Реплики в сборе: Литературные пародии

Что я не Пушкин, в этом спору нет. Но неужели даже не Державин?! Ведь я с годами с виду стал державен, и теща говорит, что я — поэт. Ну, не Державин. Даже пусть не Блок. Не Маяковский в лихорадке буден. Но, черт возьми, неужто я не Дудин? Я сочинил немногим меньше строк… Пускай не Дудин. Он большой поэт и, говорят, бывает в Эрмитаже. Но неужели я не Чуев даже? Ведь дальше никого уже и нет!.. Но как-то раз, прервав мои мечты, в приемный день ко мне явилась муза и молвила: — Вы — секретарь Союза, служенье муз не терпит суеты…

Барахлишко и барахло

…И всю ночь напролет                   я не спал, растревоженный, — То по трюму бродил,                то взбирался на ют: «Что они понимают,                что знают таможенники! — Барахлишко оставят,                 а стихи отберут…» Но не взяли. Александр Дракохруст Ехал из-за кордона я,                 весь растревоженный, И всю ночь напролет                 видел страшные сны: «Как поступят            невежественные таможенники, — Барахлишка не жаль,                 а стихам — нет цены…» Эх, таможня! С тобой,                 видно, каши не сваришь, В толк не взяли             таможенники ничего. — Барахлишко, — сказали, — оставьте, товарищ, А стишки заберите.               Стишки — не того…

Прошу заметить

Я учился в том доме,                 где Герцен родился. Я пришел в этот дом                 со словами в горсти. Тем, что я — из железа,                 я очёнь гордился и, по-моему, был                 у собратьев в чести. Леонид Терехин С прошлым нашей культуры                       я накрепко связан, кое-кто из великих               мне просто родня. Дому Герцена            прежде всего я обязан — здесь когда-то            чему-то учили меня. Я с тех пор стал вести                   образ жизни полезный, по карманам пошарив,                  слова находил. Пусть не Медный, как всадник,                        а просто железный, я по тем же проспектам,                   что Пушкин, бродил. Как Вильгельм Кюхельбекер,                       на том же морозе прятал нос в воротник                  и от стужи страдал. Я стоял в горделивой,                  как Лермонтов, позе, как Некрасов,           гуляя над Волгой, рыдал. Разговаривал с солнцем,                    как сам Маяковский, как Есенин, случалось,                  качал головой. Видел стул, на котором                   сидел Долматовский, заходил в туалет,              где бывал Островой. Кто не верит, пожалуйста,                     можно проверить, с кем-то связано все,                 что мы видим окрест… Но нигде до сих пор —                  в это трудно поверить! нет с Терехиным связанных                       памятных мест!.. Всем известны             моя щепетильность и честность, я совсем не Вийон,               я не жил грабежом… Но повсюду,          себе создавая известность, «Здесь Терехин бывал»                   вырезаю ножом.

Усни и пой!

Я трачу целый день На пустяки. И, видно, потому ночной порою Мне снятся Гениальные стихи, Под утро забываемые мною. Гарольд Регистан Который год Я творчеством живу, В дыму табачном постигая счастье. Я много написал. Но наяву, При свете дня… И в этом все несчастье! Я убежден: Во сне мне равных нет. Как избежать дневных никчемных бдений? Во сне я удивительный поэт. Я — светоч, Даже, извиняюсь, гений! Вот как-то вдруг Ко мне ночной порой Врываются друзья и чуть не матом: — Ты ничего не знаешь?! Ну, герой… Ты ж нобелевским стал лауреатом! Скажи спасибо, Что друзья нашлись… Нас, — говорят, — послали с порученьем, Ты только, ради бога, Не проснись И быстро дуй в Стокгольм за полученьем

Ночь и дочь

Наслоенья — отметаю. Пояснений — не хочу. Аристотеля читаю. Первоясности ищу. Василий Казанцев До всего дойду ли сам я? Надо пищу дать уму. Отложу стихописанье. Аристотеля возьму. Не откладывать на завтра! Ночь, а я не сплю в ночи. Аристотель Александра Македонского учил. Мне мудрец-учитель кстати. Главное — не прозевать. Александр-то в результате Мир сумел завоевать! До утра горит оконце. Все, что было, — то вчера. Чем я хуже македонца? Он сумел. И мне пора! Может, я себя прославлю Хоть в какой-нибудь борьбе. Может, памятник поставлю, Извиняюсь, сам себе! Но дочурка-забияка Вдруг сказала мне сопя: — Македонский, папа, бяка Плюнь! Читай себе себя!

Только быль, быль, быль…

Мы молча встали и ушли                     короткою тропой туда, где краешек земли                    облизывал прибой. Юрий Михайлик «О чем с утра трубят рожки?» — один из нас сказал. «Сигналят сбор, сигналят сбор», — откликнулся капрал. Р. Киплинг Шел Томми Аткинс по земле,                       он храбрый был солдат. Он шел в пыли, он шел во мгле,                         где нет пути назад. Да, да, пути обратно нет,                    вперед — за ярдом ярд! Не зря воспел его поэт                   по имени Редьярд. Шел Аткинс, песню распевал,                        ему внимала ночь. И вдруг он песню услыхал,                      похожую точь-в-точь. Был Томми Аткинс поражен,                       успев подумать: «Да! Одно из двух: я или он                   попали не туда…» И сплюнул Аткинс на песок,                       и губы облизал, и, сдвинув каску на висок,                     поющему сказал: «Сэр, нам в раю уж не бывать                         за грешное житье, но хорошо ли выдавать                   чужое за свое?..»

Горение

Какое б мне ни поручили дело — что ночь-полночь, что среди бела дня, — я сам горел и все во мне горело, во мне горело и вокруг меня. Владимир Савельев Горю всегда я — в творчестве, в боренье, творя добро и сокрушая зло. Но в том загадка, что мое горенье Все, что возможно, тоже подожгло. Горело все: вокруг меня и возле, горело там (где именно — замнем). Горело до, в течение и после. Причем горело голубым огнем! Когда я дома с чаем ем варенье, играю в подкидного дурака, то это тоже, в сущности, — горенье, не понятое кое-кем пока. Ко мне и ночь не проявляла милость, горел и ночью, и во сне орал. Я просыпался, а постель дымилась, подушка тлела, коврик догорал… И как-то, дописав стихотворенье, решил я ночью, а быть может, днем: чтоб ненароком я в своем горенье не погорел, гори оно огнем!..

Догадка

Живу в обшарпанной квартире. Ни денег нет, Ни славы нет. Зато, быть может, в целом мире Лишь я — единственный поэт. Борис Куликов Я одаренный был ребенок. Подрос, окреп, но, как назло, Несчастлив я, И мне с пеленок Ужасно в жизни не везло. Болел то свинкою, То гриппом, Мог в одночасье помереть. Я так обтерхан и задрипан, Что страшно на меня смотреть! Живу в обшарпанном жилище. Скрипят полы, В стене — дыра. Уж я не говорю о пище — Ем из помойного ведра. Со славой вообще проруха, А славы так хотелось мне! Талант мой и величье духа Пока известны Лишь жене… Зато, быть может, в целом мире Лишь я — единственный поэт! А если нет, тогда сатире Дарю догадку Как сюжет.

За малым дело…

Написать бы про чудо такое, написать бы, как ночь хороша, только нет, как назло, под рукою ни бумаги, ни карандаша. Петр Градов Есть мечта у меня, есть забота, и живу я, себя теребя. Написать бы нетленное что-то, чтобы вмиг обессмертить себя! В чем вопрос? Что, казалось бы, проще, все для этого есть у меня: есть талант поразительной мощи, в сердце — даже избыток огня. Налицо к вдохновению тяга, над столом Евтушенко портрет. Есть уже карандаш и бумага, есть желанье!.. А времени нет…