Ты будешь смеяться, мой князь

– Ладно звучит, вельможная панна.

На этот раз помолчала шляхтянка.

– Над-зе-я. Пожалуй, и впрямь ладно. Пан Збышек?

– Да, вельможная панна?

– Называйте меня теперь Надзеей. Притомилась я без имени жить.

* * *

Когда все пошло прахом, за слюдяным окном стояла ветреная зимняя ночь. Облака неслись по небу, то открывая, то скрадывая в своих клоках луну, и следом то озарялась, то скрывалась в полумраке спящая Надзея.

Збышек ею любовался. Ему хотелось зарыться лицом в серебристо-голубые волосы, щекой их почувствовать, скулами, обернуть вокруг руки. Но разве мог он? Чтобы пекарь да коснулся шляхтянки? Збышек и в горнице-то не лег бы. Пускай ударили морозы, и сени обрастали по утрам льдистой шерсткой инея – он считал, что незамужним мужчине и женщине в одних стенах спать не гоже. Надзея думала иначе:

– Хозяин дома, пан, в доме почивать должен, а не у черта на куличиках.

Вот Збышек и любовался Надзеей с соседней лавки, пока в дверь не забарабанили.

Гостями оказались дружинники. Вместо приветствия усатый сотник достал из-за пазухи свиток, запаянный красным сургучом, и протянул Збышеку.

– Велено вам передать, пан, и отвести.

– Куда отвести? – удивился Збышек.

– В письме все сказано.

– Панове, так ведь грамоте я не обучен.

К растерянному Збышеку приблизилась Надзея, которая, разбуженная голосами, тоже вышла в сени. Она надломила сургуч, развернула свиток и зачитала вслух:

– «Благословенный Богом благодетель и правитель Озерных Ялин, Вацлав Вишневецкий, князь земель от Закряжья до лесов Старой Волотвы и от Березового Рога до Запалицы, кланяется мастеру-пекарю Збышеку из Мутных Холмов и ждёт его у себя в замке, как только быстро это возможно, в зале для забав».

– Кланяется? – переспросил Збышек озадаченно.

Надзея перечитала свиток и кивнула.

* * *

Князь Вацлав вступил в те лета, когда язык бы не повернулся назвать его молодым, а пожилым – было бы себе дороже. Тем удивительнее, что высокий и могучий воин, каким видели Вацлава ещё на празднике урожая, предстал у столика для шахмат немощным бродягой. Кожа его пошла пятнами, будто заражённая пшеница, серо-стальные глаза помутнели, а волосы утратили тот цвет дубовой коры, который знали все в Ялинах. Двигался он медленно и тяжело, а звучал – точно медный горн, забитый речными голышами:

– Не знаю уж, хлопец, какими дорогами, но дошла до меня слава о твоём хлебе.

– У меня на треть белая мука, светлейший, добрая печь и ловкий подмастерье, – искренне, но с легким раздражением ответил Збышек. В натопленной комнате он мигом вспотел и мечтал об одном: сунуть разгоряченное лицо в сугроб да там и оставить.

– Соловьем заливает! – усмехнулась княжна Ядвига. Она в алом с золотом платье сидела на подоконнике и опять напоминала Збышеку петуха.

Вацлав поднял чёрного пехотинца с шахматной доски словно и не услышал.

– Велел и я его прикупить, – князь показал слона шляхтичу, с которым играл, и поставил на место белой лошади. – Пробу снял. Желудок не тяжелит, это славно. Чесноком ты его натираешь от пуза – это тоже славно. Но более всего мне в душу легло, как ты его размалевал.

Белая лошадь с мягким стуком упала в ведро, которое примостилось под шахматным столиком. Кроме него, в зале для забав имелась маленькая сцена, лавка, затянутая сукном, да ещё высокая подставка под блюда, крытая простыней. На неё-то Вацлав и посмотрел.

Збышек хотел, было, похвалить за клейма Надзею, но князь опередил его:

– Ты мне вот что, хлопец, скажи. Чертежи эти из башки берутся али ещё откуда?

– Известно откуда, – хмыкнула Ядвига, – из седалища.

Збышек нахмурился.

– Из головы, верно, светлейший.

– Из головы…

Вацлав тяжело, устало оперся бородой о кулак и снова посмотрел на простынку.

– А вон тот – тоже из головы?

Повинуясь властному жесту, Збышек подошёл к столу и откинул ткань. На блюде лежали два румяных кусках – будто бы хлебец разорвали перед едой да так и запамятовали. На горбылях темнел сложный узор: шипы и розы, охотничий лук да непонятная лошадь с рогом на лбу. Красивая, но в общем-то обычная ерунда, которую рисовала Надзея.

– Из головы, светлейший, – неуверенно ответил Збышек.

– Отец, а я говорила, – заметила Ядвига.

Вацлав посмотрел на дочь, на шляхтича, который поменял местами короля и ладью.

– Раз так, хлопец, придётся мне этой башки тебя лишить.

Збышек похолодел, несмотря на жару в зале.

– Законов я не преступал, светлейший. А коли убить хотите – убивайте. Драться я не обучен.

– Законов не преступал? – князь встал с угрожающим видом, но тут же пошатнулся. – А скажи ты мне, хлопец, откуда герб этот взял, который из живых всего двое видеть могло?

Збышек растерялся.

– Как же это?

– Как?! Да вот так! Герб это рода моей бабки, который весь уж сгинул. Ладанка с ним только и осталась да замок сгоревший. Ладанку я в шкатулке хранил и запертой отправил со сватами к нареченной моей, Рагнеде. Вот и скажи ты мне, хлопец, как ты, который дальше дня пути никуда не ходил, ладанку эту увидел? Скажи ты мне, хлопец, где Рагнеда моя, которая сватам обещала следом ехать? А если не можешь сказать – то помост на площади уже давно без дела стоит!

Збышек помолчал. На хлеб посмотрел, на странную лошадь с рогом, что Надзея вырезала лучиной посреди горбыля. На Ядвигу, которая ехидно улыбнулась и укусила дольку сушеного яблока.

– Про ладанку эту я не скажу, светлейший. А где панна Рагнеда, – Збышек судорожно вздохнул и утёр пот со лба, – кажется, знаю.

* * *

Путь их к Надзее прошёл в тяжёлом молчании. Вацлав ловко правил могучим вороным конем и, казалось, взбодрился от поездки. Збышек неуклюже брел рядом и ёжился на ветру. Скрывать он ничего не стал – рассказал Вацлаву прямо, как говорил все и всегда, но глухая тревога поедом ела сердце.

Показались уже Мутные холмы, и луна скрылась за первыми домами, когда Вацлав спросил:

– В сенях, говоришь, всегда спал?

– В сенях, светлейший.

– Он тебе, отец, и не то скажет! – донёсся голос Ядвиги, которая отправилась с ними.

– А не врешь? – спросил князь Збышека.

– Не вру. Я не из тех, кто врет, светлейший.

Вацлав поцокал языком.

– Хороша она лицом, хлопец?

Збышек задумался.

– Хороша, светлейший.

– Весела нравом?

Збышек задумался вновь.

– Да и не так чтобы грустна, но и весела не слишком. Упряма больше.

Князь усмехнулся.

– Да из тебя, хлопец, как я погляжу, тоже корзины не сплетешь.

– Корзины не сплетешь, – заметила ехавшая позади Ядвига, – а пугало отличное выйдет, ежели на кол посадить да в поле выставить.

Шляхтичи разразились смехом, который князь не поддержал – не то занятый мыслями, не то недугом своим.

Завидев пекарню, Збышек ускорил шаг – и вошёл в дом. Вацлав, Ядвига и шляхтичи остались снаружи.

– Надзея, – позвал гостью Збышек и с горечью подумал, что говорит это имя в последний раз. – Проснитесь, вельможная панна.

Она открыла свои ледяные глаза и сонно забормотала: «Куда? Зачем? Почему?».

– Оденьтесь, вельможная панна, да выйдите во двор. Нашёл я семью вашу.

– Нашёл?

Надзея мигом поднялась и недоверчиво посмотрела на Збышека. Тот неохотно кивнул. Она стала одеваться – сначала медленно, потом быстрее – заплела наскоро серебристо-голубую косу и побежала, побежала из горницы, из сеней.

Збышек едва поспевал следом. Облака приоткрыли луну и осветили Вацлава, который спешился и тяжелыми шагами приближался к Надзее. Они смотрели друг на друга пристально, напряжённо – не как будущие муж и жена, а точно израненные рыцари на турнире.

– Ты меня за дурака держишь? – тихо, с угрозой спросил Вацлав и повернулся к Збышеку.

Тот опешил.

– Не понимаю, светлейший.

– Вот и я не понимаю, зачем ты мне, хлопец, вместо Рагнеды эту селедку суёшь?

Ядвига закудахтала от смеха, как настоящая курица.

– Не гоже князю шляхтянку рыбой величать, – прямодушно отрезал Збышек. – Коли не по сердцу она вам, так не моя вина.

Надзея, не понимая, смотрела то на одного, то на другого. От холода и тревоги ее потряхивало.

– Так ты что ж, болван, думаешь, – спросила Ядвига, – что отец мой Рагнеды своей портрета не видывал?

Збышек с вызовом посмотрел на княжну.

– А если и видел, светлейшая, то что?

– А медноволосая она, вот что! – ответил за дочь Вацлав и повернулся к Надзее. – Не видала ты медноволосой панны с ладанкой? А? Под лавку тут нигде не завалилась?

Шляхтянка покачала головой.

– А сама ты кто будешь?

– Вошь бледная, – ответила князю Ядвига, и шляхтичи загоготали.

– Не тебя я, дочь, спрашиваю. Говори, панна.

– Пан Збышек меня Надзеей кличет. А сама я не знамо. Запамятовала. Да и не хочу… Надзея я. Надзея!

Вацлав помолчал, посмотрел на Збышека.

– Наврал ты, выходит? А, хлопец? Или как мне это понимать?

Рука князя легла на эфес корда, и Збышеку захотелось отступить. Чудом он совладал с собой и ответил:

– Я никогда не вру, светлейший. Либо Рагнеда она, либо… головы мне моей не сносить.

– Брешет, – заключила Ядвига. – Как сивый мерин.

Вацлав сделал шаг к Збышеку, и оба замерли. Смотрел князь долго, тяжело, наконец, поморщился, словно зубами проверяя монету на подделку.

– Чтоб не видели в Ялинах ни тебя хлопец, ни хлеба твоего окаянного. А ее, – князь посмотрел на Надзею, затем обернулся к шляхтичам и снова, как в замке, покачнулся. – В Запорную башню. Покуда не скажет, кто она такая да где Рагнеда моя.

* * *

Прошли две седьмицы. Прошли, как в снежной пурге, без просвета и без новостей. Збышек только и знал, что собирать одни и те же слухи – дескать, Рагнеда все опаздывает, а князь все допрашивает Надзею денно и нощно, и молчит она, как та самая рыба об лёд.

Хлеб Збышек не пек. Не из страха – желания не было. Он словно бы оцепенел и чего-то ждал.