Африканские страсти

ПОЕЗДКА В ЛЬВЯТНИК

В Солсбери (ныне Хараре), столице Зимбабве, развлечений было мало. Сама страна, безусловно, изобилует разными достопримечательностями. Это и водопад Виктория, и таинственный древний город Зимбабве, и горное плато в Булавайо, где Сесиль Родс успешно провел мирные переговоры с местными вождями, и так называемая “Giants’ play ground”, игровая площадка великанов, представлявшая собой плато с огромными валунами причудливой формы. Однако все эти замечательные туристические объекты лежали за пределами двадцатипятикилометровой зоны, а значит, так просто взять и поехать туда было невозможно. Надо было спрашивать разрешение у своего начальства, писать ноту в МИД, выпрашивать себе на поездку бензин т.д. и т.п.

Чтобы не сидеть дома в выходные, мы обычно ездили в зоопарки. Их было три. Они были тематическими. Был серпентарий, был птичник и был парк живой природы. Серпентарий, или гадючник, как я его называла, был ближе всего от города, но после него лично у меня всегда оставалось тягостное впечатление, поэтому я туда ездить не любила.

Именно там я увидела воочию и плюющуюся кобру и черную мамбу. Кобру было трудно рассмотреть, потому что отделявшее ее от зрителей стекло было настолько заплевано ею изнутри, что стало практически непрозрачным. Черная мамба поразила меня причудливостью поз, которые она принимала. Все змеи вели себя так, как и полагается вести змеям: они либо спали, свернувшись клубочком, либо ползали по террариуму. А черная мамба стояла на хвосте, и тело ее было не плавно изогнуто, а под острыми углами. Я даже подумала, что вместо живой змеи владельцы зоопарка выставили чучело, а эти странные остроугольные изгибы придали телу специально для большей его устойчивости. Но зоопарк был маленький, и мы по нескольку раз обходили его. Когда мы второй раз подошли к вольеру с черной мамбой, я увидела, что поза у нее уже совсем другая, но по-прежнему без плавных линий, а только со сплошными острыми углами.

Энтузиазма это зрелище не добавляло, оптимизма не вселяло, а лишь заставляло думать о бренности всего земного. К тому же в этом зоопарке не было никакого кафе. Поездка получалась короткой, без релаксации в кафе и с неприятным осадком от увиденного. Ведь все, что там ползало за стеклом, не с Марса к нам привезли, а поймали тут же под ногами. Поймали, явно, не все, и там, под ногами, оставалось еще много чего не менее интересного. Эта мысль повергала меня в такое беспробудное уныние, что в себя я приходила, дай бог, только к следующим выходным.

Птичник находился подальше, размером он был побольше, там было хорошее кафе и детская площадка с качелями и с огромной живой черепахой, которая ползала, где хотела, и на которой катались маленькие дети. В птичнике можно было провести весь день и уехать домой счастливыми и отдохнувшими. Но это было развлечение для семейных пар с маленькими детьми. Взрослым людям, особенно мужчинам, как-то не очень интересно смотреть на пестреньких воробышков, скачущих по веткам внутри клетки с довольно мелкими ячейками. Неинтересно им и вкушать мороженое с лимонадом в то время, как где-то подают пиво с креветками. Когда к нам в посольство приезжали какие-нибудь гости, их, в качестве ознакомления с местной фауной, возили в парк живой природы.

Этот парк живой природы состоял из двух отдельных огороженных территорий. Передвигаться по этим территориям можно было только на машинах и только с закрытыми окнами. Это было не очень приятно, потому что кондиционеров тогда в машинах среднего класса попросту не было. На одной территории паслись разные копытные, а на другой был львятник. На территории с копытными мы были один раз. Территория была покрыта сухой травой в человеческий рост. Мы проездили по ней почти час и никаких копытных кроме старого осла, жевавшего жвачку у самого въезда в парк, так нигде и не увидели. После этого случая мы туда ездить перестали.

А вот львятник – совсем другое дело. Львов там было много. Там жил довольно большой прайд. Однако ездить там было сложно. Во-первых, дороги были грунтовые с острыми камушками и торчащими как пики обломками стволов мелких кустиков и деревьев. Ломалась эта растительность под колесами автомобилей. Ломаться-то она ломалась, но обломленный столбик никто из земли не выкорчевывал, и он продолжал стоять острием вверх, исполненный решимости мстить всем колесам подряд за свою загубленную жизнь. Вроде бы ерунда, но представьте себя на месте водителя, у которого лопается колесо на территории, где повсюду одни сплошные львы. От одной такой мысли сразу же становится не по себе.

Была и вторая причина, затрудняющая перемещение по данному парку на автомобиле. Львы – умные животные, и они прекрасно поняли, откуда им привозят еду, поэтому и кучковались они у самых ворот. И то правда! Зачем им прятаться где-то там в глубине парка, если еда появится из ворот. Вот они и стерегли свою добычу там, где она должна была появиться. Возможно, что в глубине парка были львы-одиночки, которых по возрасту обычно из прайда выгоняют. Но кому охота искать ветра в поле или льва-одиночку где-то там в сухой траве огромной территории парка, если тут на входе есть и гривастый лев-папа, и несколько молодых львиц-мам, и целая куча львят разных возрастов. Естественно, что все машины с посетителями дальше чем на двадцать метров от ворот не отъезжали.

В львятнике мы были дважды. Первый раз мы приехали туда днем. Было очень жарко. Окна открывать было нельзя. Мы покатались по парку и увидели очень мало интересного. Львы в жаркое время суток спят. В одном месте мы увидели торчащее из травы ухо. В другом месте – свисающий с дерева хвост. А резвящихся на просторе саванны царей природы наблюдать нам не довелось. Не солоно хлебавши, мы вернулись домой. Проделать такой путь для того, чтобы из душного салона автомобиля увидеть ухо и хвост! Овчинка выделки не стоит. С львятником мы решили завязать так же, как завязали с парком копытных.

Однажды в Зимбабве в командировку приехал какой-то корреспондент, и на нашу долю выпало счастье его развлекать. В выходной день он выразил желание посетить львятник. С утра туда поехать у нас не получилось, и мы отправились туда только после обеда. Темнело в Зимбабве достаточно быстро. Солнце даже не успевало дойти до горизонта. Оно опускалось в дымку над горизонтом, и мгновенно становилось темно.

Мы мчались во весь опор. Приехали в парк в начале пятого. Мы думали, что будем единственными посетителями, но куда там! У въезда в парк толпилась масса не только автомобилей, но и автобусов. Оказалось, что это самое посещаемое время для этого зоопарка, потому что дневная жара уже спадает, львы пробуждаются от дневной сиесты, и в половине пятого работники зоопарка их кормят. Кормят львов очень просто: работники зоопарка на грузовике привозят забитую корову, сбрасывают ее тут же на дорогу и уезжают.

Акт сброса коровы с грузовика состоялся за несколько минут до нашего приезда. Мы купили билеты и, ничего не подозревая въехали на территорию парка. Проехав метров двадцать, мы остановились, потому что дорога была перекрыта коровьей тушей. Вокруг туши расположился весь прайд. Свежим мясом лакомился пока что только папа-лев. Остальные члены прайда, соблюдая субординацию, ждали своей очереди в сторонке. Львицы лежали невдалеке от туши, а львята бегали, резвились и играли. Ехать дальше было невозможно. Утрамбованная колесами территория была занята коровой и развалившимися львицами, а земля, изобиловавшая острыми, шилообразными пеньками от сломанных кустов и деревьев была занята резвящимся молодняком. Мы понаблюдали за львиной трапезой минут пять, решили, что наше любопытство полностью удовлетворено и собрались дать задний ход, но не тут-то было!

Сзади нас запер огромный школьный автобус. Таких монстров мне наблюдать нигде раньше не доводилось, разве что в исторических фильмах об Англии начала века. Было совершенно очевидно, что развернуться этот гигант на маленьком пятачке не сможет, что ехать он может только вперед, а путь вперед перекрыт львами, коровой, да еще и нашей машиной. Еще какое-то время мы провели в размышлениях о том, что же нам все-таки делать. Как вдруг случилось страшное. Молодая львица, не в меру разыгравшаяся со своими кузенами и кузинами, подбежала к нашей машине и стала с любопытством заглядывать в мое окно. Она не была агрессивна, ей хотелось играть, но даже если в азарте игры ей пришло бы в голову стукнуть лапкой по стеклу машины, то мало бы нам не показалось.

Как раз накануне поездки я читала какую-то книжку про диких животных и вычитала там предупреждение о том, что ни при каких обстоятельствах нельзя смотреть дикому зверю прямо в глаза. Это хищников провоцирует. Хотя, с другой стороны, дрессировщики всегда именно в глаза своим подопечным и смотрят. Они их взглядом сильнее укрощают, чем хлыстом и палкой. Но для этого надо быть дрессировщиком и уметь показывать зверю взглядом, что ты сильнее его и что ты его ни капельки не боишься. А простым смертным именно потому и не советуют смотреть зверю в глаза, что глаза врать не умеют, они тебя выдадут с головой. Зверь сразу же поймет, что ты испугался. А раз ты испугался, значит, ты сам признал свою слабость, значит, тебя можно брать голыми руками. Страха я в тот момент не испытывала, как мне казалось, но искушать судьбу не стала. Я рухнула лицом вниз, прямо себе на колени, только бы не встретиться с львицей взглядом, и крикнула мужу: «Гони!»

Муж мой по складу ума – тугодум. В другой какой-нибудь ситуации мне бы долго пришлось ему объяснять, почему надо делать то-то и то-то, а он бы при этом спорил и возмущался. Но здесь он быстро сообразил, что к чему. Он развернул машину так, как если бы это был гоночный болид, он ударил по газам, от чего наша крошечная «Альфа – Ромео» взревела как разъяренный боевой слон, и рванула к выходу, сминая под собой мелкий кустарник, заросли высокого тростника, алоэ, араукарии и прочую экзотическую флору. Слава богу, никто из резвившихся львят не попал нам под колеса. Мы мчались к выходу, пытаясь обогнуть школьный автобус, а львица продолжала скакать рядом и заглядывать в окошко. К счастью водитель школьного автобуса понял нашу ситуацию и продвинулся метра на три вперед. Нам этого хватило, чтобы прорваться к входным воротам. То ли фырчащий автобус отвлек львицу от преследования, то ли настала ее очередь подойти к коровьей туше, но она от нас отстала.

Когда мы, наконец-то, вырвались за входные ворота, сумерки закончились, и наступила темнота. Мы обернулись назад и увидели в этой темноте горящие глаза львов, провожавших нас взглядом. Мы с ними тоже мысленно попрощались навсегда. Больше мы в львятник не ездили ни с кем и никогда.

ДРЕВНИЙ ЗИМБАБВЕ

Впервые руины древнего Зимбабве я увидела еще в студенческие годы в фильме фон Деникена «Назад в будущее». Тема фильма была тогда для нашей страны революционной. Опираясь на существующие древние памятники, наскальные рисунки, барельефы, легенды, мифы и даже письменные свидетельства древних, фон Деникен пытался доказать, что нашу Землю когда-то посещали инопланетяне. Сейчас мы говорим об этом, как об общеизвестном факте, а тогда это был взрыв. В советские годы взрыв устроить было легко. Все, что выходило за рамки официальной истории, вызывало взрыв общественного мнения. Люди начинали спорить, обсуждать, критиковать или, наоборот, поддакивать, равнодушным не оставался практически никто.

Я тоже не осталась равнодушной. Я стала ярой поклонницей теории космического вторжения инопланетян на нашу планету в те времена, когда человек был еще дик и неразвит. Однако фильм этот не был для меня каким-то откровением. Я была подготовленным зрителем. Дело в том, что мой папа очень увлекался этой теорией инопланетного вторжения на Землю, он очень много читал книг на эту тему и рассказывал мне наиболее интересные моменты. Но одно дело услышать о каких-то многотонных плитах в Баальбеке, и совсем другое – увидеть эти огромные платформы. Одно дело слышать о каких-то рисунках в пустыне Наска, а другое дело увидеть их с высоты птичьего полета, а затем с земли. Только фильм давал возможность понять, что эти рисунки с земли производят впечатление просто кучи камней. Только фильм доказывал, что эти рисунки были сделаны для тех, кто прилетал на землю откуда-то с небес.

Так вот в этом фильме несколько минут было уделено и руинам Древнего Зимбабве. То, что там показал фон Деникен, по-моему, никак на вторжение инопланетян не намекало. На экране промелькнуло какое-то давно заброшенное поселение в африканской саванне, выложенное из серого камня. Поселение не очень большое, обнесено высокой стеной, внутри возвышалась какая-то загадочная башня, очень похожая по форме на ракету или на фабричную трубу. Вот и все. А при чем тут инопланетяне? Вразумительного объяснения в фильме не прозвучало.

В те времена про инопланетян думали единицы, а большинство было увлечено поисками легендарной страны Офир, где находились копи царя Соломона, явившиеся источником его несметных богатств. Когда эти руины были обнаружены, все поклонники Генри Райдера Хаггарда от счастья прыгали на одной ножке и хлопали в ладоши. Ура! Свершилось! Копи царя Соломона, пусть и истощенные, но найдены! Значит, Библия не врет! И все, что там написано, правда. Кстати, очередной фильм по мотивам романа «Копи царя Соломона» с участием самой Шэрон Стоун снимался в Зимбабве. И это было очень важно для страны, долгое время находившейся в изоляции. Это какой-то невидимой нитью соединило забытую богом и людьми страну с мировой цивилизацией.

Но при чем тут инопланетяне? Не понятно.

В Зимбабве мы приехали в 1981 году открывать Советское Посольство. В первый год нам было не до дальних поездок, потому что было много работы по обустройству и налаживанию быта на месте. А вот уже в 1982 году мы смогли выбраться в глубь страны в Древний Зимбабве. Дорога предстояла неблизкая: из столицы, которая тогда называлась Солсбери, надо было ехать на юго-восток в провинцию Виктория, которая теперь именуется Масвинго. Не доезжая до главного города провинции, надо было свернуть на запад к форту Виктория, а уж там было рукой подать до древних руин. Только не такие уж они и древние, как оказалось. Древние мегалитические сооружения – это Египетские пирамиды, Стоунхендж в Англии, а этот город, если верить археологам, ровесник Москвы. Так что первые камнетесы начали там трудиться в каменоломнях именно тогда, когда боярин Кучка ставил первую деревянную избу на берегу Москва реки. Разница только в том, что Москва с тех пор выросла до размеров мегаполиса, а Древний Зимбабве для мировой цивилизации был обнаружен в 19-м веке и представлял он собой тогда полуразрушенный давно покинутый жителями комплекс, состоящий из Акрополя, крепости и жилого района. Так что просуществовал этот загадочный город всего несколько веков, причем не так давно. Значит, царь Соломон никакого отношения к этому городу иметь не может, ибо жил он до нашей эры. Но, все равно, интересно.

На языке банту слово «Зимбабве» обозначает «дома из камня». И город этот, действительно, построен из камня, причем не простого камня, а очень твердого. Это не просто вывороченные где-то валуны и подогнанные друг к другу по форме и размеру. Нет. Это вытесанные из твердой породы очень правильные по форме кирпичики. Они все практически одного размера. Выходит, что камнетесы не только пользовались для работы какими-то очень прочными инструментами, но и работали с измерительными приборами или имели перед глазами эталон.

Второй момент, который делает этот памятник уникальным, – это способ кладки камней. Камни не скреплены никаким раствором. Представьте на минуту, что вы построили сарай из кирпича или цементных блоков, но не скрепили их раствором. Я думаю, что долго это сооружение не простоит. И это одноэтажный сарай. А в Древнем Зимбабве стены в некоторых местах достигают девяти с лишним метров, это высота трехэтажного дома, и – ничего! Стоят себе и не думают падать.

Но меня не это всегда удивляло. Причем это касалось не только Древнего Зимбабве, но и прочих мегалитических сооружений. Тут мнения были разные: одни говорили, что построили это все рабы, другие говорили, что трудились там свободные люди за хорошие деньги, поэтому и построили все так качественно. Не в этом суть. Какое-то количество людей было вынуждено с утра до вечера вырубать эти блоки из камня. Работа это тяжелая. Значит, их надо было хорошо кормить, иначе они через пару недель отдали бы концы. Значит, земледельцы должны были собирать такой урожай, чтобы можно было заплатить налоги, прокормить свою семью и семью того парня, который денно и нощно потел в каменоломне. Древний Египет в свое время был цветущей землею и, наверное, мог себе позволить содержать такую несметную рабочую силу. А вот африканская саванна, окружающая этот древний город плодородием особым не отличалась никогда. Англичане научились собирать там высокие урожаи, но как только власть вернулась к исконному населению, страна стала закупать продовольствие за границей. Это говорит о том, что местные племена никогда не умели заниматься земледелием и не потрудились научиться этому у англичан за те годы, что те были у власти. Так кто же кормил парней-камнетесов, работавших в каменоломнях Древнего Зимбабве? Не понятно. Не манной же небесной они питались? А ведь на строительство этого города ушло более пяти тысяч кубометров камня, обточенного до размеров нашего современного кирпича. Для этого нужна очень большая армия камнетесов, да еще и каменщиков. Ведь кто-то же должен был эти камни укладывать, да так чтоб они много веков простояли и не развалились. Ответа на этот вопрос нет.

Нет ответа и на вопрос, кто спроектировал, кто просчитал все эти сооружения? Если бы их строили на глазок, они не простояли бы несколько веков, а быстро превратились бы в груду камней. Письменности у местных племен в те времена не было, по части математики у них были понятия «один», «два» и «много». Выходит, что без пришельцев тут не обошлось. Не обязательно они были из далекого космоса, но совершенно не понятно, откуда они взялись и куда потом делись.

Нет ответа и на другой вопрос, зачем местному населению вдруг понадобился этот комплекс из каменных строений? Сколько мы ни ездили по стране, везде видели маленькие круглые глинобитные хатки, которые и домами-то назвать язык не поворачивается. Собственно это и не дома. Это их спальни. Каждый домик – это спальня для одного человека, или для женщины с маленьким ребенком. Соломенная крыша защищает спящего от дождя, а высокий порог от змей, пауков, скорпионов и прочей нечисти. Стопроцентной защиты, конечно, никто им не гарантирует, но как-то они выживают. Глава семейства либо спит в своем доме, либо наведывается к кому-нибудь из жен.

Кто-то из наших женщин сказал, глядя на африканку, занятую приготовлением обеда у костра: «Смотрите, она готовит обед, поддерживает огонь в костре, все это трудная физическая работа, а ей даже в голову не приходит уложить ребенка спать в доме. Ребенок спит, привязанный к ее спине. А ведь в доме явно прохладнее, чем у костра, и там дым глаза не ест. Да и ей было бы гораздо свободнее без привязанного за спиной ребенка, ан нет». О чем это говорит? Да о том, что к этим хаткам они не относятся как к дому. Дом для нас – это убежище, оплот, приют, место, с которым тебя связывает множество положительных эмоций. Для англичан – это, вообще, крепость. А для них это только временное укрытие от непогоды и прочих природных неприятностей. Мы в доме храним свой скарб, пожитки, все, чем обзавелись за жизнь сами и унаследовали от родителей. У них в доме только циновки и, может быть, тряпки, которые они используют в качестве спальных принадлежностей. Все остальное они носят на себе. Как говорили древние римляне: «Omnia mea me cum porto», то есть «Все свое ношу с собой».

Англичане построили им современные деревни. Это были поселки с небольшими домиками, в которых были окна, двери, душ и туалет. Африканцы отказывались в них жить. Когда мы ездили по стране мы видели много таких заброшенных поселков с выбитыми стеклами в окнах, сорванными с петель дверьми, прохудившимися крышами. О чем это говорит? О том, что им дома, в европейском понимании этого слова, не нужны. Им хорошо и так «под небом голубым».

Им хорошо так сейчас, им хорошо так было и тысячу лет тому назад. Так зачем и кем был построен Древний Зимбабве? Зачем были построены «Дома из Камня»? Просто так для развлечения? А не дороговато ли?

Правда есть еще одна теория, совсем уже неправдоподобная. Теория эта гласит, что город Масвинго когда-то был центром могущественного государства Мономотапа. А государством этим правили амазонки. Другими словами в государстве этом царил матриархат. Вот тогда-то и был построен таинственный Зимбабве. Местное племя каранга, которое в настоящее время проживает неподалеку от руин, называет этот город Мамбахуру, что в переводе означает «дом великой женщины». Матриархат в Африке до сих пор силен во многих странах, но я не настолько в теме, чтобы отнимать у читателя драгоценное время. Если кого-то интересует проблема матриархата в истории человечества, то настоятельно рекомендую прочитать книгу Эдуарда Тополя «Женское время». Там и про Мономотапу кое-что сказано.

Что еще можно сказать про таинственный Зимбабве? Там на вершине высокой стены были найдены изображения какой-то птицы. Изображения эти были не объемные, не в 3D, а плоские, как бы птица в профиль. Этакие горельефчики. Эти птички в отличие от кирпичей были сделаны из мягкого мыльного камня. Однако сохранились они не хуже строений. Одна из этих птичек стала символом былого величия государства и покровителем нового независимого Зимбабве. Птичка эта красуется на гербе нового государства, на его флаге и на денежных купюрах, которые уже давно не стоят даже той бумаги, на которой они напечатаны. Видимо, талисман был выбран неверно. Как Древнему Зимбабве птичка процветания не принесла, так и с современным сыграла такую же злую шутку. А может быть, все гораздо проще? Может быть, птичка приносит удачу лишь тогда, когда у власти стоят женщины, и жестоко мстит мужчинам? Об этом как-то никто пока не подумал. А что если попробовать копнуть именно здесь?

ПАКА

– А это наша Пака, она убирается на первом этаже, то есть на представительской части резиденции. Прошу любить и жаловать. Думаю, вы подружитесь. – Сказал муж, когда мы поравнялись с толстой смуглой мальгашкой, сияющей как начищенный самовар то ли от счастья лицезреть меня, то ли от какого-то местного крема типа сапожной ваксы.

Муж вел меня вдоль строя прислуги, выстроившейся для приветствия новой хозяйки. Он сам приехал на Мадагаскар на месяц раньше и уже успел понять, кто из них чем знаменит, а вот мне еще предстояло изучить особенности местного контингента, так сказать, «с погружением». Первое впечатление от мальгашей было замечательное: они все мне улыбались, как мне казалось, искренно, а после нашей российской суровой действительности, где каждая улыбка на вес золота, я расслабилась и свято уверовала в то, что они все действительно мне рады. Но мое состояние эйфории длилось не долго. Очень скоро они дали мне понять, что улыбка это такой же товар как хлеб, чулки и бензин, за который надо платить. Улыбнулись они мне авансом в день моего прилета, а расплачивалась я за их приветливость потом довольно долго.

Каждый раз, как я выходила в сад одна, ко мне тут же из-за кустов неслышно подкрадывался кто-либо из прислуги и начинал свое скорбное повествование о заболевшем ребенке, о старушке-матери, о сбитом машиной брате, которым срочно требуется медицинская помощь. Я по доброте душевной давала им какие-то деньги, прекрасно понимая, что на серьезное лечение в госпитале этого явно недостаточно, но они успокаивались и дня на два оставляли меня в покое. А потом все повторялось сначала. Только тяжело болел уже какой-то новый родственник. Я поняла, что гулять по саду мне не дадут. Жаловаться мужу мне не хотелось, поэтому я просто перестала выходить в сад одна. Дышать свежим воздухом я теперь стала сидя на балконе, благо он такой большой, что там можно было и немного походить из угла в угол. Сад, с его клумбами, куртинами и альпийскими горками, по которым у меня чесались руки, остался несбыточной мечтой. Но, как говорил незабвенной памяти писатель Виктор Астафьев, самая заветная мечта всегда должна быть несбыточной, иначе пропадет жизненный стимул. Когда все, о чем ты мечтал, сбылось, то, вроде бы, и жить уже не для чего.

Потом из рассказов людей, проживших на Мадагаскаре не один год, я поняла, что очень правильно сделала, сократив общение с местной прислугой до минимума. Все-таки Азия есть Азия. Нам простодушным русским трудно понять, как можно одновременно дружелюбно улыбаться и строить коварные планы по вытрясению денег из того, на кого твои улыбки направлены. Один старенький дедушка, господин Тихомиров, который оказался племянником нашего прославленного скульптора Веры Мухиной, рассказывал, как милые улыбчивые садовники зверски убили его тещу, которая из-за плохой погоды поленилась отвезти свою пенсию в банк и оставила ее дома всего на одну ночь.

Однако, я несколько отвлеклась. Я же собиралась вести свой рассказ о Паке. Пака тоже у меня просила денег на лечение зубов и изображала муки столь достоверно, что отказать ей было бы грешно. Но после того, как я свела на нет свое общение с садовником и сторожем, удалившись в добровольное изгнание на балкон, она что-то такое смекнула и перестала мучиться зубной болью и другими недугами, требующими срочного денежного вливания.

От Паки уйти было трудно. Она постоянно крутилась на первом этаже резиденции, который, собственно, она и убирала. Но это не главное. Главное это то, что она была незаменима. Французский я знаю недостаточно хорошо, чтобы точно формулировать различные свои пожелания по части хозяйственных работ, а Пака говорила по-русски виртуозно. Она делала это не только без акцента, но и могла ввернуть такие словечки, которые не всякому русскому вдруг придут на ум. И все это было так к месту, что возникало подозрение, а уж не в разведшколе ли ее готовили опытные инструкторы. Но все объяснялось просто: Пака работала в посольстве уже много лет, общалась с разными людьми и от каждого из них нахваталась слов-паразитов, которые мы, сами того не замечая, повторяем по поводу и без повода. Ну, и, видимо, в отличие от нас, русских, тяжело воспринимающих иностранную речь, у нее был особый дар к восприятию чужого языка. Хотя с другой стороны, кто-то же ее в посольство рекомендовал, не с улицы же туда народ попадает.

Лет ей было на вид около сорока, это по нашим русским меркам. В действительности мальгаши выглядят гораздо моложе, чем наши люди в том же возрасте. Про нашего садовника я долго думала, что ему лет пятнадцать, а он оказался отцом довольно большого семейства. Хотя, как говорится: «дурное дело не хитрое». Однако вернемся к Паке. Внешне она походила на Чучу из мультфильма Гарри Бардина – какое-то необъятное тело, одетое в, мягко выражаясь, странные одежды. Эта дикая ее внешность совершенно не вязалась с торжественной роскошью представительских покоев резиденции. Господин посол, мой супруг, любил, чтобы все части целого находились между собой в гармонии, а тут такой диссонанс. Допустим, приходит к нему высокопоставленный гость. Гостю надо предложить прохладительный напиток или чашку кофе. И хорошо бы, чтобы это все вынесла на серебряном подносе местная нимфа в крахмальном передничке и кружевной наколке на аккуратно уложенных кучерявых волосах, обрамляющих грациозно склоненную головку. А вместо этого ему навстречу выплывает этакое «чудище обло», хорошо хоть не «лайяй». Хотя как сказать…

Естественно, что Паку пытались заменить. Ее отправляли работать уборщицей на территории посольства, а в резиденцию брали местную лань с тонким станом и ресницами опахалами. Наряжали лань в крахмальный передничек и кружевную наколочку, но та никак не могла выйти из нервного ступора, все путала, опрокидывала на ходу мебель, проливала напитки, иногда прямо на гостей, короче говоря, вела себя, как по заказу, нескладно. А уж объясниться с ней вообще было невозможно ни на каком языке. И Паку возвращали на место. Она, безусловно, торжествовала, но умело прятала свое торжество за ресницами полуприкрытых век. Она знала, что так все и будет. Послов на ее веку сменилось не мало, и все они как один стремились к гармонии. И каждый раз жизнь доказывала им, что красота это не «сосуд, в котором пустота», а «огонь, мерцающий в сосуде».

Хотя кто знает, может быть, те инструкторы разведшколы, которые отобрали Паку для работы на столь ответственном объекте, инструктировали местных волооких ланей вести себя так, чтобы хозяева сочли за благо избавиться от них как можно скорее. Все бывает на этом свете.

Вернувшись в родные пенаты Пака вела себя как ни в чем не бывало. Продолжала поддерживать порядок на представительской территории резиденции, а когда по близости не было посторонних глаз, наносила визит в кладовку, где хранились представительские запасы спиртного, и отдавала дань Бахусу. Естественно, что ни стакана, ни кружки она с собой не брала и поэтому возлияние совершала прямо из горла. Видимо, она давно практиковала эти свои маленькие экскурсы за порцией виски. Проделывала она это и при других послах, но те сами любили, проходя мимо кладовочки приложиться к бутылочке, поэтому быстрого исчезновения спиртного никто не замечал, и Паке все сходило с рук. А тут Паке вышел облом. Посол оказался непьющим, да к тому же еще скрупулезным и въедливым. Оказалось, что он замечает, сколько там в бутылке осталось волшебной жидкости после визита посетителей, запоминает это и каждый раз, как бутылку извлекают на свет божий для ублажения очередных высокопоставленных гостей, удивляется, куда же делась добрая треть содержимого. Этими своими недоумениями он как-то раз поделился со мной. Я сказала, что тоже часто замечала неровность походки Паки, излишний блеск в глазах и избыточную возбужденность. Сопоставив все эти факты, мы приняли единственно возможное решение – навесили на кладовку амбарный замок. Пака и бровью не повела, оставалась такой же веселой и приветливой. Из чего я еще раз сделала вывод о том, что не надо верить внешним поведенческим проявлениям местных товарищей. Внешность обманчива. Но напряжения в наших отношениях не возникло.

Узнать Паку поближе помог случай. Я всегда интересовалась значением разных имен, то есть их дословным переводом, потому что считаю, что имя человека это его судьба. Еще капитан Врунгель говорил: «Как вы яхту назовете – так она и поплывет». Как-то раз я спросила и Паку, что значит ее имя в переводе на русский язык. Я думала, что Пака это какое-то мальгашское, а, может быть, и еще более экзотичное имя. Перевода она не знала, но сказала, что Пака это сокращенный вариант, а на самом деле ее зовут Пакирет, что имя это французское (а не местное, как я полагала по простоте душевной), а вот перевода его на русский она не знает, знает только, что это маленький белый цветочек.

Я сходила наверх, принесла словарь и выяснила, что Пакирет это значит маргаритка. Честно говоря, меня это покоробило, потому что Маргаритой была моя мама. Я уж не говорю о литературных персонажах по имени Маргарита, но Пака-то не имела с ними ничего общего, как говорится, даже рядом не лежала. Ну, какая из Чучи Маргарита? Даже смешно. Маргарита должна быть красавицей с исключительной, но тяжелой судьбой. Маргарита по-гречески значит жемчужина, а это штучный товар, потому что она одна в ракушке, и каждая из них уникальна.

Вот моя мама – она, действительно Маргарита. Жизнь у нее была тяжелая. Сначала ее под обстрелом увезли из блокадного Ленинграда, потом она мыкалась в эвакуации где-то в дебрях Кировской области, потом вернулась в разоренную пустую квартиру в Ленинграде. Мебель всю еще в блокаду сожгли в буржуйках сначала родственники, а после их смерти соседи. Но мама была красавицей и поэтому помогала своим родным выскребаться из кромешной нищеты. Она после школы бегала работать в Ленинградский дом моделей, где до обмороков стояла на примерке платьев и костюмов, которые накалывали прямо на ней часами, а потом по вечерам демонстрировала эти костюмы на подиуме женам тех, чья судьба сложилась более удачно. Вот это я понимаю Маргарита!

А что мы имеем здесь на Мадагаскаре? Маргаритка-Пакиретка! Старая тетка с внешностью Чучи да еще не дура выпить на халяву. Но может быть, у нее тоже была тяжелая судьба? Я решила это выяснить и стала расспрашивать Паку о ее жизни.

До чего же похожи судьбы всех несчастных женщин! Если бы я слушала Паку с закрытыми глазами, я бы точно решила, что со мной говорит простая русская баба, мужем битая, судьбой не избалованная и мало кому нужная на этом свете.

Родилась Пака в состоятельной по местным меркам семье. Семья была многодетная, как и положено в странах третьего мира. Родители детей любили, но особо не баловали, поскольку времени на баловство не оставалось совсем. Надо было много работать, чтобы всех накормить. Надо отдать ее отцу должное: он дал старшим сыновьям хорошее образование. Один из них работал в таможне аэропорта, другой в полиции, а третий каким-то чиновником. А когда дело дошло до Паки, папа умер, и девочка осталась с образованием на уровне средней школы. Пака у мамы была не одна. Маме было тяжело содержать этот выводок, и Паку выдали замуж.

То ли муж уж очень сильно Паку не любил, то ли был совсем законченным алкоголиком, то ли у них так принято относиться к женщинам, но семейная жизнь у них не сложилась. Денег на детей и хозяйство муж не давал вообще никаких, домой являлся лишь для того, чтобы отработать на Паке болевые приемы восточных единоборств, дабы стребовать с нее деньги на опохмел, а потом и вообще скрылся из виду. Пака даже обрадовалась такой перемене в своей жизни. Теперь она могла спокойно растить детей и все заработанные деньги тратить на их воспитание. Детей у нее было двое: старший сын Патрик и маленькая дочка.

Патрик, похоже, пошел в папу. Он часто тянул из Паки деньги. По каким-то ее обмолвкам и намекам я поняла, что все эти спектакли с больными зубами имеют за собой одну цель: подкинуть деньжат Патрику. Открыто Пака на него никогда не жаловалась, напротив, она пыталась представить его как очень достойного и добропорядочного молодого человека, но получалось плохо. Например, когда я отдала ей вещи своего сына, который под местным солнцем вырастал из всего молниеносно, она сказала, что в этом костюме Патрик будет ходить в церковь. Однако прозвучало это настолько искусственно, что даже меня, наивную, ей обмануть не удалось. И на какое-то мгновенье я почувствовала себя Станиславским и чуть не закричала: «Не верю!», однако вовремя опомнилась и прикусила язык.

С дочкой тоже все было не слава богу. Пака в ней души не чаяла, баловала ее, наряжала как куклу, но девочка умерла, не дожив и до пяти лет. Однако в своих рассказах Пака говорила о ней, как о живой. Я даже подумала, что я чего-то недопоняла, и уточнила этот факт у жены завхоза. Та подтвердила, что девочка, действительно, давно умерла. Тогда я подумала, что Пака, как многие женщины, чтобы не сойти с ума от горя, просто блокирует в своем сознании факт смерти и продолжают думать о любимом человеке, как о живом.

Но вот произошел случай, который поверг меня в полное изумление. Как-то раз Пака отпросилась на несколько дней для того, чтобы съездить на какой-то праздник в свою родную деревню. Ее, естественно, отпустили. Отпросилась она утром и до конца рабочего дня пребывала в приподнятом состоянии, предвкушая скорую встречу с родственниками. На радостях она даже меня пригласила в гости на праздник. Но у меня уже были планы на этот уикенд, поэтому я, поблагодарив за приглашение, отказалась. Но Пака все не унималась, она стала рассказывать, как весело бывает у них на этом ежегодном празднике. Там встречаются все родственники, которые давно друг друга не видели, они сидят за одним столом, пьют, едят, поют песни, а потом и до танцев доходит дело. Я пообещала ей, что на будущий год, если она меня заранее пригласит, я обязательно съезжу к ним в деревню на этот замечательный праздник. На том и порешили. Мы с ней уже мило распрощались, как вдруг она сказала: «Наконец-то я увижу свою девочку!». «У кого-то снова поехала крыша»,– подумала я, быстро перевела разговор в другое русло и под благовидным предлогом удалилась к себе наверх.

В этот же вечер я общалась с кем-то из посольских женщин и между делом упомянула о приглашении Паки посетить их деревенский праздник. Реакция была крайне неожиданной. На меня замахали руками и стали истошно вопить, призывая меня никогда этого не делать, более того обходить стороной все деревни, где будет хоть малейший намек на праздник. Вот моя предшественница сделала такую глупость, попалась на этот крючок и поехала на праздник, так ее оттуда вывезли еле живую и истратили на нее лошадиную дозу нашатырного спирта, дабы привести в чувство. Я дождалась, когда словесный поток иссякнет, а эмоции улягутся, и потребовала объяснить мне спокойно, в чем там, собственно, дело.

А дело оказалось вот в чем. Оказывается, мальгаши не хоронят своих умерших родственников. Они их слегка бальзамируют, потом подсушивают, заворачивают в рогожку и укладывают в специальный склеп, больше похожий на простой сарайчик. Раз в году домой съезжаются все родственники, они вытаскивают останки своих предков на свет божий, просушивают их, принаряжают и сажают за общий стол. Этот акт символизирует преемственность поколений, уважение к предкам, единение и братание всех членов большой семьи. Никто никого не оплакивает, поскольку никто никуда не делся. Все в сборе. Ну, подумаешь, кто-то менее дееспособен, чем другие. Главное, что все в сборе, что никто не забыт. А как говорил Метерлинк в своей «Синей птице»: «Люди живы, пока их помнят». А тут не просто помнят своих родственников, тут их трогают, наряжают, угощают, поют им песни, водят хороводы, всячески демонстрируют уважение и почтение, рассказывают им о событиях последних лет, чтобы они были в курсе, чуть ли не целуются с ними. Вот, оказывается, какой необыкновенный праздник я пропустила. Где еще можно увидеть такое? Где-нибудь, наверное, можно, но уж я-то туда точно не попаду.

В понедельник вернулась Пакирет, не просто довольная, а сияющая от счастья. Первым делом она начала рассказывать о встрече с дочкой. Оказалось что, та практически не изменилась. Все у нее было на месте, ни один пальчик не потерялся. Пакирет готова была углубиться в подробности, но я сделала вид, что очень спешу. Когда я спешно уносила ноги, вслед мне неслись сбивчивые речи Пакирет о том, какая у нее хорошенькая дочка. Было видно, что на душе у Пакирет цветут маргаритки. Как мало человеку надо для счастья!

Так как же быть с именем Паки? Кто она, роковая женщина Маргарита или просто мелкий цветочек маргаритка? Маргариты – это женщины неординарной судьбы, уникальных способностей, сильного характера и редкой красоты. По нашим российским меркам судьба у Паки, ох, какая неординарная. Не имея образования, виртуозно овладеть непростым иностранным языком, это дорогого стоит. Много лет сидеть практически дома у русского посла, знать всю подноготную его жизни, все тонкости взаимоотношений в посольстве и в семье чрезвычайного и полномочного, это уровень Маты Хари. А уж чего стоит ее непосредственное общение с загробным миром! Это отдельная песня. Все говорит о том, что Пака выдающаяся женщина, вот только с красотой как-то не вытанцовывается. Хотя кто ее знает, как она выглядела в юности. Быть может, это как раз и была та грациозная лань, которую наши послы мечтали видеть в крахмальном передничке? Редким женщинам время идет на пользу, большую часть слабой половины оно не щадит. А потом ведь о вкусах не спорят, на вкус и цвет товарища нет. Когда я уже жила в Москве, до меня дошли слухи, что Пака так возбудила одного нашего советника, что он в одном исподнем носился по территории посольства в поисках столь милой его сердцу нимфы. Эх, нашелся бы на нашу Паку да новый Булгаков, глядишь, мир бы зачитывался еще одним шедевром. А пока, выходит, что кроме меня никто ею и не заинтересовался.

НУССИ-БЭ

Нусси-Бэ это крохотный остров на север от Мадагаскара. На наших географических картах, его чаще пишут, как Носси-Бэ. Это потому, что в русском языке нет единой системы перевода имен собственных. Систем этих существует две: графическая и фонетическая, иными словами, иностранные имена собственные пишут по-русски так, как они произносятся, или так, как они пишутся. У нас система смешанная, то есть в каждом отдельном случае мы пишем так, как нам больше нравится. Вот и с этим островом такая же путаница вышла. Местные его называют Нусси-Бэ, а пишется он через букву «О». Поскольку я сначала услышала название, а уже потом прочитала, то мне как-то привычнее называть это место именно Нусси-Бэ.

О том, что мы летим на Нусси-Бэ, я узнала дня за три до поездки. Мне было велено взять одежды на три дня с учетом того, что там гораздо жарче, чем в Антананариву. Летим – так летим, в Нусси-Бэ – так в Нусси-Бэ. Кто бы возражал, а я не стану. О цели поездки я узнала только в самолете, когда возникли сложности с размещением в салоне самолета двух венков. Я вызвалась держать на коленях один, дабы он не помялся на полке вместе с тяжелыми сумками.

– А зачем венки? – спросила я мужа,– На чью могилу будем возлагать?

– Да там, на местном кладбище, русские матросы похоронены, а в порту стоит обелиск. Эти могилы у посольства на балансе, поэтому принято раз в год туда ездить и возлагать венки.

– А что за матросы? Советские или еще царских времен? И как они туда попали?– начала допытываться я.

– Говорят, что это еще с времен русско-японской войны захоронения, – нехотя ответил муж, который страшно не любил досужие разговоры и начинал закипать от чрезмерного количества вопросов.

– Ладно,– подумала я,– не хочешь – не говори, сама докопаюсь. Только странно все это как-то. Где Мадагаскар и где Япония? Как их сюда, бедолаг, занесло? Ведь есть же Суэцкий канал, который к тому времени уже давно благополучно функционировал.

Скоро самолет пошел на снижение, там всего-то лету чуть больше часа оказалось, а какая разница в погоде! Из прохладного салона мы вышли в теплое, липкое, влажное марево. Вот так вот стукаться лицом о горячий мокрый воздух мне приходилось только в Нигерии. Оказывается Мадагаскар такой разный. Весь багаж наш был с нами, поэтому мы быстро покинули аэропорт, и уже минут через пятнадцать мчались по острову на такси. В гостинице мы бросили вещи в номер, снова сели в такси и поехали прямо на кладбище. Муж хотел покончить со всеми этими траурными церемониями в тот же день, чтобы оставшиеся два дня можно было посвятить знакомству с местными красотами.

Кладбище было очень старое. Это видно было по надгробиям. Однако запущенным и заброшенным оно не выглядело. Никаких там тебе лопухов и чертополохов, не к месту выросших, не наблюдалось. Все было чисто, строго и торжественно. Больше всего меня порадовало отсутствие разнокалиберных оградок, как это мы сплошь и рядом можем наблюдать на русских погостах. Мы были единственными посетителями, надгробия везде были практически одинаковые, поэтому мы слегка оторопели. Как же нам искать захоронения? Не прочесывать же все кладбище в поисках нужных могил. Но тут, как из-под земли, появился кладбищенский сторож, который, похоже, только и ждал нашего появления. Он уверенной походкой отвел нас к нужным могилам и сказал, что у них на кладбище есть еще две безымянные могилы, которые находятся рядом с могилами русских моряков и надгробия у них такие же. Эта его реплика почему-то сильно запала мне в душу, а поскольку я, все равно, решила докопаться до самых истоков случившегося, послужила лишним стимулом к началу расследования.

Мы постояли у могил, прочитали имена погребенных, почтили их минутой молчания, заплатили деньги сторожу, чтобы он тут что-то там подкрасил и подправил, и поехали в порт. Возлагать венки на могилы мы не стали. Во-первых, там ни на одной могиле никаких веночков и цветочков не было. Не принято у них засорять кладбище цветами. Во-вторых, уж если возлагать венки, так публично, чтобы хоть кто-то видел эту церемонию, а при полном отсутствии зрителей (сторож не в счет) это даже как-то глупо получается.

После кладбища мы поехали в порт. Там стоял обелиск, воздвигнутый силами наших, уже советских, моряков. Привезли его по частям на наших судах, заходящих в этот порт. Установили сначала каменную стелу, а потом укрепили на ней чугунные барельефы, отлитые, кажется, на Балтийском заводе в Ленинграде.

Из надписи на памятнике я узнала, что в этот порт заходил российский крейсер «Урал», где он догнал часть эскадры вице-адмирала Зиновия Петровича Рожественского, и уже в составе этой эскадры продолжил путь к берегам Японии, чтобы принять свой последний бой в Цусимском сражении. Все эти скупые факты завораживали и бередили душу, но приходилось ждать, потому что здесь на месте никто ничего дополнительного сообщить мне не мог. Мы торжественно возложили венки, сплетенные в виде андреевского флага, к подножию монумента, сфотографировались на его фоне и, посчитав свою миссию выполненной, отправились назад в гостиницу отдыхать и развлекаться.

На следующий день мы катались на каких-то корабликах, ездили на остров лемуров, купались в такой теплой океанской воде, что казалось, что мы в бане, а не на пляже, смотрели на разноцветных рыбок на коралловом рифе, но все эти прелести как-то в памяти моей не задержались. Поразил мое воображение только визит на кладбище и две старые могилы русских моряков. Может быть, это потому что отец мой моряк, а сама я выросла в Либаве, вдыхая промозглый воздух Балтики, не знаю, но история крейсера «Урал» и его экипажа не давала мне спать. Мысленно я постоянно возвращалась к этому эпизоду русско-японской войны.

В посольстве на Мадагаскаре библиотеки, как таковой, просто не было. Библиотека когда-то была в советском культурном центре, но центр закрыли, здание его продали, а книги свезли в посольство и сгрузили грудой на полу какой-то пустующей комнаты. Найти что-либо в этом эвересте книг было нереально. Это было просто рискованно для жизни, поэтому свой поиск я отложила до лучших времен. А времена потому и называются лучшими, что не заставляют себя долго ждать. Так было и в моем случае.

Через пару месяцев я покинула Мадагаскар. В Москве выяснилось, что мне придется остаться с сыном, поскольку тому надо было готовиться к поступлению в институт, а перекладывать столь ответственные заботы на бабушек и дедушек было бы опрометчиво. Раз я остаюсь, то надо устраиваться на работу. Совершенно неожиданно подвернулось место преподавателя английского языка в Академии водного транспорта. Я поехала знакомиться с заведующей кафедрой. Приехала чуть раньше. Заведующая была занята. Я стала прогуливаться по коридору, а там на стене был огромный стенд, посвященный легендарному переходу второй эскадры тихоокеанского флота под командованием вице-адмирала З.П.Рожественского с Балтики к берегам Японии. На ловца и зверь бежит!

Хоть я и учила историю в школе, но много просто не знала. Я сделала для себя открытие, что для войны с Японией русские совершили уникальнейший переход, длиной в 33000 километров. Они шли в обход Африки, а значит, прошли и свозь стужу и сквозь жару. Тащили с собой все: и провизию, и уголь, и снаряды, и медикаменты. В состав эскадры входили суда разнотипные по своему назначению и оснащению, что, естественно, лишь усложняло выполнение задачи. Но кому в голову могла прийти такая дикая идея: посылать на край света целую эскадру? Как можно было требовать, чтобы измученные длительным переходом люди с места в карьер кинулись в бой и одолели бы свежего как огурчик, находящегося у себя дома противника? Тем более, что всему свету было известно, что японские корабли априори имеют преимущество в скорости, маневренности, бронировании, скорострельности и мощности артогня. После таких откровений начинаешь верить в то, что революция в нашей стране была неизбежна.

Эта статья в стенгазете Академии водного транспорта еще больше раззадорила мое любопытство. Там говорилось об уникальном трансокеанском переходе, об ошибках, допущенных русским командованием во время боя, о неудачном стечении обстоятельств, о ранении Рожественского, о суде над ним, о том, что он полностью взял на себя вину за поражение России в этом бою. Однако в этой статье ни слова не было сказано о крейсере «Урал». Там были перечислены суда, входившие в состав крейсерского отряда, но никакого «Урала» среди них не оказалось. «Олег» был, «Дмитрий Донской» был, «Владимир Мономах» был, даже легендарный крейсер «Аврора» и то был, а «Урала» не было. Что за мистика? Меня-то как раз больше всего и интересовала судьба этого корабля. А что если он дальше Мадагаскара никуда не пошел? Ну, сломался, пока чинился, война уже и закончилась. Нет, этого не может быть, потому что тогда этому крейсеру не стали бы ставить памятник. Если всем сломавшимся кораблям ставить памятники, на земле скоро места не останется. Тут что-то другое.

Масла в огонь подлил редактор «Морского сборника». Я с ним встречалась по поводу публикации моего отца, который стоял у истоков создания нашего подводного атомного флота и написал об этом книгу. В разговоре я обмолвилась о посещении могил русских моряков на Нусси-Бэ, так этот редактор аж подпрыгнул на месте. Он стал просить меня дать ему фотографии этих захоронений. Я обещала. Потом я узнала, что он знаком был с большим авторитетом, господином Тохтахуновым Алимжаном Турсуновичем, бизнесменом и меценатом. В народе этот господин был больше известен как просто Алик или Тайванчик. Он много средств вкладывал в спорт, а также в нашу находящуюся в загоне культуру. В то время он как раз спонсировал приведение в порядок могил русских моряков, погребенных на чужбине. Вот и хотел товарищ из «Морского сборника» с моей подачи смотаться на Мадагаскар за счет этого мецената. Но, видно, что-то у них там не склеилось. Когда муж прислал мне эти фотографии, и я предложила их господину редактору, тот реагировал уже менее оживленно и встречи мне так и не назначил.

А я продолжала рыть землю, как свинья в поисках трюфелей. Ведь в моем распоряжении теперь была библиотека Академии водного транспорта. И вот, что я нарыла.

Крейсер «Урал» не был настоящим крейсером. Изначально он был пассажирским лайнером. Принадлежал он немецкой компании, был построен на верфях города Штеттина в 1890 году и носил имя «Шпрее». Совершал этот лайнер трансатлантические рейсы, но как-то ему все время не везло. Создавалось такое впечатление, что при спуске на воду об него просто забыли разбить бутылку шампанского. Несколько раз он садился то на мель, то на рифы, дважды у него ломался главный вал. Пока его чинили, он успел морально устареть. И тогда в 1987 году его решили модернизировать. Два года ушло на то, чтобы сделать этот лайнер двухвинтовым. И вот в 1899 году он снова вышел в море, но уже под другим названием «Кайзерин Мария-Терезия». Но похоже на то, что на бутылке шампанского опять решили сэкономить либо она не разбилась при столкновении с корпусом судна. В первом же рейсе лайнер опять сел на мель. Проработал лайнер всего четыре года, совершил 29 рейсов, а потом был признан убыточным и поставлен на прикол.

В 1904 году его приобрело российское Морское ведомство. Видимо, продавали его совсем уж за бесценок, иначе кто бы купил убыточный и невезучий корабль? Ведь дурная слава тянется за всеми по жизни шлейфом, а уж история кораблей лицам заинтересованным бывает известна досконально. Но наше Морское ведомство послужной список лайнера со всеми его неудачами не испугал. Лайнер отбуксировали в Либаву, переделали его во вспомогательный крейсер, установили на нем самую мощную по тем временам радиостанцию, а вот на броне решили сэкономить. Бронировать его не стали вовсе. Правда изначально его планировали использовать в операциях против контрабандистов у берегов северо-западной Африки, но тут грянула русско-японская война, и лайнер был включен в состав эскадры вице-адмирала Рожественского.

И вот 14 ноября 1904 года лайнер уже под именем «Урал» вышел из Либавы и отправился вдогонку за эскадрой. Догнал он эскадру только под Новый год у берегов Мадагаскара. У острова Нусси-Бэ он встал на якорную стоянку рядом с крейсером контр-адмирала Фелькерзама, и тот включил «Урал» в состав разведочного отряда, в который уже входили крейсеры «Светлана» и «Алмаз». Вот почему «Урала» не было в списке крейсерского отряда.

На Носси-Бэ «Урал» стоял больше двух месяцев. Следы пребывания русских матросов на этом острове можно наблюдать до сих пор. Во-первых, там можно услышать отборный русский мат. Только это не тот мат, который липкой вонючей жижей съезжает с языков всяких подзаборных забулдыг, это бодрый мат моряков. А это, я вам скажу, особая тема для разговора. Можете поверить мне на слово, ибо я по образованию филолог, а отец мой был моряком. Морской мат заслуживает отдельного научного исследования, ибо его виртуозность базируется на особенностях русского синтаксиса. Известный африканист и писатель, Аполлон Давидсон, бывал на Нусси-Бэ и слыхал там русский мат причем из уст маленьких мальчишек, по возрасту не старше первоклассников. Похоже было на то, что они не понимали смысла того, что произносили. Он спросил их, откуда они знают эти слова. Дети честно признались, что их научил дедушка.

Во-вторых, местные там до сих пор хранят русские монеты с профилем Николая II. Тому же самому Давидсону предлагали купить монетку. Русские моряки люди честные, они исправно расплачивались с местными дамами за их сексуальные услуги звонкой монетой. А тем, беднягам, это было в диковинку, потому что французы им никогда за это денег не платили. С одной стороны, французы жадины, а с другой стороны, у мальгашей был совсем не европейский взгляд на сексуальные отношения. Для них это был просто один из видов общения, позволяющий получить удовольствие и доставить удовольствие другому. Это жест дружеского расположения, не более того. У них даже можно было взять себе жену на короткий срок. Надо было только договориться с отцом девушки, и тогда никаких претензий к краткосрочному браку ни у кого не возникало. Если после подобного брака рождались дети, то их никто ублюдками не дразнил. Для мальгашей все дети это только радость.

Ну, и третий след, самый печальный, это могилы на местном кладбище. Сначала во время бункировки погиб от солнечного удара один матрос. Имя его установить не удалось. Потом сорвавшейся грузовой стрелой ранило лейтенанта Евдокимова и убило прапорщика Попова. Их-то и похоронили на местном кладбище. Так что выходит, что две безымянные могилы, указанные местным сторожем, к нашим морякам отношения не имеют.

Второго марта «Урал» покинул Нусси-Бэ и пошел в сторону Японии. Кто-то из офицеров предложил Рожественскому воспользоваться мощной радиостанцией «Урала» и глушить переговоры японцев во время боя, но тот почему-то сказал: «Пусть болтают». Но даже если бы на «Урал» и возложили столь ответственную миссию, выполнить ее он был бы не в состоянии. Огромный и неповоротливый «Урал» японцы накрыли практически первым же залпом. После этого корабль получил еще несколько попаданий, но все еще держался на плаву. Команда открыла кингстоны и эвакуировалась в шлюпках. Девять человек принял на борт миноносец «Грозный». Уже покинутый командой и медленно погружающийся в воду «Урал» был добит японской торпедой. Шансов у корабля не было никаких. Видимо, русские, спуская «Урал» на воду в Либаве, тоже сэкономили на бутылке шампанского. Сколько трудов и усилий было потрачено зря. Пройти половину земного шара ради того, чтобы первыми подставить свой борт под удар противника и не сделать ни одного ответного выстрела. Не везет – так не везет! Выходит, что в данном случае не сработала общеизвестная поговорка: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет». Данное судно носило название и среднего рода – «Шпрее», и женского рода – «Кайзерин Мария-Тересия», и мужского рода –«Урал», а все не в кассу. Видно, звезда, под которой судно появилось на свет, была очень несчастливая.

А какова судьба команды? Ведь «Урал» начал терять свой личный состав еще до начала боевых действий. Так вот можно сказать, что команде «Урала» повезло больше многих. Кроме тех двоих, что погибли на Нусси-Бэ, в бою было убито еще 22 человека. Те девять человек, которых принял на борт «Грозный» благополучно добрались до Владивостока. Остальные, как мы знаем, уходили от тонущего судна на шлюпках, поэтому судьба их различна. 96 человек было эвакуировано транспортным судном «Свирь». 327 человек попало на транспорт «Анадырь». А «Анадырь», надо заметить, снискал себе славу самого везучего судна в Цусимском сражении. Когда исход боя стал очевиден, «Анадырь» повернул на юг и очень скоро снова оказался на Мадагаскаре, правда на сей раз уже в порту Диего Суарес, бывшей столице берегового братства пиратов. Зализав раны на Мадагаскаре, «Анадырь» благополучно вернулся на Балтику. 57 человек на шлюпках дошли до берега и там были взяты в плен. Среди них был и командир корабля, капитан второго ранга, Истомин. А японский плен, как все знают, это не сахар. Скольким из них удалось выжить и вернуться на родину, история умалчивает.

Вот такой клубочек мне удалось размотать, потянув всего за одну ниточку, ведущую от могил двух русских моряков, обретших вечный покой в земле далекого острова Нусси-Бэ.

ХАМЕЛЕОНЫ

Хамелеоны – это одно из главных чудес животного мира. Как они грациозны и неторопливы! А куда им, собственно спешить? От потенциальных врагов их маскирует расцветка, да к тому же особое устройство глаз дает им обзор практически в 360®. Врага он увидит первым и тогда замрет, полностью слившись с природой. Хотя один раз я наблюдала, как этот вальяжный красавец дал деру.

Я сидела в тихом дворике американской школы в Антананариву и ждала сына, который ездил туда заниматься английским языком, как вдруг откуда-то из райских кущ бугенвилий на нашу грешную землю спустился красавец хамелеон. Ростом он был с хорошую упитанную белку, а цветом напоминал букет пунцовых бугенвилий, поскольку в нем присутствовали различные оттенки красного и ярко-зеленые искры под стать цветам и листьям этого замечательного растения. Это и понятно: он ведь только что спустился из кроны этого роскошного куста и не успел сменить свой наряд. Да и зачем ему было маскироваться? Кругом была тишина и покой. Я сидела так тихо, что за живой объект меня трудно было принять.