Метаморфозы. Три коротких рассказа о неудачниках

– Землячка побить, что на родине побыть, – добавил он, прикуривая новую сигарету. – Помогает тоску снять. Сам скоро поймешь.

Второй раз Мише крепко досталось в армейском пересыльном пункте. Поводом послужило отсутствие у него сигарет, которые срочно понадобились компании таких же, как он, призывников, но с другого района. Тогда было уже не так обидно, но очень больно. Мише показалось, что ему сломали ребро, и он обратился к дежурному офицеру с просьбой отправить его к врачу.

– Скоро в часть приедешь. В армии лечат хорошо и быстро. Любые болезни, – с непонятной ухмылкой ответил ему усталый старлей, дыхнув в лицо кислым перегаром. – Всю жизнь потом с благодарностью вспоминать будешь.

Утешил побитого Михаила незнакомый парень.

– Ты не расстраивайся, – прошептал тот, когда он вернулся от офицера в свой угол большого зала пересыльного пункта, – я этим гадам, которые тебя избили, отомстил.

– Это как? – удивился Миша, с недоверием разглядывая щупленького парня.

– Они ходили у всех водку искали. А у меня была бутылка самогонки – батя положил в рюкзак на всякий случай. Так я сбегал в туалет, пробку открутил, вылил немного, а вместо этого туда помочился. Теперь они мою мочу пьют, – еле сдерживая приступы злорадного смеха, рассказал ему сосед.

– Может надо было спрятать получше или самим выпить?

– Не… Так интереснее.

Тот пьяный идиот Вася был прав. Первый год службы Мишу били часто. Не так чтобы  сильно. Больше с целью унизить, показать его место в армейской иерархии.

Но все рано или поздно кончается. Через год, после отбоя, его и еще десяток пацанов перевели в другой армейский ранг. Они стали «стариками». Традиционная процедура была болезненной. Мише помогли встать на перевернутую табуретку. С трудом удерживаясь руками и ногами на ее четырех ножках, он получил двенадцать ударов по жопе медной бляхой солдатского ремня. Били вроде в шутку и со смехом, но со всей силы. Поэтому кое‑где кожа от ударов порвалась. Месяц после этого сидеть было больно. Но Мише еще повезло. Одному из бойцов бляха попала по мошонке. «Переведенного» парня утром, с разбухшим и посиневшим причинным местом, увезли в госпиталь.

После этого жизнь изменилась. Исчез страх, появляющийся в душе каждый день сразу после утреннего подъема. Служба стала легкой и даже приятной.

Теперь Миша не чистил сапоги старослужащим, не подшивал им воротнички. Он больше не боялся, что в столовой его поймают чужие дембеля и заставят мыть посуду. Его перестали посылать в солдатский «чипок» за сигаретами и газировкой. Он больше не ползал по ночам под кроватями под смех остальных, изображая танк на учениях.

А главное, что теперь все это он мог заставлять делать других солдат, которых призвали в армию позже его.

Офицеры в части появлялись лишь утром, делая все возможное, чтобы как можно быстрее сбежать домой к молодым, любящим погулять и развлечься женам. Поэтому помешать старослужащим издеваться над молодыми бойцами никто не мог.

Месяц после «перевода» Михаил занимался этим почти круглые сутки. Считая бесконечные истязания недавно прибывших в часть ребят чуть ли не своей обязанностью. Ему нравилось видеть страх и безнадежность в глазах тех, с кем он мог делать практически все что угодно.

Первое время, когда он только привыкал к новым возможностям, Миша, как и остальные старослужащие, просто заставлял «молодых» постирать свою одежду, помыть полы, если сам был дневальным, или сделать что‑нибудь в гараже при обслуживании техники.

Но потом этого ему стало мало. Солдатики выполняли его приказы беспрекословно и уже привычно, даже не считая свое положение чем‑то ужасным. Это бесило. Ему нужно было не их подчинение, а их унижение. Поэтому после отбоя он устраивал дополнительные учения.

Самое простое, что им выпадало, был «техосмотр». Они должны были ползком или на четвереньках двигаться вокруг Миши, и по команде демонстрировать включение поворотника, стоп‑сигналов, изображать звук работающего на разных оборотах двигателя, совершать всякие маневры.

Но больше всего ему нравилась «подготовка спецназа». Он приказывал выполнять придуманные им самим нелепые упражнения до тех пор, пока парни без сил не падали на пол. Потом заставлял напрягать пресс и в это время бил их по животу древком от лопаты. Когда на глазах у них появлялись слезы, он устраивал поединки на выживание. Глядя, как плачущие ребята с разбитыми в кровь губами колошматят друг друга, Миша был самым счастливым человеком на Земле.

При этом он не считал себя мерзавцем, постоянно повторяя, что делает это для их же пользы. «Чтобы вы смогли, когда понадобиться, защитить страну от любого врага».

Но в один прекрасный день издевательства закончились. Кто‑то из молодых не выдержал и пожаловался старшине – прапорщику Максимчуку. Тот вызвал Мишу в каптерку и, не вступая в разговоры, заехал ему в челюсть. Пятьдесят пять Мишиных килограмм от удара ста сорока килограммового старшины улетели в угол к ящикам с мылом, по дороге расставшись с двумя передними зубами.

Через пятнадцать минут, когда он очнулся, Максимчук спросил его:

– Понял за что?

– Я же для них стараюсь, – вытирая кровь рукавом гимнастерки, чуть не плача, оправдывался Миша. – Вдруг завтра война.

– Дебил ты недоношенный, они же тебя первого и пристрелят, – старшина уже не так сильно отвесил ему подзатыльник для усвоения, – и правильно сделают.

На этом издевательства над молодыми бойцами закончились.

Прошел почти год. Мишина служба подходила к концу. Уже вышел приказ министра обороны, по которому он должен был отправиться домой. А чуть позже в часть прибыли совсем молодые новые солдатики. В их батарею приехали трое.

Миша лежал на койке, свесив на пол ноги в начищенных, пахнущих гуталином сапогах. Он с удовольствием разглядывал свой дембельский альбом с фотографиями. Мимо прошел один из новобранцев.

– Эй, боец, ко мне!

Наголо постриженный худосочный парень был, видимо, сильно простужен и шея у него была обмотана полотенцем. Он в нерешительности остановился у Мишиной койки.

– Ты бы еще шубу на себя напялил. Кто разрешил? Наберут в армию дебилов… Сними‑ка с меня сапоги, – лениво произнес Миша.

Тот не двинулся с места.

– Че, оглох? – громко и презрительно выкрикнул дембель, шепелявя из‑за выбитых старшиной зубов.

Молодой боец поправил повязку и ничего не ответил. Миша присел на кровати.

– Ты откуда такой борзый? Как фамилия?

– Умалатов.

– Татарин что ли?

– Табасаранец, – покашливая из‑за простуды ответил парень.

– Какой‑какой засранец?

– Табасаранец из Дагестана, – тихо добавил солдат.

Миша встал. Дагестанское землячество в части было очень большое и дружное. В землячествах не было деления на старослужащих и молодых. Поэтому, несмотря на то, что Миша был дембелем, на это никто бы не посмотрел. За обиду, нанесенную земляку, голову отвернули бы без сомнений. И другие приятели‑старослужащие за него бы не вступились.

– Ладно… Хрен с тобой. Живи, – пряча нахлынувший испуг, сказал Миша и в развалку вышел из кубрика. По спине тек липкий пот, и ему вдруг стало так же страшно, как два года назад, когда он первый раз появился в казарме. Он подошел к дневальному. – Кто из молодых в расположении? – спросил он.

– Рядовой Остапенко, – отчеканил солдат.

– Откуда он? – на всякий случай спросил Миша.

– Из Москвы.

– Отлично. А я из Саранска. Почти земляки. Люблю москвичей. Крикни, чтобы сюда шел.

Мише необходимо было срочно самоутвердиться в собственных глазах. Он вспомнил ту дурацкую пословицу: «Земляка побить, что на родине побыть».

– Будет ускоренные курсы «спецназа» проходить, – бросил он дневальному. – Мне скоро домой, а боеготовность на нуле. А ведь мы главная опора державы.

Недолгое счастье Макара Олеговича

– Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор, – объявил собравшимся Председатель правления компании «Технологии и прогресс» Антон Антонович Прикроватный – серьезный и уверенный в себе крупный мужчина лет пятидесяти пяти. После этого заявления он многозначительно потряс каким‑то конвертом, который держал за уголок толстыми короткими пальцами.

– То-то мне сегодня крысы снились, – суетливо скороговоркой выпалил сидящий рядом с ним, похожий на испуганного суслика, специально прилетевший на это совещание из Лондона бывший карточный шулер, а теперь генеральный секретарь фирмы Михаил Самуэлевич Наигалов. – Я предлагаю немедленно все бросить и сматываться отсюда пока не поздно.

– Ну, бросать-то, конечно, не надо. Зачем забивать корову, которая дает столько молока? – мягким низким голосом возразил третий из собравшихся владельцев – Борис Гаврилович Баба. Из‑за длинных черных волос, очень большого живота и любви к шелковым белым шарфикам друзья его звали Паваротти. – Бог нам дал шанс все это организовать, помог хорошо заработать, даст возможность и эту напасть преодолеть. Не первый раз проверяют. Есть у нас на них методы.

Он достал из внутреннего кармана пиджака красивый футляр, вынул из него курительную трубку и стал аккуратно набивать ее ароматным табаком, продолжая  разговор.

– Помню, в 80-х я на Таганке в гастрономе, который у речки в скверике сразу за «Березкой», мясо рубил. Ходил к нам один принципиальный проверяющий. Ни денег не брал, ни водки не пил. Но как Аллочку из овощного отдела увидел, так и растаял. В Аллочке, кстати, уже тогда сто с лишним килограмм было. Сейчас побольше, но и масштаб другой: она теперь в Думе заседает. Так что на каждый хитрый болт найдется своя гайка…

Главный офис компании «Технологии и прогресс» находился в старинном купеческом особняке в тихом районе Замоскворечья. В большом зале с высокими узкими окнами от потолка до пола когда‑то устраивали шумные балы разбогатевшие на поставках в российскую армию во время Первой мировой войны тухлого мяса, отсыревшего пороха и гнилого сукна для шинелей московские предприниматели. А сейчас за круглым столом сидели три владельца фирмы.

Фактически компания была государственной. Но бюджетные деньги и государственные заказы для нее поступали через них. Они же эти деньги, после некоторых манипуляций, переводили в тихие места, расположенные очень далеко от России.

– Старые методы, я боюсь, сейчас не сработают, – раздраженно бросив конверт на стол, задумчиво произнес Антон Антонович. – Но у меня есть план на этот случай, – он нажал кнопку на селекторе, и через мгновение в чуть приоткрытую дверь просунулась голова его помощника.

– Вызывали? – сладким лакейским голосом спросил заглянувший.

– Приведи мне сюда, – Председатель несколько раз щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить имя, – всегда забываю… Чехонь… эту.

– Будет сделано, – негромко, но с военной готовностью ответил человек, и дверь тихо закрылась.

– Какая чехонь? Зачем нам сейчас чехонь? – быстро переводя маленькие черные бусинки своих крысиных глаз с одного партнера на другого, спросил Михаил Самуэлевич. – Рыба к пиву, а раки к драке – нам сейчас не до пива и не до драки. Вот улетим отсюда и будем развлекаться.

– Не суетись под клиентом, Миша. Как говорила моя хорошая подруга. Чехонь – это не рыба, а Чехонь Макар Олегович – сотрудник нашей службы охраны.

– По инициалам получается ЧМО, – заметил Борис Гаврилович и, рассмеявшись, хлопнул своей полной ладошкой по столу.

– И по жизни тоже чмо, – кивнул Председатель. – Я его здесь при себе специально выращивал. Такой фрукт вырос… Хотя нет – скорее овощ.

Макар Олегович не был ни овощем, ни фруктом. Хотя с виду он был абсолютно невзрачным человеком, о внешности которого и сказать‑то было нечего, в определенный момент своего жизненного пути офицер Чехонь был капитаном российской армии. Причем службу проходил  в Главном разведывательном управлении Генштаба. Правда, не в боевом отделе, а в интендантах, но ведь каждая работа трудна и почетна.

Служил он хорошо до тех самых событий на юге страны, когда потребовалось вернуть Родине долг. Его отправили в командировку туда, где взрывались снаряды и стреляли автоматы. А шума Макар Олегович не любил. Поэтому написал рапорт об увольнении и, используя хороших знакомых, устроился в охранную фирму при одной мутной компании. Тогда она еще не называлась «Технологии и прогресс», но цель ее деятельности всегда была одной и той же – зарабатывать большие деньги, используя любые средства.

Новая работа была будто создана для него. Те задания, которые он выполнял, всегда проходили тихо и почти всегда тайно. Платили за это хорошо. К тому же Макар Олегович заметил, что один из фактических владельцев компании – Антон Антонович – относится к нему с большим вниманием. Председатель доверял ему некоторые очень личные поручения и всегда за их выполнение выплачивал хорошие премии.

Семьи и друзей у бывшего офицера не было. Друзей, потому что людей он не любил, завидуя всем и по любому поводу. А семьи не было, наверное, потому, что женщины безошибочно чувствовали его болезненную скупость.

Единственного близкого человека – маму – он любил, но стеснялся. Она жила в небольшом поселке за Рязанью. Макар Олегович навещал ее, как только мог. Даже построил ей там в деревне новый дом, но она не хотела в него переезжать, оставаясь в старом. Мама в тайне еще надеялась, что сын возьмет ее к себе в Москву. Но Макар все откладывал, придумывая для оправдания разные предлоги. Она все понимала, но кивала головой, делая вид, что соглашается с его объяснениями.

Когда сегодня его вызвали в зал для совещаний, он удивился. Антон Антонович обычно приглашал его к себе в кабинет. Общались они наедине. А Макар Олегович знал, что еще утром в зале собрались все три компаньона, и это было необычным. Обычно здесь, в Москве, «на хозяйстве» был кто‑то один, будто работали они в России вахтовым методом.

Сначала у него в голове промелькнула сладкая мысль о повышении. «А может и нет. И меня решили уволить», – через мгновение подумал он и так испугался этой мысли, что хотел повернуть и куда‑нибудь спрятаться, но быстро взял себя в руки, успокоив тем, что в этом случае никаких подобных почестей ему бы не оказали, а просто уведомили бы через отдел кадров.

Помощник открыл перед ним высокую тяжелую дверь. Макар Олегович вошел и, сразу почувствовав на себе пристальные взгляды, понял, что три руководителя говорили о нем.

Действительно, пока совладельцы дожидались его прихода, Антон Антонович поделился с компаньонами своим планом. Ничего необычного в нем не было.

– На время проверки нам нужен зиц‑председатель.

– Как в «Рогах и Копытах» у Остапа Бендера, – с улыбкой вспомнил Борис Гаврилович.

– Точно, – кивнул Председатель. – Человек, которого мы задним числом сделаем в нашей конторе главным. Чтобы, если что‑то пойдет не так, на него можно было бы повесить все наши грехи. Я долго подбирал кандидатуру и, кажется, нашел то что нужно. Условий было два. Во‑первых, чтобы нас не сдал. Значит, человек должен быть преданным, глупым и не очень разбирающимся в том, чем мы здесь занимаемся. А во‑вторых, что бы его не было жалко.

– Ну, со вторым проблем вообще нет, – ерзая на стуле из‑за обострившегося геморроя, перебил Михаил Самуэлевич. – С чего это нам должно быть кого‑то жалко? Каждый сам по себе. Придумали сказку‑отмазку: мы в ответе за тех, кого приручаем. Научись сначала о себе заботиться, а потом лезь других облагодетельствовать. Кто этого не понимает, значит дурак. А дураков жалеть бессмысленно.

– Ты прав. Значит  критерий один – преданность, – согласно кивнул головой Антон Антонович.

– Неужели есть еще действительно преданные люди? – с сомнением на лице произнес Борис Гаврилович.

– Сам поражен. Причем предан не за миску еды, как дворовая собака, не за деньги, а по идейным соображениям.

– А как же это ты определил? – ехидно поинтересовался Михаил Самуэлевич.

– Ооо… Я целую операцию провернул, – с гордостью объявил Антон Антонович. – Все как нас когда‑то в конторе учили. С подсадными красотками и денежными искушениями.

– Если с красотками, то я бы тоже не отказался, – усмехнулся  Борис Гаврилович.

– Я его долго проверял: то одно задание подкину, то другое, а недавно провел выпускной экзамен. Послал в командировку в Стамбул курьера сопровождать. Ох, друзья мои, если бы вы знали, какого я выбрал курьера. Анджелина Джоли и Скарлетт Йоханссон ей в подметки не годятся. Специалист высочайшей квалификации. Ее даже ФСБ только к вип‑персонам посылает. Один раз успела соблазнить голливудского оскароносного режиссера, пока его жена выходила в туалетную комнату носик попудрить. Ходят слухи, что именно она сделала то самое интимное видео с президентом одной очень важной страны, которым наши долгое время его шантажировали.

– Я знаю о ком ты, – Баба‑Паваротти облизнулся как кот, мечтающей о свежей сметане. – Хорошо помню, когда первый раз ее увидел на каком‑то приеме. И ведь кажется, ничего особенного: ноги, руки, голова. А как взглянула… Да уж… Будто раскаленного свинца в грудь залили. Таких баб монахи‑инквизиторы пятьсот лет назад сразу на костер отправляли.

– И правильно делали, – поддержал Михаил Самуэлевич. – Эти твари из мужчины могут полного зомби за пять секунд сделать. Знаем. Плавали… – раздраженно добавил он, видимо вспомнив что‑то личное.

– Да не перебивайте вы, – остановил их Антон Антонович. – Заплатил я ей столько, что ой‑ой‑ой. Да и должна она мне была. Помог когда‑то с одним мудаком разобраться, – Председатель пальцами смахнул со стола невидимую пыль. – Отправил я их вдвоем на задание. Трое суток дежурить у одного чемоданчика неразлучно. Чехонь держался как кремень. Соблазнить его удалось лишь в последнюю ночь. Но это не все. Я наших партнеров, турок, попросил подарить им какие‑нибудь подарки. Часы, например. Лично им. Вроде как премию за хорошо сделанную работу по восточному обычаю. И вы знаете, этот овощ часы эти мне вернул, и бабу заложил. Да еще добавил, что она с помощью секса, по его мнению, пыталась его завербовать. Представляете? – Антон Антонович недоуменно развел руками. – После ночи с ней все мужики таяли, как пломбир в летний день. А этот…

– Вот гад. Его бы по‑хорошему кастрировать надо, – презрительно сказал Борис Гаврилович.

– Ну если проверка плохо закончится, то его на зоне кастрируют, – усмехнулся Председатель.

– Да уж вот кого не жалко, так не жалко, – мрачно добавил Михаил Самуэлевич. – Ну и народ у нас: гниды и стукачи. Бежать надо отсюда.

– А почему, Миша, ты как что, так сразу бежать? Неужели тебе на Родине хуже, чем с этими толерантными европейцами? Неужели они лучше?

– Лучше. Потому что зависти в них меньше. Так как привыкли только на себя рассчитывать, а не на благодетеля царя‑батюшку. Европеец по ориентации может быть геем, но к соседу под забор говно из своего септика, как последний пидорас, не сливает. А наш добрейшей души человек сделает это и не поморщится. Да еще удивится, почему ты ему претензии предъявляешь.

– Да ведь там ты никому не нужен, – растягивая слова, низким голосом пропел Баба. – Обчистят до копейки и вышвырнут.

– Меня в родной стране родное государство столько раз обчищало, что со счету сбился. А нужен я ему здесь только для того, чтобы при случае можно было бы еще раз по моим карманам пошарить.