Последний человек

Прошёл месяц. На карте осталось только двадцать три точки, а нас – всего трое.

Ширил не смогла пережить уход Рудольфа. Всего через неделю её разум пошатнулся. Без всяких голосов она выбежала на улицу в чём мать родила и через несколько шагов упала замертво.

А мы поставили ещё одну палочку в графе «убыло»…

Побродив по капсуле, я наконец решил заварить себе искусственного кофе, а потом сел к экрану в поисках занятия, которое ещё не вызывало отвращение.

– Набери Пхеньян. – подумав, попросил я программу.

– Конечно. Желаете включить громкую связь?

– Включай.

Джунсо долго не отвечал, позволив мне сделать несколько глотков.

– Андрей? Ты сегодня как-то рано. – он появился сонным, потёр глаза, но даже теперь казалось, что держал их закрытыми.

Обычно мы созванивались, когда в Москве уже был поздний вечер. Как раз тогда Джунсо только просыпался, а я собирался ложиться спать. Сегодня же я превратился в бунтаря и нарушил все правила.

– Да-да, прости. Просто хотелось увидеть твоё заспанное лицо.

– Только заснул ведь. Ну да ладно. Как ты? Депрессия отступила, как я посмотрю?

– Нет, но у нас временное перемирие.

– Интересно, как вы договаривались?

– Знаешь это чувство, когда просыпаешься и понимаешь, что всё не так уж и плохо? Так вот сегодня я выглянул в иллюминатор и увидел, как солнце играет в окнах дома Пашкова. По-моему Москва это самый красивый город галактики.

– Ну конечно, Москва, да. Про Пхеньян забыл?

– Вот именно так мы и договаривались.

– Когда ты вспомнил, что есть Пхеньян? Я рад, что ты наконец это понял.

– Ну всё, заладил. Ты же знаешь, что мне деревни не нравятся? На всякий случай напоминаю.

– То есть ты любишь, чтобы город был по размерам как небольшая арабская страна?

– Всё лучше, чем кучка небоскрёбов среди гор.

– Зато воздух чистый… когда-то был.

– Да уж, чего точно не хватает, так это воздуха.

– И неба голубого.

– И неба голубого… – задумчиво повторил я. – Уже днём видны звёзды.

– Ну, пока есть солнце, день с ночью ты точно не перепутаешь. – сказал Джунсо и грустно засмеялся.

– Я рад, что ты в норме.

– Так и будешь это повторять каждый раз?

– А ты против?

– Честно говоря кажется, что тебе наоборот хочется, чтобы это поскорее закончилось.

– Может ты и прав. Я сам до конца не понимаю, чего хочу.

– Бросай лучше эти глупости. Что будет, то будет, а мы пока всё равно живём.

– Знаешь, это забавно. Мне тут вспомнился один случай из детства. Как-то оторвало мне ногу и попал я в травматологию. Даже не спрашивай, как так получилось, это слишком стыдно рассказывать. В общем ногу приделали новую и положили в четырёхместную палату. Туда в тот же день попали ещё трое пацанов и уже через неделю только о том и были разговоры, кого первым выпишут.

– Ну и как ты думаешь? Кто из нас первый будет?

– Не знаю, как теперь, но тогда я ушёл предпоследним, а парень, который остался, расплакался. Понимаешь, он остался последним и ему уже не с кем было поговорить по душам.

– И к чему ты мне всё это рассказал?

– Я не хочу быть последним.

– Не волнуйся, не будешь. А я плакать не стану.

Мы тепло попрощались и выключили камеры. Я потянулся, допил остывший кофе. Не зная, чем заняться, долго осматривал капсулу. Маленькую, эргономичную, но за годы моего присутствия превратившуюся в склад старых вещей.

Я насобирал сотни две настоящих книг, не меньше дисков и кассет, какие-то смартфоны, планшеты и тысячи сувениров. В коллекции были матрёшки с правителями двадцать второго века, плюшевый медведь, подстаканники с вождями и царями, несколько бронзовых и гипсовых бюстов. Когда место стало заканчиваться, и встал вопрос, чем можно пожертвовать, я решил ничего не выкидывать, но и нового не приносить. Единственным исключением стала пластинка Магомаева, которую я до сих пор не послушал. Может теперь время пришло?

Я встал и подошёл к проигрывателю, скинул газеты с пластинки и рукой провёл по выцветшей фотографии певца на обложке. Тот антиквар, в чьей лавке я нашёл этот раритет, пришёл бы в ужас, узнай он, что собирался я сделать. Вот только теперь уже никому это не надо.

Я вытащил пластинку из обложки, установил на диске проигрывателя и с волнительным предчувствием перевёл тонарм на крайнюю дорожку.

Заиграла светлая, быстрая музыка и чистый, как горный хрусталь, голос подтвердил мои слова. Москва – лучший город земли. Жаль, что Джунсо не слышал этой песни, иначе не стал бы спорить. Вот только танцующих девчат на голубых площадях увидеть ему уже не суждено.

Следом шла песнь надежды. Столько я в ней слышал веры в светлое будущее, что настанет с рассветом, что слёзы проступали на глазах.

«Ночь пройдёт, настанет утро ясное,

Знаю счастье нас с тобой ждёт…»

И так хотелось, чтобы правым оказался Муслим Магометович, но веры во мне не осталось ни на грош.

Я уже хотел выключить проигрыватель, уж слишком сильно он бередил раны, но третья песня заиграла раньше, и рука не поднялась её оборвать.

Всеобъемлющий голос особой нежностью заполнил комнату, раскачивая на волнах прибоя, и дальние дали предстали перед моими глазами синей вечностью. Вдруг буря взбеленила воды, вспенила волны и обрушила непостижимую мощь на скалы, и вновь, ненадолго, подарило им море покой.

Я слушал, задержав дыхание, и видел далёкое прошлое, когда с родителями я отдыхал на берегу Чёрного моря. Купаться тогда уже было нельзя, но мы гуляли по набережной и слушали, как шелестит вода по песку. Мне, маленькому мальчишке с взъерошенными волосами, нравилось кормить чаек. Наглых, отъевшихся и возмутительно крикливых. Они целыми стаями зависали над пирсом и на лету хватали куски хлеба. А я заливисто смеялся и кидал ещё.

Уже тогда, при виде рыб, я изо всех сил пытался уговорить маму хотя бы войти в воду. Я не понимал, как это может быть, что море грязное, если там живут такие красивые, перламутровые существа с длинными змеевидными хвостами и плавниками, похожими на гусиные лапки. Только спустя годы, в больнице, я увидел что происходит, когда морская вода касается кожи. Химический ожог появляется всего через пару минут, а дальше – кожу разъедает до самого мяса.

Море, море…

***

Джунсо сдался через десять дней, когда на карте осталось всего восемнадцать точек. Он ушёл тихо, не попрощавшись. Может не хотел, чтобы мы с Майклом пытались его отговорить, а может стыдно было признать, что вся его бравада осталась лишь на словах. В любом случае мы поставили очередную палочку и заставили себя ждать своего конца.

В тот день мне стало тесно в капсуле и после долгого перерыва я отправился на прогулку. Захотелось уйти далеко-далеко, чтобы на обратном пути была возможность устать и сдаться.

По Моховой, мимо Манежа и Александровского сада я дошёл до Тверской, взглянул на Кремль и подумал, что Купольный Дворец на том месте, где когда-то находился подземный торговый центр, не очень-то к месту здесь построен. Я заколебался на минуту, гадая, куда двигаться дальше, и решение оказалось принять совсем непросто.

Я вернулся к капсуле и направился в другую сторону, к Боровицкой площади. Оттуда через Большой Каменный Мост, где камень остался лишь в названии, уступив место полимерному пластику повышенной прочности. Вдоль по Большой Якиманке, разглядывая старые здания позапрошлого века. Эко-Тек, как он есть. Множествами изгибов и тонких линий превращали всю улицу в единый ансамбль, плавно перетекая из одной постройки в другую. Искусственные зелёные шапки на крышах, продолженные вьющимися гирляндами с пёстрыми цветами до первых этажей, создавали иллюзию города-сада, а сами дома отдалённо походили на мощные, многовековые деревья.

Сколько раз эта красота путала меня и заставляла хоть на секунду, но усомниться, будто нет больше того воздуха, что можно вдохнуть полной грудью. Первые годы я с трудом борол в себе желание снять шлем скафандра и проверить. Не сделай это десяток сторожей вместо меня, я бы точно совершил нечто подобное, но теперь слишком много чужих граблей лежало вокруг и наступать на них самому не хотелось.

Первую остановку я сделал, пройдя ещё немного по Крымскому Валу, возле информационного стенда парка культуры и отдыха. Он до сих пор работал, получая энергию от солнечных батарей. Уж чего-чего, а ультрафиолета нынче было более чем достаточно.

Рядом с картой парка находился диск голографического гида и я, не удержавшись, нажал на кнопку краткой справки. Тут же проявилась миловидная девушка с пышной копной светлых волос и стройным телом, затянутым в штатный костюм министерства культуры.

– Парк культуры и отдыха имени Шкурко, ранее имени Горького, был открыт двенадцатого августа одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Его территория составляет более трёхсот гектар и включает в себя Нескучный сад, Владимирские горы, Музеон, а так же медиакомплекс Венус и Галактический сад. Главная арка, макет которой вы можете увидеть в выставочном зале, была построена в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, а ей на замену в две тысячи двести девятнадцатом году была возведена новая в стиле неодеконструктивизм. Так же в центре парка есть стела в честь две тысячи двести двадцать второго года, но в данный момент она находится на реставрации и временно заменена на голограмму.

Я машинально посмотрел поверх гида, но не увидел даже голограмму. Зато арка, напоминающая свалку арматур, пусть покрылась грязью и обветшала, всё же оставалась на месте.

А гид продолжала:

– В две тысячи двести семьдесят восьмом году парк получил статус единственного на планете крупного насаждения живых деревьев в черте города. Данный статус является действующим и по сей день. Ждём вас в гости в любой день недели и в любое время. Вход платный, пятнадцать тысяч рублей на взрослого и двенадцать тысяч на ребёнка.

Гид расплылась в белозубой улыбке и исчезла. Наврала, не покраснев, и сбежала. Статус парка давно стал пустышкой, когда все живые деревья превратились в частокол высушенных солнцем стволов. Теперь же и частокол поредел, почти совсем скрыв следы былой красоты.

Дольше здесь задерживаться мне было незачем, да и остановку эту я не планировал. Просто давно не гулял в этом районе и не удержался. А главной моей целью был двор, в котором я родился и вырос. Я долго откладывал момент, когда придётся столкнуться с памятью лицом к лицу, а теперь чувствовал, что время пришло.

Как в далёком детстве, я прошёл под аркой в свой двор и с щемящей болью увидел, как всё здесь изменилось. Детская площадка покрылась песком и ветром принесённым мусором, а лужайка, где раньше резвились собаки, а в жаркие ясные вечера мы собирались шумными компаниями и готовили шашлыки превратилась в пустыню.

Чуть вдалеке виднелись синие окна школы, в которой проучился я от звонка до звонка. Там же и любовь первая была, от которой сердце стучало как умалишённое, и там же случались первые драки. Стоило закрыть глаза и я отчётливо вспоминал лица одноклассников и друзей, их звонкие голоса.

– Кто не спрятался, я не виноват! – услышал я и сам не понял, из памяти ли воскрес этот призыв, или правда был здесь кто-то ещё.

Я открыл глаза и успел лишь краем глаза заметить, как за угол дома юркнул мальчишка в красной футболке. Пусть он никак не мог здесь появиться, но любопытство взяло верх, и я поспешил за ним.

Перед поворотом я задержался на мгновение и тут же услышал вновь:

– Андрюха, ну ты где? Играть-то будешь или опять зассал?

Теперь я точно мог сказать, кто это. Олег, сосед, мой друг и самый мерзкий мальчишка из всех. Сколько он раз меня подставлял и заставлял краснеть – не сосчитать. Казалось, смыслом его жизни было сделать гадость и выйти сухим из воды. А потом наши пути разошлись и в последний раз мы общались лет тридцать назад. Тогда он осел на небольшой планете далеко от солнца. Одной из тех, что пали первыми.

Я скучал по нему слишком сильно, чтобы удержаться и не выглянуть из-за угла.

Никого. Совсем.

Голос был миражом, рождённым моим одиночеством. Я сам вскормил иллюзию, сам до зубовного скрежета желал вернуть из небытия хоть самые крохи того счастья и теперь, разочарованный и уставший, обрушился на себя самой отборной бранью. Каким же дураком прожил я всю жизнь, не понимая своего счастья. Вечно в гуще событий, беспрерывно с кем-то общаясь, я мечтал убраться подальше от людей и стать отшельником. Сбежал на Плутон, где жителей на всю планету и сотни не наберётся.

А теперь жалел…

Я вернулся в капсулу уже ночью, фонариком прокладывая путь по тёмным улицам. На экране мигал значок вызова, а искусственный интеллект, едва впустив меня внутрь, сообщил о том, что Майкл ожидает на линии уже три часа.

– Слава богу, с тобой всё в порядке! – с облегчением сказал он как только включилась трансляция. – Ты так долго не отвечал, что я уже начал думать самое страшное.

– Всё нормально, не переживай. Просто ходил к дому, где вырос, и немного задержался.

– Зачем? Старик, прошлое лучше оставить в прошлом. Это всё уже история.

– Моя история. Я не хочу уходить, забыв, откуда пришёл. Ты так не считаешь?

– Может быть, но мой дом в Северной Каролине, а это далековато.

– Даже не знаю, повезло тебе, или нет. – хмыкнул я.

Майкл на мгновение отвёл взгляд, поджал губы, а затем посыпал новыми вопросами:

– И что там? Как там? В квартиру заходил? Или просто у двери постоял?

– Только во дворе был. Постоял, осмотрелся и обратно пошёл. Это оказалось тяжелее, чем я думал.

– Да погоди ты! – воскликнул вдруг Майкл.

– Хорошо, зачем…

Я на полуслове понял, что произошло и осёкся. Майкл виновато потупил глаза, долго смотрел вниз, а потом закрыл глаза ладонью.

– Они мне всю ночь спать не давали. – дрожащим голосом объяснил он. – Жена и обе дочери, брат, мама, папа… все по очереди.

– Майк… – я хотел сказать что-нибудь особенное, но ничего в голову не лезло. Даже самое банальное придумать не мог.

«Я не хочу быть последним.» – только и крутилось на языке. «Не хочу быть последним.»

– Я не знаю, как долго продержусь, но буду бороться до последнего. Ты же меня знаешь, старина. Я им так просто не сдамся. – он заводился с каждой фразой и наконец обернулся к двери с криком: – Вы слышали? Хрена лысого вы меня голыми руками возьмёте!

– Сказал бы я, что твой настрой это главное, но мы с тобой прекрасно знаем, что это не так. В любом случае ты держись.

– Да уж. Тут и сказать нечего. Я ведь пари с Рудольфом заключил, что останусь последним. Получается, проиграл. А я, знаете ли, ненавижу проигрывать.

– Надо было мне с вами поспорить. Почему не предложили-то?

– На самом деле ты тогда в очередной раз задепрессировал и не особо разговаривать хотел. А мы были уверены, что ты-то как раз не жилец.

– Я тоже так частенько думал.

– Вообще странные вы люди, русские. Вечно ходите хмурые какие-то, не улыбнётесь лишний раз. Смотришь на вас и думаешь: «Либо повесится, либо застрелится.». А как что случится, так вас не сломать. Никогда мне этого не понять.