Помоги проекту - поделись книгой:
Вспоминая как ехать к банку, я пытаюсь сориентироваться по зданию фармацевтического концерна. На торцевой стороне бетонного куба мозаикой распластался безобразный поносного цвета медведь.
– Матрица, – на автомате реагирует Онже, глядя на мозаичную скотину. – Самое политическое щупальце. Ничего, родной, чуть приподымемся, и тоже членством обзаведемся. В депутаты нам попасть уже не светит, а вот помощниками заделаться мазево будет, прикинь? Станем помогать, ха-ха, парламентерам законы выдумывать! А потом предвыборные кампании мутить будем: кого мэром, кого губернатором назначим – глядишь, через пару-тройку лет целую область приватизируем, не в кипиш дельце. Кто музыку заказывает – тот с нее и прется, понимаешь?
Скот не может и не имеет морального права решать, куда направляется стадо. Дай баранам возможность решать свои судьбы, и они выйдут из подчинения, разбегутся кто куда, перестанут вырабатывать шерсть, мясо и молоко. Скотом необходимо управлять с помощью жестких и эффективных методов: с использованием профессиональных пастухов, хорошо натасканных овчарок, хлевов, загонов и электрооград.
– Этого мало, – говорит Онже. – Стадо все равно разбежится, как только контроль ослабишь. Грамотные пастухи отбирают нескольких самцов и дают им заматереть. Матерый баран волков отогнать в состоянии не хуже всякой овчарки, понимаешь? А стадо на этих матерых баранов смотрит: куда главшпан идет, туда и остальные ломятся. В природе же по уму все устроено!
Не так, – хвастаюсь я эрудицией. Матерые особи вырастают только в натуральных условиях. Профессиональные пастухи не дают баранам заматереть и режут их первыми. Иначе стадо в какой-то момент выйдет из подчинения и двинется за вожаком. В естественных условиях вожаками стада становятся особи, прошедшие сито естественного отбора, заматеревшие благодаря личным качествам и выжившие в многочисленных схватках с естественным врагом и с соперниками. Но в условиях искусственного выращивания скота на убой главным бараном можно сделать любую овцу. Достаточно завить ей шерсть и выкрасить рога золотой краской.
– Да сегодня любой клоун президентом стать может! – забавляется Онже. – То, что сейчас все гадают, мол: кто же будет преемником – это все понты, чтобы овцам головы заморочить. Кого Матрица им подсунет, того и выберут, понимаешь? Петросяна подсунут – и то за него все как один проголосуют. А реально Матрица в оконцовке какую-нибудь пешку назначит и подымет ее наверх по зеленой, как Путина в свое время.
Вероятно, Матрица не будет придумывать новых схем, и в 2008-м сыграет с народом все в те же предвыборные наперстки. Позавчерашняя пипетка в мэрии назавтра становится директором ФСБ, еще через месяц премьер-министром, еще через пару месяцев и.о. президента, а через полгода попадет в дамки.
– Меня больше всего прикалывает, как эти лохи верят, будто они страной управляют! – Онже кивает на забитые прохожими тротуары. – Третий Рейх сосет по сравнению с Матрицей. Если бы Гитлер такую демократию придумал, он бы мир завоевал безо всяких люфтваффе, понимаешь?
Демократию придумали задолго до Гитлера. Аристотель выделял шесть типов государственного строя: монархия, аристократия и полития – против деспотии, олигархии и демократии. Благодаря неустанной промывке мозгов толпы людей уверены, будто демократия есть самый совершенный и прогрессивный государственный строй, якобы хорошо зарекомендовавший себя со времен Древней Греции. На деле, в Греции была полития. В ее условиях правомочные граждане полиса принимали участие в обсуждении и принятии общих для всех и каждого проблем и вопросов. Что до демократии, то мудрые эллины считали ее гнуснейшим типом правления, поскольку в условиях, когда власть якобы передана аморфной массе, реально управлять государством начинают проходимцы, сумевшие увлечь легковерную толпу посулами либо обманом. И как полития обеспечивает сохранность аристократии и монархии, так «власть народа» играет на руку олигархическим кликам, а в потенции служит возникновению единовластной деспотической тирании.
– Да та же пирамида! – отмахивается Онже. – На вершине национальный лидер, в середине партии и движения, а в основании – печальные лохи. Ты ж видишь: любой, кто в реальную оппозицию власти уходит, его тут же на месте и хавают. То с предвыборной гонки снимут, то зарегистрироваться не дадут, а то просто на кичу закроют, понимаешь?
Какая бы новая звезда не появилась на политическом небосклоне, участь ее неизбежна: бесследно исчезнуть либо включиться в Матрицу и передать сконцентрированные вокруг себя силы в ее суверенную пользу. Все что требуется от людской массы в этих условиях – это раз в четыре года передавать свое фиктивное право на управление страной в пользу горстки профессиональных лгунов. Подконтрольные Матрице политические партии предлагаются обывателю как йогурты в супермаркете. Веря в свой бесценный голос, миллионы батареек идут выбирать между «яблочком» и «медведем», между «домиком» и «серп-и-молотом», между одним ярлыком и другим. Жвачное животное, современного потребителя политической продукции должна волновать не партийная программа и не процент выполнения предвыборных обещаний, а только красивая этикетка: умная говорящая голова, звучный слоган, бравурная заставка. Ходить на «всенародные голосования» в этих условиях – все равно что выбирать из нескольких видов говна, отличающихся только фактурой и цветом.
– А этот хмырь давно в «Единство» вступил? – интересуется Онже, кивая головой вправо. Чуть продвинувшись в пробке, мы стоим напротив дочернего предприятия фармацевтического концерна. На вывеске красуется фамилия заслуженного пилюлькина Российской Федерации.
Причастность к медвежьей шкуре позволяет бизнесмену от фармацевтики избегать ответственности после громких скандалов, из которых становится очевидно, что благодаря его деятельности производство и продажа поддельных лекарств в нашей стране вышла на макроэкономический уровень. Что до политического «фамильного» брэнда, то он был создан еще на позапрошлой президентской гонке, когда пилюлькин баллотировался в главы государства. В период проведения предвыборной рекламной кампании мне попалось на глаза газетное интервью с фармацевтическим кандидатом. Тот нескромно бахвалился своим сказочным состоянием и бравировал тем, что ежедневно высасывает на пару с женой бутылку-другую шампанского ценой в десяток тысяч долларов. Сильнее всего врезалась в память сопровождавшая статью фотография: глава концерна в рабочем кабинете, на фоне собственного портрета и массивной резной мебели, стоит, сжимая в руках внушительных размеров рыцарский меч. На лице бушует радостный оскал, словно пилюлькин выиграл клинок в «двадцать одно» лично у короля Артура. Фотография терзала меня годами, пока я где-то не вычитал, что рыцарский меч вручается членам некоторых масонских лож в качестве свидетельства высших степеней посвящения в инфернальные культы.
– Братиша, ты по ходу опять жидомасонами загоняешься, – беззлобно скалится Онже. – Я тебя прошу, аккуратнее по этой теме: на газ не топи, а то я за тебя реально переживаю!
***
Свернув в тесный проезд, мы пересекаем железнодорожные рельсы и останавливаемся перед указательным пальцем шлагбаума. За вахтой открывается индустриальная зона. Мрачные громады заводских корпусов таращатся в пустоту плаца выпученными глазищами окон. Внутри зданий гнездится коммерция – от мелких компаний до представительств мировых холдингов. Все торговые фирмы, в которых мне когда-либо приходилось продавать свою жизнь за зарплату, селились именно в таких невзрачных и серых индустриальных могильниках.
Ближайшее к проходной здание исполинским платяным шкафом расселось над единственным подъездом. Справа от входной двери висит незатейливая табличка «Экономбанк». На широкоформатную вывеску здесь тратиться незачем: в этот филиал люди не приходят сами, их направляют. С язвительным хохотком Онже хлопает меня по плечу, подталкивая вперед.
Огромный вестибюль пуст, прохладен и тускл. Впереди фестивально светится зал кассовых операций. Перед лифтами застрял турникет с измученным скукой охранником. Одной рукой он развлекается в тетрис на телефоне, другой тыкает в служебную кнопку «открывай-закрывай». Погрузившись в зеркальную капсулу лифта, мы через пятнадцать секунд высаживаемся в продолговатой тесной приемной отдела безопасности.
Дождавшись, пока девочка на ресепшн закончит обсуждать по телефону сводку новостей из мира косметики, я сообщаю цель визита: мы договаривались о встрече с Сергеем номер 4308. На вопросительный взгляд Онже приходится пояснить: местные сотрудники не пользуются фамилиями. Для самоидентификации они употребляют добавочные номера своих рабочих телефонов. Моего ублюдка зовут Сергей номер 4308.
Развалившись на неудобных жестких диванчиках, мы с Онже вытягиваем ноги. Я извлекаю из кармана лагерные четки и принимаюсь крутить их с клацающим эбонитовым звуком. Онже глумливо озирается по сторонам: его потешает казенная обстановка.
Размерами и формой помещение напоминает обувную коробку: ни окон, ни нормальных человеческих дверей. Позади нас металлические створки лифта, в боковые стены вделаны два стеклянных клапана, отделяющие приемную от лабиринта служебных коридоров. Сквозь них проникают к лифту и обратно молчаливые служащие отдела безопасности. Прежде чем просочиться через стеклянный сфинктер в кишку коридора, они подносят к считывающему устройству магнитную карту.
У наших ног раскинулось космически беспредельное пространство для клиентов: два с половиной метра в квадрате. Смотрят друг на друга приземистые неудобные диванчики, обтянутые мышиной кожей. На них ерзают должники с лицами жертв, приговоренных к публичному изнасилованию. На одной из стен висит объявление: «Курение в здании банка запрещено. Штраф 1000 у.е.».
Минуты сидения в аквариуме приемной клейкими каплями стекаются в час ожидания. Между тем мой прошлый визит сюда не продлился и четверти часа. Тогда я пришел один, с твердым намерением убедить неубеждаемых в искренней и непредвзятой пустоте моих карманов. А еще с рвущимся из меня раздражением на весь отдел безопасности: пока я находился в Абхазии, телефонные наседки едва не довели до инфаркта моего дедушку. Невзирая на заверения, что он-то не в курсе моих финансовых затруднений, бездушные роботы названивали старику по два-три раза на дню и по паре раз за ночь. Угрожали проблемами, судебным разбирательством и конфискацией имущества безобидному пенсионеру, который в свои восемьдесят три года толком не знает, как выглядит банкомат и зачем нужна кредитная карта.
Разговор с представителем банка номер 4308 длился тогда минут пять и состоял из нескольких взаимных отказов. Они отказались аннулировать хотя бы непомерные пени, я отказался платить в соответствии с контрактом. Я пренебрег условиями пролонгации, они требованием прекратить беспокоить моих близких родственников. В конце концов и к взаимному неудовольствию, мы и вовсе отреклись от общения друг с другом.
– Значит, вы все-таки передумали? – нависнув над диванчиком, ехидно осведомляется коротко стриженный череп Сергея 4308, и глаза его запотевают жидким злорадством. – А это кто с вами?
– Смотри-ка, любопытный как следователь! – Онже вглядывается в клерка недобрым лагерным прищуром. – А ты знаешь, что на Колыме с любопытными делают?
Справившись с чувством неловкости, номер 4308 переключается на меня и, старательно отворачиваясь от Онже, объясняет мне дальнейший план действий. Забрав мой паспорт с целью сделать восемнадцатую по счету ксерокопию, номер 4308 скрывается за стеклянным проходом, откуда он только что появился.
***
Операционный зал вибрирует ритмичным гулом различного происхождения звуков: жужжание ламп дневного света, шелест разговоров, стрекот клавиатур, щелканье компьютерных мышек. За конторкой белобрысыми птенцами гнездятся крашенные блондинки. Во всех отделениях этого банка девяносто процентов девочек-операционисток – блондинки поневоле: так нравится их турецким хозяевам.
Вдоль длинной стойки неровной лентой змеится очередь. Мы с Онже занимаем место в ее гремучем хвосте. Люди перед нами перетаптываются с ноги на ногу, а их обесцвеченные проблемами лица стонут и жалуются. Одного уволили с работы, от другого ушла жена, третья потеряла ребенка, у четвертой заболели родители, пятого обокрали, а шестая завтра повесится. Все эти люди в свое время попались на удочку. Приманились ярким поплавком рекламных листовок, клюнули полудохлого червяка кредитной наживки, заглотили по горло острый крючок договора, испещренный частыми зубцами хитроумных пунктов и подпунктов. Теперь рыбок – тушат. Морковку меленько, картошку крупненько, кастрюльку на медленный огонь. Чтобы истомить рыбку паром, чтоб вылезли все косточки, чтобы стала податливой, мягкой и вкусно таяла во рту.
Беда любит компанию, и, проваливаясь в долговую яму, человек обнаруживает себя в целом подземном мире выгребных ям, открытых друг другу наподобие сообщающихся сосудов. Банк – это система, созданная для того, чтобы взять деньги у одних под мизерный процент и передать другим в геометрический рост. И попавшие в затруднение люди стоят в очередях перед конторками, загнанные к ним телефонными звонками и равнодушными почтовыми извещениями. Сжимают в потных ладошках синеватые бумаженции с длинным перечислением кабальных строчек, каждая из которых умещает в себе по месяцу добровольной каторги.
А пока выуженные рыбы пекутся, в море народа закидываются новые блесны рекламных слоганов. Сейчас гульнем – завтра спинки надорвем! Покупай сейчас – расплата придет в свой час! В кредит месяц отдохни – жизни год похорони! Живи в кредит – а уж банк за твоим, блядь, карманом приглядит!
Девочка-операционистка принимает из рук очередного должника мятый листок контракта. Безотрывно глядя в монитор, забивает номер в электронную систему. Если ты клиент, ей не обязательно смотреть тебе в глаза. Ты весь целиком предстаешь перед ней в столбцах и графах компьютерной базы данных. Ты уже оцифрован. Должно быть, пройдет немного времени, и операционисток упразднят вовсе. Их заменят электронные устройства, считывающие штрих-коды с контрактов напрямую, подобно современным банкоматам, работающим на прием средств.
Как должники попались на блесну кредитного договора, так же и миловидная шатенка за стойкой клюнула на условия трудового контракта. За свою скудную зарплату она ежедневно ходит в это пасмурное здание, часами пялится в монитор и месяц за месяцем подкрашивает корни волос, чтобы не перестать быть похожей на блондинку.
Кажется, я только что нашел ответ, поставленный некогда на повестку дня в моем ежесекунднике. Чтобы продать душу дьяволу, в наше время не обязательно подписываться кровью: достаточно обыкновенных чернил. Люди расписываются тысячи раз в жизни – за получение паспорта, служебного удостоверения, трудовой книжки и заработной платы. За оформление кредита и рабочего договора, за выдачу аттестата и диплома. Подписываются под чеками, документами, квитанциями и заявлениями. Ставят подпись в прошениях, в письмах, на стенах и заборах. Каждый автограф – морской узел, подвязывающий человека к новой клейкой ниточке государственных отношений. А где-то в центральном шестиграннике этой социальной паутины, невидимо для глаз мошкары таится и точит жвалы Великая Паучиха.
– Оплата в кассу, – блондинистая шатенка возвращает мне кабальную грамоту. Выстояв еще одну очередь, я перекладываю всю наличность из кармана в бронированное окошко, испытывая при этом чувство глубочайшего унижения, как если бы меня ограбила шайка милиционеров, а Дед Мороз потребовал бабло за подарки.
***
***
Возвратившись в приемную, мы с Онже поджидаем невесть где заплутавшего Сергея номер 4308. Пойманными мухами минуты налипают на клейкую ленту казенного времени. На банковском скотче разматывается очередной час нашей несвободы. Напротив нас, в позе древнего изваяния, сидит бронетанковая девушка с высоким лбом и по-кавалерийски обрубленным хвостиком темных волос. Педагогически поджав губы, она попеременно дает по нам с Онже шрапнельный залп из обоих глазных орудий.
Это называется «нервозная обстановка». Специально обставленное помещение без дверей и без окон, из него как бы нет выхода. Неудобные диванчики с геморрой-френдли сидениями и остеохондрозными спинками создают дискомфорт во время ожидания. Нависающая в угрожающей близости стойка с охранником и два видеосоглядатая под потолком образуют устойчивое ощущение, что ты все время под колпаком. Для того чтобы должник остро почувствовал свою зависимость, невозможность протестовать и даже просто уйти, клиента мурыжат здесь долгое время, предварительно отобрав его паспорт. Ксерокопии-то им нахуй не нужны! Вон он, оказывается, массивный копир, укрылся от первого взгляда прямо за стойкой ресепшн. Находясь здесь, клиент выматывается за каких-нибудь полтора часа, и вскоре готов согласиться со всем, что ему тут напоют, лишь бы вырваться из давящей обстановки.
– Я к этому еще кой-чего добавить могу, – подмигивает Онже и начинает рокотать неразборчивым для посторонних ушей зэковским хрипом, – ты пригляделся к той марусе, что напротив сидит? Как по-твоему, она сильно на клиента похожа?
По утверждению Онже, когда мы спускались в лифте прошлый раз, девушка ехала вместе с другими сотрудниками. Теперь скучает на диванчике для неплательщиков и неотрывно за нами пасет.
– Ты ведь прошлый раз их на хер послал? А теперь вдруг подписываешься на их предъявы, подкатываешь в сопровождении, ведешь себя непринужденно, словно ты им вообще ничего не должен, понимаешь? Стопудняк, измена у них, думают: поганку заворачиваешь.
Явно замыслив какую-то пакость, Онже старательно что-то нащупывает в кармане штанов. «Четыреста пятнадцатый, я база, ответьте!» – разносится по приемной трескучий радиоголос. Маруся, охранник и девушка на ресепшн стекленеют глазами. «Четыреста пятнадцатый, я база, почему не отвеча…» – сигнал обрывается коротким бульканьем, как если бы человеку грубо и нетактично наступили на горло кирзовым сапогом.
Оттаивая заиндевевшую на мгновение тишину, Онже от души хохочет. Я присоединяюсь к нему, трясясь в частой дрожи желчного ядовитого смеха. Внезапно все происходящее становится мне дико забавным. Грозящий закатать под асфальт взор бронетанковой девушки, испуганные должники и растерявшийся охранник за стойкой, тесный аквариум и нудное ожидание. Все эти кредитные отделы и отделы безопасности, в которых люди отказываются от собственных фамилий, и декорации «безвыходного положения», все представляется мне опереточным вздором. Это МАТРИЦА, а я уже знаю, что она из себя представляет. Да катись оно пропадом!
Задор выталкивает меня на сцену, и я принимаюсь паясничать на виду у почтеннейшей публики под одобрительные смешки Онже (ухохатываясь, тот целомудренно прикрывает рот ладонью, чтобы приглянувшаяся ему бронетанковая не обратила внимания на дефицит зубов). По-свински вытянув ноги в проход перед лифтом и неумолчно клацая четками, я несу ахинею: передаю приветы видеокамерам, назидательным тоном декламирую нотации клиентам о необходимости вовремя платить по счетам, описываю вслух всевозможные способы выбивания долгов силой и принуждением.
В какой-то момент в бронетанковой включается зажигание. С медленностью тяжелого орудия она поворачивает башню головы в мою сторону, долго-долго целится взглядом и, делая паузы, выстреливает:
– Я очень рада, что вас нет в числе моих знакомых!
Онже со смеху катается по дивану, пока глаза бронетанковой продолжают всматриваться мне в лицо, юзая гусеницами на вязких траншеях моих психологических заграждений.
Через минуту из коридора возникает Сергей номер 4308, сжимающий в руках стопку документации. Обменяв платежку на паспорт, я знакомлюсь с предлагаемым договором. Из него следуют три вещи: безумная ставка в сорок восемь процентов годовых не отменяется. Срок узаконенного рабства в пользу банка увеличивается с трех лет до пяти. А в случае невыполнения условий я обрекаю себя на уголовное преследование, о чем свидетельствует отдельное приложение к договору.
Ничего, все не так мрачно! Необъятная Матрица рассасывает мои проблемы в своем крепком чреве. Скоро банковские неурядицы покажутся мне муторным сном, болезненным бредом. Недуг на грани излечения благодаря одной маленькой красной пилюле от доктора Морфеуса.
Размашисто подмахнув все подсунутые бумаги, я весело со всеми прощаюсь. Сергей номер 4308 сухо раскланивается. Почти скрывшись за стеклянной перегородкой, он чуть повертывает лицо и бросает мне напоследок, кривясь скорпионьей усмешкой: до новых встреч! Приподнятое и жизнерадостное настроение вмиг улетучивается. На смену расслабленному глумлению приходит тупая боль от нескончаемой грызни с кредитными организациями. Подобно взрывной волне, ухает со дна души ярость: СТОЙ, БЛЯ!
Автоматически переходя на тюремный жаргон, я наезжаю на козлопитона 4308, требуя пояснить, с какого это непонятное возникает и какие мы еще не порешали вопросы? Резко покрывшись бубонными пятнами, номер 4308 сухо поправляется: оговорился. Имел в виду день следующей проплаты. Нет. Конечно же, нет. Разумеется, нет.
***
После синтетической атмосферы зависимости и принуждения, разлитой по аквариуму приемной и в зале финансовых операций, воздух фабричного плаца кажется свежим, а сам плац – невообразимо просторным. Сгрудившиеся возле подъезда клерки торопливо курят. По долетающим до нас с Онже обрывкам фраз слышно, что все разговоры их – о работе.
– Ты на этого придурка не злись, – ободряет меня Онже. – Он обычный клерк – такой же, как эти все. Лучше радуйся, что ты не с ними. Мы хоть временем своим можем распоряжаться, а этих Матрица зомбировала по полной программе, понимаешь? Они уже на людей не похожи, натуральные киборги!
Целыми днями их заржавелые головы забиты банковской документацией и чужими кредитными историями. Каждому Матрица присвоила добавочный номер, выделила рабочий отсек в шкафу-здании, имплантировала в ладошку магнитную карту, с помощью которой можно проникать в закрытые двери и передавать системе мгновенные сообщения о том, где и как проводится рабочее время. В каждого загружена функциональная программа: с десяти до семи подключать свой мозг к компьютерному терминалу. Даже на выходных, заливаясь коктейлями в клубе или перцовкой на берегу какой-нибудь подмосковной речушки, банковские сотрудники то и дело прижимают к уху мобильники: через них колючей жижей выливаются в мозг бесконечные цифры и формулы. Киборги существуют по схемам, работают по режиму, отдыхают по правилам, живут по распорядку, ебутся по расписанию, умирают по календарю.
– Банки это ведь та же Матрица, только щупальце другой величины, понимаешь? Одни ее питают, другие обеспечивают подпитку, а третьи питаются. Кстати, как тебя эта бикса уделала, а? По стенке размазала одной фразой, понимаешь? Столько достоинства, какой тон!
Я отмахиваюсь от подколок влюбленного Онже. В голове зацикленным сэмплом крутится недоброе шипенье козлопитона 4308. А еще, неизвестно откуда, нарастает в груди смутное невнятное беспокойство по поводу ВСЕГО.
11. Загрузка
***
Бронхитно ревя, повизгивая лысыми покрышками на катке не по сезону обледеневшей дороги, волжанка оставила позади диснейлэнд рублевских поселков. В атмосфере салона плещутся волны органной музыки, затапливая наши с Онже сердца ни с чем несравнимым чувством личной причастности к чему-то значительному, грандиозному. Матрица и наша загрузка в нее накрепко склеились в моем сознании с пасхальными арпеджио гения клавира.
Время жжет пятки. Угрожающе тикают минуты на пути к взрывоопасной задержке: опаздываем почти на час. С Морфеусом договорились встретиться в центре города, в одном незапамятном переулке. Промаявшись в ползучем хвосте автомобильной пробки на шоссе, мы барахтаемся в паутине центральных проулков.
– По ходу, сегодняшняя встреча – типа ритуального момента, – посмеивается Онже. – Одно дело досье читать, другое прямо в глаза нам взглянуть, в душу слегка подзабраться. Симка – это предлог, понимаешь? Сегодня Полкан нас либо конкретными инструкциями нагрузит, либо определит общее направление нашей работы.
Свернув с оживленной, забитой пешеходами и сияющей разноцветными гирляндами вывесок и реклам улицы, мы проникаем в едва освещенный тупик. Звуки городской жизни отсекаются от нас завесой глухоты, как если бы в доме закрыли окна и накрепко захлопнули ставни. Куцый неприметный дворик-колодец словно отделен от мегаполиса невидимой гранью, преступить за которую можно только имея на руках специальную карту искателя приключений либо по чистой случайности.
Сумеречная двухэтажка тускло зияет во тьму единственным освещенным подъездом. Окна казенного здания отражают беспросветную темень. На узкой стоянке погрузились в сон несколько автомобилей. На смерзшемся пятачке двора, ссутулившись под тяжестью туч, чернеют одинокие корявые деревца. На противоположной стороне «колодца» белеет во тьме густо повапленная крепость монастырской ограды. Вонзив увенчанный крестом купол в черноту неба, покоится в неоновых отсветах вывесок корпус православного храма. Где-то по ту сторону монастыря, за несколькими переулками, должна раскинуться Лубянская площадь.
Напротив входа в здание, к обочине тротуара припаркован лимузин похоронного цвета. Одновременно с нами из «мерина» выгружаются трое. Морфеус беззаботен и несколько возбужден. Посверкивая черными веждами, он издали протягивает нам руку в приветствии. Второй, улыбчивый румяный блондин в длинном пальто, накинутом поверх шелковой рубашки с расстегнутой верхней пуговицей, смотрит на нас с издевательской снисходительностью. Третий – широколицый крепыш, косолапая медвежья походка, в борцовской стойке нависает над нами. Подведенные жирными пролежнями, его глубоко посаженные зверьи глаза пусты и железны как два дула тэтэшника. Мощный торс под распахнутой кожанкой обвязывает лямка перевязи для пистолетной кобуры.
На фоне хорошо разодетых фигур, блистающих золотыми часами и кольцами, затянутых в дорогую кожу и кашемир, появившихся из шикарного автомобиля, мы с Онже, одетые кое-как и приехавшие на раздолбанной «волге» с тудымскими номерами, выглядим провинциальными овощеводами.
Морфеус принимается расспрашивать Онже о ходе наших мероприятий. Унимая возникшее из ниоткуда ощущение экзаменационного дискомфорта, я слушаю их беседу вполуха и стараюсь исподтишка осмотреться. На переднем пассажирском сидении мерина остался недвижно сидеть светловолосый верзила. Вперив тяжелый взор в наше общество, он не подает признаков жизни. На углу неживой двухэтажки вмерз в заиндевевший к ночи асфальт начерно затонированный джип-амфибия с такой же как у «мерина» серией номеров. Буквально на секунду приоткрылось боковое окошко, и оттуда, разбрасывая по ветру искры, выскользнул смятый окурок. В грудь мне вползает чувство томительной гадости: словно я проглотил за обедом динамитную шашку, а потом по забывчивости закурил.
Морфеус что-то объясняет Онже насчет встречи с Полковником. Тот будет нас ждать в районе Нагатинской улицы. Нам следует подъехать к кинотеатру «Бухарест», а дальше мы получим инструкции по телефону. Отвлекаясь на какие-то малозначащие детали, Морфеус достает из кармана пухлую пачку долларов и принимается шелестеть купюрами. Вертит и раскладывает одна к одной, разглаживает, переворачивает, подравнивает сотенные зеленые бумажки. Пока я пытаюсь сообразить, зачем он мусолит деньги, тот отсчитывает мне в руки двадцать пять франклинов с напутствием поскорее решить наши финансовые затруднения.
– Ну, мы в конце недели наскребем и сразу же тебе звякнем! – находится Онже.
– Да не парьтесь, – отмахивается Морфеус. – Сочтемся. На выходных меня не дергайте, а в понедельник встретимся, и тогда все финансовые вопросы обговорим разом!
Раскисшие в улыбке румяные щеки молодца трескаются от вальяжного снисхождения. Увалень, отвесив основательное рукопожатие, одаривает нас на прощание дружелюбным медвежьим оскалом. Не дожидаясь, пока они докурят и погрузятся в свой лимузин, мы с Онже запрыгиваем в машину и наскоро отъезжаем.
– Ну и как думаешь, зачем эта демонстрация нужна была? – лицо Онже отсырело, голос охрип. – Нахуя нам этих големов показали?
Стараясь отбросить эмоции, я перечисляю несколько вариантов. Первое: нам продемонстрировали, что, включившись в Матрицу, мы играем только по ее правилам, иначе. Второе: нас самих показали людям, которым, в случае чего, нужно будет свернуть набекрень наши дурные головы. Третье: быть может, мы слишком близко к сердцу все принимаем, и вовсе это не быки, а наши будущие коллеги, соратники и сподвижники.
– Гонишь, братиша, – беззлобно ругает Онже. – Какие, на хер, сподвижники? Ты глаза этого кекса видел? Мокрушник голимый, я тебе отвечаю!
Возражать не приходится: с медведем все совершенно понятно. Да и с лосем, что в кабине остался, тоже более или менее. Но третий, каплун недожаренный с румянцем, он-то вообще на «торпеду» не тянет!
– А это тот самый парнишка-юрист, за которого я тебе прикалывал, – с жадностью затягиваясь сигаретой, сообщает мне Онже. – Он мне наколку дал на наш сервис, а потом с морфием свел, понимаешь?
Вползшее в нутро чувство томительной гадости начало вдруг стремительно разрастаться вширь и втолщь как бактериальный полип, отыскавший идеальную среду обитания. Математическими конечностями уперся в череп раскоряченный икс, новая переменная сложносочиненного уравнения нашего знакомства с Матрицей.
– И с номерами у них несрастуха, – поразмыслив о чем-то, говорит сам с собой Онже. – Е-КХ – это фэсэошные номера, понимаешь? У Конторы, насколько я в курсе, В-МС.
Я проваливаюсь в молчание. Бортовой компьютер требует максимума оперативной памяти, чтобы проанализировать внезапно поступивший объем информации. Моисеевым змеем согнулся в моей голове знак вопроса: зачем?
На полпути к назначенной точке нам звонит Морфеус. Сообщает, что место встречи меняется: нам следует возвратиться обратно в центр и подъехать к памятнику Героям Плевны. Почти услышав натужное скрипение мозгов, я откидываюсь на сиденье: нужен тайм-аут. Перекур, остановка, ледяная бутылка пива и кратковременный отдых.
– Что, братиш, тоже погнал кубовать? – видя мою кататонию, справляется Онже.
Кубовать – то самое слово. С чавкающим гидравлическим звуком в голове неспешно прокручивается царапающая череп головоломка. Неповоротливый куб с острыми углами и разноцветной поверхностью. Детали пока вразнобой, но растет ощущение, будто грани уже на подходе к одному цвету. Так бывает, когда напрочь вылетает из головы нужный термин: зациклившись, можно часами, днями, неделями проводить в его безуспешных поисках. Слово, казалось бы, так и вертится на языке, но всякий раз норовит соскочить, едва прихватишь его хвостик зубами. Единственный способ избавиться от болючей занозы – ВСПОМНИТЬ.
***
– Да нет, родной. Ты наверно ошибся. – Онже скептически морщит лоб и по-наркомански нещадно расчесывает небритые щеки. – Меня эта тихость смущает, понимаешь? Ты хоть раз его таким видел?
Именно тогда и видел, ровно полгода назад. Из-за неприметного его поведения, я не нашел в себе наглости разглядывать незнакомца вплотную, хотя факт его появления меня чем-то смутил, если не сказать больше – насторожил.
– Это мог быть просто похожий фраер. Разве что имя совпало, понимаешь?
У Морфеуса достаточно редкое имя, такое сегодня встретишь не часто. Тем более, что лицо его я видел достаточно близко: все недолгие тридцать минут, что тот был на празднике, он сидел бок о бок со мной, по левую руку. Встретившись со Злой Таней почти месяц спустя, я, помнится, одолел ее расспросами насчет неизвестного гостя. «Да откуда я знаю, кто он и чем занимается?» – злилась на меня Злая Таня. Благородный мотоциклист, которым она так удачно козырнула перед подругами на своем дне рождения, с того дня пропал и больше не появлялся на горизонте.
Поделиться книгой: