Рейс в Новодраченино. Пьеса на 5 человек

СТЕПАН (Николаю): Я не знаю.

НИКОЛАЙ (верх возмущённо): В смысле не знаю?

Люба прихрюкнув хихикает.

СТЕПАН: Ну, серьёзно, не знаю. Этот парень представился Гошей Кац или Кацом, не знаю, как правильно. Предложил оплатить все пустые пассажирские места, чтобы не ждать, и мы поехали, ненароком оставив вас на остановке. Это всё что я о нём знаю.

НИКОЛАЙ (весело): Так вот оно что! А я сижу голову ломаю, что значит автобус битком. Ну, артист.

В автобусе на какое-то время повисает молчание.

Люба и Николай ненароком посматривают на Тамару изучающую роспись в ожидании пояснений, но она не спешит их давать.

Не дождавшись разъяснений, оборачиваются по направлению движения, смотрят вдаль простирающихся красот. Косятся на Гошу.

ТАМАРА (складывая блокнот в сумочку): Да откуда вам его знать, небось, по филармониям-то не ходите?

НИКОЛАЙ (возмущённо): Чего? Да у меня жена в городской филармонии отмотала десятку. Ты что думаешь, если не во фраке человек, значит, кроме водки и огурца ничего в жизни не видел?

ТАМАРА: А кем ваша жена работает в филармонии?

Гоша с любопытством оборачивается, глядя на Николая.

НИКОЛАЙ (надменно) Капельдинером!

Гоша улыбается и возвращается к гаджету.

ЛЮБА: Кем, дядь Коль?

НИКОЛАЙ (негромко): Билетером, в общем.

В автобусе вновь повисает молчание.

ТАМАРА (глядя в окно): Первая скрипка за Уралом.

Степан внимательно смотрит через зеркало на Тамару, потом на Гошу.

СТЕПАН: Это, с каких это пор деятели культуры такие деньги стали зарабатывать, чтобы за час по пятьдесят – шестьдесят тысяч рублей легко на ветер?

Гоша отвлекается от телефона.

ГОША: Послушайте, я же не лезу ни в чей карман. Зачем вы пытаетесь навести ревизию в моём?

СТЕПАН: Да нет, просто интересно. Извини, если обидел. Я просто считал, что музыканты гроши получают. Знать ошибся.

В автобусе ненадолго повисает молчание.

Гоша отвлекается от смартфона, о чём-то своём думает и обращается к Степану.

ГОША: Вы не ошиблись. Так и есть. Музыкальная карьера мне не приносит особых прибылей. То, что я зарабатываю скрипкой, хватает только на бензин. Честно говоря, не понимаю, как, и на что живут коллеги. Перебиваются заказными концертами, халтурками. Кто как, в общем. Стоило ли ради этого семь лет в музыкальной школе учиться да потом ещё в консерваториях…

Пассажиры автобуса внимательно слушают. Степан время от времени поглядывает на парня.

ГОША: Деньгами я обязан отцу. Да и всем остальным тоже. Он сколотил успешный бизнес в девяностых годах, успел, в общем, оказаться на гребне волны. И поэтому сделал так, чтобы его дети не нуждались ни в чём. Чтобы занимались в жизни тем, чем хочется нам. Не тем, чем вынуждены заниматься, чтобы добыть копейку, а именно тем, чем нам самим хочется, тем, что нам нравится. У меня есть ещё сестра. Она картины пишет. В Европе её хорошо знают, она там и живёт последние четыре года. Так что деньги у меня от отца. Трачу его капиталы.

Гоша умолкает, смотрит в окно.

ГОША: Это не слишком разумно в плане приумножения имеющихся средств. У меня нет жилки бизнесмена, но с другой стороны, зачем же эти деньги гноить на банковских счетах, если от них нет никакого проку здесь в жизни, в реальной жизни, а не на бумаге, или электронных отчётах, которым, по сути, грош – цена.

Гоша оборачивается назад, смотрит на Тамару, потом на Любу и Николая.

ГОША: Всем что у меня есть, я обязан отцу.

Пауза в несколько секунд.

Гоша опускает голову, продолжает рассказ.

ГОША: Он позвонил мне сегодня утром, сказал, что плохо себя чувствует и до вечера может не дотянуть. Что нужно успеть перекинуться последним словом и решить несколько формальностей. А через два часа мне позвонили из больницы этого городка или села, Новодраченино, сказали, что старик плох. Поэтому я спешу.

Степан грустно качает головой.

Слышен рёв мотора, автобус набирает обороты.

НИКОЛАЙ (Гоше): Это часом не Антон Григорьевич, твой отец?

ГОША: Он самый!

Пассажиры переключают внимание на Николая.

Гоша сидит не оборачиваясь.

НИКОЛАЙ: Знаю его… немного. Неординарная личность.

ГОША: Это точно.

НИКОЛАЙ: Лет пять назад он приехал в нашу трущобу. Построил двухэтажный дом за одно лето. С соседями всегда держал дистанцию, близко не подпускал и сам никому в душу не лез.

ГОША: Он не только с вами так общался, сколько его знаю, всегда так. Помочь чем – всегда без вопросов, а дружбу близкую никогда ни с кем не водил.

НИКОЛАЙ: Это да, помню в позапрошлом году сел на брюхо на своих Жигулях. Весна, дорога разбита. Мимо Антон Григорьевич. Пешком шёл, за хлебом в магазин выходил. Ни слова не сказал, я его только краем глаза заметил. Через пять минут смотрю, подъезжает задом на своём джипе. Трос достаёт, сам всё цепляет. Я в машине сам сидел, грелся. Вытащил, конечно. Поздоровался, хорошего дня пожелал и уехал.

ГОША: Узнаю, батьку.

В разговор вмешивается водитель, Степан.

СТЕПАН: Я что-то не пойму, если человек при деньгах, зачем он в такие дебри уехал? Дом построил. Обычно если деньги есть, едут встречать спокойную старость в Испанию, или если языками не владеешь – в курортную зону России…

НИКОЛАЙ: Мы тоже с соседями об этом думали. Не разгадали задачку, а спросить как-то не с руки. (Обращается к Гоше) Скажи, Гош, может, ты знаешь?

ГОША: Я не знаю. Родни у нас там нет. Я ни разу не приезжал к нему в эту местность. Сейчас приеду, спрошу, самому интересно.

ТАМАРА (глядя в окно): Ничего вы не понимаете в широте загадочной русской души.

Пассажиры оборачиваются на голос.

ТАМАРА: Я очень хорошо понимаю вашего отца, Георгий.

ЛЮБА (чешет толстый живот): А я вообще не понимаю! Все адекватные люди бегут сломя голову из такой дыры как наша. Что там делать? Какое там может быть будущее? Дояркой в совхозе работать всю жизнь за полторы тысячи в месяц? Это идиотизм и издевательство над самим собой. Да, есть земля, тем и живём, но знаете, каково приходится, когда неурожай?

НИКОЛАЙ: Как не знать.

ЛЮБА: Мы с тёткой по всей деревне ходили в тот год, кто картошки немного даст, кто муки горсть. Кору варили, да травками питались.

ГОША: Эво как тебя на травках-то разнесло.

ЛЮБА: Ни тебе меня судить, – огрызнулась Люба. У меня богатого папочки нет. Никакого нет. Я стройной была как былинка до того страшного неурожайного года. В ту пору вообще как скелет кожей обтянутый ходила. Тут не до филармоний, приятель, поверь. А как только чуть дела на поправку пошли, я наесться не могла. Всё в рот тянула.

У Гоши вырывается произвольный смешок.

ЛЮБА: Смешно тебе?

Люба встаёт и проходит на сидение напротив парня.

ЛЮБА (строго, Гоше прямо в глаза): Тебе смешно?

ГОША: Извини, подруга, но на тебя реально смотреть получается только с юмором или со слезой. Я выбираю с юмором. Я понимаю, что были трудные времена, знаю, что такое голод, но когда вижу, как люди превращают свои тела вот в такие однородные массы, мне становится реально грустно. Поэтому приходится эту грусть как-то вывозить в юморное русло. Считаешь, что я не прав?

ЛЮБА: Да что ты знаешь о голоде, юморист? Да, у меня во рту многое побывало в те смутные времена, я на всё готова была ради куска хлеба. Многие тем и пользовались. Не сохранила ни чести, ни здоровья. Но я выжила! А знаешь, сколько крестов в тот год прибавилось у нас на кладбище, юморист? Меня гнобили потом всей деревней пять лет, причём гнобили все те, кто воспользовался. Пришлось переезжать, никакой жизни не давали. Так я в Новодраченино и оказалась, благо бабушка хорошая приняла, приютила. А все тяготы жизни я познала в своей родной деревне Стародраченино.

ГОША: Что есть ещё и Стародраченино?

Люба протирает лицо руками.

ЛЮБА: Ты смеёшься надо мной. Да, у меня нет ни чести, ни здоровья, ни внешности, я всё потеряла, но я осталась жива.

Люба криком, на весь автобус!

ЛЮБА: Я сижу здесь перед тобой живая, хоть и израненная. Но я верю, что я живу не зря. Ты слышишь меня скрипач? Я живу не зря!

Люба встаёт, проходит в конец салона к Тамаре, садится напротив неё.

ЛЮБА (обращаясь ко всем): Поэтому все более-менее здравомыслящие люди бегут из деревень, чтобы хоть как-то попытаться уцепиться в больших городах. И я не исключение. Еду за последними вещами, оставшимися в деревне. Уже месяц как в городе обосновалась, работаю на кухне, платят немного, но в десять раз больше чем в селе, так что и на том спасибо.

Люба упирается взглядом в Тамару, обращается персонально к ней.

ЛЮБА: Так что там, на счёт загадочной русской души? Что мы все не способны понять?

Тамара спокойно поворачивает голову от окна в сторону Любы, их взгляды схватываются.

ТАМАРА (тихо, но чётко): Что ты, девочка, на судьбу роптаешь? Ты думаешь, что пережила самое страшное на свете? Ты действительно так считаешь?

Люба опускает взгляд.

ТАМАРА: Когда на кону только твоя жизнь – это вообще не проблема, а вот когда жизни твоих детей держатся на волоске, вот тогда по-настоящему страшно. Ты сидишь передо мной живая, это верно, и я тоже верю в то, что всё не зря. Посмотри в мои потухшие глаза, девочка! Видишь ли ты в них остатки чести? Видишь ли ты в них хоть кусочек того, что осталось целым, не выжженным дотла?

Люба поднимает взор и вновь опускает.

Николай чешет затылок, Степан кивает пару раз неизвестно кому.

Парень Гоша кладёт телефон в карман и о чём-то своём задумывается.

Раздаётся визжание шин.

Все пассажиры резко подаются вперёд по направлению движения.

Степан отжимает тормоз в пол.

Резкий звук, хлопок.

Степан паркует автобус к обочине…

ОБОЧИНА

Обочина дороги. Кругом необъятные просторы.

Проезжих машин мало, трасса не основная.

Полная неопределённость в настроениях пассажиров.

НИКОЛАЙ: Что случилось?

СТЕПАН: Сейчас посмотрю.

Водитель выходит из автобуса, осматривает, находит пробоину в колесе.

Пассажиры с нетерпением ждут возвращения Степана с отчётом. Степан открывает пассажирскую дверь и, зайдя в салон, обращается напрямую к Гоше.

СТЕПАН: Ну что парень, похоже, я был прав. Не надо тебе было быть через час в селе. Колесо пробито. Я, конечно, поменяю его, но это ещё на час примерно нас задержит.

ГОША: Чёрт. Ладно, на попутках доберусь, тут уже километров тридцать осталось.

Гоша хватает с сиденья сумку и, выскочив на улицу, бежит ловить попутку.

СТЕПАН (горестно усмехнувшись, обращается к оставшимся пассажирам): Пользуясь, случаем, можете пока мальчики налево, девочки направо.

Пассажиры начинают расходиться.

Степан стаскивает инструмент к колесу, скидывает рубаху, занимается съёмом запасного колеса.