Семейная тайна

Семейная тайна

ЖИЛИ-БЫЛИ ДЕД ДА БАБА

Город спал.

Ночь по-матерински укрыла его темным и теплым покровом, утишила звуки, погрузила в покой.

Спали люди, улицы, дома.

В многоэтажных коробках служебных зданий замерли скоростные лифты и ночные вахтеры мирно дремали за стеклянными дверями холлов, удобно устроившись в огромных мягких креслах. Залы магазинов, безлюдные и аккуратно прибранные перед уходом уставшими за долгий день продавцами, в скудном ночном освещении выглядели подобно театральным сценам, которые покинули актеры.

В окнах жилых домов лишь кое-где горели золотистые квадратики окон, словно жильцы выделили дежурных, чтобы те, бодрствуя, сторожили их сон.

Впрочем, в этот поздний час, на грани ночи и нового, грядущего дня в окраинных районах, где высились трубы заводов, продолжали свою неутомимую работу мартены и другие «непрерывные производства», по возможности приглушив, сбавив на несколько тонов свои обычные грохоты и шумы.

Бесперебойно трудилась медицинская служба города. На станции «Скорой помощи» кривая вызовов, резко подскочившая вверх к восемнадцати часам, к двадцати трем резко пошла на спад: люди угомонились, уснули и вместе с ними уснули их недуги, реальные или воображаемые.

В огромных парках, подобно слонам, стоя спали автобусы и троллейбусы, оставив на улицах города лишь немногочисленные подвижные дозоры — такси.

…Зеленый огонек, плохо различимый среди пестрых красок дня, но четко выделяющийся на черном бархате ночи, прочертил параболу вокруг здания гостиницы «Москва» и замер у хорошо освещенного главного входа. Из машины вышел водитель, высокий, ладно скроенный парень в модной короткой курточке из лакированной кожи. Обошел «Волгу», ткнул ногой в покрышку заднего колеса и неспешно направился к входу в гостиницу.

На его пути тотчас же вырос пожилой швейцар с опухшим от сна лицом.

— Что надо, молодой человек?

Молодой человек повертел у него перед носом ключом от машины, нацепленным на длинную цепочку.

— Такси вызывали?

— Если вызывали, значит, выйдут. А ты небось за полчаса до срока прикатил да на счетчик рубля полтора намотал? Нет на вас управы. А тут цельные сутки за гроши… — пробормотал швейцар, явно недовольный тем, что таксист прервал его сон.

— Ты, папаша, того… Не распускай язык-то. Сам привык полтинники сшибать, думаешь, и другие тоже так?

Но спорить со швейцаром парню явно не хотелось. Им тоже владела ночная истома. Да к тому же швейцар был прав — и насчет срока прибытия, и насчет цифры на счетчике. Можно было, конечно, объяснить швейцару, что виной всему не шоферская корысть, а план, побуждавший водителей работать на самой грани дозволенного… Но стоит ли связываться с вредным стариком?

— В общем, я здесь… — буркнул он в спину удалявшегося к гардеробу швейцара и вышел на улицу, сел в машину, склонил голову на руль и задремал…

Его разбудил щелчок замка задней дверцы. В машине кто-то был.

— Постойте, как фамилия? Машину Бердникова вызывала.

— Ну да, Бердникова, — ответил не совсем трезвый мужской голос. — Это коридорная, по моей просьбе…

— Куда ехать-то?

— Во Внуково. Гони побыстрей! Заплачу вдвое.

— Мне не надо вдвое. Мне надо сколько положено, — ответил водитель. Его обидел резкий, властный голос, которым разговаривал с ним подвыпивший ночной пассажир.

Тот почувствовал сопротивление, рассмеялся.

— Ишь ты, какие мы гордые, «сколько положено»… А кем положено? Кому положено?.. Ведь все это понимать надо. Одному сто рублей много, а другому и миллиона мало, давай еще…

По доносившемуся с заднего сиденья голосу водитель без труда определил, что говоривший этой ночью спать вовсе не ложился, засиделся за столом, много съел, много выпил и теперь хотел поговорить.

— Где нам об миллионах думать, нам бы план натянуть, — миролюбиво заметил парень. — Надо!

— Ты опять про план… — с усмешкой произнес пассажир. — Затвердили, как «Отче наш». А что это такое — не понимаем. Надо. И все… Опять же вопрос — кому надо, чтоб план был выполнен? Начальству, чтоб премию получить? Или тебе самому?

— И самому, и государству, — отвечал водитель.

— Ишь ты, о государстве печалишься? Говорят, был такой французский король… Государство, говорил, это я. Он, значит… А ты кто — король? Не очень-то похож на короля. Был бы королем, на своей машине раскатывал бы, а не на казенной, с огоньком.

— Придет время, может, и свою куплю.

— «Придет время», — снова передразнил водителя невидимый пассажир. — Машина, парень, тебе сейчас нужна, пока молод, а не потом, когда начнет песок сыпаться. А то как в поговорке: есть зубы — нет мяса, есть мясо — нет зубов. — Он снова захохотал.

— А у вас что — смолоду все было? — спросил с вызовом водитель.

Вопрос этот почему-то сильно уязвил пассажира. Он ругнулся:

— Язви твою! Все было — вша в кармане и блоха на аркане. Однако ничего, выправился. Видишь, не я тебя везу, а ты меня.

Непонятно откуда взявшаяся злость, прозвучавшая в словах пассажира, обидела водителя, и он замолчал. Однако мужчина сделал еще одну попытку продолжить разговор.

— Эх, попался бы ты в мои руки, паря, я бы из тебя быстро человека сделал!

— А я и так человек, а не обезьяна.

— Уверен? — с наглым смехом спросил пассажир.

На этот раз водитель не ответил.

Так, молча, они и проделали оставшийся путь до Внукова.

— У меня к тебе, парень, просьба. Пойди погляди, идет регистрация на пятьсот тринадцатый рейс или нет? Если нет, ты меня к ресторану подбрось, а то от разговоров горло пересохло.

Водитель вышел из машины, оглядел площадь, прилегавшую к аэродромным постройкам, старым и новым, недавно появившимся. Он сразу заметил кроме таксомоторов, выстроившихся в длинную колонну на стоянке, группу машин, стоящих поодаль. В некоторых из них уже сидели пассажиры, а шоферов не было. Они сейчас рыщут по аэровокзалу, подбирают приезжих, чтобы загрузить машину полностью и с каждого пассажира взять по счетчику.

Парень сплюнул на тротуар. Он не любил «мастеров-аэродромщиков».

В здании аэровокзала в этот ранний час народу было не так много, как обычно. Аэролинии, хотя и работали круглые сутки, не могли не приноравливаться, однако, к работе городского транспорта, прерывавшего на несколько ночных часов свою работу. Поэтому водитель сравнительно легко получил в справочной необходимую информацию о 513-м рейсе и, поигрывая ключом, вернулся к машине. У него екнуло в груди: ночного пассажира на месте не оказалось. «Сбежал, не заплатив! И как я мог попасться на такой нехитрый трюк!»

Раздосадованный водитель уселся на свое место, оглушительно хлопнул дверцей. Начал вставлять ключ и тут увидел валявшуюся на соседнем сиденье смятую ассигнацию. Взял, поднес к глазам. Двадцатипятирублевка. Напрасно он минуту назад клял пассажира, тот сдержал обещание: заплатил вдвое.

Водитель усмехнулся: чудак. А ведь он даже не видел его в лицо. И сел невидимкой, и улетучился незаметно. Ну да шут с ним. Одно слово: чудак.

В таксопарк водитель Игорь Коробов вернулся уже на рассвете. Отметился у «вратаря», тот при помощи устройства «штамп-часы» отметил время завершения смены. По крутому пандусу въехал на «свой» этаж.

Прежде чем покинуть машину, по заведенному порядку, тщательно осмотрел салон. Его ожидала находка. В расщелине между задней стенкой и сиденьем он обнаружил записную книжицу в зеленом пластиковом переплете. Игорь Коробов осмотрел ее. В книжице не было ни фамилий, ни адресов, ни телефонов. Страницы покрывали убористые колонки букв и цифр:

85—70 РОЯ — СУ — 100

62—24 РОС — О — 130

92—21 РОБ — Т — 120…

Водителю стало тотчас же ясно, что первые цифры и буквы означали номера автомашин, однако понять, что скрывалось за остальными знаками, он не мог. Книжку, судя по всему, обронил человек, имевший отношение к автотранспорту. Но кто именно? Может, последний пассажир — «чудак»? А может, и нет. Игорь сунул книжицу в карман, чтобы при первом удобном случае передать ее в комнату находок.

А сейчас надо было сдать выручку. Водитель достал из кармана кошелек с личным номером, пересчитал выручку, добавил сверх суммы, как положено, лишних двадцать копеек — для кассирши, пошел сдавать. Бросил кошелек сквозь отверстие «копилки». Он мягко упал на груду таких же кошельков, брошенных в сейф ранее вернувшимися в парк водителями. Утром придет кассирша, пригласит «понятого», кого-нибудь из шоферов, и при нем отопрет сейф. У него на глазах возьмет кошелек, взглянет на номер, отыщет платежную ведомость, высыпет деньги на стол, примется считать…

Таксопарк между тем заполнился людьми. Ночная смена еще не разошлась, а дневная уже прибыла.

Внимание водителя привлек шум возбужденных голосов. Шоферы, столпившись, образовали круг, посередине которого стояли краснолицый механик по прозванию Три пятеры и молодой таксист Витюха.

— Так ты даешь рубль или нет? — грозно вопрошал механик.

— Да я уже давал, — ответил Витюха.

Приближался ТО-2. Все машины парка пройдут тщательный осмотр и подвергнутся ремонту. Для водителей — это время дополнительных расходов, для ремонтников — пора сбора обильного денежного урожая. Конечно, шофер мог и не давать слесарю денег, тот все равно принялся бы за работу. Но так бы ее растянул и выполнил столь небрежно, что водитель, замученный частыми неполадками, не раз проклял бы свою скаредность.

Накануне Витюха уже передал требуемую мзду механику и теперь не мог взять в толк, чего же еще тот от него хочет. Между тем Три пятеры знал, что делает. Четыре машины колонны в настоящее время были бесхозными. Двое водителей уволилось, один был в отпуске, еще один болел. А ремонтировать эти машины все равно надо. А кто заплатит? Вот механику и пришло в голову разложить недостающую сумму на оставшихся водителей. Ничего, не обеднеют.

Может быть, если бы Три пятеры дал себе труд толково объяснить Витюхе, в чем дело, тот и выложил бы свой рубль. Но механик торопился. То тут, то там раздавалось громкое хлопанье дверок, означавшее, что водители ночной смены, уставшие после многочасового мотания по городу, расходятся по домам. Потом гоняйся за ними. Лучше кончить дело сейчас. Три пятеры с раздражением взглянул на тщедушного Витюху, облаченного в ярко-желтый пиджачок из кожзаменителя, дешевые мешковатые джинсы отечественного производства и ярко-красные кеды, со злостью произнес:

— Эй, шкет… Не жлобись, выкладывай деньгу. Не мне, колонне надо! Да поскорей!

Вокруг них уже образовался кружок. Водители, за долгую смену стосковавшиеся по общению в своих металлических кабинах, обрадовались возможности постоять на сквознячке и принять участие в даровом развлечении.

— Не сдавайся, Витюха! Стой на своем! — со смехом выкрикнул Додик, хитроватого вида парень, скрывавший за внешне благодушным балагурством расчетливую корысть.

— А ты молчи, не подначивай, — хмуро сказал Три пятеры. Ему уже не терпелось прервать разговор, угрожающий превратиться в производственное собрание. — Если ты такой жадюга — не давай! — Он зло сплюнул на бетонный пол. — Отнеси рублик своему папочке. Пусть он на книжку положит.

Упоминание о папочке вызвало у присутствующих взрыв смеха и больно уязвило Витюху.

— При чем тут папочка?.. У него нет сберкнижки, — запинаясь, пробормотал он. — И я не жадюга… — Его губы дрожали от обиды. — Я всем даю… «Вратарю» сегодня дал…

Взрыв смеха прервал его речь.

Каждый из водителей при въезде на территорию таксопарка вручал «вратарю» свою дань — двадцать копеек. Если учесть, что машин в парке тысяча штук, то можно без труда определить, что дань эта немалая. По вечерам «вратари» у тех же таксистов обменивали горы мелочи на крупные купюры.

— А кому еще? — послышался озорной вопрос.

— На мойке двадцать… — откровенно отвечал на вопросы Витюха.

— Всем — двадцать или каждой по двадцать? Сколько молодым и сколько старым?

Снова смех.

На мойке трудились несколько женщин разного возраста, от юных девушек до пенсионерок. Машина въезжала на небольшую площадку, огороженную оранжевыми пластмассовыми щитами, вставала на специальные рельсы. Нажатием кнопки рельсы приводились в движение, машина начинала вращаться. Со всех сторон в нее били струи воды, круглые капроновые щетки автоматически смывали с крутых полированных боков и стекол обильную грязь. В это время женщины приводили в порядок салон автомобиля, вручную обмывали колеса, щитки. Их усилия, как правило, тоже не оставались без вознаграждения.

— А кассирше тоже подкинул?

— Всем сестрам по серьгам, — улыбнулся Витюха.

Механик грозно надвинулся на него.

— Что зубоскалишь? — заорал он на парня во все горло. — Ну, погоди! Это тебе так не пройдет!

Игорь Коробов с интересом и беспокойством следил за разговором своего дружка Витюхи Прошина с механиком. То, о чем говорил Витюха, конечно, ни для кого не было секретом. Но одно дело — знать, а совсем другое — говорить об этом всенародно. Игорю захотелось поддержать Витюху, выступить на его стороне, но, пока он собирался с мыслями, время ушло.

— Водитель Коробов, срочно зайдите в диспетчерскую! — громко проговорил голос из репродуктора, и он отправился по вызову. По крутой лестнице поднялся на второй этаж, где была расположена диспетчерская. Диспетчер Зина, невысокая, крепкая, со следами былой миловидности на оплывшем лице, несмотря на бессонную ночь, была, как всегда, деятельна и криклива. Старожилы помнили, что в таксопарк она пришла много лет назад хрупкой, стеснительной девчонкой. Здесь, в таксопарке, к ней пришла первая любовь, здесь она вышла замуж и развелась. Потом еще раз, еще… Семьи ей создать так и не удалось. Ее семьей стал таксопарк, на многочисленных членах этой большой и разношерстной семьи — шоферах — она срывала свое плохое настроение, свои обиды на неудавшуюся личную жизнь. «Зинке бы фронтом командовать, а она нами верховодит», — посмеивались в парке.

— Где вы ходите, третий раз выкликаю! Вам, Коробов, из ЖЭКа звонили, что-то там у вас дома произошло.

— А-а… это, должно быть, насчет протечки… Жильцы с пятого этажа залили… Сегодня с утра обещали мастеров прислать, — сказал Коробов. Однако, по мере того как он произносил эти слова, чувство уверенности покидало его и, заканчивая фразу, он уже знал, что скорее всего протечка здесь ни при чем.

Дома — Бабуля. Одна. Уж не с нею ли что приключилось?

— Поезжайте, Коробов, поезжайте, — ласковым тоном произнесла Зина. И эта ее непривычная ласковость более, чем что-либо другое, вызвала у Коробова нарастающее чувство тревоги.

Игорь и Бабуля жили в восьмиэтажном доме на Разгуляе. Дом был старый. Когда-то он весь состоял из больших многокомнатных коммунальных квартир с длиннющими полутемными коридорами, загроможденными вышедшей из употребления мебелью, велосипедами, корытами и тазами.

Коробовым повезло: дом поставили на капитальный ремонт. На год-два их приютил так называемый «переселенческий фонд», зато теперь, пожалуйста, — справляй новоселье на старом и привычном месте. Можно было получить квартиру и в новом доме, но в отдаленном районе, а Бабуля забираться незнамо куда не хотела, любила Разгуляй.

Разгуляй — старый московский перекресток, на который выходят три улицы — Карла Маркса, Ново-Басманная и Спартаковская. Бабуля рассказывала, что название «Разгуляй» пошло от трактира, что был когда-то в этих местах, за Земляным валом, но где именно — неизвестно. Центр Разгуляя — большое, красивое здание, окрашенное в густо-оранжевые и белые цвета. В далекие времена то была усадьба графа Мусина-Пушкина. А дом ему построил не кто иной, как известнейший архитектор Казаков. В этом доме при пожаре 1812 года сгорел вместе с библиотекой список «Слова о полку Игореве». Обо всем этом Бабуля узнала на лекции в ДК автомобилистов и пересказала дочери и внуку. Сейчас в бывшей усадьбе, как сообщает вывеска у входа, институт. Напротив в некотором отдалении высится новое, недавно построенное белое административное здание. Рядом с ним особенно неказистыми кажутся старые московские домики. Однако в них довольно-таки полезные для жизни учреждения: «Молочная», «Колбасы», «Овощи — фрукты», «Кулинария», «Булочная», «Хозяйственный», «Ателье», «Сберкасса». Все это расположено на пятачке, где и панелевозу развернуться негде. Двери магазинов то и дело закрываются и открываются, люди входят и выходят, снуют фургоны, подвозя то хлеб, то овощи, то молоко, въезжают прямо на тротуары, перекрывая людские потоки, а по проезжей части мчатся троллейбусы, автобусы, частные машины и такси. Старый московский перекресток, знавший тихую спокойную жизнь во времена дяди Пушкина, чей особнячок до сих пор стоит неподалеку, вон там, через два дома за «Колбасами», теперь волею судеб превратился в одно из самых бойких городских мест.

Бабуле нравилось здесь. Не хочешь любоваться на «Кулинарию» и «Колбасы», гляди вдаль. Там, в отдалении, — голубые колоколенки и золотые купола Елоховской. А немного пройдешься по улице Карла Маркса или по Ново-Басманной, — пожалуйста, вход в Сад Баумана с просторными аллеями среди свежей, зеленой листвы. Здесь же фанерная раковина летней эстрады, деревянное здание кинотеатра. Купишь билет в кассе при входе и гляди две серии про полицейских и воров или про Фанфана Тюльпана. Правда, Бабуля двухсерийных не любила — уставала, от духоты болела голова и появлялась резь в глазах. Да и не нравились ей похождения полицейских и воров, хулиганства и без них хватает. Ей подавай фильмы про любовь и обязательно со счастливым концом — свадьбой.

Если фильм не кончался свадьбой, Бабуля уходила недовольная. Как же так: встретили друг друга люди, полюбили, а дальше-то что? Поженились ли, народились ли дети? Намек есть: идут рука об руку, музыка играет, а все-таки не ясно — сладится у них или как?

После капитального ремонта дом из грязно-серого превратился в нежно-бежевый. Больших коммунальных квартир не стало, а появились маленькие отдельные квартирки с удобствами. Молодцы архитекторы, здорово перестроили. Что хорошо, то хорошо!

— Вот она — Советская власть, — говорила Бабуля. — Позаботилась: и квартиру бесплатно дали, и ремонт за так. Живи и радуйся!

Однако жить и радоваться все время что-нибудь мешало. Начать с того, что мальчонка, внучок то есть, народился без отца. В каком-то смысле отец был, конечно. Игорек ведь не ребенок из пробирки, хотя для него, может быть, было бы лучше, если бы из пробирки. Тогда бы заботу о нем взяло на себя какое-нибудь солидное научное учреждение с хорошим бюджетом, а не одинокая бабка со скромной пенсией.

Почему бабка, а не мать? Мать у Игоря была. Мальчик звал ее не мамой, а Лизкой, как Бабуля. У Лизки были круглые водянистые глаза, наполовину закрытые выкрашенными в синий цвет веками, волосы специально взлохмаченные и нависавшие на выпуклый лоб. Маленькие ярко-красные губы она имела обыкновение поджимать, придавая им форму сердечка, ей казалось, что это красиво. А Лизка очень дорожила красотой, ей казалось, что она рождена, чтобы привлекать к себе мужские сердца и жить в свое удовольствие.

Сына Лизка прижила неизвестно от кого, бросила его на руки Бабуле, а сама улетела на Дальний Восток. Почему именно туда? Прежде всего, наверное, потому, что «дальний», то есть расположен на большом расстоянии от Москвы, следовательно, можно не заботиться о ребенке, о его бесконечных болезнях — кори, желтухе, диатезе и мало там о чем еще. Можно не слать старухе денег: «Жизнь здесь, мамочка, ужас какая дорогая!» Можно врать напропалую: «Я опять вышла замуж, на этот раз за командира траулера. Только он ушел на полгода в плавание, и я сейчас сижу на мели…» Может, кто и ушел в плавание на полгода, а может даже на год, но человек тот не был мужем Лизки, иначе она бы по забывчивости не называла его то Иваном, то Альбертом, то Степой.

Даже простодушной Бабуле ясно было, отчего дочь сорвалась с места и ринулась на Дальний Восток. За длинным рублем да за мужиками погналась. Они там сельдь ловят, а самих, мужиков-то, говорят, больше, чем сельдей в бочке. И все неженатые. Все, видно, от семей поубегали. Ох, Лизка, срамница, мало ей тут было ухажеров, вон куда сиганула!

Бабуля, хотя и нелегко было ей вертеться с малышом на свою пенсию, однако отъезд дочери приняла с облегчением. По крайней мере, не будет таскать в дом каждую неделю все новых и новых кавалеров, пить с ними вино на кухне. Добро бы тихо пила, а то взяла манеру, напившись, с взлохмаченными волосами, в одной оранжевой комбинашке, спадающей с худых плеч, выбегать на лестничную клетку и там орать что есть мочи, требуя от общественности найти управу на очередного обидчика.

С ужасом вспоминала Бабуля то время, когда наутро после скандала ей приходилось сторонкой, незаметно проскальзывать в булочную или молочную, только бы не встретить кого-либо из соседей. Стыдно в глаза людям смотреть. Уехала, заполошная, и ладно, плакать не будем, скатертью дорожка!

Однако письма Лизки с Дальнего Востока ожидала с нетерпением и читала с интересом. Водрузив на нос старенькие очки, перевязанные шнурком — пластмассовые дужки поломались, она прочитывала письмо по первому разу насквозь, чтобы узнать главное: жива ли дочь, не заболела ли. Хоть и непутевая, а все-таки своя. Второй и третий раз письмо прочитывала медленно, с обдумыванием. Качала головой… «Муж Кузьма. А это кто такой? Вроде Кузьмы никакого не было». Не ленилась встать и взять из серванта последнее Лизкино письмо, находила нужную строчку, подчеркивала шариковым карандашом. «Ну, конечно же, Альберт, я же помню, никакого Кузьмы не было. И в кого уродилась такая непутевая!»