Прошлому закон не писан

– Вы все, совковые, такие, у вас вместо мозгов речь 22 съезда КПСС: вечная сказка сказок. Я закончу Институт и отец меня заберёт к себе, буду в посольстве.

– Такие как ты не могут быть в посольстве. Ты первый в войну полицаем бы стал! А за тебя наши дедушки умирали. Ты ничтожный человечек.

– А мой не умирал. Мой прекрасно на брони жил, при Институте, всякие зернышки и семена редкие спасал. Запасы ценные Союза.

– Ты ничегошеньки не знаешь, какой ценой они этот запас спасли. Да и тратить время, рассказывать – себя не уважать.

– Тоска с тобой, я думал – оторвемся! Ты такая бойкая. Секси. Акелла промахнулся, – он встал с куртки и отряхнул её. – В следующей жизни встретимся.

Роман схватил мотоцикл и, сплюнув, попёр его к дороге. Будто я была терновником, обогнул меня за метр, боясь, что вцеплюсь намертво колючками. По щекам бежали жгучие слезы. Я подобрала с плюшевой кочки, покрытой мхом, чужие письма. И побрела к стадиону. Наблюдая за легкоатлетами со зрительской скамьи, бегающими по кругу, я лихорадочно думала. Если дочитаю письмо, смогу ли себя уважать? Раскрыла снова клетчатый лист, и вгляделась в старый потрепанный бланк, выпавший мне в ладонь. Клочок желтоватый больше напоминал древнюю накладную на пергаментной бумаге. Мелко пропечатанные буквы на иностранном языке и строчки. А на оборотной стороне корявым почерком, жирным чёрным, словно угольным карандашом, выведены буквы. Удивительно, что их можно разобрать.

Глаза непроизвольно побежали по тексту.

«Липа. Не увидимся ужо. Эту записку отдал женщине с кухни. Не кори её почём свет, а ей детей сберечь надо, мужа ейного скинули в шахту. У неё дети. Ходила она туда. Водопад крови замершей говорит, и децские шапочки по шурфу. Завтра и меня на Красина. Липа, если смогу, хоть одного фрица да утащу в ад. Береги детей, матушку. Прощевайте. Крепко обними всех. Навеки твой Остап».

Немая пустота и глухая боль застряли осколком в сердце. От снаряда страха, что взорвался внутри и сдетонировал, обдав холодом. И ошметками прошлого. Мне казалось в тот момент, что не узнать историю до конца я не могу. Своеобразная дань памяти.

«Мама никогда не говорила, что случилась с отцом. Да и я даже фотографии его не видела. Пишу и плачу. Вырастил меня немец, чужой человек. Мама вернулась, поселили её в коммуналка, комната в большом доме. Никого родных не осталось. На фабрике работала. Но не оправилась, дома хуже ей стало. Säufer становилась. И на письма не отвечала. Сошлась там с одноногим инвалидом, у того был дом. Пили водка вместе. Вместе и сгорели. Уцелевшие вещи отдали администрация. В железной коробке среди документы нашла эта записка. Важная записка. Не отдала она значит. Или не нашла. Я хочу исправить. Это мой долг. Муж мой человек со связями. Запросы делали. Много запросов. Архивы. Узнали, что Липа в Змиевской балке с дочка. Сочувствую страшно. Читала. Сколько людей невинных там все находят и находят в земле там. Но был сын у той Липы. Он парнишка сбежал на фронт. Из архив нашли его. Жив был. Последний адрес этот. Знаем, что дали ему квартиру ваше государство недавно. Так и нашли. Так и породнились. Жду ответа. Не знаю есть ли у Михаила Колософ, того парнишка, дети, внуки, очень надеюсь, что письмо получит те руки. Буду ждать гости. Родные мои люди. Простите за маму».

Я неслась на ту улицу и в тот дом, не разбирая дороги. Мне все равно, что скажут, подумают, увидев надорванный конверт. Дверь открыла девушка в чёрном. Бесцветное лицо, впалые щеки:

– Вы на поминки?

– Нет. А Михаил Колосов здесь живёт? – запыхавшись, выпалила вопрос.

– Жил. Умер. Позавчера. Инфаркт, – девушка закрыла лицо руками. И беззвучно заплакала.

– Это вам, – протянула, нерешительно, письмо.

Незнакомка быстро открыла конверт, развернула листок и сначала бегло пробежала глазами послание из далёкой Германии. Затем вдумчиво, вытирая и размазывая слезы по лицу ладонью, прочла ещё раз письмо из далекого прошлого. И исписанный огрызок бланка из немецкой столовой.

– Прошлому закон не писан, оно тебя найдёт, кого-то – осудит, кого-то– вернёт. Это у Бога все несудимы. А у прошлого нет. Спасибо, что вернула деда домой. А так бы, может, и не вскрыли бы письмо. Нам сейчас не до этого. Девушка крепко обняла меня.

Мне казалось тогда, что я тоже породнилась с этой семьёй. Позже я прочла все, что нашла в библиотеке о Шахтинской трагедии. Запомнила книгу Валентина Ющенко "Вечный огонь" о жертвах, навеки оставшихся в адском колодце – заброшенном шурфе. И узнала о беспримерном подвиге перед казнью на Шахте Красина: девушка, красноармеец и партизан смогли в яму смерти утащить по фашисту. Хочется верить, что один из них— герой письма.