Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 2

– Какое убожество! Как посмел ты принести меня в этот сарай, презренный раб!

– Как тебе тут? Нравится? Вижу, что да. Только не вздумай мяукать или царапаться в дверь, а то хозяйка выставит на улицу нас обоих.

– Я голоден! Накорми меня, болван!

– Ну-ка тихо! – прошептал Майнстрем. – Я же сказал тебе не подавать голоса, глупыш. Сейчас, погоди… По-моему, где-то тут оставалось немного сливок. Так и есть! Только это, по-моему, не сливки.

Юноша понюхал кувшин и невольно скривился.

– Это определённо не сливки. Уже не сливки. Но, думаю, тебе подойдёт. Угощайся!

Майнстрем поставил на пол небольшую плошку, которую, вероятно, раньше он использовал как подсвечник. Об этом неоднозначно свидетельствовали многочисленные подтёки воска по краям.

– Чтобы я ел из миски на полу?! Ты что не понимаешь, смертный, кто перед тобой?!

– Ну что ты на меня уставился? Не умеешь ещё есть самостоятельно? Ну-ка вот так! – и Майнстрем макнул котёнка мордочкой в прокисшее молоко.

– Да как ты смеешь?! Прекрати немедл…

– Вот так, так! – магистр снова ткнул котёнка в миску.

– Убери свои грязные ру…

– Ну же! Это вкусно! Ты только попробуй! – предпринял очередную попытку Майнстрем.

В конце концов, котёнок распробовал предложенный ужин. Хотя, возможно, он попросту сообразил, что куда безопаснее лакать из блюдца, чем в нём утонуть.

– Вот и молодец, а я пока займусь своими делами, дружок.

Магистр оставил котёнка в покое и оглядел комнатёнку. Мебелировку едва ли можно было назвать шикарной (и даже приличествующей званию магистра). Большую часть пространства занимала кровать, однако такое положение определялось не её размерами, а размером самой комнаты. На кровать по-дружески опиралась небольшая трёхногая тумба. Довершали обстановку хлипкий на вид стул и стол, заваленный книгами, листами пергамента, облезлыми перьями и огарками свечей.

Майнстрем подошёл к столу, переворошил все бумаги, и, видимо, найдя то, что искал, плюхнулся на стул. Стул отозвался противным скрипом.

– Эх, жаль, что я не прихватил последний вариант из университета… – воздохнул Майнстрем, просматривая рукопись. – Но, ничего страшного! Я перечитал его сотню раз и, по-моему, всё запомнил. Как там было?..

Прекрасна ты, как летней ночи дуновенье,

Ты манишь за собой, лишаешь сна.

Ты, словно райской птицы пенье.

Красива, также, как она.

Твой голос – тихой арфы перезвон,

Твоя прельщает милая натура.

Ты слёз моих неслышный стон

............................................

Да. Вот эта самая строчка никак не давалась…       Натура… натура… Что бы такое зарифмовать?… Созвучие… Какое же созвучие?..

Котёнок тем временем расположился у его магистра Щековских и подал голос:

– Дура.

– Эй, малыш, ты так громко урчишь! Хочешь помочь мне? – и, не дожидаясь реакции котёнка, Майнстрем подхватил его на руки. – Ну что же, давай попробуем вместе! Натура – фигура – структура – магистратура – акупунктура…

– Дура – это прекрасное созвучие!

– Тебе тоже не нравится? – спросил магистр, поглаживая пушистый комок. – Согласен. Подходящей рифмы нет…

– Есть. Я повторил её дважды, убогий. Это слово «дура»!

– А что если попробовать заменить всю строку? – задумался Майнстрем.

– Лучше замарай всю эту писанину целиком, презренный бездарь!

– Какой ты громкий, малыш. Будешь так шуметь, и хозяйка выгонит нас! Так-с… А может, если переделать весь катерн? Что если?.. – Майнстрем потянулся к чернильнице так стремительно, что не обладай котёнок изрядно острыми когтями, то он едва бы удержался от падения. Майнстрем же, в чью ногу впились крохотные кинжалы, казалось, ничего даже не заметил. Он писал и зачёркивал, зачёркивал и вновь писал… То замирал, словно прислушиваясь к чему-то, то вновь склонялся над пергаментом… Наконец он выпрямился и с явным удовлетворением перечитал написанное.

– Да! Вот теперь всё так, – магистр резко поднялся, совершенно забыв, про того, кто сидел у него на коленях.

Виртуозно изогнувшись, котёнок приземлился на лапы и недовольно зашипел.

– Убогий! Да как ты посмел? Ты же мог меня покалечить!

– О, прости малыш, твой хозяин немного забылся! – Майнстрем протянул руку, чтобы погладить котёнка, но тот выгнул спину и снова зашипел:

– Ты мне не хозяин, презренный! Не смей даже прикасаться ко мне, болван!

– Да ладно, не шипи так! Кошки всегда приземляются на лапы, – Майнстрем потрепал малыша за ухом. – Ты сейчас останешься тут один и будешь вести себя хорошо. А главное – не смей шуметь, иначе окажешься на улице!

– А ты не смей так со мной обращаться, презренный! Никогда не указывай мне, что делать!

– Вот видишь, ты уже и мурлычешь. Значит, мы с тобой договорились, хорошо? – Майнстрем внимательно посмотрел на котёнка. В глубине его прозрачно-золотых глаз, кажется, прыгали крохотные искорки.

– Погоди пока сядет солнце, ничтожество! Тогда-то ты узришь всё моё величие! Ты будешь трепе…

В эту секунду магистр неожиданно для себя самого чихнул.

– О, прости, малыш! Тут видно, много пыли.

Майнстрем опустил ошарашенного котёнка на пол и с чувством выполненного долга приступил к сборам. Сорочка его действительно была выстирана, а костюм почищен. Однако стирка не избавила сорочку от заштопанных манжет, а чистка не скрыла потёртости костюма.

– Ну что ж, – вздохнул магистр, оглядывая своё отражение в медном кубке. – Не всё сразу. И потом, когда ты поступал в университет, ты же не говорил, что хочешь стать богатым, ты же хотел стать магистром? Вот ты и магистр. А богатство… всё это ерунда! В конце концов, не в костюме дело.

– Как же ты низок, человечишка! Но подожди, осталось несколько мгновений!

– Что, малыш? – Майнстрем обернулся и увидел, как расположившийся на подоконнике котёнок, завороженно смотрит на закат и едва слышно мурлыкает. – Красиво, правда? Но я, к сожалению, не смогу составить тебе компанию, мне уже пора, – магистр сунул за пазуху лист пергамента, ощупал кошель с деньгами в кармане и вышел.

Едва ли не вприпрыжку он проскакал по кривой лестнице и только на пороге дома замедлил шаги. Уверенным движением он распахнул дверь, слегка приподнял шляпу, приветствуя местную публику, и удалился, спиной ощущая многочисленные придирчивые взгляды.

– Однако, соседка, и повезло же тебе с жильцами! – сказала рыжая рябая баба неопределённого возраста, обратившись к Ганне, когда Майнстрем скрылся из виду.

– Таки да, Лизетта. У меня всё сплошь приличные господа квартируют. И какие все внимательные, заботливые! Вот давеча отпирала я кладовку, а ключ таки возьми да и сломайся прямо в замке. Ну, думаю, что теперь делать? А господин Руперт открыл. Прям голыми, можно сказать, руками! Так-то, подружка. Вот ведь, что значит мастер!

– А не тот ли это Руперт, что всякий раз уходит куда-то по вечерам, а утром возвращается с целым ворохом всякого барахла? И что это за работа у него такая? – рыжая баба криво усмехнулась.

– На что это ты таки намекаешь, Лизетта? Ты мне тут не смей всякие глупости болтать! Мои квартиранты все сплошь честные люди! А господин Руперт старьёвщик, вот и таскает вещи. Так то!

– Таскает вещи? По ночам? – усмехнулась в ответ рябая Лизетта.

– А если и по ночам, то твоё таки какое дело? Да и платит он аккуратно и свечи не палит. А то вот господин Щековских, как запрётся у себя с вечера, так и чадит, так и чадит! Ажно дышать у него угарно бывает. Даже лилии мои на окне зачахли, пришлось снести их вниз.

– Да лилии твои и так все чахлые! – и рябая громко расхохоталась.

– Это мои-то лилии чахлые? Да ты на свои облезлые цветы погляди, прежде чем поклёп возводить на мои лилии! Сама ты у меня сейчас зачахнешь!

И в тот момент когда две любезные соседки уже готовы были вцепиться друг другу в волосы, старик, точивший ножи возле соседнего крыльца громко спросил:

– Глянь-ка, Ганна, там не из твоего ли окна дым валит?

Хозяйка посмотрела на окна мансарды и, подхватив свою длинную юбку, опрометью кинулась в дом.

* * *

Вечер. Удивительное время. Редкий поэт или писатель не пытался передать красоту заката. Как бишь там?.. И «итог прожитого дня», и «время, когда солнце встречает луну», и «багровый небесный пожар». А солнце? Чего только не вытворяет светило в закатные часы! Его лучи обязательно что-то «обливают» или «выхватывают из сумрака», норовят куда-то «упасть» или что-то «очертить золотым контуром». А уж если пииту вздумалось описывать закат в ненастную погоду, то вовсе пиши пропало! Свет заходящего солнца так и норовит что-то «разорвать», «рассечь» или куда-то «прорываться»! Словом, ведёт себя совершенно неподобающе. А ведь речь идёт об элементарных законах физики (в частности раздела, который принято называть оптикой).

По счастью нынешним вечером на небе не было ни облачка.

То, что произошло, когда последний луч солнца сверкнул в небе, упал в окно и, отразился в золотисто-жёлтых глазах кота, едва ли можно объяснить игрой света или какими-то оптическими трюками. Каждая шерстинка животного засияла и стала словно растворяться, обволакивая крохотное тельце плотной серо-голубой дымкой. Облако постепенно разрасталось, заполняя комнату холодом, наконец, туман начал оседать, рваться клочьями, пока не исчез совершенно, оставив после себя только удушливый смрад.

В эту минуту в комнату ворвалась запыхавшаяся Ганна с ведром воды и холстиной наперевес. Она уже была готова заливать разгорающийся пожар, попутно прикидывая, во что обойдётся её квартиранту такая рассеянность, но тут…

На подоконнике спиной к двери в довольно непривычной для человека позе сидел невысокий очень стройный мужчина средних лет, одетый во всё чёрное.

Хозяйка явно не была готова к такой встрече, поэтому на мгновение застыла в дверях, однако звук громыхнувшего об пол ведра, выскользнувшего из рук, заставил её прийти в себя.

– Ты ещё кто такой? Что ты тут делаешь? – накинулась она на незнакомца. – А ну признавайся, стащить что-нибудь хотел?

Мужчина медленно повернулся, изогнув шею, точно сова, и посмотрел на Ганну. От этого взгляда в животе женщины похолодело, а слова застряли в горле.

– Поклоняйся мне, смертная. Перед тобой Крцыфкр!

Ганна шумно сглотнула, но решительно перешла в атаку:

– А ну признавайся, что ты хотел стащить? Живо выворачивай карманы! Не то сейчас позову стражу и тебя…

– Скажи мне, где Склнужгл, презренная. Тогда, быть может, я сохраню твою ничтожную жизнь!

– Какой ещё Джунгал? – опешила Ганна, но сейчас же вспомнила, кто тут главный, и снова перешла к атаке: – Да кто ты такой, в самом деле?! Мало мне одного сумасшедшего магистра, так он ещё и дружка своего притащил! Такого же психа! А ну пошёл отсюда!

Одним бесшумным молниеносным прыжком человек оказался прямо перед Ганной. Лицом к лицу. Несчастная женщина даже заметила, как в его золотисто-жёлтых глазах поблёскивали странные фиолетовые искры. Незнакомец смотрел недобро. А потом он странно растопырил пальцы, и провёл узким выгнутым острым ногтем по её губам и… Рот Ганны точно склеился. Вернее сказать, его просто не стало! Он исчез! Бедная женщина ощупывала то место, где ещё недавно были губы, и с ужасом обнаруживала совершенно гладкую поверхность без каких-либо признаков отверстия.

– От тебя слишком много шума, смертная. Ты утомила меня, – странный человек отвернулся и тут же оказался у окна. – А тут занятно… Я не наблюдал хода времени прежде. Это увлекает. Однако, где Склнужгл? Отвечай мне!

Ганна всё ещё надеялась найти свой рот и только мычала в отчаянии. Слёзы катились по её некрасивому лицу.

– Ну же? – человек в чёрном внезапно опять оказался прямо перед Ганной и, видимо, только сейчас понял собственную оплошность. Он ухмыльнулся и щёлкнул пальцами.

Ганна раскрыла рот (он чудесным образом оказался на своём месте, как если бы никуда и не пропадал), но не смогла выдавить из себя ни слова, только плач и всхлипывания.

– Если ты сейчас же не прекратишь исторгать из себя эти мерзкие звуки и жидкости, я сотру с твоего лица все места их происхождения! Поняла? – зрачки незнакомца сузились до крохотной чёрной точки, а фиолетовые искорки бешено заплясали.

Ганна примолкла и только наблюдала за незнакомцем, не смея отвести взгляд.

– Отвечай, где магический огонь и где Склнужгл?

– Я не знаю, господин… – собственный голос показался несчастно женщине глухим и далёким.

– Куда отправился смертный?

– Какой смертный, господин? Я не понимаю… – прошептала Ганна.

Человек прищурил глаза, а его бледное лицо перекосилось, словно сведённое судорогой.

– Ты глупа, презренная. Я спрашиваю о человеке, что обитает тут. Куда он ушёл?

– Господин Майнстрем Щековских? Он собирался ужинать в «Голодном селезне», господин.

– Ужинать? В птице? Да как ты смеешь шутить надо мной?!

– О нет-нет, господин! Как можно шутить! Господин магистр собирался ужинать в харчевне, харчевня называется «Голодный селезень». Это недалеко от университетской площади, господин. Если вам будет угодно, господин, то я могла бы…

Единственный взгляд прозрачно-жёлтых глаз тут заставил Ганну замолчать.

– Поди прочь, смертная. Я не нуждаюсь в тебе более.

Человек в чёрном щёлкнул пальцами, и Ганна сама того не осознавая, как-то неловко протиснулась в узкий проём и спустилась вниз. Только сейчас, сидя на широкой лавке возле стола, она начала приходить в себя. Через минуту в дом ворвались соседка.

– Что там? Ганна, что? – трясла её за плечо рыжая Лизетта.

– А? Что?