Меланхолия Самарии Родердейл

В Третью Издольную войну здесь был форт. Мой прадед осадил тогда остатки отрядов регента и ждал, пока люди внутри не стали умирать от некой странной болезни. Автор хроники указывает на холеру, – она потом случалась среди наших солдат, – но с тем же успехом это может быть и любая другая инфекция. По некоторым симптомам похоже на чуму, но я не уверен.

После войны орудия убрали, а подвалы превратили в тюрьму. Сюда свозили преступников со всего королевства и казнили. Причем, боюсь, не все среди них были действительно виновны – разве что в неприятии власти прадеда. Кстати, орудия пыток и умерщвления до сих пор можно увидеть на территории. Честно сказать, меня дрожь пробирает от одного их вида.

Горожане не особо любят рассказывать о том периоде истории. Я выяснил только (у хозяина пансиона), что в 302 году в тюрьме (к слову, на полотне «Карающего Рока…» в правом нижнем углу значится именно 302 год) служил некий Лазарус Анри-Сансон, палач. Он-то и изображен на картине.

Также я изучал истории казненных здесь, и одна заметка меня поразила – об Армине Дамере. Этот человек, если подобное слово применимо к нему, убивал и ел людей. Вы можете поверить? В наш просвещенный век, когда мы учимся истреблять болезни, когда познаём гальванику и законы небесных тел, один человек способен убить другого как… как голодная собака. Префект Арканвича ловил Дамера несколько лет, а тот, даже будучи пойманным, умудрился загрызть насмерть одного конвоира. Приговорили Дамера к четвертованию, что уже само по себе прецедент (средневековая казнь для средневекового чудовища), но погиб он раньше… смутная история.

Знаете, Арканвич уже не кажется мне таким приятным местом, как раньше. Это внешнее спокойствие больше похоже на искусственную маску или ловкий трюк.

Матушка, вы ответите мне? Хоть поругайте меня, что занимаюсь такой ерундой.

Буду дальше изучать архивы. Ваш любящий сын».

– Вы закончили, Ваше величество?

Самария вздрогнула и оглянулась. Она даже не заметила, как Лиз вернулась с полотенцем и тазиком.

– Да, сейчас. Как думаешь написать ему? Или нет? Нет, не буду. Лучше поеду. Да? Вот только дожди закончатся, и сразу поеду.

– Как вам угодно, Ваше величество.

Самария подошла к тазику и зачерпнула воды.

– Она же холодная!

– Да, Ваше величество, – Лиз склонила голову и протянула полотенце с золотой вышивкой.

– Почему ты не нагрела? Не могу же я мыться…

– У нас мало дров, Ваше величество. Все идут на обгорев комнат.

– И поэтому в замке так холодно? – Самария собралась с духом, окунула лицо в воду и с фырканьем, с брызгами отпрянула. – Королева без народа, без еды, воды и дров. Впрочем, нет, воды у меня как у барбоски блох. – Она кивнула на затопленную низину за окном. – Пшена и воды, как в тюрьме. Не находишь? Мой замок точно тюрьма. Или все королевство? Разве это не прекрасно, Лиз? Я – королева своей тюрьмы.

– Не думаю, Ваше величество.

Самария вздохнула и потянула за шнурки на платье.

– Лиз, у меня от холода зубы ноют.

– У нас закончился чистящий порошок, полагаю, поэтому. Ваше величество… – лицо Лиз приняло растерянный вид. – Вы… вас кто-то бил?

– Что? Не мели чушь.

Самария подошла к зеркалу и убедилась в правдивости кормилицы: кровоподтеки неровными пятнами опутывали все тело. Багровые, зеленоватые, лиловые, желтые – всех размеров и цветов.

Самарию замутило, пол зашатался. Свет стал медленно гаснуть, будто его всасывала невидимая воронка.

***

Лестница. Снова эта лестница. И тишина.

Самария прижимает руку к груди, чувствуя, как оглушительно колотится сердце.

Круги света. Промежутки темноты.

– М-мария? – неуверенно зовет Самария.

Ответа нет.

– Лиз?!

Ответа нет.

Самария осторожно спускается по ступенькам, зовет снова. Ждёт. Спускается дальше – из круга света во тьму, из тьмы в круг света. Пять минут. Десять.

Час.

Два.

Лестница не кончается.

Ноги Самарии дрожат, заплетаются. Она путается в мыслях, в направлениях и, когда снизу доносится смех, Самария чувствует почти облегчение.

В круге света блестит неподвижная, мертвая гладь озёра, что вопреки здравому смыслу омывает лестницу здесь, на этой высоте. На берегу из ступенек замер мужчина: тощий, горбатый, в грязном исподнем. Он мерзко хихикает, вытянув вперед шею, и смотрит на мешки у своих ног. Чем-то незнакомец крайне напоминает крысу.

– Послушай, человек… – Самария устремляется к нему. – Знаешь ты, где выход? Я спускаюсь, но лестница…

– Поиграй со мной, – мужчина косится на королеву правым глазом, – точно рыба или птица.

– Я – твоя королева. Покажи мне выход.

– Поиграй, – повторяет незнакомец. – Поиграй, поиграй, поиграй! Поиграй!!! – он переходит на срывающийся фальцет. Кривой оскал обнажает отвратительно длинные, желтые зубы, и Самария чувствует смрад, что вьется изо рта человека.

– Королевы не играют со всяким… всяким…

– Они такие хрупкие, моя королева, – фальцет сменяется шепотом. – Легко сломать, но нельзя поправить.

Незнакомец смотрит на свои мешки, из которых текут багровые лужицы, и снова хихикает: подбородок запрокинут, шея вытянута.

У Самарии холодеет под сердцем, она отступает и спотыкается о ступеньку, едва не падает. Багровые ручейки из мешков вопреки всем законам тверди текут не в озеро, а вверх, к ее ногам.

– Ты же не такая хрупкая?

Зубы мужчины начинают расти, вытягиваются, словно гигантские лезвия. Кровавые ручейки оплетают ноги Самарии. Желтые резцы заполняют все пространство и скребут, скрипят, царапают по камням лестницы.

Самария открывает рот, чтобы закричать…

***

– Лиз, я даже ложкой двинуть не могу, все суставы болят. Как старуха, – Самария посмотрела на золотое блюдце и в кривом отражении увидела, как ее собственное лицо, теперь чахло-желтое, с шелушащейся кожей, исказилось от боли.

За окном обеденной залы – мутным, покрытым сеточкой струек – терзал землю нескончаемый дождь. Убаюкивал дробным перестуком капель, превращал в грязный поток. Конца ему не было.

– Вы заболели, госпо… – долговязая кормилица закашлялась. Она и сама выглядела не лучше: подурнела, осунулась и то и дело вздрагивала. – Полежите и поправитесь.

– Отстань. Не хочу я лежать.

Камин не зажигали третий или четвёртый день, и Самария, – высохшая, удивительно отощавшая за последнюю неделю, – тщетно заворачивалась в одеяло. Холод, казалось, поселился внутри.

– Почтового голубя не было?

– Нет, Ваше величество.

Неловкими пальцами Самария достала из кармана платья последнее письмо – уже замятое и зачитанное ею до неприличия. Снова вгляделась в прямые, как полозья, строчки.

«Матушка, я жду вас. Знаю, вы и сами рады бы прокатиться в горы. Здесь, в конце концов, свежий воздух, хвойные леса… здоровью полезно, а глазу приятно.

Впрочем, спешу сказать, что открыл одну мистическую и пугающую закономерность…

Нет, начну не с нее. Вчера я уговорил работника исторического общества Арканвича отвести меня в Чистилище (так называется самый нижний уровень в тюрьме, где и приводились в исполнение большинство приговоров).

В жизни не встречал столь жуткого места. Одна лестница чего стоит – всего двенадцать ступеней, но из-за этих каменных лиц с пустыми глазами; из-за темноты и тесноты; из-за душного и спертого воздуха, наконец, – спуск казался мне бесконечным. Внизу – орудия пыток и лишения жизни (не чета своим собратьям на верхних уровнях) и запутанная система для оттока телесных жидкостей. Все время, пока был там, я принюхивался, боясь и одновременно желая почувствовать запах смерти, несомненно пропитавший за века эти стены. И знаете, кажется, я его уловил, – меня затошнило, и до вечера невыносимо раскалывалась голова.

Тем хуже мне стало, когда ночью я читал доклад начальника тюрьмы. Речь идет о камере шестьдесят семь. Вроде бы обычная – я, помнится, не раз проходил мимо неё во время посещений исторического общества – но никто из постояльцев 67-й не был казнен. Все эти несчастные покончили с собой.

Повстанцы, насильники, убийцы. К приятному удивлению, оказался там и Армин Дамер. По иронии судьбы этот мерзкий каннибал проглотил собственный язык за пять часов до казни.

К несчастью, попадались там и хорошие люди, обычные заблудшие души. Особенно мне было жаль одну девушку – Марию Джейн Келли. Да, она убила мужа, но, если верить газете, ее супруг был порядочной гадиной и смерть заслужил. Марию, конечно, приговорили к смерти, а накануне – Вы уже догадались? – она повесилась. Пишут, перед смертью Мария пела, и с тех пор ее голос иногда слышат в этом крыле здания.

И так все заключенные из 67-й камеры. Меня страх пробирает до самой макушки, когда думаю об этом.

Пойду на озеро – искупаюсь, пока тепло. Надо развеяться, а то не по себе от этих кошмаров.

Повторюсь, что жду вас. Вразумите меня речами о скорой женитьбе на какой-нибудь пухленькой герцогине. Ваш любящий сын».

– Негодник, – Самария улыбнулась и отложила письмо.

Она взяла яйцо и неловко перебросила из одной руки в другую.

– «Яичко-яичко, скок-скок, и ты – птичка», – бесцветно, но красиво продекламировала королева. – Смотри, Лиз. Смотри, как я уме…

Яйцо выскользнуло и, цокнув об столешницу, грохнулось на пол.

– Ох, нет. Лиз, зови стражу, одной мне тут не справиться, – Самария развела руками. – Ах, да, у меня нет стражи. Ни стражи, ни придворных – даже яйца теперь нет.

– Сварю другое, Ваше величество, – служанка устало поднялась.

– Побойся Бога. С двумя мне не совладать.

Королева почистила те остатки, что удалось собрать, немного откусила и застонала от боли.

– Госпожа? – с испугом подошла Лиз. – Ваше…

Самария наклонилась к столу: ладонь прижата ко рту, глаза остекленели. Язык ощущал что-то чужеродное.

– Госпожа?!

Королева схватила тарелку и выплюнула в нее куски яйца – недожеванные и от крови ярко-красные.

– Как болит, – Самария ощупала языком зубы, затем засунула пальцы в рот пальцы и вытащила мешавший предмет.

– Ваше высочество? – на лице кормилицы от страха проступили кости.

«Дзинь», – жалобно зазвенела тарелка, когда Самария выложила на неё свой окровавленный зуб.

«Дзинь», – повторила тарелка, когда к нему присоединился второй. На третьем Самарию замутило, и куда-то повело…

***

Бесконечная лестница.

В круге света внизу замер человек – в халате и смирительной рубашке, рукава которой стянуты сзади. Голова незнакомца закована в клетку с шипами.

Самария перестаёт дышать. Она оглядывается и осторожно пятится по ступенькам наверх – прочь от зловещей фигуры.

Вот мужчина мутнеет за очередными кругами света, вот уменьшается, а потом и вовсе скрывается из глаз.

Самария переводит дух и поворачивается.

Человек в смирительной рубашке стоит спиной к Самарии – ступенькой выше.