Путеводная звезда

Пока она бежала, не разбирая дороги, отчего чуть не сбила пару –тройку прохожим, в голове, словно поздно проснувшаяся осенняя муха зародилась тревожная мысль. Мысль та была до конца не ясна, но навязчива и неотступна. Она из всех сил пыталась придать той мысли форму, гоняясь за ней с импровизированной мухобойкой, но все тщетно. Раздражение наростало, а радость сменялась дурным настроением. Она покусывала то нижнюю губу, то верхнюю, то морщила лоб, то прищуривалась, то так ее, то эдак, никак не идет, но и не уходит. Жужжит и жужжит.

Вот и знакомая кожевенная лавка, значит она уже рядом. Но как только она очутилась, перед знакомой вывеской, и как две недели назад посмотрела вверх, мысли начали обретать ясность и последовательно выстраиваться в прямой логический ряд. Фелицата снова посмотрела на ступени, воскрешая в памяти тот день, когда она позорно кубарем слетела вниз, вспомнила она обворожительного господина, в которого до сих пор была немного влюблена, хотя обычно все ее влюбленности длились не дольше простуды. Как вдруг, события того вечера закрутились в голове как в калейдоскопе, пока наконец не сложились в правильную мозайку. И о Боже!!!!! Рукопись! Она ее оставила в экипаже! А в письме было написано «мы ее ЕЩЕ раз прочитали». Анатолий Валентинович КапитОнов! А.В.Капитанов! Него-о-о-одяй!!!!!! – завопила она, стоя посередине мостовой. Если бы сейчас в том месте были голуби, то они бы непременно взлетели ввысь, олицетворяя собой кульминацию той самой драмы, которая сейчас разворачивалась в душе Фелицаты, но голубей не было, а была лишь зимняя тишина, да стук колет по мостовой.

А дальше все как в тумане. Лестница, пролет, лестница, коридор.

– Где кабинет, «многоуважаемого» Аркадия Вениаминовича? – спросила она первого попавшегося работника, тоном, впрочем, не требующим ни возражений, ни отказа.

– Барышня…, – замешкался тот, явно сбитый с толку напором странно одетой дамы, но в целях самосохранения указал на последний кабинет по коридору, затем спохватился и устыдившись своего предательства продолжил: – но барышня, к Аркадию Вениаминовичу никак нельзя, он не один, он занят, там все сплошь важные господа, – а в глаза стоял неподдельный ужас.

– Хм. Как же, занят он! Ничего! Освободится! – безапелляционно заявила Фелицата и решительным шагом направилась в кабинет Капитанова или КапитОнова, как он сам того пожелает.

Работник типографии, наблюдавший за тем как разворачиваются события, понял, что разглашенные секретных сведений даме, имеющей намерения явно враждебные, может ему дорого обойтись, так что ни минуты не мешкая быстро скрылся в типографском шуме.

Рывком открыв дверь, Фелицата с порога завопила: – Презренный обманщик!

В кабинете воцарилась тишина, а три пары мужских глаз удивленно устремились на нее.

В его же глазах, она прочла такое негодование и ярость, которое по силе могло затмить даже ее злость. Словно придя в сознание, Фелицата поняла, как неподобающе выглядит ее вторжение и эти крики, словно из дешевой уличной пьесы. Краска позора залила ее лицо, а губы скривилось от горького чувства стыда и обиды на саму себя. В погоне за славой, она сама, своими руками навлекла на себя бесславие.

– Я… прошу… прощения, – прошептала она, с трудом выговаривая слова, и даже согнулась в странном ни на что не похожем реверансе, по всей видимости, выражающем крайнюю степень стыда.

– Фелицата Александровна, подождите меня в редакции. Я через несколько минут освобожусь, – сказал он холодно, но галантно.

– Господа, – обратился он к мужчинам. – Прошу прощение за сей конфуз. Писатели, они, знаете ли, народ эмоциональный, а уж писательницы…, – и он многозначительно закатил глаза к небу.

Фелицата вспыхнула, но теперь снова от гнева, вот только на этот раз она смолчала и предусмотрительно скрылась за дверью, толи, опасаясь его, толи, боясь не совладать с собой.

К счастью, ждать пришлось не долго. Вскоре господа покинули кабинет, попутно кидая в ее сторону, кто удивленные, а кто откровенно осуждающие взоры, от чего даже Фелицата, не отличающаяся ни скромностью, ни стеснительностью, стыдливо опустила глаза. Теперь то она понимала, что стыд, который она испытывала, когда родители журили ее, не шел ни в какое сравнение, с тем жгучим, как красный перец чувством, которое она испытывала сейчас.

Она не предприняла попытку вновь прорваться в кабинет силой, даже ей было понятно, что следует дождаться приглашения, а иначе, расстановка сил грозит измениться, и из оскорбленной жертвы она превратиться в обидчика, а женская интуиция подсказывала, что выиграть в бою с мужчиной легче тогда, когда тот уверен в полной своей виновности, и не дай Бог дать ему повод усомнится в этом.

Словом, к тому времени, когда дверь открылась, а он вкрадчиво попросил ее зайти, она обрела уверенность в себе и посмотрела на Капитанова со всей силой уничижения, на какую только была способна и шагом полным достоинства горделиво вплыла внутрь, будто бы это не она минуту назад ломилась в дверь, а прорвавшись, была бесцеремонно выставлена. Теперь все выглядело так, словно вот уже битый час он просит ее зайти, а она делает ему одолжения лишь милосердия ради, воистину, то был великий женский дар.

– Присаживайтесь, – сухо продолжил Капитанов, указывая на стоящее подле его письменного стола кресло.

– Да нет уж, я постою, – ответила Фелицата, и отвернулась, не делая попыток начать разговор.

Минуту, три, пять. Тишина.

– Вы, кажется, только что едва не выбили дверь, словно пьяница в кабаке, а теперь молчите, и даже взором меня не удостаиваете, – не выдержал и прервал молчание Капитанов, – ежели вы так торопились, что не могли и минуты обождать, тем странно ваше молчание.

И опять тишина.

– Ей Богу, я вас женщин, не пойму, бесновались, кричали, будто кошка дикая, верно сказать, что-то хотели. А пусти вас подобру, молчите. Ну, хорошо, – продолжил он, не дожидаясь ответа. – Смею предположить, Вы догадались, что я и есть тот самый презренный издатель по фамилии Матросов, а та самая ржавая бригантина и есть мое издательство «Товарищество Скоропечатни А.В. Капитанова», а простите, запамятовал А.В. Матросова! Но я не это желал сказать, в общем, приношу Вам свои извинения. Не хотел начинать знакомство со лжи, но вы так были удручены, и так злы в первую нашу встречу, впрочем, во вторую не меньше, – засмеялся он, но быстро прекратил, увидев, что шутка, едва ли пришлась ей по вкусу. – Скажу по чести, не посмел я в тот вечер, признаться Вам кто я. Не посмел.

И опять в ответ ни слова.

– Конечно же, это было не правильно, и ничто меня не оправдывает, но право слово, уж не четвертовать же меня за это. Бывают в жизни и куда худшие прегрешения, а грехи во имя добра, это знаете ли и не грехи вовсе. Но опять же, прошу меня простить. Не следовало так поступать, не следовало.

– Мне до вашего фарса, нет дела! – отрезала Фелицата, и вновь отвернулась от него, будто он был так ужасен и уродлив, что она боялась ослепнуть или превратиться в камень от одного лишь его вида.

– Позвольте же, ежели, Вам до этого нет дела, тогда и вовсе нам спорить не о чем, – удивленно пожал он плечами. – Примите извинения, и дело с концом.

– Вы, пользуясь своим служебным положением, желаете напечатать мой роман, отнюдь не из чистых соображений! Вы верно желаете получить мое расположение, таким бесчестным способом! Презренный!!!! – вскрикнула она, испепеляя его взглядом. О, если бы взгляд мог убивать, то он тотчас бы умер, вот здесь, как есть, на этом самом месте.

Он громко расхохотался, хотя едва ли искренне, скорее притворно. А в Его глазах, до того смотревших сквозь пальцы на проделки Фелицаты, будто она не более чем разбушевавшегося дитя, начали закипать и гнев и ярость. Аркадий Вениаминович, конечно же, не в пример своему оппоненту, за годы жизни научился управлять гневом, злостью и яростью, будто тройкой лошадей, но, позвольте же, всему есть предел, ее высокомерие и острый язык, грозили разрушить стену самоконтроля, которую он научился возводить вокруг себя от разного рода посягательств.

– Не льстите себе! – выпалил он. – Поверьте мне, и как издателю, и как мужчине, Ваш роман гораздо интереснее, чем Вы сами! И замечу, я неплохо разбираюсь и в том и в этом! Скорее наоборот, я может и потерял чутье в деле издательском, но уж в дамах, поверьте, я знаю толк, – заключил он, самодовольно улыбаясь.

Он ожидал, что его слова заденут ее за живое, и уже приготовился уворачиваться, если дело дойдет до метание в него различных предметов, ибо не исключал, что она может запустить в него чем-нибудь тяжелым, и со страхом подумал, что вот того мраморного коня, не следует держать так близко у двери, где и стоит разъяренная барышня.

Но вместо этого, лицо Фелицаты осветилось, будто у блаженной.

– Вам понравился мой роман???? – выдохнула она.

Вот и пойми этих женщин, – подумал Аркадий Вениаминович, окончательно сбитый с толку, и в недоумении почесал себе затылок, отчего вид приобрел слегка глуповатый.

– Конечно, – просто ответил он.

– И вы поэтому решили его напечатать? – с надеждой в голосе спросила Фелицата, словно не веря свои ушам.

– Конечно, – повторил Капитанов, чей огромный словарный запах истощился буквально за минуту, и среди тысячи слов, он мог вспомнить, только «да» и «конечно», ну может еще «всенепременно». Как дурно, право слово, действует на него эта женщина.

– Тогда простите меня! – запальчиво начала Фелицата, а ее глаза, казалось, увлажнились, и стали напоминать чуть подтаявший лед на глубоком и чистом озере, – я все не так истолковала, я знаете ли вначале делаю, а потом думаю, мне право слово так неудобно, как же я об этом сразу не подумала, да что же это такое то! – и она стыдливо начала заламывать себе руки.

Капитанов окончательно сбитый с толку, почти лишился речи, но с неимоверным усилием взяв себя в руки, смог выдавить из себя. – Конечно. – И больше ни слова.

– Так куда мне пройти для заключения договора? – спросила Фелицата, невинно хлопая ресницами.

– А… а…а…, в редакцию, кабинет 27, аккурат там Спиридон Федотович Вам все объяснит, а так корректура, редактура, ну сами знаете, вы человек уже опытный. В общем, – как жаль, что нельзя вечно говорить слово «Конечно», – подумал Аркадий Вениаминович, так и не обретя красноречие.

– Хорошо, я все поняла, усвоила, учла, все сделаю, буду тише мыши, не слово лишнего, все что будут говорить, буду делать без нареканий и спора, не бойтесь за меня, я хотя и не произвожу впечатление барышни сдержанной, но все таки когда надобно, смогу смолчать, – заключила она, пятясь к двери.

Фелицата уже почти вышла, когда вдруг резко обернулась, и пристально посмотрев на Капитанова, спросила: – Аркадий Вениаминович, не сочтите за дерзость, разрешите спросить, а какой Вам момент в книге понравился больше всего?

Ни минуты не мешкая, он ответил: – Как Карлос Парго, после сокрушительного шторма, и погибельного штиля, измученный и обессиленный, потеряв всякую надежду и веру на спасение, находит свой дом, лишь тогда, когда сдается на милость судьбы и следует за звездами, – и улыбнулся. – Точнее за одной, что светит ярче других.

Дыхание Фелицаты на минуту остановилось, она смело посмотрела в его умные глаза, но тотчас, будто устыдившись своей дерзости, отвела взгляд и скрылась за дверью, оставив его и смущенного и раздосадованного и счастливого одновременно.

Окунувшись в творческий, а по большей части технический процесс Фелицата не заметила как пролетело три недели, вот уже послезавтра рождество, а ей и дело до того нет. Книга, книга, книга, вот чем были заняты все ее мысли.

И сейчас, в столь поздний час, заметив как недовольно и недружелюбно смотрит на нее Афанасий Иванович, она в сотый раз сделала вид, будто этого не замечает и продолжила:

– Как вы считаете, какое следует лучше использовать прилагательное: «фатальный» или «роковой»? – спросила она, скользя пальцами по листу бумаги, сплошь в зачеркиваниях, исправлениях или странных сносках, отчего рукопись, больше походила на карту поле боя, нежели на роман.

Но Афанасий Иванович уже не слушал, он посмотрел на часы, и уже хотел было прервать сумасшедшую девицу, как его опередили.

– Фелицата Александровна, да уймитесь же вы, наконец, несчастный Афанасий Иванович, человек интеллигентный, оттого и терпеливый, но каждому терпению свой срок! – воскликнул Аркадий Вениаминович, входя в кабинет редактора.

Афанасий Иванович тотчас подскочил как ужаленный и начал кланяться: – Аркадий Вениаминович, право слово, не стоит Вам волноваться, я право слово и рад поработать, мне вот, предложи отдохнуть, а я не хочу, да я и не устал.

Аркадий Вениаминович громко засмеялся и сказал: – Полно, полно Вам голубчик, ступайте лучше домой, рождество скоро. Не гоже, на поводу у дам идти, у них знаете ли энергии, на целую типографию хватит, а мы с Вами голубчик уже не молоды, так что ступайте, я вас отпускаю и освобождаю из плена, Фелицаты Александровны, которой, к слову и самой уже пора, час поздний, – назидательно заключил он, посмотрев на Фелицату почти с отцовским укором.

Не потребовалось и секунды, как ее щеки вспыхнули от раздражения, уж что-что, а замечания в свой адрес Фелицата не любила, ох, как не любила. Но теперь они с Аркадием Вениаминовичем были не равны, начальник он и есть начальник, вот, станет знаменитой, прославится роман, тогда можно будет и возражать, а покамест, следует попридержать свой гнев в узде.

Только она хотела поблагодарить Афанасия Ивановича, как его уже и след простыл, и как это он умудрился преодолеть столько лестничных пролетов за минуту, верно, слишком домой хотел, – рассмеялась про себя Фелицата.

Попрощавшись со сторожем, она вышла из типографии, и уже было намеревалась направиться прямиком домой, как вдруг, вновь столкнулась на крыльце с Аркадием Вениаминовичем. То как он выглядел и как стоял, как никогда соответствовало его фамилии. Ноги широко расставлены, словно стоя на борту корабля он безуспешно боролся с качкой, сшитый на английский манер синий сюртук, напоминал морской, а в его глазах плясали дьявольские огоньки, будто бы в его намерения входило не что иное, как взять на абордаж, ни в чем не повинное и не подозревающее ни о чем, гражданское судно.

– Вы меня напугали, – выдохнула Фелицата от неожиданности.

– Простите Фелицата Александровна, не хотел Вас пугать, – впрочем, едва ли в его темных как морские глубины глазах читалось раскаяние. – Час поздний, – продолжил Капитанов, – не стоит барышне добираться одной, ежели бы я знал об этом раньше, никогда бы не позволил Вам засиживаться допоздна, словом давайте я вас подвезу. Мой экипаж к вашим услугам. Тем более, вам он уже знаком, словом со мной вы в безопасности, – сказав все это Аркадий Вениаминович лукаво улыбнулся и словно в подтверждении сказанных слов, подкрутил вверх свой рыжий пиратский ус.

– Пожалуй, даже ночью, в самых темных закоулках Петербурга мне будет безопаснее, нежели с вами, – фыркнула Фелицата, пытаясь его обойти справа.

– Вы, Фелицата Александровна, барышня с характером, и мне, безусловно, это по нраву, вот только ваш неукротимый дух, будто джин в бутылке, оттого и заточен в нее, что ежели, окажется на свободе, то едва ли кому-то это пойдет на пользу, включая его самого, уж крайне разрушительную силу он имеет. Так, что для вашего же блага, разрешите мне вас довести в целости и сохранности до дома, тем более, пользуясь положением, напоминаю, что я все еще Ваш издатель, стало быть, силы наши не равны. Тем более, что в силу своего положения, какую-то ответственность за Вас все же я несу, – твердо закончил он тоном, не требующим возражений.

– Правильно ли я вас понимаю, что Выбора вы мне не оставляете? – воскликнула Фелицата, впрочем, не слишком рьяно.

– Считайте, как Вам будет угодно, но приказ, а точнее пожелание, выполняйте, – и он указал рукой, на стоящую неподалеку бричку.

Но Фелицата сдаваться, как мы уже знаем, без боя не любила, так что решила, уж если и соглашаться с конвоем, то лишь на своих условиях.

– Так уж и быть, позволяю Вам меня проводить, вот только пешком, посмотрите какой полумесяц, а как тепло, грех не пройтись. Следовательно, в экипаж не сяду, и не просите, вот и извозчик Ваш так сладко дремлет, – задорно засмеялась она, глядя на то, как тот уснув, почти сполз с козел, и вот-вот, готов был свалиться на мостовую. – Не гоже его беспокоить, так что или пешком вместе, или пешком одна. Выбор у Вас не велик.

– Вот что за человек! – воскликнул Капитанов, обернувшись и посмотрев с восхищением на своего извозчика, – может спать в любом месте и в любом положении, бывало, отлучусь на минуту, а он уже спит, и когда успел? А вообще, славный извозчик, молчаливый, и надежный, немного диковат и со своей правдой, но право слово, человек со своей правдой лучше, чем человек совсем без правды, – заключил он. – Но как скажете, Фелицата Александровна, пешком так пешком, сегодня ваш вечер.

– Отчего же мой? – удивилась Фелицата, но не только тому, что сегодня ее вечер, но и тому, как он быстро принял ее условия, обычно она привыкла, к ожесточенной борьбе в отстаивании своих интересов, так случалось с ее родителями, так случалось и с окружающими. А тут услышал и согласился, и попусту не спорил, верно, и впрямь чудесный вечер, волшебный. Уже который раз Фелицата подмечала, как много у него прекрасных черт. В тот самый вечер, когда он выдал себя за другого, вначале ее это разозлило, но потом, все обдумав, она пришла к выводу, что он поступил благородно, оберегая ее чувства, смиренно снося критику, в адрес его издательства, которую она щедро изливала в потоке праведного, но разрушительного гнева. Затем, прочитал ее роман, услышал ее и понял, а в том, что роман пришелся ему по душу, она даже не сомневалась, и хотя аргументов в пользу этого не находила, но чувствовала сердцем, а это ли не веский довод. Он был способен признавать свои ошибки, другие, посчитали бы это за слабость, а она признавала за подлинную силу. И даже теперь, она семенит маленькими шажочками, а он не спешит вперед, не тянет ее, а приноравливается, и ей стало так спокойно на душе, опираясь вот так, о его сильную руку, и этот мужской твердый шаг, размеренный, спокойный, она большее не боялась, что ее унесет ветром, как те листы той самой рукописи, в тот самый день знакомства. К тому же он был не дурен собой, и она украдкой посмотрела в его сторону, боясь быть застигнутый за столь нескромным занятием, пришлось, повернуть голову чуть вправо, а затем вверх, так что она стала похожа на любопытную синичку, заглядывающую в окно, для того, чтобы убедиться, что сытый, но все еще опасный, камышовый кот крепко спит. Он и впрямь походил на камышового кота, чего только стоили его рыжеватые усы, казавшиеся в вечернем свете почти золотыми, и так надежно скрывающими как улыбку, так и недовольство.

– Фелицата Александровна, – начал он разговор, – всегда хотел полюбопытствовать, отчего Фелицата? Имя красивое, но редкое…

– Ответ прост, – засмеялась она, – святцы, вот беда, день моего рождения, 7 февраля, вот и Фелицата, не лучшее имя, но и не худшее, вот родись я в другой месяц, скажем 7 октября и быть мне Феклой… так, что перед тем как роптать на то что имеешь, всегда надобно подумать, не только об упущенном хорошем, но и о не настигшем тебя дурном.

– Верно вы говорите, Фелицата Александровна, верно, – задумавшись заключил Капитанов.

– И потом Фелицата с латинского означает «счастье», родители говорят это имя мне чрезвычайно подходит, и я, знаете ли, склонна им поверить.

– И с этим нельзя не согласиться, – вновь заметил он, улыбнувшись.

– Коль уж вы мне задали вопрос, значит, справедливо будет и мне задать вам, а вам, честно на него ответить, – хитро, словно кошечка промурлыкала Фелицата.

– Ох, не знаю, не знаю, Фелицата Александровна, чувствую я, ваши вопросы будут не так невинны, как мои, зная ваше любопытство и пытливый ум, боюсь, и допрос в царской канцелярии, мне сущей ерундой после этого покажется, – засмеялся Аркадий Вениаминович.

– Полно Вам лукавить, не пристало коту мышки боятся.

Капитанов на это громко засмеялся, затем посмотрел на нее пристально, и махнув рукой, согласился, – Ваша взяла, задавайте. Уж пропадать, так весело.

И если до этого, в голове Фелицаты, крутились сотни незначащих вопросов, кои она хотела задать, исключительно поддержания разговора ради, то теперь она решила спросить его действительно о чем-то важно и существенном.

– Отчего печатное дело? – спросила она.

Он удивленно воззрился на девушку и ответил: – Какой неожиданный вопрос, хочу я вам сказать, я ждал, честно признаюсь, чего-то более личного, но уговор есть уговор. Раз задали – отвечу. Никогда не мечтал заниматься этим делом, никогда о нем даже не думал, но так случилось, и судьба завела меня туда, где я сейчас, и только теперь я понимаю, что я именно там где быть должен, и что порой, нам кажется, что мы созданы для одного, но этом нам лишь кажется, – заключил Капитанов.

– Ваш ответ ей Богу в рамку можно повесить, в качестве примера, как ответить, не отвечая, и наперсточник на улице справился бы хуже, – ехидно заметила Фелицата.

Капитанов снова рассмеялся, затем продолжил, – ну ежели хотите правду, вот вам, правда, я мечтал стать военным, но не получилось, и теперь, с высоты прожитых лет, я понимаю, что самое лучшее, что со мной могло случиться в жизни, это то, что мои мечты и желания не сбылись. Я был молод, и мало что знал о жизни, я был наивен. Так что судьба, вопреки моим желаниям, привела меня в печатное дело, и я благодарен, так как, только теперь понимаю, что я именно там, где должен быть, на своем месте, и на этом самом месте я счастлив. Был бы я счастлив, сложись моя военная карьера, едва ли. Но в издательстве, я счастлив, и пусть, я недостаточно талантлив, чтобы писать, но достаточно талантлив, чтобы разглядеть дарование, искру божью в слове, а, знаете ли, это не так-то просто. Просто увидеть талант, когда все кругом кричат: «Вот, талант! Держи его», а ты, поди, разбери талант, сам, без подсказки, найди алмаз среди миллиона ничего не стоящих камней, – и он многозначительно посмотрел на нее.

Фелицата покраснела и смущенно отвела взор, теперь она получила ответ на свой вопрос с лихвой.

Они шли медленно, то растворяясь в темноте, то выходя на теплый свет фонарей, не замечая ни людей, ни зданий вокруг, не желая скорого конца пути, и оттого, наслаждаясь каждым шагом, и каждым словом, сказанным друг другу.

– Стало быть, теперь моя очередь задавать вопрос? – спросил Аркадий Вениаминович.

– Стало быть, Ваша, – с несвойственной ей покорностью согласилась Фелицата.

– Отчего в Вашем романе Эстефания Суарес, не приняла предложения Карлоса Пардо, несмотря на то, что полюбила его всем своим сердцем? Я перечитал три раза, но так и не нашел, препятствий, отчего два любящих сердца, не могу быть друг с другом?

– Она любила его, а он любил море, союз в котором чувства женщины сильнее чувств мужчины обречен разбиться о скалы.

– Как вы мудро рассуждаете, Фелицата Александровна. Откуда же вы это знаете? – спросил он, пристально посмотрев в ее голубые широко открытые глаза, а все тело его было до странности напряжено.

Она громко засмеялась, но взор не отвела. – Ежели бы мой батюшка, не любил так сильно мою матушку, то непременно бы заметил ее вздорный характер, а так он слеп, и в этом его счастье.

– А матушка, разве она не замечает дурных качеств батюшки?

– Замечает, женщина то, как раз все и замечает.

– Но как же она тогда все еще любит, примечая все дурное?

– А как раз это женщине любить и не мешает, – сказала Фелицата, засмеявшись. – Но мы на месте, – и она отчего то безрадостно посмотрела на отчий дом и на свет в окошке, где ее наверняка уже заждались. – Спасибо, что проводили меня, Аркадий Вениаминович, никогда право слово, я не преодолевала этот путь с такой легкостью как сегодня, и никогда еще он не казался мне так короток. И все же мне пора, – и она уже намеревалась уйти, как вдруг он остановил ее, поймав запястье, и нежно, но настойчиво привлек к себе.

– Постойте, игра есть игра, я задал вам свой вопрос, теперь Ваша очередь, я человек чести, стало быть, не могу отпустить Вас, не удовлетворив Ваше любопытство в полной мере, – голос его слегка охрип, только он сам не знал, отчего, толи от холода, толи еще от чего-то.

Фелицата с любопытством посмотрела в его темные глаза, открывая в них для себя что-то новое, в их странном глянцевом свечении. Их немая мольба, заставила ее остаться, но все же она деликатно высвободила свою руку их жаркого плена его ладони.

– Что привлекло Вас в моей рукописи? Почему именно ее вы заметили, среди сотен других?

– В ней Ваша душа, – без промедления ответил он, сделав шаг навстречу, так что теперь они стояли так близко, что ему казалось, он мог услышать даже стук ее сердце, а может это его сердце, неслось галопом, обгоняя время и ветер, в пугающую, но манящую неизвестность.

– Теперь Ваш вопрос, – чуть дыша, прошептала Фелицата.

– Нет, теперь мой ответ, – и притянув к себе, он нежно ее поцеловал.

Фонари погасли, в кромешной тьме остались лишь небесные странники, озаряющие объятия влюбленных, мерцая в ночи своим холодным вечным блеском.