Божедомка

– Положено так, – хмуро пробормотал дед Богдан.

– И вы тут без благ цивилизации совсем живете? Я вроде как даже электричества не видел…

– Мне свечей хватает и печи. А за продуктами я на лыжах хожу в Ивановку раз в неделю.

Старик потер свои мозолистые загрубевшие ладони, поднялся на ноги и подвел итог:

– В общем, жить можно… Ну да ладно, засиделись мы. Ты давай, Антон, спать ложись. Вон ту лавку займи.

Для гостя хозяин отвел широкую крепкую лавку в самом углу дома, за печью. От глиняного бока волнами расходилось тепло, и Антон, разувшись, лег на скамью и уперся ступнями в печь, чувствуя, как его уже клонит в сон. Старик принес ему стеганое одеяло и твердую как камень пуховую подушку.

Сам Богдан еще долго бродил по комнате, как беспокойный домовой, постоянно то перекладывая что-то с места на место, то шурша вещами в углу. Порой он выходил на улицу и через какое-то время возвращался. Антон подумал, мало ли какие странности могли быть у этого одичавшего от одиночества старика, так что не стал обращать на это внимания. К тому же он заснул буквально через десять минут, хоть лавка и казалась чрезвычайно неудобной.

Где-то через час Антон проснулся в одиночестве. Слышно было, как трещали прогоревшие поленья в печи, как за окном все еще бушевала метель, а в доме стояла тишина. После пары кружек чая хотелось в туалет, и Антон, позевывая, вышел на улицу. Мгновенно холод обступил его со всех сторон.

Дверь божедомки была распахнута, на пороге слабо светила керосиновая лампа, а старика не было видно. Добравшись до уличного туалета, продуваемого всеми ветрами, Антон заперся в скрипучей кабинке. Все еще пребывая в сладостной дреме, он не сразу обратил внимание на чужеродный звук, который пробивался с улицы сквозь завывания ветра.

Кто-то стучал топором. Звук эхом разносился по всей округе.

«С чего бы это старик решил ночью в такую пургу колоть дрова?» – промелькнула у Антона в голове вялая мысль. – «Похоже, у деда проблемы со сном».

Сделав свои дела и медленно бредя домой по вытоптанной в снегу тропинке, Антон с большим запоздание понял, что Богдан никак не мог колоть дрова, ведь он был в божедомке, где-то среди трупов. Но чем тогда старик там занимался?

Раскатистый ритмичный стук явно доносился из убогого дома. Антон замедлился и вскоре остановился. Неожиданно ему стало жутко от мысли о том, что этот древний дед посреди ночи что-то рубил в сарае, полном покойников.

Осторожно, стараясь не шуметь, Антон приблизился к божедомке, вытягивая шею, чтобы заглянуть внутрь. Но слабый свет керосиновой лампы на пороге почти не проникал в темноту дверного прохода.

– Ты чего тут ходишь, а? – раздался хриплый рык из глубины дома.

Антон даже вздрогнул, и почти сразу же на пороге появился Богдан. Он сжимал в руке топор и тяжело дышал.

– Я-я… – замялся Антон, – просто в туалете был…

– Нечего тут бродить, – сурово проронил дед и махнул рукой.

Скорее вернувшись в протопленный дом, Антон лег на свою лавку, но больше он не мог сомкнуть глаз. Мрачный старик не на шутку его напугал, и теперь сон никак не шел. Можно было подумать, что угодно об этом деде, но Антону почему-то в голову лезли одни дурные мысли. Например, он не мог перестать представлять, как Богдан расчленял замороженные тела в божедомке. Жуткие фантазии так и проплывали перед внутренним взором одна за другой.

Через четверть часа, когда Антон уже весь искрутился на жесткой лавке, в дом вернулся старик. Он отряхнул от снега валенки об порог, поставил свой топор возле печи и молча взглянул на гостя. В руках у хозяина был какой-то тяжелый сверток.

Сдвинув в сторону половик, дед открыл люк, ведущий в подпол. Он исчез там, и через пару минут вернулся обратно уже без свертка. Хмуро ворча что-то себе под нос, Богдан потушил свечу на столе и забрался на печь, накрывшись одеялом.

Минуты тянулись медленно. Звуки старого ветхого дома постоянно заставляли Антона напрягать слух: он то и дело различал, как на чердаке шуршали мыши, как в печной трубе завывал ветер, а где-то очень далеко выла собака. А, может быть, это была вовсе и не собака.

Бессонница завладела Антоном, не позволяя расслабляться. Он ворочался и периодически ловил на себе внимательный взгляд старика. Дед Богдан тоже не спал. Завернувшись в одеяло, он, как затаившийся охотник, выглядывал из своего укрытия, наблюдая за Антоном с печи. В полумраке дома глаза старика поблескивали как два темных колодца.

Что-то нехорошее было в этом взгляде, недоброе.

Антон чувствовал страх, сжавшийся в комок в его груди, а еще он раз за разом мысленно возвращался к топору, который Богдан оставил возле печи, поближе к себе.

Наконец, устав бояться, Антон рывком поднялся с лавки и сел за обеденный стол. Налив в кружку холодный травяной чай, оставшийся с ужина, он достал свой мобильник и отыскал контакты жены и сына. Чтобы просто успокоить нервы и подстраховаться на всякий случай, Антон принялся набирать сообщения родным.

«Сегодня до Миши не добрался из-за метели. Остановился на ночь у местного старика Богдана, живущего у перекрестка недалеко от Ивановки. Тип он, конечно, странный, но уже утром я уеду».

Жена непременно уже видела десятый сон, а вот сын любил засиживаться допоздна за компьютером, и через несколько минут Антону пришел ответ:

«Я понял, пап. А мне сегодня в школе на физре мячом в лицо зарядили. Теперь синяк на весь глаз. Мама говорит, чтобы я завтра дома остался».

Антон нахмурился, и сразу же потребовал от сына прислать фотографию. Через минуту на его старый кнопочный телефон пришел сжатый снимок, на котором красовалось радостное лицо мальчика с красновато-фиолетовым фингалом. Антон хмыкнул себе под нос, не сдержав улыбки.

– Ну ты чего там не спишь, а? – недовольно проворчал с печи дед Богдан. – Все бродишь и шумишь, как беспокойник.

– Да сын пишет.

– У тебя сын есть?

– Ага. Кстати, ваш тезка. Тоже Богданом зовут.

– Правда что ли?

Старик слез с печи и подошел к своему гостю. Антон показал деду только что присланный сыном снимок.

– Ему уже десять лет, почти одиннадцать.

Хозяин дома неожиданно долго разглядывал фотографию в телефоне, а после шепотом произнес:

– Когда я сиротой стал, мне тоже десять было…

Он как-то тяжело опустился на лавку и поставил локти на стол. Вся его фигура словно дышала тяжестью и мрачностью.

– Мои отец с матерью всегда выпить любили, последние гроши на водку тратили, у соседей вечно занимали. И в один вечер напились, не уследили… Пожар начался. Я выбежать из дома успел, а вот они там остались. Так и сгорели заживо.

– Ужас какой, – сказал Антон. – Сочувствую…

– Не стоит. Я из своего детства ничего хорошего не помню. Только голод и тумаки отцовские. После пожара меня хоть божедом приютил, он и то человечнее был. Хоть я и не родной ему, а так, лишний рот.

– Судьба ваша, конечно, неудачно сложилась.

– Как ей положено было, так и сложилась, – пробухтел старик, а потом как-то устало взглянул на Антона и спросил:

– А ты сам-то как, сильно сына своего любишь? Не колотишь?

– Да вы что. Я на своего ребенка или жену никогда руку не подниму. Они же мне родные… Ближе них у меня никого и нет.

На лице хозяина дома промелькнула какая-то рассеянность, будто слова Антона показались ему необыкновенно правильными, но при этом сам он их понимал с трудом. В молчании посидев пару минут, дед Богдан наконец поднялся из-за стола, его лицо едва уловимо посветлело и разгладилось. Махнув на своего гостя рукой, старик забрался обратно на печь.

– Коли бы и меня так отец любил, кто знает, может, и не стал бы я всю жизнь сторожем при трупах работать… – еле слышно прошептал Богдан и отвернулся лицом к стене.

До самого утра больше хозяин не поворачивался, за Антоном не следил, а только мирно спал на своей печи. А стоило первым солнечным лучам заглянуть в окна дома, как Богдан уже был на ногах. Приготовил на завтрак кашу с маслом и кусочками мяса.

– Езжай в ту сторону, – посоветовал божедом своему гостю, указав рукой в окно на дорогу. Метель улеглась, и теперь над бескрайней белой гладью во все стороны раскинулось чистое голубое небо. – Если ты на машине, то таким путем до Ивановки быстро доберешься.

Собравшись и поблагодарив хозяина за гостеприимство, Антон собирался сунуть деду пару купюр в оплату ночевки, но Богдан лишь оттолкнул от себя его руку с деньгами.

– Лучше потрать их на сына.

Хмуро кивнув самому себе, старик взял топор, так всю ночь и простоявший возле печи, и ушел в божедомку по своим делам. Антон лишь пожал плечами и, на ходу набирая номер Миши, направился к своей машине, которую за ночь сильно замело снегом.

– Алло! – сразу же откликнулись в трубке.

– Надеюсь, я тебя не разбудил?

– Да ты что! Я уже встал и только и ждал твоего звонка, – бодро ответил Миша.

– Ну, короче, я выезжаю сейчас. Мне тут подсказали, что я совсем недалеко от Ивановки, и, думаю, в течении получаса уже буду у тебя.

Антон достал из багажника щетку и стал смахивать ей снег с лобового стекла.

– Отличные новости! Я тогда пойду пока мангал ставить и попрошу Таньку быстрее баню натопить, – радостно зачастил Миша. – Слушай, а где ты ночевал-то?

– Да тут у перекрестка где-то перед Ивановкой дом деда Богдана стоит. Я ночью его заметил, да напросился на ночевку.

– Постой-ка. Дед Богдан? Это старый божедом что ли? Нелюдимый такой?

– Ну да. Он мне тоже так назвался. Даже показал эту свою божедомку, забитую трупами замороженными. Не самое приятное зрелище, скажу я тебе…

Отряхнув щетку и ноги, Антон с кряхтением забрался в машину и стал ждать, пока она прогреется.

– Неужели к нему все еще кто-то покойников возит? – удивился Миша. – В Ивановке как появился пару лет назад свой экскаватор, так все стали на местном кладбище даже зимой умерших хоронить. Ковшом-то землю промерзшую капать спокойно можно. А раньше, конечно, только деду Богдану мертвых возили, чтобы до весны лежали. По старой традиции, так сказать.

– Мне он говорил, что часть тел к нему местные привозят, а другие трупы он сам находит. Всяких там охотников и заблудившихся зимой в лесу, околевших на морозе.

– Впервые такое слышу. Не думаю, что у нас тут так много народа разгуливает зимой по округе и пропадает без вести, чтобы божедомка битком была забита. Тут же все друг друга знают, что-то подобное бы все обсуждали.

– Слушай, я тебе лишь говорю то, что мне сам Богдан сказал. Может, реально он кого-то находит, а, может, просто из других деревень к нему еще везут тела. Из тех мест, где экскаватора нет.

– Ты сильно старика не слушай. Ему ведь уже много лет, голова плохо работает, вот и наплел тебе каких-то сказок про то, как он трупы, будто подснежники, в лесу собирает. Я его еще когда последний раз сам лично видел, а это было, наверное, лет семь назад, то он мне сразу больным на всю голову показался. А теперь вон сколько времени прошло, наверное, он еще хуже стал. Заперся в своем доме с трупами, как сыч, и сидит там, с ума сходит.

– Не наговаривай на деда, – со смешком упрекнул друга Антон. – Нормальный он. Мы сына моего обсуждали, он про работу свою и жизнь рассказывал. Говорил, что каждую неделю на лыжах в Ивановку ходит за продуктами. Так что никакой он не сыч, обычный дед, просто живет тихо.

На другом конце трубки повисла нехорошая тишина. Как Антон ни звал товарища, но Миша почти полминуты молчал, а после изменившимся голосом сказал:

– Его уже семь лет никто в Ивановке не видел. Он сюда точно не приходит.

– Да как же так? – не поверил Антон. – Он мне сам говорил… Да и к тому же откуда у него продукты тогда? Он тут не голодает. Мясо вон почти в каждом блюде есть, а ведь скотины у него я никакой не заметил.

– Я тебе клянусь, его тут никто в деревне уже давно не видел.

– А с чего бы ему мне врать тогда?

– Я не знаю, Антон… Но… Ты уже уехал оттуда?

– Нет. Еще машину грею. А что?

– На твоем месте, я бы поспешил. У меня есть одно нехорошее предположение, – прошептал в трубку Миша, голос его дрожал от волнения.

– Какое? – спросил Антон, хватаясь за руль.

В этот момент в темном дверном проеме божедомки показался дед Богдан. В одной руке он сжимал свой топор, а в другой что-то тащил. Не обратив внимания на то, что его гость все еще не уехал, старик закрыл дверь, повесил замок и после развернулся, чтобы пойти к дому.

Тогда-то Антон и увидел, что нес божедом.

А дед заметил машину, которая еще стояла на месте, и замер.

– Мне кажется, мясо в его доме появилось вовсе не случайно, – послышался из динамиков телефона охрипший голос Миши.

В руке дед Богдан нес отрубленную промерзшую насквозь человеческую ногу.