Волшебная опера

Александр Еричев

Волшебная опера

Кажется, это было всё-таки осуществимо.

Герберт фон Гойзнер ощущал лёгкий внутренний трепет и душевный подъём, сравнимый разве что с тем, когда он составлял удачную партитуру для своей новой оперы. Но то, что родилось у него в голове, было чем-то безусловно необыкновенным. Наверное, Жозеф Плато чувствовал нечто такое же, когда придумал своего «обманщика зрения». Но то была лишь персистенция, незаурядная инерция человеческого зрения, общеизвестная ещё в Китае. А ведь фенакистископ Плато, по сути своей, был трансформацией дедалеума китайского образца 180-го года нашей эры, который был изобретён Дин Хуанем. Но мировое сообщество считало дедалеум наследником, а не прародителем. Герберту думалось, что Уильяма Джорджа Горнера это мало беспокоило, ведь именно он, а не китаец древности, известен миру, как человек, придумавший это устройство.

В свою очередь его изобретение, находящееся сейчас лишь в стадии выдумки, будет куда более грандиозным и сумеет оживить его произведения, наполнив их тем самым волшебством, какое сам он всегда видел в них.

Герберт размышлял об этом, пока его прекрасная жена Элизабет стонала под ним. Да, он считал её настоящей красавицей, к тому же благовоспитанность Элиз ему импонировала с самого момента их знакомства в Париже, на той самой премьере балета «Сильфида» в Гранд-Опере, когда неподражаемая Мария Тальони исполнила немыслимый танец на пальцах ног. Однако консервативность жены его утомляла. Он исполнял свой супружеский долг без энтузиазма и настоящего желания, лишь имитируя и то, и другое, буквально принуждая себя к эякуляции. Они были женаты уже три года, и каждый день последнего из них он задавался вопросом, как же он решился на такую глупость?

Наконец, всё было закончено, и Герберт повалился рядом с супругой, закрыв глаза и чувствуя невыносимое отвращение к Элиз, которая тут же прильнула к нему и нежно поцеловала в щёку.

– По милости Божьей, этот акт любви принесёт нам с тобой дитя, мой любимый муж.

Она всякий раз уповала на вымышленного бога, прекрасно зная его отношение к этому вопросу. Сам Герберт был человеком науки, верящим в силу только лишь сознания и воображения. И пусть многие светские прогрессивные изобретатели и учёные не ставили его с собой в один ряд, он считал себя к ним принадлежащим, потому что создание столь безукоризненных партитур, какие производил он и по которым ставились производящие фурор оперы, требовало действительно высокого интеллекта и гибкости ума. А когда он изобретёт то, что придумал недавно, то всем придётся признать его уже как выдающегося многогранного гения.

– Герби?

Он не смог сдержать вздох разочарования.

– Что случилось, Элизабет?

Она помолчала. Потом задала вопрос, ответа на который он не знал:

– Ты любишь меня?

Он хотел сказать ей, что любит только то, что делает, любит ноты и то, как они образуют цельное произведение, любит и то, как готовое произведение воздействует на слушателей во всех уголках культурного мира, навсегда прописывая его имя в анналы истории. Но разве женщина способна понять это? И разве она это хочет услышать?

Ему казалось, что он никогда никого и не любил. Ни родителей, которые души в нём не чаяли и дали ему лучшее образование, на которое он мог только надеяться. Ни друзей, имена многих из которых он даже не сразу мог вспомнить. Ни жену, по дурости своей на которой однажды женился.

– Я уважаю тебя, Элизабет. И мне льстит то, что могу представлять тебя людям, как свою супругу.

Видимо, ответ её устроил, раз она продолжала лежать так, как и лежала, положив ладонь ему на грудь.

– Ты точно хочешь отправиться со мной? Не буду ли я тебе обузой?

Она говорила об их плане побывать в далёкой Бразилии, куда его пригласили скучающие управленцы из регентского совета, уроженцы Португалии, желающие вновь ощутить вкус Старого Света. А ведь ничто так его не передаёт, как отличная опера. И нет, он предпочёл бы отправиться один, но светское общество этого не поймёт, а ему не хотелось становиться жертвой сплетен и судачеств, способных подпортить ему репутацию.

– Нет, Элизабет, ты станешь моей путеводной звездой и оберегом в этом путешествии.

Она поцеловала его в плечо.

*****

Он мало помнил само путешествие. Отчётливым в памяти оставалось только колыхание волн и нескончаемость происходящего.

Теперь его звали Жан. У него наконец-то появилось собственное имя, которое ему дал его новый хозяин. Не то, чтобы ему оно было нужно, ведь предыдущий называл его просто мальчиком, но собственное имя, лишь своё, согревало его изнутри.

– Жан. – он вновь произнёс это имя, смакуя его мягкость и необыкновенность. Там, где он рос, такого имени не было. Во всяком случае, сам Жан никогда его не слышал.

– Жан.

Мальчик улыбнулся. Уже давно взошло солнце, а он всё ещё был в постели. Жан привык просыпаться до рассвета, вместе с остальными, ведь иначе мог заработать несколько плетей или что похуже. Например, остаться без еды или воды на весь день. И первое время здесь он вскакивал с постели, одевался и бежал во двор, чтобы с удивлением обнаружить его пустым. Потом хозяин сообщил ему, что здесь нет плантации, нет скота, и пока нет никакого хозяйства. Этот большой дом, который назывался поместьем, совсем недавно был приобретён и ещё не был обжит. Во всяком случае, это были слова хозяина, а что они означали, мальчик не совсем понимал. Одно он усвоил – он может спать утром, не боясь наказания.

– Жан. – он аж причмокнул от удовольствия.

На новом месте он впервые спал один в отдельной комнате, в которой больше никого не было, даже крыс или куриц. И это вселяло в него тревогу, объяснение которой он не мог найти. Но также он впервые спал на настоящей постели. Жан даже представить не мог, что бывают такие мягкие лежанки. Он будто утопал в ней. Это обстоятельство очень помогло ему в скором времени одолеть тревогу. Постель и тишина. Тишина ночи убаюкивала его, ведь он мог слышать своё дыхание и своё сердце, и ничего более. В стенах комнаты не было щелей, они были обклеены какой-то красивой бумагой, а окна, которых было даже два, будучи закрытыми, магическим образом отсекали звуки ветра и пение птиц.

Жан решил, что его новый хозяин – колдун. Однажды он слышал, как старый раб, который жил с ним в одном сарае, рассказывал остальным о том, что в его племени на далёкой земле, откуда он был родом, могущественные колдуны способны проклясть любого и становиться невидимыми, управлять погодой и подчинять львов (таких огромных страшных хищников с острыми зубами и когтями, покрытых золотой шерстью). Мальчик живо рисовал в уме родину этого мужчины, единственного седого раба среди них, чья спина являла собой один большой шрам. Он видел перед мысленным взором прекрасные долины, где люди поклонялись колдунам, которые жили в больших домах и убивали львов одним своим словом. Конечно же, те львы, которых он себе представлял, не имели ничего общего с реальным образом этого хищника, ведь сам мальчик никогда и не видел живого льва, а пространное описание старика не могло дать ему понятную картину.

Но его новый хозяин уж очень был похож на колдуна. Во-первых, он отличался цветом кожи от всех, кого Жан видел прежде. Она была цветом молока. Во-вторых, он привёз его через большую воду на далёкую землю, на которой всё было иначе. В-третьих, дом хозяина был не просто большим, он был огромным. Мальчик не решался гулять по нему, хотя ему это не запрещалось. За те несколько дней, что он жил здесь, он изучил только кухню, столовую, свою комнату и хозяйственную пристройку, в которой хранилась различная утварь и инструменты.

Жан поднялся с постели и потянулся, зевнув. Подойдя к окну, он взобрался на подоконник и обомлел от представшего его глазам зрелища. Его сердце сжалось от страха, он не понимал, что произошло с миром. Там, за окном, всё внезапно побелело.

– А, ты уже встал! Отрадно это видеть! – голос хозяина застал его врасплох, и он чуть было не упал на пол. Соскочив с подоконника, мальчик выпрямился в струнку и испуганно смотрел на своего господина.

– Жан, мой мальчик, тебе не следует бояться меня. Отныне ты – часть этого дома, этого мира, часть моей жизни и часть меня, как следствие.

Хозяин подошёл ближе к нему и сел на корточки напротив. Когда он протянул руку, Жан зажмурился, ожидая, что тот ударит его по голове, но вместо этого господин взъерошил ему волосы.

– Настанет день, когда ты перестанешь бояться, обещаю тебе, Жан. – он поднялся и взял мальчика за руку. – Пойдём, я покажу тебе кое-что волшебное.

Жан весь внутренне напрягся, но, конечно же, сопротивляться не стал. Всё-таки хозяин был колдуном. Страх перемежался с трепетом в его душе, ведь сейчас он увидит что-то магическое.

Они вышли во двор. Непривычно холодный воздух щипал нос и щёки, пронзая множеством невидимых иголок каждый участок кожи мальчика, неприкрытый одеждой. Какая-то белая пыль падала с неба, сверкая на солнце.

Жан сделал шаг за порог следом за своим господином и услышал, как под ногой что-то хрустнуло. Он испуганно отскочил назад, вырвав свою руку из ладони колдуна.

– Смелее, мой мальчик! Это всего лишь снег.

Жан собрал свою волю в кулак и снова шагнул за порог. Мягкий хруст под ногой повторился. И каждый новый шаг сопровождался им.

– Возьми его в руки и скатай в шарик, вот так… – хозяин наклонился, собрал белую пыль руками и, выпрямившись, показал, как сделать из неё шар, сжимая и разжимая ладони. – Попробуй!

Мальчик повторил действия господина, боясь его подвести. Пальцы жёг холод, пыль, к его удивлению, легко собиралась в плотный шарик. И превращалась в воду.

– Молодец! А теперь брось его вон в то дерево! – и сам метнул шарик в стоявший неподалёку раскидистый дуб. Снежный шар впечатался в ствол дуба с глухим стуком.

Жан восторженно наблюдал за происходящим, затем размахнулся и бросил свой шарик следом, но промазал, и тот, пролетев мимо, упал в белую пыль сбоку от него. Мальчик с ужасом поглядел на господина, ожидая наказания за свою неудачу.

– Ничего страшного! В следующий раз попадёшь. Ну, а пока пойдём внутрь, такому малышу не стоит быть подолгу на улице в такой холод.

Они вернулись в дом.

*****

Герберта никак не отпускали две мысли. О его изобретении, идею которого он всё ещё держал в голове, несмотря на все те разительные изменения, что произошли в его жизни.

И Жан.

В прогрессивной Европе рабовладение порицалось светским обществом, в отличие от далёкой Бразилии, где за пригоршню монет можно было купить человеческую жизнь. Тамошняя элита непринуждённо делилась интересными случаями и забавными с их точки зрения ситуациями, происходившими на их плантациях. То неудачный побег, то непонятливость рабов, то изощрённость наказаний.

Но самые интересные беседы начинались, когда утомлённые дамы расходились по домам, оставляя своих мужей одних, побыть, что называется, в мужском обществе. Во время одного из таких разговоров в нём и зародилась идея купить себе раба. Он жадно слушал рассказываемые приглушённым голосом истории о том, как господа развлекаются с рабынями, к каким извращениям тех принуждают, не слыша в ответ и намёка на отказ.

– Это вам не с женой возлежать, уважаемые. – заметил тогда один весьма габаритный плантатор.

Никто и подумать не смел назвать это чем-то ужасным или греховным, ведь то было обыкновенное использование собственности, не более того. Были и те в их кругу, кто не брезговал содомировать своих негров-мужчин. И даже использовать для своих плотских утех малолетних детей. Один господин, смеясь, поведал собравшимся, что они с женой любят взять с собой в постель маленькую девочку лет шести. Его супругу очень заводило то, что они с ней там вытворяли.

Герберта разрывали противоречивые чувства, когда он был слушателем этих бесед, ведь будучи высокообразованным, он знал нормы морали… Но по эту сторону океана многое было иначе. Каждый раз после таких собраний он не мог уснуть и долго ворочался, представляя всё то, о чём услышал, пытаясь понять, каково это – буквально владеть кем-либо, делая с ним всё, что только вздумается. Пока его жену не забрала внезапная хворь, вызванная укусом какого-то насекомого, он всякий раз набрасывался на неё после таких встреч, яростно занимаясь любовью с Элизабет, к удовольствию последней, которая до последнего грезила об их совместном дитя.

Смерть супруги окончательно склонила Герберта к покупке собственного раба. Один из господ любезно предложил ему выбрать из собственного хозяйства, которым владел, любого негра, да ещё и в полцены. В качестве соболезнования высокому гостю его тяжёлой утрате.

Сначала он думал взять себе девочку, которая обладала особенно угольной кожей и большими испуганными глазами. Он тут же представил, как та будет расти, грея его постель, чему он её научит, на что она будет идти добровольно и безропотно… Но следом явились мысли, мигом испортившие идиллическую фантазию седеющего композитора – как эта девочка будет кровоточить каждый месяц, или если она вдруг понесёт, что было весьма частым явлением.

Объяснив свои страхи имперскому другу, Герберт получил другое предложение, поначалу показавшееся ему диким. Ему было предложено взять мальчика лет пяти. По словам хозяина, с таким рабом можно делать всё то же самое, что и с женской особью, с небольшим ограничением возможностей… Но и с уменьшением всех возможных рисков.

Мальчик точно не понесёт от него.

Но чтобы он оставался всё той же безропотной игрушкой, Герберту придётся хорошенько обработать мальчика психологически. И он придумал уже, как это сделать.

Во-первых, необходимо было изолировать того от внешнего мира, совершенно лишив контактов с кем-либо извне. Это позволит самому Герберту оставаться авторитетом, другом, единственным близким человеком для Жана на протяжении многих лет. Во-вторых, была нужна легенда, которая основательно укоренится в ещё неокрепшем сознании ребёнка, и в которую он будет безоговорочно верить всю жизнь. И, в-третьих, самое важное, необходимо было как-то объяснить всё то, что он собирался делать с ним, как мужчина.

И на все эти вопросы Герберт уже нашёл решение.

Однажды вечером он вошёл в комнату Жана. Мальчик сидел у окна на подоконнике и смотрел во все глаза на улицу, даже не заметив то, как вошёл его хозяин, пока не скрипнула одна из половиц. Тогда ребёнок моментально соскочил с окна и вновь встал перед Гербертом, вытянувшись и напрягшись, как он всегда делал при его появлении.

– Жан, я должен тебе кое-что поведать, мой милый мальчик. Настало время тебе узнать, кто ты и зачем ты здесь. Присядь рядом со мной. – он сел на кровать и похлопал ладонью по месту рядом с собой. Мальчик выполнил просьбу.

– Ты необычный ребёнок, Жан. Совсем не такой, как все. – Герберт помолчал. – Я привёз тебя сюда, потому что это волшебное место. Ты же знаешь, что такое волшебство?

Мальчик кивнул. Было видно, что он услышал то, о чём сам догадывался.

– Замечательно! Но есть то, чего ты не знаешь. Прежний господин отдал тебя мне, чтобы я привёз тебя, Жан, в это волшебное место и спас. Только здесь тебе не угрожает гибель.

Ребёнок смотрел во все глаза на хозяина, и в его взгляде читался ужас.

– Да, к несчастью, это истинная правда, мой милый мальчик. Ведь ты – принц, который был проклят злым колдуном, ещё будучи во чреве своей матери. Стоит тебе оказаться за оградой моих владений, как ты тут же обернёшься чудовищем и погибнешь.

Жан молча плакал. Его потрясла ложь Герберта, но тот уже не мог остановиться. Он хотел овладеть своим рабом, не беспокоясь о его взрослении и опасностях, которое то может сулить ему самому. Вера ребёнка была подобна кристаллу соли – стоит опустить на леске маленький кристаллик в раствор соли, дать нужные условия, подождать, и он разрастётся в разы.

Начало процесса было положено, осталось только каждый день напоминать Жану об этом, чтобы ребёнок отпечатал эту информацию на всех уровнях своего мышления.

*****

Хозяин оказался не плохим колдуном, как он изначально подумал, а наоборот – добрым, ведь он привёз его к себе в далёкие земли, чтобы спасти.

Жану нравилось знать, что он не какой-то обычный мальчик. Он был рождён принцем, проклятым и зачарованным. Как ему сказал хозяин, принц – наследник короля, а король – очень влиятельный человек, и такое родство всегда опасно. Особенно если ты можешь превратиться в чудовище в любой момент.

Каждый день он жадно слушал господина, всё больше доверяясь ему. Тот не бил его и не наказывал, а только мягко обнимал за плечи. Хозяин многому его учил и раскрывал перед ним тайны этого волшебного места. Например, однажды он подвёл его к большим красивым часам, стоявшим в гостиной, и попросил закрыть глаза. А когда Жан сделал то, что от него требовалось, хозяин велел ему слушать. И мальчик слушал. Часы мерно тикали, успокаивая и убаюкивая.

– Эти часы тоже заколдованные. Ведь в них живёт душа одного моего старого друга. Если тебе будет одиноко, мой милый Жан, приходи к этим часам и слушай, слушай то, о чём тебе они поведают. Позже я тебе покажу, как нужно заботиться о них и заводить механизм, чтобы часы не остановились. Ведь если они остановятся, то душа, заточённая в них, будет страдать.

Оказалось, что в огромном доме хозяина были и другие заколдованные друзья. Например, когда они оказались в заснеженном сейчас саду рядом с домом, мальчик слушал, как иногда поскрипывали ветки высоких дубов, словно сварливые старики переговаривались. А в комнате наверху, которую господин назвал кабинетом, ему довелось услышать прекрасные звуки фортепьяно – зачарованной подруги хозяина, которая прекрасно пела, когда он касался её.

Жану нравилось быть частью этого волшебного мира. И пусть весь остальной мир был ему закрыт, его это нисколько не тяготило. У него появилось много зачарованных друзей, за которыми он теперь ухаживал и заботился.

Хозяин сказал ему, что теперь, чтобы оставаться в человеческом обличье, и чтобы магия этого дома защищала его, придётся проводить колдовской ритуал. Он не вдавался в подробности, потому мальчик смутно представлял себе, чего ожидать, и боялся этого. Ему хотелось быть здесь, быть рядом с друзьями, и он точно не хотел умирать, ведь только-только начал по-настоящему жить.

Но одно он знал точно – господин не даст ему обратиться в чудовище и погибнуть. Жан верил ему без малейших сомнений и уважал. И да, любил, как только может любить ребёнок – чистой и беззаветной любовью.

Потому, когда прошла ещё одна неделя, за которую он научился тому, как поддерживать порядок в доме и помогать своим новым друзьям, когда хозяин сказал, что пора, Жан безропотно пошёл за ним. Мальчик боялся, но делал всё, что от него требовалось.

Ритуал проводился в большой хозяйской спальне. Окна были занавешены плотными шторами, погружая всю комнату в темноту, которая была бы непроглядной, если бы не несколько свечей, расставленных в ней. Неверный свет от них играл тенями предметов интерьера, создавая иллюзию какой-то странной жизни, неуловимой взглядом ребёнка, но таинственно-зловещей.

Хозяин велел раздеться, а затем завязал ему глаза. Что было потом, мальчику было сложно описать. Он запомнил боль, которая пронзила ему весь низ тела, когда что-то протыкало его. Запомнил сбивчивое дыхание господина, который что-то шептал ему в ухо, не переставая, на чуждом Жану языке. И то, как всё неожиданно кончилось, когда ему уже казалось, что он не сможет больше вытерпеть.

– Ты молодец, мой мальчик, ты справился… – хозяин погладил его по голове и снял повязку. – Теперь ты в безопасности, проклятье отступило. Оденься и принеси мне воды, будь добр.

Жан поспешил исполнить пожелание господина, хотя каждый шаг давался ему болью. Он был рад, что сможет остаться здесь. Остаться человеком.

*****

Получилось.

Герберт фон Гойзнер воплотил свой замысел в жизнь. И это дало ему не только удовлетворение желаний плоти, но и вселило уверенность в том, что всё осуществимо. Даже его изобретение, которое он всё ещё лелеял в уме.

С Жаном всё прошло как нельзя лучше. Пройдёт время, и он сможет быть с мальчиком, не завязывая тому глаз. И принуждая того к большему, прикрывая нововведения необходимостью усовершенствовать ритуал, внушая ребёнку, что необходимо и самому стараться ради себя.

Да, где-то в глубине своего существа Герберт чувствовал стыд и вину за свои действия, но он успокаивал себя тем, что дал мальчику куда лучшие условия жизни, чем большинство чернокожих детей когда-либо получат. Он спас его от участи умереть в юношеском возрасте от плетей и непосильного рабского труда, ведь срок годности, если можно так выразиться, одного негра при полной рабочей нагрузке составлял около семи лет.

Вместе с именем Жан получил саму жизнь. И если за это ему придётся расплачиваться телом с хозяином, даже не имея понятия об этом, то так тому и быть. В конце концов, рабовладельцы Бразилии не церемонились бы с ним, не стали бы оберегать детскую психику или мужскую гордость, если бы вдруг решили использовать мальчонку для утех. А Герберт был аккуратен и заботлив. И умён.

В столь юном возрасте Жан не способен был идентифицировать подобные действия ни как греховные или порочные, ни как эротические в принципе. А потому он будет верить лишь в то, что ему скажет хозяин, принимая всё за чистую монету.

Практически никто из старых знакомых фон Гойзнера не знал о существовании мальчика-раба. Светская Европа считала вдовца безутешным отшельником, который после преждевременной кончины своей прекрасной Элизабет, обособился в их траурном поместье подальше от всех, наслаждаясь чистотой воздуха австрийской глубинки. Пусть так и остаётся для всех. Истина шокирует всякого, кто не бывал в Бразилии и не сведущ в иных точках зрения на вопросы, касательно темы рабовладения и торговли людьми. Империалистический Старый Свет, переплавившийся в жерле революций, отринул вековые традиции, попиравшие права и свободы одних людей ради выгоды и наживы других. И будучи высокообразованным человеком, Герберт был абсолютно солидарен с неприятием идей рабства. Но соблазн обладания подобного рода был чрезмерно велик для него и непреодолим.