Так беспредельно-беспечально.
И по тебе тоскует комната,
И я, обнявший спинку стула,
Танцует ветер с сеткой тюля;
В твоих рисунках мало опыта,
А в платье – всё тепло июля.
Тебя всё нет. Густеют сумерки.
Я вдруг представил на мгновенье,
Как ты срываешься в ущелье;
Но я тогда, наверно, умер бы,
Не дожидаясь завершенья.
Пикассо и Франсуаза
Всю розовость заката,
Весь кремовый ванили
В тебя одну когда-то
Вложили без усилий.
И ты вошла без стука
В мои седые мысли,
И ко всему стал глух я,
Твои рисуя кисти.
Ты вся – кусочек рая,
Ладони пахнут мятой,
А радужка по краю
Сиреневым объята.
Ты вся – осколок ада,
И не должна меняться.
К тебе – все серенады,
Мятеж и зависть граций.
Ты будто вся из мёда —
Смирением согрета.
Ты любишь непогоду —
И мы бежим от лета.
В часовне
Не видеть – не слышать,
Не думать – не помнить,
Не плакать, не выдать
Ни звуком, ни стоном,
Забыть эти руки,
Забыть этот голос,
Глаза и улыбку —
Забыть его образ
Клялась на коленях,
Шептала молитвы,
И слышали плиты,
Как падали слёзы.
Но вне измерений,
В безвременье дальнем,
В туманностях звёздных,
В незримых мирах
Сокрытая болью,
Святая вовеки,
Живёт её память
О тёмных глазах.
Грозовой перевал
Чёрной стаей находят тучи,
Чёрной злобой грохочет море.
Затопила и мучит, мучит
Бездна вязкой чернильной боли.
Он дождался – ушли из церкви,
Он вошёл и из гроба поднял
Её тело,
И обнял крепко.
Он любил её, видит небо.
Ночь споткнулась на полукруге,
Шаг, другой – и погасли свечи,
И, целуя остывшие руки,
Он молился о скорой встрече.
Выла буря, ломала деревья,
И хлестал обезумевший ливень.
Он услышан был – пали стены…
Есть раны
Есть раны в душах и сердцах,
Что – сколько ты ни проживи —
Не заживают до конца,
И кровоточат изнутри.
Шрам с виду ровный и сухой,
И затянулся как должно,
Но едкая под шрамом боль,