Лесные сказки

– Говорила мне мама, не выходи из дому без завтрака,– бормотал Он себе под нос, пытаясь вспомнить единственный урок плавания, которого не избежал в раннем детстве.– Так. Чему там учили?– « Представь, что ты поплавок. Набери в лёгкие побольше воздуха и задержи дыхание…» Ах!– Он глотнул воздуха до рези в животе и, надув щёки, затаился, ожидая результата. Рассерженная вторжением вода потянула было его тело вниз, в своё ненасытное чрево, но клочок неба, запертый вдохом, слишком сильно желал находится там, где привык, и устремился всей своей прозрачной душой ввысь, увлекая за собой шмеля.

Да – да, это был именно он, Шмель! Неизменно пушистый, яркий, в блестящем сияющем цилиндре, бархатном плюшевом жилете и лакированных штиблетах.

Вечер зажёг дежурный ночник луны и вышел, предварительно проверив, закрыты ли форточки. Стало душно. Вода в озере металась во сне, тянула одеяло на себя и всё, что попало на её поверхность за недолгий день, скатывалось прочь и навсегда терялось в глубине.

Шмель старался оставить сухой как можно большую поверхность своего тела. Он понимал, что, стоит ему полностью намокнуть, и намерений глотка воздуха окажется недостаточно, чтобы помешать ему опуститься на дно. Вода перестала ему досаждать и теперь лишь баюкала, со свойственным ей коварством. Лёгкая дремота и та была связана с риском сделать маленький шаг через порог, который ведёт в вечность. А как она выглядит, эта вечность, Шмелю явно не нравилось. Ранним вечером, при свете сгорающей от стыда зари, он успел разглядеть на дне водоёма блестящие монеты бронзовиков, тела кузнечиков, размокших до состояния гусениц и одного шмеля, похожего на комок траурно– чёрной ваты. И пока не хотелось туда, где форма уже не имеет значения, он держался изо всех сил, пытаясь не заснуть.

Развлекал себя рассуждениями о том, что весна в этом году брала отгул и зима выходила вне очереди на работу. «Наметала сугробов , а мне тут разгребай»,– ворчала после весна, шкворчала снегом , топила его на медленном огне апрельского солнца и громко чихала. Да и лето тоже не торопилось на службу. Осень заменяла его недели три, не меньше. А за время, что осталось, оказалось невозможным просушить и согреть всё, что нуждалось в том. Ибо лишь осени впору, что не пригодно другому времени года. Чуть зазевалось лето, а она уже тут. И с Аспосова дня её вовсе не утаить под сенью притворства солнечного зноя. Распахнуты двери её домов, да только пусто там. Вышло так, что пришла осень на всё готовенькое,– лишь только снять постиранное, и будут стоять порожними дубовые шкафы с полочками из ясеня. Станут стучать незанятыми вешалками сучьев друг об друга.

Демисезонные наряды сосен не в счёт. Они привычны настолько, что кажутся несуществующими. Их замечают лишь тогда, когда на месте зеленовато-золотистого облака обнаруживается огрызенный пилой пенёк, что выглядит обломком зуба в белоснежной предновогодней улыбке леса.

– Ж-живодёры. Нелепо…– вздрогнул, засыпая Шмель, поддаваясь, наконец, воде и Вечности, утекающими в одном направлении…

Уже через сутки, он был похож скорее на засохший хвостик томата, чем на весёлого красивого жука. На его спине во всю суетились мошки , зловеще и недвусмысленно размечая, кому что достанется.

На его счастье, в тот день мне пришло на ум освежить в памяти события прошедшей весны. Тогда посчастливилось принять участие в судьбе одного шмеля, чуть не погибшего в схожих обстоятельствах. Неспешно прогуливаясь по берегу озера, я пристрастно вглядывался в его поверхность и довольно скоро, к ужасу своему, заметил некий сгусток, отдалённо напоминающий земляную пчелу. Несмотря на облепивших её мошек, я всё же, уловил дыхание жизни в несчастном создании и, не веря в происходящее окликнул его:

– Эге-гей! Это опять ты?!

– Ага…– с поверхности воды донёсся едва различимый ответ.

– И давно ты тут?

– Со вчера. Кажется.

– Ну, повиси ещё немного. Сбегаю за сачком. Продержишься?

– Да, давай. Скорее только. Я совсем замёрз.

Метнувшись за сачком, я вернулся и одним движением выловил бедолагу из воды. Высадив его на широкую с крупными порами ржавчины планку забора, внимательно осмотрел со всех сторон и стряхнул со спины самую настойчивую из мошек.

– С-спасибо. Х-холодно. На ж-железке.

– Момент…– я пересадил шмеля на перчатку и развернулся так, чтобы солнце могло без помех наблюдать за происходящим, а не выглядывало из-за моего плеча .

– О..! Тепло! С-спасибо-о-о!

– Да, не за что. Я на тебя удивляюсь, честное слово! Ведь говорили же уже! Куда ты полез, зачем?

– Я ненарочно. Оно само как-то вышло.

– «Само»,– передразнил я и предложил,– Давай, посажу тебя на сосну.

Шмель вяло, но решительно помотал головой:

– Не, колко, не хочу.

– Во…

– Да и упаду я. Сил нет. Живот подвело. Сутки не ел. Почти что…

– Ладно, пойдём, думаю, мы что-нибудь сообразим…

Впрочем, времени на размышления у меня было немного. Достаточно было взглянуть на шмеля, чтобы это понять. И я побежал. Бережно, но крепко сжимая в руках перчатку, в переплетение нитей которой, как в поводья, вцепился жук. Я очень спешил. Его крылья развевались бы, как плащ, но ещё не просохли, и от того казались пластмассовыми. Неживыми, как и сам шмель. Весь. Целиком.

– Ж-ж-жутко,– шептал мне в лицо и тихо плакал он.

– Потерпи еще немного,– нежно уговаривал его я, глядя прямо в залитые слезами глаза.– Всё будет хорошо.

Остановив свой бег подле огуречной травы, оглядел её, в надежде отыскать не отживший ещё своё цветок. Увы. Обветренные до обезвоживания листья, пух стеблей, снизошедший до колкости… Как жаль! Перевожу дыхание и,– о, счастье!– нахожу вазочку ярко-жёлтого колокольчика, наполненного доверху сочной свежей пыльцой, словно лимонной помадкой или кусочками кукурузы.

– Вот. Забирайся сюда. Подкрепись и передохни. А я пойду.– говорю я и пытаюсь пересадить шмеля на цветок, но тот сопротивляется:

– Не-ет! Стой!

– Что такое?!

– Сил нет держаться. Обожди немного.

И вот, я стою и жду, наклонившись над увядшей плетью ботвы огурца, подле чудом уцелевшего цветка, в смиренном ожидании того, что шмель, торопясь и чавкая, утолит истомивший его голод. В правой руке кусок побольше, как початок. В левой – сладкая крошка. А ногами придерживает меня за перчатку, чтобы не ушёл. У него и вправду мало шансов удержаться на цветке самостоятельно. Слишком ослаб.

Жизнь опутывает событиями своих хитросплетений того, кто хочет оставаться в её пределах. Шмель явно этого хотел. Он преображался буквально на глазах. Встряхнул накидку крыл, оправил жилетку, сдул пылинку с цилиндра. И вот уже, вежливо переступая, подтянул на островок цветка последнюю ногу, что опиралась на ткань перчатки:

– Спасибо тебе!

– Не за что! Я пойду? Ты как, справишься?

– Теперь справлюсь, ещё раз благодарю!

– Ну, я рад! Рад был увидеть тебя снова.

– Гм…

– Не, ну я не в том смысле!

– Да, понял я. Иди уже!

– Иду.

– Ой, нет, постой. Там, в озере. Ты там того… прибери… ладно?

– Угу. – отвечаю я , и вновь иду за сачком.

Доставая из воды сухопарых некогда кузнечиков, бронзовиков , зажмуривших от ужаса глаза и того, о ком попросил меня Шмель, я ощущал не только вполне обоснованную горечь, но и беспричинный стыд. То совесть напоминала о себе. Её угрызения и посещения некстати – наш маленький перманентный ад. Впрочем, во всём есть свой смысл. Нужно только стараться отыскать его… вовремя. Но вот если вовсе не ощущаешь уколов совести, значит потерял её где-то в пути. По дороге за сачком.

Наивность

Небо нахмурило брови туч, чихнуло прилично сверкнув очами и мы,– кто куда. В подъезд, в тень норки, под небритый участок травы… А тюльпанам…куда им?! Стоят, гордые и невозмутимые. Даром, что цветочки…

Один, шевельнув широкими зелёными плечами навстречу ветру, скрипнул желваками лепестков и замер. Убедившись в намерениях бесцеремонного в своих порывах ветра, прищурился и затих упруго. А другой… рядом, подле, не по примеру, а супротив… Встряхнул ладошками, раскинул их навстречу отрицанию погоды. Мгновение, и вот уже поник. Лишь пара жеваных лепестков удержалось в разумных пределах…

Кто и когда оценит подобное, миру открытость?! Пчела или шмель, другая какая букашка,– и те уж не вымажут щёки в душистой и пряной пыльце…

Наивность, всё-таки, претит всему, что подле…

Музыка весны

Дятел задумчиво наклоняет ещё не оттаявшую ветку, немного придерживает, а после отпускает. И, наклонив голову, слушает её продрогший за зиму вой, рассеянно глядит в никуда, рассматривая своё пролетевшее "вчера" и неуловимое "завтра". С каждым днём весны ветка становится всё уступчивее и звук из безнадёжно грубого превращается в оглушительно звонкий. Зайцы, едва переодевшись, вступают в соперничество с неряшливой птицей, чьи крылья постоянно обрызганы рассветом, сопровождая медленное разоблачение родных полян барабанной дробью,– лапами по пню…

Вы думаете что это всё беззастенчивые наветы и лишь один ветер хозяин пауз природы?

Зайдите в лес так рано, как сможете, и поймёте, что музыка весны не в капели рыдающих крыш. Разжалобить полдень давно научился февраль, и в том нет ему равных, поверьте!

Но весна довольно холодна и жестока. И, более того,– она скупа! Она скупа на ласку и тепло. Каждый солнечный луч она по-старушечьи собирает в горсти и прячет. Чтобы потом, всего в один только день, явить свету на что способна сила нерастраченной понапрасну Любви. Весна оставит после себя преображённый мир и уйдёт. Так же тихо и незаметно, как пришла… в середине февраля.

Идет снег

Идет снег… Зима опоздала со своим подарком. Он никому не нужен в марте…

Но весна так приветлива… ко всему!

Неживые еще лучи солнца, брезгливо обходя лишаи снега,презрительно бросают плевки тепла, надменно щурятся и уходят…без предупреждения.

Жизнь, напрягшаяся уже для последнего незрячего шага, вынуждена в очередной раз удерживать себя. Весна чувствует себя вольной управляться жизнью. И, стремясь отдалить кончину себя,она оттягивает начало других.

Идет снег… Идет женщина с письмом в руке. Шаги ее сухи,взгляд неярок. Упругость своего лета она подарила сыну. Тот бежит к почтовому ящику, подтверждая каждым шажком всю серьезность своего намерения. Втаптывает первые шаги в свой первый весенний снег… Чтобы Он. Его. Запомнил. Мир так велик, а цель – восхитительна и проста. Пока…

Мама подхватила мальчика на руки, и – конверт, словно сам собой вылетает из засвеченных объятий ладони взрослого и льнёт к рыхлому, еще не высохшему отпечатку едва начатой судьбы.

Малыш, не познавший еще ни в чем меры, грубо отталкивает заслонку ящика и письмо от себя… И замирает!.. Цель достигнута, а ничто не изменилось вокруг… Усталая мать и разочарованный сын идут дальше…

Идет снег… Зеленому листку, пересилившему укус почки, вместо обещанного заигрывания тепла, брошен поцелуй снега. А дерево… Что оно может?!

Дав силы листку выйти за пределы своих ветвей, оно не в состоянии удержать его… Терпеливый ствол понуро приникал к морозной груди и всю зиму ждал первого липкого вздоха. Вздрагивал,предвкушая ветреную суету зеленых ресниц и заранее переживал сухость осенней разлуки… Надо прожить все это.

Идет снег…Он опоздал. Или появился раньше времени. Но ведь:лучше родиться раньше времени, чем не появиться вообще…

Зимняя спячка

Каждый раз, проезжая зимой от одного русского города до другого, охватывает некое грустное, почти философское настроение.

Молния зимней дороги, тесно и некрасиво стянутая неровными кучами снега, никогда не даёт путнику достаточно времени, чтобы оглядеть посёлки, деревни и нереально просторные чистые поля…

А ведь такая невероятная красота вокруг!

Сугробы примостились на вершинах деревьев… Кристаллами снега украшен каждый сучок. И даже пеньки выглядят детьми в растянутых вязанных шапках. Крупные, как куры, дятлы в красных манишках, шалят, слетая с дороги прямо в тяжёлые ветки сосен…

Тут же рядом – белка. Вычесав из шубки сор и обмороженные семена, неторопливо и аккуратно, волосок за волоском, очищает их, подносит по-одному близко к глазам и, потянув ноздрями глубоко заснувший запах еды, согласно кивает. Потом, растягивая удовольствие, откусывает от каждого крошечного семечка дважды…

А когда кусать становится уже нечего, белка, расставив пальчики маленькой цепкой руки, обиженно царапает белый воздух… Одной лапой… Потом другой… И зевает: «Ма-ало!»

Но нам не ощутить радостей этой лесной жизни, покуда мы едем мимо. И нам кажется, что лес стоит у края дороги. А на самом-то деле, это мы едем по его границе!

Как удивительно устроен быт русского человека. Весну, лето и осень он суетится, пытается набить дупла своих подвалов картошкой, морковью, огурцами и яблоками. Словно большая безволосая белка, он оценивает и сортирует ягоды и грибы… Устраивает свой быт и отдых так, чтобы ему было удобнее, приятнее… Но стоит первому снегу обозначить границы своих владений, как русский человек впадает в некое подобие зимней спячки.

Он не возводит ледяных скульптур у себя во дворе, не строит пещер из пиленного снега… По вечерам он утомительно долго пьёт чай с вареньем, и крайне неохотно выбегает по нужде, ступая след в след самому себе позавчерашнему.

О чём он только думает, этот русский человек!? Он, вероятно,воображает, что зимние месяцы не идут в зачёт прожитых лет…

Как бы не так…

Утро

Кот глянул на меня нежно, тяжело запрыгнул на стол рядом с чашкой, в которой была наша последняя заварка, тихо фыркнул и стал хлебать. Быстро, жадно… Изредка поднимал левую кисть и серой ладошкой отгонял от края штурвал лимона. Не заметив неодобрения, он завершил начатое. Сыто вздохнув, благочестиво окропил пространство, досадливо махнув мокрой дланью. И тут же свалился на пол, где немедля состриг солнечный локон, выпавший из пряди утра.

– Оп-па! Поймал!..

А тем временем за окном… За полотном стекла, заправленного в раму, всю сплошь заляпанную маленькими следами лап гурмана, насмотревшись на непотребства и беззакония домашнего тирана и властелина, ворон выкрал с акватории рукотворного пруда пластиковую фигурку утки.

Довольно скоро он ощутил, что не мягкое трепещущее тело несёт за тридевять земель в тридесятый дистрикт. Перемороженные лапы прототипа сказочной избушки престарелой лесной феи, подвели его. В который раз за эту весну.

– Что это?! Очередная пластиковая фигня! Не такая, которую обыкновенно вышвыривают из окон пассажирских вагонов, побогаче, но – толку от неё, одна бестолочь…

И ворон обратился коршуном. И швырнул он творение рук человеческих на рельсы, прямо под блины колёс товарного состава… Расстроился, видно… болезный…

Да! Кота-то, после чаю с лимоном,– гм… стошнило… Конфуз, однако…

Мужчина и кот

– Слушай, а можно сейчас быть, как раньше, философом?

– В смысле?

– Ну, сидеть в бочке и рассуждать о непонятном…

– Да, чтобы рассуждать, необязательно быть философом…

– И не нужно сидеть в бочке?

– Ага! Точно!

– А ты замечал, что всё смешное, в чём нет грусти, – или пошло, или банально, или грубо?..

На крыльце дома у дороги расположились мужчина и кот. Молча наблюдают за тем, как жизнь проезжает мимо…

И так спокойны! Им невдомёк, что небо над их головой все больше похоже на головокружительный от синевы небесный свод горного Колорадо. И неоткуда бы ему тут взяться. Да тут он. Стоит лишь поднять голову.

Равнина уравняла всех в праве на взгляд вверх. Тому, кто повыше, чуть ближе к небу. Кто пониже – ближе к земле… Казалось бы!…