дикарей не злился,
Их скорый суд он счел судьбой.
На камень жертвенный склонился
И в путь пустился в мир иной.
Июнь садится справа от Мая. На сцену выходит Июль в монашеской рясе и флейтой менестреля в руках. Он то играет на флейте, то вполголоса произносит молитву и крестится.
В зените год и жизнь – Июль…
Июль на горе всем познал
Испепеляющую страсть.
Но, занедужив, он страдал,