Как тебя зовут? Азбука любви

– Странные вы люди, – уходя, сказал южанин, – я бы никогда не жил с женщиной, которая позволяет себе такое.

От дуновения Божия погибают, от духа гнева Его исчезают. Чем я прогневал Его? Чем прогневал Ян Кертис, затянувший удавку на шее, напевая: «love will tear us apart again…» Я прилег рядом на диван. Она завозилась, увидев кошмар. Завтра она ничего не вспомнит, будет смеяться и удивленно махать руками, и еще одна печать лжи тенью ляжет на её лицо. И тут я почувствовал, как мой член, уловив дыхание её влагалища, вытянулся в струну. Ему было наплевать, что думаю я. Когда встает член, Бога нет. Её чрево тоже уловило моё желание, и не успел я зевнуть, как она сама наделась на меня, так и оставшись лежать ко мне спиной. Её тело изогнулось и задрожало. Решив, поставить точку в игре, я выплеснул в неё вместо семени поток серной кислоты, впрочем, совершенно безобидной для её внутренностей. Она даже и не поняла, кто это был. Опустошив себя, я успокоился, понимая, что не меньший безумец.

Она лежала рядом, а я разговаривал с её бездыханным телом:

– Только не говори, что наша любовь была похлебкой, и насколько первые ложки были горячи, настолько последние холодны до отвращения. Это не так, бл**!

Она засопела в ответ.

– Никто не поймет, что произошло между нами. Мы и сами вряд ли поймем. Но такие уроки любви не проходят бесследно, я выучил наизусть боль и страдания. А ты уже давно знаешь, как избавляться от привязанностей. Нам нечего больше преподать друг друга.

Высказавшись, я удовлетворенно замолчал. Потом принял душ, оделся в чистое и вышел на улицу. Звезды над головой с любопытством наблюдали за мной, я поговорил и с ними:

– Эта была любовь? Это была любовь. Но не та любовь, что спасла бы меня. А та, которую нужно спасать. Это была любовь, которая растерзала меня, раньше, чем я успел мяукнуть.

Я опустил голову. И она пала, как тяжелый чугунный шар, и покатилась, как в боулинге, сбивая прохожих, дома и трамваи. Она катилась через весь мир, каждый миг, увеличиваясь, словно снежный ком. Впитывая всю его тяжесть, боль и отчаяние. Она сошла с земной орбиты и, преодолевая гелиоцентрические расстояния, пронеслась через Галактику к созвездию Южного Креста и обратно к созвездию Лебедя. И возвращалась туда, где начала свой путь, распухнув от чувств и мыслей.

Любимая, не жди меня этой ночью, этой ночью я буду глядеть на другую звезду.

В

Bene dignoscitur, bene curatur

(Хорошо распознается, хорошо вылечивается)

Любовь всегда с веселым хрустом перемалывает наши кости ради нас самих. Она наваливается со всей силой, подминая, размазывая по жизни, как масло по бутерброду. Проси пощады, вымаливай прощения – ей всё равно, она без устали будет наносить раны одна глубже другой. Оттуда брызнет не кровь, а соленый океан.

Думаешь, тебе больно? Нет, брат. Любовь не причинит боли. Любовь – не боль, а высокое-высокое напряжение. И если не смог пропустить её через себя, подставился под силу, которая проходит через миры, разгоняя тьму, демонов и космические корабли, то почувствуй, каково всему, что стоит на её пути.

У любви нет ни боли, ни обиды, ни ревности. Они производные лжи и смерти – это темный фундамент распада жизни. Мы чувствуем боль и умираем настолько, насколько не бываем истинными. Все наши трудности легко объяснимы. Они от недостатка любви. Любовь отправляет людей под пули, лавины и колеса. С одинаковой радостью она опускает на ладонь бабочку и пускает пулю в лоб. И ей мало, всё мало. Её нежность заставляет дрожать, плакать и задыхаться. Тебе покажется, это боль кромсает твое тело и душу, а на самом деле это любовь нежно целует тебя.

Разве не любовь направила пулю Дантеса прямо в цель? Разве не любовь перекрыла дыхание Джими Хендрикса? Разве не любовь остановит завтра твое сердце? Почему она поступает так? Потому что мы слишком смиренно несем бремя времени, и по-другому с нами нельзя. Страдания – это не более чем игра воображения, они реальны только во времени.

Каждый день стрелка компаса моего сердца искала магнитный полюс любви, а находила окаменелости бронтозавров, ползущих через вечность к последним теням мира. Припасть пересохшими губами к источнику любви и пить из него бесконечно. Вот была моя мечта.

Летом в горах у озера я познакомился с женщиной. Но опять не повезло, я запал по полной, она же лишь позволяла таскаться за ней, как собачонке.

– Что мне делать? – спрашивал я приятеля, напиваясь с ним в придорожном кафе среди проституток и дальнобойщиков. – Я влюбился до безумия, а она только хвостом вертит.

– Может, споить её и невменяемую затащить в постель. А? – сразу предложил приятель.

– Думаешь, надо действовать решительнее?

– Конечно. Я вчера зашел к знакомой. Хотел занять червонец на автобус. Подыхал с похмелья. Она сама замужем, а я когда-то ухаживал за её дочкой. Мамочка тогда посчитала, что я староват для доченьки. Расстались. И чё я к ним пошел? Ну да, ближе некуда. А с похмелья стояк такой, что штаны разрывает. Иду, и ноги об член заплетаются. Открывает она дверь, и так вопросительно смотрит; она молчит, и я молчу, и вместо того, чтобы деньги спросить, хвать её и взасос. И тут же прямо в коридоре отымел. Только кончил, а она меня уже за дверь выталкивает. Стою в подъезде, ширинку застегиваю, голова кружится, и думаю, что же это было-то…

– Любовь, короткая, но взаимная, – засмеялся я. – Червонец взял?

– Не, пешком добирался. Вот такое с добрым утром до колен, ха-ха, – поддержал приятель.

Мы сидели, разглядывая проституток. Их оголенные ляжки и бедра напоминали размороженные полуфабрикаты.

– А может тебе плюнуть на твою бабу, – предложил приятель. – Сам подумай, она тебя не любит, ты себе впустую голову забиваешь.

– Хорошо бы…

– Она живет одна?

– Одна.

– Поверь, я знаю таких женщин, они холодны и расчетливы. Зачем ты ей, у тебя ни гроша за душой. Ты хорош, когда веселый и при деньгах, а загрустишь, молоко скисается. Езжай в столицу, сделай себе имя, сколоти состояние, и вернешься победителем.

– Лет так в сорок.

– А то и в пятьдесят, – засмеялся приятель.

Пошучивая, мы напились в компании придорожных шлюх. Ночью я нашел телефонную будку, разбудил женщину и стал допытываться, как добиться её любви. Она недолго терпела мою болтовню, посоветовала лечь спать и положила трубку.

На следующие выходные я пришел к ней в гости. Она очень много работала, и застать её можно было только в воскресение.

– Как поживаешь? – спросил я.

– Нормально, живу. Зарабатываю на самостоятельную жизнь. Люблю комфорт.

– Устаешь?

– Да, но ты же знаешь, я трудоголик.

Я задавал вопросы, но меня интересовало только одно – кто я для неё. Трубадуру Раймбауту Оранскому его дама позволяла лишь трогать тыльной стороной руки её голую щиколотку. Мне даже это не светило.

Она была умопомрачительна. Глядя на неё, я награждал её самыми невероятными качествами. Будто знал её тысячи лет, и именно она посвятила меня в тайны первых деревьев и трав. Мир был лишь её тенью. Эта женщина не принадлежала никому. Каждый, кто потом пытался вспомнить её, вспоминал лишь белую птицу, летящую вдоль широкой реки. Если она не спала ночью и глядела на небо, появлялись новые созвездия. Любой, кому она пожимала руку, на долгие годы оставался счастливым; удача отворачивалась, если он трижды осквернял руку семенем, кровью и чужой слезой; чтобы вернуть удачу, нужно было прижечь ладонь от церковной свечи, зажженной с её именем.

Выпив, я спрашивал:

– Ответь на один вопрос. Как ты живешь в мире? Какое имеешь отношение к людям, к их суете? Ты же богиня.

– О чем ты? Я обыкновенный человек. Это ты меня обожествляешь.

Она привыкла к моим признаниям, последнее время я чаще делал их по телефону и в письменном виде, запечатывая в конверт и пересылая почтой.

Глядя на неё, я думал: «Неужели кто-то доводит тебя до оргазма. Хотел бы я пожать руку этому человеку. Навязался бы ему в приятели, а потом придушил». Готовый вылить на мир столько тоски, что в нем сдохли бы даже микробы, я слабо надеялся, что руку придется пожимать самому себе.

Я жил не в ладу с действительностью. Единственная любовь держала меня на расстоянии, давая лишь убедиться в том, что она есть. Скажи она, не сходи с места еще тысячу лет, и я бы превратился в дерево под её окном. Я не был робок с другими женщинами, но рядом с ней преображался и говорил себе: «Разве можно махать хером перед лицом богини? Должен быть еще способ войти в её сердце». Прикоснись я к её обнаженному телу, меня бы убило, как разрядом тока.

Но какими бы волшебными эпитетами я её не наделял, я всегда понимал, что на самом деле нас разделяло. Она обладала трезвым умом. Она верила в материальность мира. Она верила в работу и деньги. В то, что никто не способен избежать участи им принадлежать. И чем-либо удивить её было практически невозможно. Даже если чудо будет потрясающим, она позабудет его, как только её ладонь коснется чего-нибудь материального и более плотного, чем чудо. Я же, напротив, считал, что именно материальное ломает нам жизнь. Работа. Деньги. Семья. Общество. Ты должен! Ты обязан! Подобные обстоятельства – одно из величайших надувательств, механизмы лжи. Они так легко и нагло перекраивают нашу жизнь, что кое-кто лишь на смертном одре и догадается, как его жестоко надули, предоставив возможность довольствоваться лишь тенью от жизни, держать в руках счищенную кем-то кожуру.

Несколько месяцев я её не видел. Чтобы как-то подняться над реальностью, я стал сочинять рассказы, вернее записывать все, что со мной происходило. Однажды в мою дверь постучала незнакомая женщина. Увидев меня, она удивилась также как и я.

– Вы кто? – первая спросила она.

– Я живу здесь.

– А бывший хозяин?

– Не знаю, я снимаю квартиру третий год

– Странно, – сказала женщина. – Можно позвонить от вас?

– Проходите, – пригласил я.

Набирая номер, женщина смотрела на ворох исписанных бумаг.

– Вы пишите? – положив трубку, спросила женщина.

– Что? – не понял я.

– Вы писатель, журналист?

– Начинающий, – игриво проговорил я.

Женщина мне понравилась, молода, обаятельна и с хорошим телом. Наверное, она считала себя натурой творческой. Заглядывая мне в глаза, она мягко сказала:

– Давно мечтала познакомиться с писателем. Дайте хоть одним глазком взглянуть на ваше творчество.

Я наугад взял со столика листок. Гостья его схватила, как рыба наживку, и стала читать вслух, видимо, полагая, что тем делает мне приятно:

– Вглядитесь в вашу жизнь, вслушайтесь в ваши чувства. Возможно, то, чем вы жили и продолжаете жить, и не жизнь вовсе, а непрерывное ощущение смерти. Эти мысли и чувства, цепляясь за механизмы лжи, не дают радости истины пробиться к вам. Сбросьте это ярмо, и путь к победе над временем будет положен. Конечно, время скоро почувствует, что вы ускользаете из его сетей, и удесятерит свою ловкость. Но стоит ли бояться, когда впереди свобода и любовь. Найдите свою женщину, найдите своего мужчину, найдите любовь ради любви, соедините ваши сердца и пусть они станут сердцем великана. Это и будет сердце новой жизни…

– Неплохо! – восторгалась женщина – Что это будет роман или рассказ? И о чем там пойдет речь?

– Неважно. Все слова и сюжеты написаны о любви. Даже если в сборнике задач по математике или физике вчитаться между цифр и формул, то станет понятно, что авторы вписывали их с мыслью о любви.

– Здорово! – восхитилась женщина. – Вот вы и говорите, как настоящий писатель.

Женщина поправила волосы и приятно улыбнулась. Она явно не собиралась уходить, а хотела что-то предложить. Что может предложить женщина, известно. И это очень мило с её стороны. Большое спасибо, Женщина! От вас, от меня, от того парня за стенкой.

– Можно еще листочек? – спросила она.

– Тяни сама наугад.

Вытянув, женщина стала читать:

– Можно жить, как хочешь, изображать из себя кого угодно, хоть трубадура, хоть короля чеснока, хоть паука с Марса. Человек, находящийся на уровне самосознания, может увидеть себя во всех главных измерениях. Всё уже есть. В этом нерушимость мира. Правда, существует некоторая размазанность будущего, и в этих пределах может быть осуществлена коррекция, однако будущее уже зафиксировано, и связь через время мгновенна. Только поэтому вселенная нечто целостное, и мы в ней живые нити, связывающие эту целостность.

Узнав обо мне самое интимное, женщина ушла утром, пообещав любить и помнить. Ушла. И больше я никогда её не видел. Но запомнил, как она была нежна со мной. А так ли уж часто наша суровая жизнь нарушается нежностью? Не инстинктом, а нежностью, что идет от матери, от любви к жизни, к детям, к деревьям, к цветам и солнцу.

Я научился пребывать в гармонии, но случались дни, когда все рушилось от мысли, что мне нужна любовь одной единственной женщины. В такие дни я бегал пьяный по дому и не знал, где приткнуться, хватаясь то за голову, то за пенис, то за гитару. Отбрасывая гитару, я подбегал к двери. От мысли, что там за ней столкнусь с вереницей людей, спокойно и уверено идущих по своим делам, приходил в ярость, пинал дверь и со слезами отчаяния падал на кровать. Но это был опыт, в тетради с рассказами я записал: «Человек существо противоречивое. Зная правила истинной жизни, поступает наоборот и, раздавая гнилые зерна лжи, имеет лишь мучительную жажду жизни».

Мир дышал моими легкими и, когда я задыхался, он задыхался вместе со мной. А когда я правильно понимал зов, что без конца звучал во мне, он помогал разорвать змеиный обруч времени и пространства. В такие дни я шел спасать мир, все во мне дрожало от радости. Наполненный легкостью и силой, я хотел поделиться ими с каждым сердцем. Я кружил по городу, словно танцуя и призывая всех танцевать, танцевать, танцевать. Было удивительно, как я мог жить по-другому. Еще мгновение, и весь мир шагнет вместе со мной навстречу вечной радости. В таком состоянии, готовый покорять пространство и время, я купил билет до столицы.

Я зашел к ней проститься. У её дверей я подумал, что уезжаю, чтоб был повод повидаться сейчас и потом, когда вернусь.

Она завела себе черного котенка.

– Я называю его сынок, он такой милый, – счастливо улыбалась она.

Улыбался и я, глядя на «сынка», прыгавшего по мне, как обезьянка.

За бутылкой вина мы мило болтали о пустяках, смотрели кино, смеялись. В полночь я засобирался.

– Надолго уезжаешь?

– Как получится.

– Не теряйся, – мягко проговорила она.

Я ощутил себя эдаким пролетарием от любви и поэзии. Если бы я лопотал по-французски, так бы и сказал: «je ne suis donc qu”um proletaire», и от лица Маяковского добавил: «Быть пролетарием – грядущее любить, грязь подвалов взорвавшее – верьте». В общем, хорошо звучало – пролетарий любви. В моем случае это тот, который исправно заходить поглядеть, как поживает его муза. А она вполне хорошо поживает без влюбленного в неё поэта, но все равно ему шепчет: «Не теряйся..»

– Постараюсь, – буркнул я. – Как бы тебе не пришлось искать меня, как искали Дэвида Пейна у индейцев.

– Кто это?

– Герой рассказа Джека Лондона. Почитай на досуге, скво.

Меня не было полгода. В столице я безуспешно пытался сделать имя и сколотить состояние. Я писал ей и звонил, но выходило так, что пишу и звоню самому себе. Она меня не любила. А я никак не мог избавиться от привязанности, каждый день мысленно обращаясь к ней.

– Хочешь, я займу тебе денег, – предложила она в телефонном разговоре, когда я рассказал о попытках пристроить рассказы. – Мне очень хочется, чтобы тебя напечатали.

– Спасибо, – удивился я. – Надеюсь, деньги заплатят журналы.

Её неподдельное участие тронуло, я даже подумал, что она соскучилась. Эта мысль так овладела мной, что я решил вернуться.

Моё появление её даже не удивило. Ничего не изменилось, только кот заметно подрос. И еще она подсела на сериал «Друзья», на стенах висело несколько фотографий Мэтью Перри.

– Самый лучший – это Чендлер, – восхищенно убеждала она. – Сейчас он дружит с Моникой, а раньше дружил со всеми подряд. Я не пропускаю ни одной серии! Пока я на работе, новая серия пишется на видео. Прихожу с работы и смотрю.

– Сходишь с ума от одиночества? – тревожно спрашивал я.

– Почему? Меня этот сериал вытягивает из серой повседневности в иную волшебную жизнь.

– А я подсел на жизнеописание трубадуров. Мне кажется, я был присяжным на судах любви средневековья и выносил осуждающий приговор тем, кто шел против влюбленных.

На день святого Валентина я достал из груди пухлое розовое сердечко, взял сладостей, приготовил два четверостишия о не разделенной любви и пошел к ней.

Она открыла дверь с котом на руках, у животного глаза были стеклянные, ничего не видели, да и она носом шмыгала так, что слеза наворачивалась.