Научи меня мечтать!

Осталось уладить все с Бдэчжем. Теперь это не так страшно, Бдэчж не решится поправлять своего непосредственного подчиненного — это неэтично и нанесет большой урон его авторитету.

Нет, и как это только ему хватило наглости устроить начальнику такую подлянку? Элрой и сам не ожидал от себя подобного, и, если бы еще полчаса назад ему хоть кто-нибудь сказал, как он поступит, он бы с искренним сочувствием посоветовал этому кому-то пройти курс лечения.

Лицо Бдэчжа было красным[49] от ярости. Первый раз его подчиненный ослушался и утаил свои планы от него!

— Дорогой мистер Макинтош, объясните, как весь этот устроенный вами фарс понимать! Неужели эти дураки проголосовали «за» и вы их послушали? Да быть такого не может!

Элрой с каменным выражением и уверенностью, крепкой как алмаз, принялся спокойно приводить все свои циничные доводы. Приходится с такими, как он, быть циничным.

— Видите ли, сэр, вы совершенно правы. Подавляющее большинство проголосовало «Решительно против» и лишь 3,2% затруднилось ответить. Что из этого следует? Мисс Дчжонс следует скорее дистанцировать от научного сообщества, от нашего общества вообще, чтобы она не смущала ничьи умы и не вызывала общественное раздражение. Лучший способ — дать ей то, что она хочет. Пока она не выкинула какую-нибудь очередную глупость. Средства на эту экспедицию совершенно не сопоставимы с нашим бюджетом и никак на нем не отразятся, как вам известно. Так что это — самый простой путь избавиться от Шеррильи Дчжонс и всех ее нонсенсов.

— Возможно, ты прав. Есть тут что-то здравое. Но что будет, когда она вернется?

— Об этом еще рано думать. Неужели вы верите, что у нее что-нибудь получится?

— Ха-ха, не такой я дурак! Но… если только она натворит там хоть что-нибудь ненадлежащее, что угодно, что сможет принести угрозу нашему обществу, ты будешь первым, кто отдаст приказ о ее аресте! Учти!

— Прекрасно, сэр.

Бдэчж уже успел успокоиться. Его посетила новая мысль, вызвавшая совсем несвойственный для него приступ удовлетворения. Он даже не потрудился скрыть удовольствие и одобрение, моментально проступившие в широкой улыбке.

— А, знаешь, побереги энергию. Не стоит так стараться и изощряться со своими доводами. Я-то знаю, в данном случае тебя больше всего волнует не общество, а собственная персона. Я бы тоже, будь я на твоем месте, отослал подальше ненужное противное воспоминание. Вижу, далеко пойдешь. Своего не упустишь.

Элрой ничего ему не сказал.

Он чувствовал отвращение к этому человеку. Было настолько омерзительно, будто бы Бдэчж попытался дотронуться своими лапищами до его души.

Он и раньше никогда не испытывал к нему настоящей симпатии, как к человеку, только уважение, как к талантливому управленцу, способному удерживать власть в своих руках и, надо отдать ему должное, употреблять эту власть не только на собственные блага, но и на развитие общества и экономики.

Теперь же ему стало просто гадко. Подобные мысли никогда не пришли бы ему в голову! Как только вообще можно было подобное предположить?!

Но он ничего не сказал.

Какая разница, что там думает Бдэчж? Что там думают остальные?

Этот человек в конце концов, сам того не желая, предоставил ему возможность помочь Шерри.

Остальное не важно.

Шерри летит на Землю! И это главное!

Глава 4

Крохотная квартирка была у Джулии. Зато собственная, да еще и в самом центре Нью-Йорка. Ну, почти.

И все-таки крохотная — всего одна комната — слишком мало для всех тех богатств, что в ней хранились. Богатств у Джулии было множество, и ей впору было открывать собственный музей. Если бы только остальные понимали, что это не просто разнородное собрание всевозможных вещей, посвященных комиксам, мультфильмам и книгам[50], а самое настоящее достояние.

Если бы вы зашли в эту ее комнату, вы бы, наверно, не сразу поняли, куда попали.

Счастье Джулии — мебель ее, представленная кроватью, столом, шкафом и многочисленными полками, а также пол были очень крепкими, и она могла быть уверена в том, что они не обвалятся. Счастье их — они не могли испытывать чувств, а если бы вдруг смогли, то, наверно, очень расстроились бы, ведь приходилось им совсем несладко — они просто ломились от фигурок, статуэток, бюстов, мягких игрушек, брелоков, чашечек, свечек, карандашниц с карандашами, книг, альбомов, изрисованных и еще пустых, просто листов бумаги, всевозможных сертификатов, картин в рамочках и еще чего-то подобного где-то в закромах, что уже невозможно было бы не то что разглядеть, а хотя бы заметить за всем вышеперечисленным.

А если вдруг вы вздумаете заглянуть в ящики ее стола или в шкаф, то срочно гоните эту мысль из головы! Как можно скорее! Поверьте на слово! Лучше уж заберитесь к себе на чердак или загляните в кладовку — там тоже, возможно, есть вещи малопонятного назначения и старинные коллекционные комиксы. Так хотя бы не в таком количестве.

Вот если бы вдруг у вас возникло более безобидное желание полюбоваться узорчиком на обоях, вам пришлось бы потрудиться на славу, потому как все они были скрыты если не за полками и шкафом, то все за теми же рисунками, дипломами в рамочках, картинами и, наконец, плакатами.

Ну а если бы вы являлись любителем делать логические умозаключения, вы бы сразу выдвинули всего две версии: либо тут живет сыщик, стремящийся всегда и везде тренировать свое умение замечать и находить любую, даже самую крохотную мелочь, либо ярый поклонник произведений искусства подобного рода, немножечко переусердствовавший в своей любви к ним.

Джулия относилась ко вторым.

Собственная комната казалась ей самым уютным местом на Земле.

Может, кто-нибудь и смог бы с ней согласиться, если бы только все, что там имелось, было разложено по какой-то системе или как-нибудь отсортировано, ну хотя бы примерно расставлено по своим местам. Но Джулия имела обыкновение демонстрировать свой творческий подход и в беспорядке. Ей просто некогда было разобраться со всем тем, что у нее было, да и не хотелось.

Пожалуй, еще одной причиной, по которой она никогда не думала об открытии музея, была ее неспособность видеть все эти вещи расставленными по коробкам и пылящимися за витринами. Ей приятно было осознавать, что она в любой момент времени может погладить по шляпе свою фигурку замечательного волшебника-кондитера, о котором как раз не так давно сняли новый фильм, или рассмотреть часть раскадровки к диснеевскому 42-му по счету анимационному полнометражному мультфильму в своем эксклюзивном альбоме, который не так-то просто было достать. Пусть даже ей понадобилось бы несколько минут, чтобы вспомнить, в каком отделении шкафа ее кондитер находится, и несколько Джоулей затраченной энергии, чтобы достать свой альбом, накрытый еще несколькими подобными.[51] Она все равно знает — они рядом, они в ее распоряжении. А жить в таком вот маленьком беспорядке даже интереснее.

Единственное, что никак не согласовывалось с ее концепцией уюта в доме, — так это положение кровати. За неимением места стояла эта кровать таким образом, что солнечный свет всегда по утрам бил бедняжке в лицо. Она даже отказалась от услуг будильника, а это было обидно, ведь он был таким симпатичным — в форме дивана, на котором развалился в блаженном сне рыжий ленивый котяра[52] с типичным для него в такие моменты выражением нирваны. И хотя будильник был ей не нужен, она все равно держала его рядом — ведь он такой красивый! В этом же определенно была логика.

Ну и, разумеется, Джулия никак не могла решиться сменить имеющиеся у нее сейчас коротенькие красочные занавесочки, подаренные еще давным-давно ее двоюродным братом, на более плотные и длинные. Это же особенные занавески с на редкость позитивным ретро-узором: космическими ракетами и ананасами. В этом тоже была своя логика.

Поэтому летом Джулия имела обыкновение вставать на рассвете. Постепенно у нее даже появилась привычка выглядывать по утрам в окно.

Нет, совсем даже и не жалко, что сны ее прерывались солнечными лучами! Нью-Йорк на рассвете, пожалуй, может потягаться с самым сказочным из снов!

Ей хотелось сохранить волшебные ощущения грез, и утренний Нью-Йорк всегда настраивал ее на романтический лад. Она могла долго любоваться золотистыми облаками над небоскребами, розовым светом, в который окрашивались все стены соседних домов, цветочками в горшочках на окошке в доме напротив. Она обожала считать еще оставшиеся на небе, но уже тускнеющие звезды.

Затем она обращала свой взор на людей внизу, и любила считать первых прохожих, торопящихся по своим делам. За этим занятием она могла провести все утро.

Сколько же на свете совершенно разных людей! Как интересно за ними наблюдать! Можно по их походке, по манерам, по одежде попытаться представить, какие они. Только вот жаль, что она никогда не сможет проверить свои предположения. Они пройдут — и, возможно, она больше никогда их уже не встретит, а если и встретит, то, наверняка, уже забудет о построенных когда-то предположениях. Или они настолько переменятся, что она их даже не узнает.

Хотя некоторых она встречает каждый день. И все равно ничего о них не знает. Кроме того, что вот этот господин заворачивает на углу к автобусной остановке, а эта мисс всегда переходит дорогу и скрывается на 62-й.

Возможно, если бы они когда-нибудь решили поднять голову, они бы заметили Джулию. Возможно, на следующий день им опять захотелось бы посмотреть, не выглядывает ли она из окна и сегодня… На третий день она уже могла бы помахать им рукой, может, они бы тоже помахали в ответ. И уже не чувствовали бы себя такими чужими друг другу.

— Джулия, и зачем тебе это? — спросил ее раз как-то Роберт, ее двоюродный брат, приехавший на денек погостить. — Знать все и обо всех, кого ты встречаешь, — зачем?

Джулия лишь пожала тогда плечами в ответ. Она действительно не могла ответить — зачем же ей это нужно.

— Мне не надо все знать. Хотя бы чуть-чуть побольше… Просто… мы все живем в одном городе, нас так много, а все такие чужие. А вдруг там внизу пройдет кто-нибудь, кто мог бы стать мне лучшим другом? А я не крикну ему «Привет!», потому что никогда этого не узнаю, никогда не узнаю, когда он будет проходить, и пропущу. А если даже вдруг он заметит меня, он тоже не скажет «Привет!», ведь он не будет знать, какая я, и пройдет мимо…

— Ну не думаешь же ты, что люди так уж часто знакомятся на улице и превращаются тут же в друзей? И все так просто? Они встречаются на учебе, на работе, в клубах по интересам. Приглядываются сначала… узнают потихоньку друг о друге что-то новое… раскрываются со временем сами, открывают хорошие качества в других… приходится замечать и плохие… Никто с улицы, непонятно откуда взявшийся, так просто не подойдет к тебе и не скажет: «Давай я стану твоим лучшим другом!».

Джулия знала, что он прав.

Его, похоже, совершенно не беспокоило отсутствие друзей. У него было множество рабочих контактов, были свои публикации, которые читали остальные ученые из научных центров по всему миру. Иногда даже они высказывали ему свое мнение, хвалили, спорили… Были у него и свои разлюбимые науки — физика, химия, география и уфология, так что он был вечно поглощен бесконечным множеством своих исследований и успел еще больше проектов задумать. У него с трудом находилось время на Джулию, не то что на остальных. К тому же, как он ей когда-то признался, он бы с большей радостью отказался от доброй половины своих знакомств — ибо те отвлекали его от важных дел всякой незначительной ерундой: фотографиями блюдец над городом или простыней в старых замкаx[53].

Человеческого внимания ему, похоже, хватало с лихвой.

А, кажется, инопланетяне интересовали его гораздо больше рядовых землян.

У Джулии тоже было свое: комиксы и мультфильмы, которые она любила больше всего на свете. И еще добрая куча увлечений. Но у нее не было никого, кроме Роберта, кто готов был бы слушать ее рассказы. Никому не было интересно.

Она родилась в Нью-Йорке, но детство провела на ферме в Техасе, куда переехала ее семья. Там они с Робертом много времени проводили на приволье. Тогда-то он и увлекся всем этим… Как было здорово, когда они пытались найти таинственные рисунки на полях, засечь космический корабль… а в дождливые дни они вместе смотрели немного наивные, порой забавные, порой печальные, полные лирики черно-белые фильмы (все те, что они смогли найти на старой ферме) и читали книги о приключениях.

А затем Джулию отправили обратно в Нью-Йорк — получать образование. Сейчас ей было 18, она давно уже привыкла к Нью-Йорку и своей маленькой квартирке, привыкла жить одна и сама о себе заботиться, и была совсем не похожа на провинциалку.

Но только за все это время она так и не нашла друзей.

Роберт стал разъезжать по свету и много времени проводить в командировках. Он, как и прежде, любил заглядывать к ней на огонек, как только выпадала возможность.

К сожалению, это случалось совсем нечасто.

Остальное время Джулия заполняла учебой и увлечениями.

Основная ее учеба проходила в анимационном колледже. Джулия обожала мультфильмы и комиксы, и если не мечтала, так рисовала днями напролет, сидя в своей заваленной комнатке, и очень гордилась одной уже мыслью, что когда-нибудь сама окажется причастной к созданию чего-нибудь подобного, самого замечательного на свете. Помимо этого Джулия, творческий неутомимый человек, успела посетить кучу[54] самых разнообразных курсов, которые ей показались интересными. По окончании каждого курса она получала именной сертификат, так что скоро они уже перестали помещаться на полках, куда она сначала их складывала, и ей пришлось начать развешивать их по стенам, что выглядело, по ее мнению, несколько пафосно. Впрочем, сама она к развешанным сертификатам уже привыкла, да к тому же пафосничать было не перед кем. Роберта сертификаты не пронимали, а больше никто не приходил.

Удивительным оставалось лишь то, почему ей, по всем ее заслугам, не выдали один большущий сертификат на полстены, с лихвой заменивший бы половину маленьких — «Гуру по всевозможным вещам, о которых вы и в жизни не задумывались».

Впрочем, были среди сертификатов и весьма стоящие экземпляры.

Мастер по игре в компьютерный пинг-понг, Мастер по разукрашиванию тортов, Мастер по цитатам из комиксов 30-х годов, Мастер по поиску скрытого смысла в бессмысленных фразах и пр.

Сертификаты рассказали бы о ней больше, чем кто-либо из людей, посещавших вместе с ней эти курсы. А ведь еще одной причиной, по которой она с таким упорством на них записывалась, помимо личной заинтересованности в изучаемом предмете, было именно заведение новых знакомств и поиск друзей по интересам. Как раз то, о чем Роберт говорил.

Но ей не везло. Она перевидала множество людей, но ни с кем из них не смогла завязать тесного контакта, который продлился бы и после окончания курсов. Люди приходили в ее жизнь на несколько недель и так же спокойно уходили, это было почти то же самое, что с прохожими на улице — только более растянуто по времени — но она все равно точно так же не успевала ничего о них узнать или рассказать им что-либо о себе. Конечно, она знала их имена и даже телефоны, а они знали ее, но разве знать имя означает узнать человека?

Таким образом, от курсов у нее оставались лишь сертификаты. И знания, обращавшиеся же — кто бы мог подумать! — против нее.

Виной всему, наверно, была ее чрезмерная увлеченность. Если пол и стены в ее комнате были еще в состоянии выдержать весь тот груз, которым она их снабжала, то головы подавляющего большинства знакомых ей людей, очевидно, оказывались менее устойчивыми.[55] Джулия была занята либо собственной историей, либо чужими творениями — и все-то пыталась забить всем этим головы остальных, за глаза называвших подобную деятельность красивым словосочетанием «расширение сознания»[56]. Всякие мирские радости, вроде болтологии у телефона или танцев на дискотеке, были ей чужды, как остальным — ежедневное гляденье на прохожих из окна. Она никогда не сплетничала, никогда не обсуждала модные шарфики и в целом казалась порядочной занудой. На самом деле так оно и было. Назовите еще хоть что-нибудь зануднее, чем получасовое обсуждение количества пальцев на руке одного зеленого инопланетянина из относительно популярного мультсериала. Хорошо еще, если вы знаете, что это за «относительно популярный мультсериал».

Не подумайте только неправильно, люди вокруг никогда не казались ей занятыми всякими более низкими вещами, чем она, а потому недостойными внимания. Они просто занимались чем-то другим, не тем, чем она, чем-то своим. Ну а вдруг и «ее» стало бы для кого-нибудь из них «своим»? А вдруг они просто еще не знают?

Хотелось бы занять в чьей-нибудь жизни особое место. Да кто ж ее вот так вот пустит? И все-таки… ну а вдруг?

Хотелось бы, чтобы кто-нибудь занял в ее жизни особое место. Не только же историям и вымышленным героям там быть… есть Роберт, есть родители, но у нее гораздо больше свободных комнаток, чем занятых…

Иногда она подолгу застревала на чем-то одном: если что-то ее занимало, так уж занимало. И тогда она могла вдруг забыть обо всем на свете — обо всем остальном.

Она могла выпадать из жизни на целые дни и недели и витать в каких-то своих мирах и грезах. Воображения ей было не занимать. Чаще всего она думала над своей историей для мультфильма — к тому же нравилось ей уж очень представлять, что кто-нибудь когда-нибудь найдет ее полезной и для себя.

В такие моменты мечтаний лицо ее принимало ангельское выражение, однако же большинство, получившее уже опыт общения с ней, понимало, что это — явление очень преходящее и недолговечное, стоит задать ей вопрос — как она пустится в свои обыкновенные суетливые занудствования[57], а потому лучше ее не трогать и любоваться издалека.

Она не уставала набираться решимости, которую черпала все из тех же своих мечтаний, и начинать вновь и вновь рассказывать о своей истории кому-нибудь новому. Она всегда подходила первой. Она всегда начинала сама.

Было бы здорово, если бы хоть раз кто-нибудь подошел к ней и сам начал бы разговор.

Ну неужели и правда не найдется человека, которому покажется интересной ее история? Неужели то, что она представляет, нужно только ей да Роберту? Неужели никто не разглядит за ее несколько нескладными, сдобренными эмоциями рассказами что-то действительно стоящее?[58]

Одногруппники в колледже четко представляли, что им надо. Четко представляли, как стоит рассказать, чтобы понравилось остальным, четко представляли свою целевую аудиторию, четко аргументировали тот или иной сюжетный ход, четко соразмеряли желаемое с возможными затратами и имеющимся бюджетом.

Ее история… ее история была вся какая-то расплывчатая, что пар на запотевшем стекле, никакими показателями не сдерживаемая и никакой логикой не обоснованная.

Ничего не стоило ей сказать: «Это так, потому что я так хочу!»

Роберт ее поддерживал.

— Главное — будь собой! — говаривал он древнюю как мир[59] фразу и напяливал свои любимые защитные очки для сталеварения, придававшие ему совсем уж безумноученистый вид. — Если ты подстроишь свои мечты под чужие желания, они перестанут быть твоими. Они вообще перестанут быть мечтами. На Земле более шести с половиной миллиардов людей. И это лишь на одной нашей планете, но ведь ты не знаешь, сколько из них действительно заселено разумными существами — скольким из них ты успела рассказать свои идеи? Так что оптимистичней гляди на мир, все еще впереди!

Действительно, все еще впереди!

Только… только как же скорее найти таких людей?

Вот Джулия и гадала каждый раз, глядя из окна. Занятие, несомненно, очень полезное для осуществления ее мечты. Несомненно.

Неизвестно, сколько еще она вздыхала бы, если б не прозвеневший будильник. Нет, все-таки он был ей нужен. Хотя она уже час как бодрствовала, только будильник выводил ее из грез по-настоящему.

Она очнулась. Вспомнила вдруг!

Сегодня же тот самый день, который она так долго ждала! Как можно такое забывать?

Она выудила из-под груды вещей свой исписанный календарь, взглянула на день, обведенный красным маркером и отмеченный несколькими восклицательными знаками, и удостоверилась окончательно: это точно сегодня!

Сегодня ей как раз предоставлен шанс! Замечательный шанс поделиться своей историей!

Ее колледж посетит комиссия! Будет проходить конкурс, где каждый из студентов сможет представить свои идеи для мультфильмов! Сегодня отборочный тур!

Она не должна опоздать!

Это было еще одной чертой ее замечательного характера: она могла раскачиваться долго-долго, а потом стараться выполнить все с феноменальной скоростью, как того требовал момент, именуемый недаром последним. О качестве выполняемой в суматохе работы можно было догадываться.

Некогда было больше смотреть в окно! Надо было собираться!

Она оторвалась от своего занятия и принялась курсировать по комнатке (временами заглядывая на кухню, где на сковородке уже намечалась яичница): сумка, рисунки, пенал, пропуска и документы… главное — не забыть рисунки.

Джулия еще с вечера подготовила несколько папочек и альбомов с набросками — скетчами, как их называют художники.

Сейчас, в поисках еще одного вдруг возникшего в ее памяти замечательного скетча, который она чуть было не упустила, она сложила остальное, чтобы не мешало, на подоконнике (ибо больше уже некуда было ставить). А пока она расстегивала свою большущую сумку, умудрилась задеть самый верхний из альбомов локтем — вот растеряша! И даже этого не заметить!

Но это моментально заметила одна развеселая особа, беззаботно прогуливавшаяся в тот момент как раз под ее окном и ничего еще не подозревавшая секундой ранее. Скорее даже почувствовала собственным затылком.

Сегодня было ее первое утро в Нью-Йорке, и все ей было в новинку.