Будни русского доминанта

Я не кривлю душой:

– Очень. – Осталось одно: – Шапочка?

Он идет к двери в темницу уверенной походкой, и даже лакированные шпильки сорок седьмого размера не сбивают с настроя.

Будь осторожна в лесу, крошка, тебя там ждет злой и серый волк.

Тук-тук.

– Бабушка, какие у тебя сильные руки…

– Это чтобы лучше трогать тебя, девочка.

Валентин открывает рот, дышит быстро и часто. Его хватают поперек корсета и дергают внутрь.

Стук брошенного на пол тела. Сдавленный стон. Хруст раздираемого кружева.

Эх, а как хорошо было пошито…

***

Я прохожу в темницу, не скрываясь. Петечка любит зрителей. Иногда Лев даже вызывает меня по пустякам, чтобы добавить ему ощущений.

Петечка – длинный худенький студент мехмата, и как уж он смог завертеться в тему – для меня загадка. Такие обычно дрочат под одеялом – на крайний случай любятся с фаллоимитаторами из холодильника, а этот ходит регулярно, ласково называет Льва по имени-отчеству, ртом говорит, чего хочет, и не скупясь оплачивает услуги. Молодец.

Сейчас этот решительный мехматовец разложен спиной на кожаной скамье, ноги подтянуты цепочками к бокам, руки закреплены над головой. Рот заткнут шариком-кляпом, а член застегнут в стальную клетку. Красивый какой. Кожа тонко-белая, как простыночка, в розовую полоску от хлыста, на ребрах брызнуты родинки. Соски в зажимах потемнели. Дрожит всем телом, закатывает глаза, сдавленно выдыхает с каждым ударом черного дилдо.

Лев любуется. Неторопливо обходит по дуге довольным котярой и периодически взмахивает стеком, доводя шедевр до совершенства. Люблю смотреть, когда он так вдохновлен. Не потому что мне нравится, как он доминирует, – он мог бы сейчас играть на балалайке, лепить пельмени или стоять регулировщиком на перекрестке – я просто люблю смотреть, как он что-то делает. А может быть, я просто… Так, нет, задний ход, сюда лучше не соваться.

Сосредотачиваюсь на Льве. Вот он мягко шлепает по зажимам на сосках, постукивает по животу, а потом с размахом влепляет по заду. Петечка воет сквозь кляп и пускает слюни. Его блаженным кайфом чуть с ног не сметает.

Заметив меня, Лев поднимает бровь, и я жестикулирую ладонью в области шеи. Есть дело.

Стек скользит по груди, вдоль кадыка, ласково шлеп-шлеп по щекам.

– Ты сегодня такой хороший мальчик, – голос у Льва низкий, с шелковой подкладкой, гладит не хуже ладони. – Только надо еще немного потерпеть, хорошо? Ты сможешь. Я прибавлю скорости, а ты дыши. Кивни, если услышал.

Петечка судорожно кивает, выдувая из-под кляпа счастливые пузыри.

Пульт кликает. Черное дилдо мельтешит. Петечка хрипит, жмурится, подбрасывает бедра.

Лев смотрит на меня: ну чего там?

– Там это, Демидыч пришел, – шепчу я поверх глухих завываний Петечки и мерного железного лязганья секс-машины.

– Что за черт, – так же шепотом. – Он же во вторник.

– А пришел сейчас. Христом-богом заклинает, говорит, очень надо.

Лев украдкой смотрит на часы. Демидыч серьезный клиент, один из первых. Лев им дорожит.

– У Петра еще пятнадцать минут, я не могу его без восстановления… – Кусает губу, задумчиво похлопывая Петечку по коленкам. – Так, отвлеки его, кофе налей… нет, не кофе, чай зеленый, пусть успокоится. Я все здесь закончу и выйду, как смогу.

На пути к двери слышу, как бренчит ключик от клетки на члене, а низкий тягучий голос воркует: «Ты сегодня молодец, я тобой доволен. Давай, скоро станет совсем хорошо…»

…Демидыч – здоровенный седеющий мужик с выправкой, которую тренируют только погоны. Зеленый чай ему как слону дробина. Он рвет и мечет, вышагивает по комнате и фыркает в усы. Телефон пиликает, и он отходит к окну. Орет там на кого-то благим матом – в таких сложноподчинительных фразах, что представить его перед кем-то на коленях сейчас кажется дичью.

Наконец дверь открывается. Петечка уже одет – Лев застегивает ему верхнюю пуговицу рубашки, прикрывая ошейник. На носу у Петечки очки, на плече – рюкзак, от распутного любителя черных дилдо только красные отметки кляпа на щеках. Он не улыбается, но как-то робко светится – а ведь заходил сюда будто с похорон. Вечно таким приходит. Я как-то спросил Льва, что там у него, но он только отмахнулся, мол, все плохо.

– В следующий раз наденешь рубашку – ту, синюю, с ромбами, и джинсы светлые. – Лев подносит к Петечкиным губам ключик, словно крестик, и после поцелуя складывает себе в карман. – Сейчас иди купи себе мороженое – чек сфотографируешь и пришлешь.

– Да, Лев Альбертович. До свидания.

Все это нежно, быстро, на цыпочках – так что когда Демидыч кладет трубку, Петечки уже и след простыл.

– Лев Альбертович! – Демидычу явно невмоготу: он ревет, бросаясь навстречу. – Очень нужно, будьте другом.

Я уже в темнице, прибираю обляпанную секс-машину и кидаю игрушки в дезинфектор, а краем уха слышу их голоса.

– Степан Демидович, как вы так, без предупреждения. У меня полчаса до обеда…

– Да вы меня по-быстренькому…

– Нельзя же без разогрева. Да и я не готовился – подмышки только утром побрил…

– Ну без этого обойдемся. Давайте по-простому, крест и шлепалки. И дилдо поскромнее…

– Степан Демидович…

– Лев Альбертович, спасите! Не доводите до греха, через час с такими долбоебами переговоры – убью же, если пар не спущу.

Я выхожу из темницы, у меня все готово.

Лев смотрит на часы – на меня – снова на часы – на дверь, и поджимает губы. Да, на обед придется мчать, до «Хилтона» путь неблизкий.

– Оплата двойная.

– О чем разговор, Лев Альбертович, – улыбается Демидыч. – Только знаете что, мне бы костюмчик не запачкать, мероприятие ответственное. Можно уж как-нибудь…

У Льва леденеют глаза.

– Рот закрой, – голос тихий, но от него, кажись, пригнулся даже фикус. Звенит оплеуха.

В темницу Демидыч вползает уже на четвереньках.

***

В «Хилтон» я лечу. Лев сидит рядом на пассажирском, откинув голову и прикрыв глаза, но я чувствую, как он напряжен. Растирает правое запястье. Устал. Я мысленно пробегаюсь по оставшимся клиентам на сегодня – любитель ног Эдик, бондажник Степаненко и загадочный русалкодрочер – вроде никого бить не надо, отдохнет.