Помоги проекту - поделись книгой:
До сих пор еще распространен взгляд, что своим небольшим анонимным предисловие «К читателю о гипотезах настоящего труда» Осиандер рассчитывал защитить книгу от ярости фанатиков. Но каковы бы ни были субъективные намерения Осиандера, объективно его анонимное предисловие является злостной фальсификацией, тем более достойной осуждения, что она была учинена в то время, когда автор находился на смертном одре. К тому же некоторые данные показывают, что Осиандер, по-видимому, придерживался тех взглядов, которые он выразил в своем предисловии.
Осиандер считал совершенно неважным для науки вопрос о том, что вокруг чего движется, так как наука якобы не способна дать правильное объяснение движению небесных тел, т. е. проникнуть в сущность и природу явлений. С такой точки зрения задача науки — не объяснение действительности, а «описание видимости», т. е. создание гипотез, удобных для математического описания явлений.
Интересно сопоставить эту точку зрения с мнением упомянутого католического теолога Фомы Аквинского о роли и природе астрономических гипотез. Этот знаменитый схоласт в своих комментариях к сочинению Аристотеля «О небе» писал: «Астрономы всячески старались объяснить движение планет. Но вовсе не необходимо, чтобы допущения, придуманные ими, соответствовали действительности, ибо явления, обнаруживаемые звездами, может быть, могут быть объяснены и другим каким-либо родом движения, людям еще не известным. Аристотель же пользуется такими допущениями относительно природы движения, как будто бы они соответствовали действительности». А в своем «Своде теологии» Фома Аквинский высказывался еще яснее: «Мы в астрономии пользуемся гипотезой эпициклов и эксцентрических кругов, потому что с точки зрения этой гипотезы явления небесных движений, доступные нашему наблюдению, не возбуждают сомнений. Но это недостаточное основание, чтобы доказать правильность этой гипотезы, потому что явления эти, может быть, не возбудят сомнений и в случае другой гипотезы».[24]
Приступая к изданию своей книги, Коперник обратился к ряду ученых с просьбой высказать свои соображения о возможности распространения учения о движении Земли не только среди специалистов-астрономов, но и вообще среди лиц, интересующихся этим новым учением, без возбуждения противодействия со стороны «школьных учителей» (схоластов) и верующих. В числе этих лиц был и Осиандер, который прислал Копернику обстоятельный ответ. Он писал, что всегда держался того мнения, что астрономические гипотезы нельзя рассматривать как выражение веры, а только как основание для астрономических вычислений. Стало быть, с этой точки зрения не имеет большого значения, истинны они или ложны, если только на основании их видимые небесные явления представляются точно. «Поэтому, — заключает Осиандер, — я считал бы очень желательным, чтобы ты в предисловии к книге что-либо прибавил. Таким образом ты успокоил бы аристотеликов и богословов, относительно которых ты опасаешься, что они окажут сильное противодействие».
Об этом же Осиандер писал к ученику и горячему последователю Коперника, вышеупомянутому молодому астроному Ретику. «Аристотелики и богословы, — писал он, — легко успокоятся, если им будет сказано, что возможны различные гипотезы для объяснения данного движения и что известные гипотезы предлагаются не потому, что они неизбежны, а потому, что с их помощью вычисления явлений и движений совершаются удобнее всего. Вполне возможно изобрести еще другие гипотезы. Если кто-либо придумает какой-либо целесообразный план для объяснения данного явления, то другой может придумать еще более целесообразный; каждый волен это сделать, и он еще заслужит благодарность за свое изобретение. Подобные замечания, направив противников от строгих порицаний к спокойному размышлению, сделают их более мягкими и снисходительными, а затем, после того как они напрасно будут стараться найти лучшее, они легко примут новое и привяжутся к нему».[25]
При всей двусмысленности приведенных формулировок Осиандера нельзя не видеть, что допущение им возможности точного представления явлений природы на основе ложных гипотез является по существу отрицанием объективной научной истины. Все, что мы знаем о Копернике, говорит о том, что он не стоял на такой точке зрения. Он слишком глубоко верил в справедливость своей теории и был слишком прям в своем отношении к науке, чтобы принять всерьез соображения Осиандера. Ведь именно это имел в виду Кеплер, когда сказал: «Коперник — человек высшего гения и, что в этих [астрономических] вопросах особенно важно, свободного мышления».
Расхождение во взглядах насчет смысла научных гипотез ни в ком не возбудило недоверия к Осиандеру, и Ретик поручил ему надзор за печатанием книги Коперника. Но Осиандер, как храбрый божий воин, самовольно поместил составленное им в книге анонимное предисловие, в котором развил свои душеспасительные, поповские идеи о роли научных гипотез. В этом предисловии, между прочим, сказано: «Нет необходимой потребности в том, чтобы основания автора настоящего труда были истинными; они даже могут быть менее всего подобны истине, лишь бы только они приводили нас к вычислениям, удовлетворяющим нашим наблюдениям».
Выходило, таким образом, что Коперник в целях согласования вычислений с наблюдениями имел право дать волю своей фантазии, и что именно это он и сделал. Осиандер уверял читателей книги, что Коперник вовсе и не думал убедить кого-либо в том, будто все действительно происходит в согласии с гелиоцентрической системой мира — с представлением о двойном движении Земли. Более того, автор предисловия пытается внушить читателю, будто ни старые, ни новые астрономические гипотезы «без божественного откровения не в состоянии что-либо открывать нам или что-либо нам передавать».
Злоупотребление Осиандера оказанным ему доверием было настолько очевидно для друзей Коперника, что Ретик назвал поступок издателя Петрея, допустившего анонимное предисловие, «безбожием». А епископ Тидеман Гизе, уговоривший Коперника издать свой великий труд, говорил об «измене» издателя и даже обратился в Нюрнбергский сенат (книга печаталась в Нюрнберге) с протестом и просьбой принять меры к тому, чтобы Петрей перепечатал первые страницы книги «для восстановления доверия к автору». В письме от 26 июля 1543 г. Гизе писал Ретику: «Кто же не придет в ярость при виде такого гнусного дела вследствие злоупотребления доверием?» При атом, намекая на Осиандера, он говорит, что это «должно быть приписано зависти человека, который из соболезнования к древнему учению старается поколебать доверие к новому сочинению, в случае его распространения, и злоупотребляет невежеством типографа».[26] Но из стараний Гизе ничего не вышло: анонимное предисловие Осиандера не было снято, — оно перепечатывалось даже в последующих изданиях.
Как бы то ни было, но несомненно, что Осиандер пытался поколебать учение Коперника в самом его основании, устранить из этой теории всю ее революционную сущность. Ведь этот богослов объявляет тщетным стремление человека проникнуть в тайны природы, которая якобы скрыта от взоров человека и дается лишь через «откровенное» учение. Правда, Осиандер отмечает, что «новые гипотезы сравнительно со старыми удивительно прекрасны и одновременно легки для понимания», но он даже и не пытается объяснить, чем именно вызвано это их преимущество.
Вот что писал Кеплер, глубоко возмущенный учением Осиандера о сущности астрономических гипотез: «Никогда я не мог согласиться с мнением людей, приводящих вам пример какого-нибудь случайного доказательства, где из ложных предпосылок правильный силлогизм ведет к какому-нибудь правильному заключению, старающихся, ссылаясь на этот пример, доказать, что допущенные Коперником гипотезы могли быть ложны и тем не менее из них могли следовать истинные явления, как если бы они вытекали из истинных принципов… Я не задумываюсь заявить, что все то, что Коперник обобщил апостериорно и подтвердил наблюдением, могло бы быть без особого труда доказано при помощи геометрических аксиом и априорно, и доказано с таким даже совершенством, что живи Аристотель, он с радостью согласился бы с этим». Впрочем, еще Ретик при жизни Коперника убеждал своих читателей, что если бы Птолемей ожил и выслушал Коперника, то «навряд ли остался бы верен своей собственной системе». В связи с этим Ретик напоминал, что сам Птолемей говорил: «Кто желает истинно служить науке, должен быть прежде всего свободен от предубеждений».
Идеи, высказанные Осиандером в предисловии, нашли широкое распространение среди богословов, так как они полностью удовлетворяли церковников, не имевших возможности приостановить развитие науки вообще и астрономии в частности. Вот почему ректор Тюбингенского университета теолог Гафенрефер, просмотрев раннюю работу Кеплера «Космографическая тайна», доказывающую истинность коперниковского учения и осмеивающую тех, кто отвергал его объективный характер, писал этому гениальному астроному: «Мой братский совет, которому, я твердо надеюсь, ты последуешь, — выступать при изложении подобных гипотез лишь в качестве чистого математика, который не должен беспокоиться, соответствуют ли эти учения сотворенным вещам, или нет. Ибо я того мнения, что математик достиг своей цели, если он сконструировал гипотезы, соответствующие, насколько возможно точно, явлениям; ты сам, я полагаю, откажешься от своих гипотез, если кто-либо предложит лучшие. Ни с чем, однако, не сообразно, чтобы действительность незамедлительно приспособлялась к придуманным каждым магистром гипотезам».
Отметим, что на точке зрения анонимного предисловия к сочинению Коперника стоят и представители субъективно-идеалистической философии эмпириокритицизма (махизма). Их идеи об «экономном описании явлений», о «рабочих гипотезах», о «чистом опыте» и пр. мы в довольно ясной форме встречаем у Осиандера. И когда мы читаем высказывания этого богослова, нам становится понятным теологический корень той «философии естествознания», представители которой не перестают твердить о своей «научности» и «беспристрастности», «прогрессивности» и пр. Ведь они тоже уверяют, будто в научных гипотезах мы имеем не картину действительности, а лишь более или менее удобное, простое математическое описание явлений.
Эрнст Мах (1838―1916), признанный глава этого субъективно-идеалистического направления, именующего себя «научной философией», касаясь учений Птолемея и Коперника, выражается языком Осиандера (и, как увидим далее, теологов инквизиции). Он говорит: «Как с точки зрения учения Птолемея, так и с точки зрения учения Коперника, движения в мировой системе одни и те же. Оба учения одинаково правильны, но последнее [Коперника] только проще и практичнее».[27] При этом, подобно Осиандеру, он молчит о том, чем именно вызвано это важное преимущество (простота и практичность) учения Коперника.
Когда Коперник опровергал систему Птолемея, он приводил в пользу своей теории аргумент о ее простоте сравнительно с учением Птолемея. Но Коперник интересовался тем, что происходит в природе объективно, независимо от наших математических формул, он имел в виду простоту самой природы, а вовсе не наших математических теорий. Совершенно неправы некоторые современные физики, которые вслед за Махом утверждают, что Коперник усматривал преимущество своей системы мира в сравнении с системой Птолемея лишь в математической простоте и удобстве (целесообразности).
Коперник писал: «Принимая во внимание огромную отдаленность небесных тел, трудно себе представить, чтобы они могли описывать такой необъятный круг в течение 24-х часов. И затем: почему именно бесконечная Вселенная должна вращаться вокруг ничтожно-малой Земли?» При этом, как мы видели, Коперник видел доказательство истинности своей теории в том, что не может «содержащее» (весь мир) обращаться вокруг «содержимого» (Земли), т. е. бессмысленно думать, чтобы большая Вселенная вращалась вокруг ее малой части.
Ясно, таким образом, что предисловие Осиандера — форменное издевательство над трудом Коперника. Последний и не думал выдавать принципы своего учения за геометрические абстракции, которые удобны («практичны») только для вычисления небесных движений. Для Коперника его учение было изображением, или отображением действительности. Он был глубоко убежден в правильности, физической достоверности той картины Солнечной системы, которая была им набросана в самых общих чертах.
В «посвящении» папе Коперник прямо говорит: «Допустив те движения, которые придаются Земле в этом сочинении, я после долгих и многократных исследований пришел, наконец, к заключению, что если отнести движение прочих блуждающих светил к кругу, по коему движется Земля, и на этом основании вычислять движения каждого светила, то не только представляемые ими явления будут вытекать, как следствия, но что самые светила и пути оных по последовательности или по величине своей и само небо явятся в такой между собой связи, что нигде, ни в одной части нельзя чего-либо изменять, не запутывая остальных частей и всего целого».[28] Следовательно, Коперник уверенно отстаивал мысль, что с перемещением Солнца в центр системы мира и превращением Земли в планету движение остальных планет приобретает закономерный характер, т. е. он нисколько не сомневался в истинности, объективной реальности своей системы мира.
Характерна заключительная часть посвящения, в которой Коперник после нескольких строк дипломатической лести по адресу главы католической церкви говорит: «Если бы нашлись пустые болтуны, которые, хотя вовсе не сведущие в математических науках, дозволили бы себе осуждать или опровергать мое предприятие, намеренно искажая какое-либо место Священного Писания, то я не стану на них обращать внимания, а, напротив, буду пренебрегать подобным неразумным суждением; ибо не безызвестно, что знаменитый Лактанций, не особенно, впрочем, сведущий в математике, довольно ребячески рассуждал о фигуре Земли, насмехаясь над теми, которые считали ее шаровидной. Поэтому люди науки не должны удивляться тому, что мыслящие таким образом станут насмехаться и над нами. Математические предметы пишутся для одних математиков».[29]
В словах Коперника имеются моменты дипломатии («намеренно искажая какое-либо место из священного писания»), но самое содержание его сочинения ясно говорит о неправдоподобности предположения, будто он излагал свое учение лишь как простую гипотезу. Он нисколько не сомневался в своем учении, в его безусловной правильности и представил все доступные для него доказательства. Поэтому Коперник, гордо высказывая «презрение к суду невежд», говорил, что для знающих математику его учение должно быть «яснее Солнца», т. е. должно считаться неоспоримой истиной, физически достоверным допущением, т. е. отражением, или отображением действительности.
Предисловие Осиандера помещено без подписи, так что читатель, естественно, мог думать, что оно написано Коперником и выражает ого мысли. Правда, это предисловие содержит некоторые похвалы по адресу автора книги, так что очень внимательный человек мог бы понять, что это предисловие, в отличие от посвящения папе, Копернику не принадлежит. Однако почти все приписывали предисловие автору и, стало быть, ложно рисовали себе отношение его к своему труду. Ведь невольно создавалось впечатление, будто Коперник сам сомневается в истинности своей системы, если он позволил напечатать такое предисловие к своей книге.
Астроном Кеплер и философ Гассенди правильно оценили неблаговидную роль Осиандера при издании книги Коперника и упоминали об этом в своих сочинениях, стараясь рассеять это неправильное представление, но их разъяснения остались малоизвестными. А еще до них в 1584 г. Джордано Бруно в своей книге (написанной в диалогической форме) «Пир на пепле» резко выступил против мнения, будто Коперник приписал Земле движение «ради удобства вычисления». Разоблачая Осиандера как фальсификатора идей Коперника, он писал: «Несомненно, что Коперник понимал дело так, как он об этом говорил, и со всей силою доказал это». Далее Бруно говорит об одном своем противнике, что он усвоил «некое сверхвступительное предисловие, приложенное не знаю уж каким невежественным и самонадеянным ослом». Этот осел как бы желает извинить автора и оказать ему покровительство или даже ставит своей целью, «чтобы и другие ослы, найдя в этой книге и для себя салат и плоды, не остались голодными…».[30] Точно так же Галилей в одном из своих рукописных набросков прямо говорит, что анонимное предисловие к книге Коперника мог написать только книготорговец, чтобы книга лучше расходилась, так как без такого предисловия покупатели могли бы усмотреть в книге плод больной фантазии и не стали бы ее покупать.
Не мешает отметить, что душеспасительный трюк Осиандера был неоднократно использован сторонниками Коперника, главным образом из среды духовенства. Например, выдающийся ученый в рясе, иезуит Боскович в 1746 г., будучи не в силах уклониться от применения коперниковой теории при определении орбиты одной кометы и желая в то же время избежать обвинения в ереси, вынужден был прибегнуть к такой уловке: «Полный уважения к священному писанию и к декретам святой инквизиции, я считаю Землю неподвижной. Однако для простоты объяснения я буду рассуждать, как будто она обращается, потому что доказано, что в обеих гипотезах видимые явления подобны».
К такой же дипломатической хитрости прибегнули в 1760 г. монахи Лессер и Жакье в предисловии к французскому переводу «Начал» Ньютона, где последовательно проведен взгляд о движении Земли. Чтобы обойти этот подводный риф, эти два «кормчих души» сделали в предисловии небольшое примечание, утверждающее, что учение о движении Земли остается на совести Ньютона, сами же редакторы издания «следуют постановлениям, изданным верховными первосвященниками против движения Земли». Точно так же еще раньше поступил знаменитый философ-материалист, бывший католическим священником, Гассенди (1592―1655), когда он возродил забытую философию материализма Демокрита. Он говорил: «Без сомнения, мир сотворен богом, но интересно вдуматься, как бы мир мог создаться самостоятельно без его помощи». Словом, ученые того времени, выражая мысли, противоречащие религиозно-библейским воззрениям, уверяли, что сами в эти мысли не верят.
После запрещения учения Коперника к методу маскировки несколько раз прибегал и Галилей. В 1623 г. в своей полемической работе о кометах он писал: «Так как приписываемое Земле движение, которое я, в качестве благочестивого католика, считаю совершенно ложным и не соответствующим истине, прекрасно объясняет массу различных явлений, то я полагаю, что, при всей своей ложности, оно до некоторой степени объясняет явление комет». Приблизительно в таком же благочестивом духе написано было предисловие к его знаменитой книге «Диалог о двух главнейших системах мира», ярко излагавшей все доводы в пользу теории Коперника и блестяще опровергавшей все возражения сторонников учения Аристотеля — Птолемея. Это предисловие, дающее совершенно ложное представление о задачах сочинения, Галилей вынужден был поместить по требованию и под диктовку папской цензуры.
Конечно, было бы неправильно думать, что благодаря церковникам во всех европейских странах имело место одно сплошное мракобесие: наука все же развивалась! Так, во Франции к 1760 г., когда вышел вышеупомянутый перевод знаменитой книги коперниканца Ньютона, было немало астрономов (Клеро, Даламбер и др.), которые прочно стояли на позициях коперниканства. Однако им приходилось считаться с резко отрицательным отношением церкви к этому учению, хотя они знали, что церковь неспособна приостановить развитие науки, основанной на учении Коперника.
Как же была встречена книга Коперника? Довольно спокойно. Она не вызвала такого волнения умов, какого можно было ожидать ввиду важности изложенных в ней взглядов, причем причин тому было несколько.
Прежде всего свободы преподавания в то время еще не существовало, так что ученые в своей преподавательской работе обязаны были по-прежнему излагать только систему Птолемея. Вот почему астрономы, за исключением нескольких друзей Коперника, мало внимания обратили на новые, совершенно непривычные взгляды, радикально рвавшие со старой традицией.
К тому же новая система мира вначале заключала в себе ряд эпициклов и поэтому была еще настолько несовершенна, «сыра», что профессиональные астрономы считали практически более удобным пользоваться старыми приемами вычислений. Ведь даже убежденный коперниканец Рейнгольд в 1551 г. издал свои астрономические таблицы в двояком вычислении — по формулам системы Птолемея и по формулам системы Коперника (более правильными все же оказались вторые).
Надо также учесть, что книга Коперника была написана таким образом, что в ней лишь с некоторым трудом можно было отделить руководящие мысли от массы вычислений, на них основанных. В связи с этим даже в образованной среде, вне круга специалистов-астрономов, распространение книги шло очень медленно. К тому же Коперник построил изложение своей теории без всяких экскурсов в область библейских и религиозных воззрений, сделав вид, что он имеет дело только с математикой. «Не знающий геометрии пусть не входит», — гласил эпиграф к его книге.
Церковь вначале отнеслась терпимо к специально астрономической книге, посвященной к тому же папе, тем более, что в то время церковь от каждого нового успеха астрономии ожидала улучшения своего календаря. Действительно, эта книга сыграла значительную роль при реформе календаря: в грегорианском летосчислении принята была та длина года, которая определена была Коперником на основании его учения. Впоследствии католической церкви приходилось, конечно, всячески замалчивать этот неприятный для нее факт.
При своем появлении книга Коперника не была запрещена Римом, она свободно распространялась, а через 23 года, в 1566 г., в Базеле вышла вторым изданием. Вначале как будто не придали особого значения тому противоречию, в которое эта книга становилась по отношению к библейским рассказам. И не подлежит сомнению, что это обусловлено было тем, что на книгу смотрели глазами Осиандера, т. е. как на простую гипотезу, полезную математикам, но не имеющую объективной значимости, не претендующую на истину. Возможно также, что некоторую роль сыграло здесь резко отрицательное отношение Лютера и Меланхтона к учению Коперника, так как то, что ругала лютеранская церковь, встречало поддержку у католиков.
Кроме того, идеи Коперника изучались вначале лишь в узкой среде отдельными астрономами и математиками. Огромное большинство даже образованных людей (при господствовавшем в то время невежестве в вопросах естествознания) не имело никакой возможности составить себе самостоятельное мнение об этих идеях. Что же касается читающей публики, то даже для более или менее образованных ее представителей книга Коперника была совершенно недоступна, ибо она, математическая по существу, была к тому же написана на латинском языке.
Вот почему католическая церковь некоторое время не проявляла особенного беспокойства. Она вмешалась только после того, как появился мыслитель, который смело отбросил ухищрения Осиандера, заявив, что учение Коперника — это не математическая абстракция, а картина действительности. При этом он сделал новые идеи понятными для всех, излагая их на живом разговорном языке, со всеми вытекающими из них для мировоззрения выводами.
Этим человеком был Джордано Бруно, родившийся через пять лет после смерти Коперника и ставший первым философом коперниканства. В своей замечательной книге «О бесконечности, Вселенной и мирах» (написанной также в форме бесед) он отстаивает главным образом два положения: 1) Вселенная есть бесконечное и всеобъемлющее пространство, в котором находятся бесчисленные миры, более или менее подобные нашему, причем ни один из них не находится более, чем другие, в центре Вселенной, ибо Вселенная — без границ и без центра; 2) центр и границы имеют лишь отдельные миры, находящиеся в различных местах Вселенной, причем многие из них являются солнцами, вокруг которых другие тела, являющиеся планетами, обращаются по кругам, имея в то же время вращение вокруг своих осей, вследствие чего их жителям, как и жителям Земли, кажется, будто все небесные светила обращаются около них как центра.
В этой книге Бруно говорит: «Едино, следовательно, небо, безмерное пространство, лоно которого содержит все, эфирная область, в которой все пробегает и движется. В нем — бесчисленные звезды, созвездия, шары, солнца и земли, чувственно воспринимаемые, разумом мы заключаем о бесконечном количестве других. Безмерная, бесконечная Вселенная составлена из этого пространства и тел, заключенных в нем… Все есть одно поле, общее небесное вместилище… Если бы я находился на Солнце, Луне или на других звездах, то мне всегда казалось бы, что я нахожусь в центре неподвижного мира, вокруг которого вращается все окружающее, вокруг которого вращается этот окружающий меня мир, в центре которого я нахожусь».
Бруно упорно отстаивал свое представление о существовании неисчислимых солнц и бесчисленных земель, которые кружатся вокруг своих солнц, подобно тому как видимые нами планеты кружатся вокруг нашего Солнца. При этом он разъяснял, почему мы не замечаем, чтобы вокруг других звезд, которые суть солнца, кружились другие планеты, которые являются их землями. «Это происходит, — говорит он, — вследствие того, что мы видим солнца, которые более велики или даже бывают величайшими телами, но не видим земель, которые, будучи гораздо меньшими телами, невидимы для нас. Не противоречит разуму также, чтобы вокруг этого (нашего. —
Многие утверждения Бруно (о существовании в Солнечной системе невидимых простым глазом планет, о единстве состава Земли, звезд и проч.) были блестяще подтверждены дальнейшими научными исследованиями. Но в ту эпоху его противобиблейские идеи «о Вселенной, бесконечности и мирах» казались невероятно смелыми, они буквально ослепляли. Даже такой выдающийся ученый того времени, как коперниканец Кеплер, говорил, что он испытывал головокружение, читая сочинения Бруно. И церковь расправилась с этим великим мыслителем по своему обычному рецепту: «кротко и без пролития крови» — сожгла его на костре…
Главным обвинением, предъявленным Бруно, было обвинение в распространении учения о бесконечности Вселенной и множественности обитаемых миров, которое Бруно вывел из идей Коперника. Именно это учение, а не представление об обращении Земли около Солнца, церковники считали абсолютно несовместимым с христианским вероучением.
На процессе Бруно вел себя поистине героически. Он гордо заявил своим мучителям, что испытывает меньше страха, отправляясь на костер, чем они, присуждая его к смерти. Бруно был глубоко убежден в своей правоте и прямо заявлял своим противникам: «Сжечь — это не значит опровергнуть». Бруно был уверен, что потомки скажут о нем: «Он ставил выше всех наслаждений борьбу за истину». Последние слова его были «Я умираю мучеником добровольно».[32]
Вскоре после сожжения великого ученого и мыслителя, в 1610 г. Галилей начал свои блестящие телескопические открытия, которые вызвали исключительный интерес и крайнее удивление. Эти открытия наглядно доказали правоту Коперника и Бруно, что Земля вовсе не является единственным миром и, следовательно, все здание геоцентризма (значит, и антропоцентризма) рассыпалось в пух и прах.
Изобретение зрительной трубы, или телескопа, чрезвычайно расширило пределы физического зрения человека, и поэтому наука о небе сразу сделала такой скачок, какого ни разу не делала. При помощи этого оптического инструмента Галилей убедился в том, что «Луна не имеет гладкой полированной поверхности, но представляет неровности и возвышения подобно земной поверхности, покрыта огромными горами, глубокими пропастями и обрывами». Галилей даже определил высоту лунных гор на основании данных о длине их тени и таким образом показал, что Луна, подобно Земле, представляет собой темное тело, отражающее солнечный свет. Он обнаружил, что планеты имеют вид шаров, освещенных Солнцем, и при этом открыл, что планета Венера, в согласии с учением Коперника, принимает форму серпа и вообще, подобно Луне, видима в различных фазах. Из этого он совершенно правильно заключил, что планеты, как и Земля, представляют собой темные шары и что они, подобно Луне, светят лишь отраженным светом, полученным от Солнца.
Галилей также открыл четырех спутников Юпитера, которые обращаются вокруг этой планеты подобно тому, как Луна обращается вокруг Земли. Выходило, таким образом, что Юпитер гораздо «богаче» Земли: он имеет четыре луны и представляет как бы Солнечную систему в миниатюре, т. е. живое свидетельство правильности системы Коперника. Галилеем же (одновременно с другими астрономами) были открыты солнечные пятна, а также установлено, что они перемещаются, и это происходит вследствие вращения Солнца вокруг оси.
Наконец, Галилей обнаружил, что неподвижные звезды, в отличие от планет, остаются в зрительной трубе сверкающими точками, как чрезвычайно отдаленные солнца, обладающие самостоятельным светом. При этом он указал в «Звездном вестнике» на то, что зрительная труба свидетельствует о «существовании бесчисленного множества новых, невидимых до сих пор неподвижных звезд, далеко превосходящих численностью те, которые до настоящего времени могли быть усмотрены невооруженным глазом».
Это множество телескопических открытий привело к тому, что вопрос о правильности учения Коперника сделался центром научных споров. Галилей видел в своих открытиях блестящее доказательство истинности этого учения и яркое свидетельство провала «книжных философов», церковных «авторитетов», уверявших, что только «священное писание» и сочинения Аристотеля являются источником истины. В письме к принцу Чези в 1612 г. он гордо заявляет: «Я подозреваю, что астрономические открытия будут сигналом для похорон или, вернее, для страшного суда под ложной философией», т. е. над всей системой старых, освященных церковью взглядов на строение мира.
По своему мировоззрению Галилей был близок к Бруно и убежден в том, что планеты являются «землями», а звезды — «солнцами». Так, в 1626 г. в своей критике противника коперниканства Инголи он писал о звездах: «не будет ничего недопустимого, если мы примем, что все они по величине равны Солнцу, а некоторые еще и больше его; тогда, с разрешения вашего, что можем мы сказать без всякого преувеличения о тех величайших глубинах, в каких они должны находиться? Ибо неподвижные звезды, синьор Инголи, светятся их собственным светом… так что ничто не мешает нам называть и считать их солнцами».[33]
Наиболее невежественные, тупоумные представители обветшалых взглядов попросту отказывались смотреть в телескоп или объявляли все виденное Галилеем оптической иллюзией. Но были и такие, которые признали телескопические открытия Галилея, но старались «обезвредить» их, т. е. истолковать по-своему, — не в духе нового учения о мире. Так, иезуитская «Римская коллегия», являвшаяся влиятельным центром католической «науки», официально признала с некоторыми незначительными оговорками правильность открытий Галилея. Один из главарей римской инквизиции и цензуры иезуит кардинал Беллармин, по собственному признанию, «сам видел при помощи трубы некоторые очень удивительные вещи на Луне и на Венере». Однако у него не было все же полной уверенности в том, что увиденное им не оптический обман, и поэтому он 19 апреля 1611 г. официально обратился к астрономам «Римской коллегии» с вопросом, являются ли новые открытия Галилея «хорошо обоснованными или же только кажущимися и неистинными». И астрономы этой коллегии 24 апреля 1611 г. письменно ответили, что они в общем подтверждают то, что Галилей видел через трубу в мире неподвижных звезд, в Млечном пути, на Сатурне, Венере, Луне и Юпитере. При этом они совершенно обошли вопрос о значении этих открытий для подтверждения учения Коперника, тем более, что Беллармин и не поднимал вопроса о выводах из этих открытий. Они, конечно, считали для себя невозможным согласиться с мнением Галилея, что новые астрономические открытия, в особенности фазы Венеры, убедительно и наглядно говорят в пользу коперниковой системы мира.
Видный астроном «Римской коллегии», престарелый иезуитский ученый Христофор Клавий (1537―1612), которому папа Григорий XIII поручил реформу календаря, признал, что так как фазы Венеры не могут быть отвергнуты, то приходится подумать, каким образом видоизменить пути небесных тел, чтобы спасти старое, геоцентрическое объяснение явлений. Сам Клавий под влиянием новых фактов и доказательств в конце концов поколебался в непогрешимости системы Птолемея и пробовал искать прибежище в системе Тихо, которую вначале игнорировал. А как именно иезуитские ученые приспособлялись к новым научным фактам, как спасали старое представление о мире, как обезвреживали (т. е. фальсифицировали) науку, видно, например, из того, как они пытались истолковать неровности лунной поверхности.
Из факта неравномерной освещенности лунной поверхности Галилей заключил, что эта поверхность неровна, что она имеет горы и долины и, следовательно, в этом отношении подобна земной поверхности. Галилей отверг возражение, будто Земля темна, не светит и поэтому не может быть небесным телом: вид «старой Луны в объятьях новой», т. е. так называемый пепельный свет неполной Луны, он, как и художник и ученый Леонардо да Винчи и астроном Местлин (учитель Кеплера), объяснял светом, отраженным от земной поверхности. Галилей пришел к выводу, что Земля сияет подобно Луне, т. е. с Луны наша Земля кажется точно такой же, как Луна с Земли, только она значительно больше и ярче. Кроме того, обнаружив колебание пепельного света, Галилей объяснил это тем, что различные части земной поверхности неравномерно отражают солнечные лучи и что особенно ярко Земля светит, когда покрыта облаками. Именно в связи с телескопическими наблюдениями над нашим спутником Галилей в «Звездном вестнике» открыто высказался в пользу учения Коперника, заявив, что «Земля не должна быть исключена из хоровода светил», так как «Земля движется как планета и превосходит Луну блеском своего света».
Однако противники Коперника и Галилея никак не могли примириться с этим выводом, вытекающим из представления о сходстве Луны с Землей. Поэтому они поставили вопрос: нельзя ли истолковать обнаруженный телескопом факт неравномерного освещения лунной поверхности, не принимая того, что Луна имеет горы и долины, т. е. не допуская, что она похожа на Землю, и, стало быть, не превращая Землю в небесное тело? По-видимому, этот вопрос и задавал себе Клавий, так как в упомянутом заключении членов Римской коллегий мы читаем: «Нельзя отрицать большой неровности Луны; но отцу Клавию кажется более вероятным, что не поверхность ее неровна, но скорее самое тело Луны имеет неоднородную плотность и имеет части более плотные и более разреженные; так же дело обстоит и с обычно наблюдаемыми простым глазом пятнами».
Таким образом, Клавий считал, что неровность освещения Луны вызвана не горами и долинами, а неоднородной плотностью различных частей поверхности Луны, которая совершенно гладка и сферична. Это мнение пытался отстоять некто Коломбо, и Галилей выявил его полнейшую несостоятельность и на этом примере показал, что истину надо искать не в старых верованиях, а в самой природе, т. е. в данных наблюдений и опыта.
Спор о неровностях на лунной поверхности не должен показаться странным; он был вполне закономерен, так как богословы и схоластические ученые и философы не могли согласиться с Галилеем, что Луна — землеподобный мир. Что этот спор касался основ религиозного мировоззрения, ясно показал ярый противник коперниковской системы мира Ла-Галла, который в начале 1612 г., вскоре после полемики Галилея с Коломбо, выступил против Галилея с книгой «О явлениях на лунной орбите», в которой критиковал взгляды Галилея о Луне. В ней этот представитель схоластической «науки» совершенно правильно заявил, что «физический спор» о Луне перерастает в богословский спор, так как допущение на Луне гор, долин и т. д. разрушает фундамент всей схоластической философии и всего религиозного мировоззрения. Ла-Галла подчеркивал, что это мнение неизбежно ведет к крайне еретической, атеистической мысли Джордано Бруно, что Земля не является единственным миром, а человек — не цель творения.
Противники коперниканства не хотели также мириться с утверждением Галилея, что солнечные пятна свидетельствуют о вращении Солнца вокруг своей оси. Ведь факт вращения огромного Солнца должен был, конечно, служить веским аргументом в пользу аналогичного вращения гораздо меньшего тела — Земли. Астроном иезуит Шейнер заявил, что солнечные пятна не принадлежат Солнцу, а представляют собою не что иное как небольшие темные небесные тела, обращающиеся вокруг Солнца и кажущиеся темными всякий раз, когда им случается проходить между Солнцем и Землей. Но Галилей на основе огромного материала своих наблюдений блестяще опроверг это представление, за которое ухватились противники новой системы мира.
Уже после осуждения Галилей в своих заметках, относящихся к «Диалогу», писал: «Берегитесь, теологи, желающие сделать из вопроса о движении или покое Солнца и Земли догмат веры… Вы сами создаете почву для ересей, считая без всякого основания, что писание гласит то, что вам угодно, и требуя, чтобы люди знающие отрешились от собственного мнения и неопровержимых доказательств… Из двух систем одна является ясной, а другая темной; тот, кто не вовсе слеп, должен уметь различать белое; так скажите же мне прямо, что кажется вам белым?».[34]
Характерно, что среди противников учения Коперника были не только церковники, но и некоторые передовые мыслители, не сумевшие разобраться в существе этого учения. Так, даже такой великий философ-материалист, как Фрэнсис Бэкон, заслуженно считающийся одним из основателей современного естествознания, не решался признать новую систему мира. Вызвано это было главным образом тем, что этот мыслитель, поборник опытного исследования природы, просто не понял «математичность» гелиоцентрической системы. Бэкон считал «бессмысленной фантазией» птолемееву систему мира, но и к коперниковой системе относился так же критически. Ему казалось, что Коперник является человеком, для которого совершенно безразлично, какие фикции он приписывал природе, лишь бы его математические выкладки удались. Уже после запрещения гелиоцентрической системы, в 1622 г., Бэкон, несмотря на телескопические открытия Галилея, писал: «В системе Коперника можно найти много несообразностей; приписывание Земле тройного движения весьма неудобно, равно как отделение Солнца от планет, с которыми оно (т. е. Солнце) имеет столько общих страстей (общих свойств —
Таким образом, Бэкон не видел того, что телескопические открытия Галилея говорят в пользу нового учения о мире. В связи с этим следует отметить, что в то самое время, когда Галилей начал свои астрономические исследования, некоторые другие астрономы тоже направили на небо незадолго до того изобретенную в Голландии подзорную трубу. Поэтому некоторые открытия (солнечные пятна и спутники Юпитера) были сделаны почти одновременно с Галилеем и независимо от него другими учеными, а остальные астрономические открытия (горы на Луне, фазы Венеры и пр.) не могли заставить себя долго ждать, так как являлись неизбежным следствием изобретения телескопа. Однако первые астрономические открытия навсегда останутся неразрывно связанными с именем Галилея, и не только потому, что никто не проявил такой энергии и проницательности в телескопических наблюдениях, как этот ученый. Главное здесь в том, что никто из современников не обнаружил такой независимости ума и ясности мысли при истолковании того, что видно в телескоп, как Галилей. Лишь он один показал, что телескопические открытия безусловно отвергают старые авторитеты и, наоборот, являются неотразимыми окончательными аргументами в пользу коперниковской системы мира. Тем самым он очень много сделал для доказательства того, что учение Коперника является не «полезной фикцией», а отображением действительности — достоверной истиной.
«Надо быть благодарным тем, кто освобождает нас от заблуждений, и не сердиться при этом так, точно нас пробудили от приятного сновидения», — говорил Галилей. Но теологи, схоласты и прочие представители старых представлений о мире не могли быть ему благодарны: они видели, что «освободиться от заблуждений», «пробудиться от сновидения», в конечном итоге значит нанести жестокий удар церковному авторитету, порвать с самыми основами религиозного мировоззрении. Особенно напали на Коперника астрологи, которые видели, что его учение непримиримо со всей системой астрологических взглядов, основанных на антропогеоцентризме.
Молодой астроном Ретик, пробыв у Коперника несколько лет, убедился в том, что старое представление о мире отжило свой век. При этом он понял, что лишь Копернику удалось не только сделать решительный шаг по пути критического пересмотра укоренившихся представлений о мире, но и заложить действительные основы астрономии. В 1541 г. Ретик в своей небольшой книжке, знакомящей с основными положениями нового учения о мире, подчеркивал, что истинный мыслитель «должен иметь свободный ум» и что таким именно человеком и является его «учитель» — Коперник.
Точно так же Галилей был уверен, что если бы Аристотель, Птолемей и Тихо до-Браге могли ознакомиться с его телескопическими открытиями, они бы признали учение Коперника, порвали бы с геоцентризмом. И действительно, эти ученые, искатели истины, должны были бы сказать Галилею, как Кеплер в 1611 г., убедившись после некоторых колебаний в существовании спутников Юпитера: «Ты победил, Галилеянин!»
Поездка Галилея в Рим в марте 1611 г. для ознакомления высших церковных властей со своими астрономическими открытиями прошла благополучно. Это объясняется тем, что Галилей, по тактическим соображениям, поначалу не старался связывать свои открытия с учением Коперника и ограничился лишь доказательством их истинности. Во всяком случае, он добился того, что действительность ого открытий была даже официально засвидетельствована, притом и теми католическими астрономами и церковными сановниками, кто вначале их отрицал. Кардинал Монти писал к герцогу Козимо, покровителю Галилея: «Открытия Галилея признаны столь же истинными и действительными, как и удивительными для людей, понимающих дело. Я твердо уверен в том, что если бы мы жили в древней Римской республике, то не преминули бы воздвигнуть Галилею статую в Капитолии, дабы оказать почет его выдающимся заслугам».
Оставляя Рим в 1611 г., Галилей уже поздравлял себя с успехом, который превзошел все его ожидания, так как для него прежде всего было важно официальное признание того, что он видел посредством телескопа. Но его друг, высокообразованный патер Паоло Сарпи, лучше его разбиравшийся в вопросах церковной политики, считал, что успех Галилея в Риме все-таки является в достаточной степени иллюзорным. «Я предвижу, — говорил он, — что вопрос физики и астрономии сведен будет на почву богословия и что, к великому моему огорчению, Галилей вынужден будет отказаться от своего мнения во избежание обвинения в ереси и отлучения от церкви. Нет сомнения, что придет время, когда люди науки, более просвещенные, будут оплакивать несчастную судьбу Галилея и несправедливость, учиненную против великого человека, но он должен будет все терпеть и не посмеет жаловаться открыто».
Предсказания Сарпи довольно скоро сбылись. Уже в конце 1611 г. во Флоренции у архиепископа Марцимедичи состоялось собрание монахов, на котором говорилось о необходимости противодействовать новым астрономическим идеям путем церковной проповеди. А в 1614 г. доминиканский проповедник Каччини выступил против Галилея в проповеди на текст из апостольских деяний: «Мужи галилейские, что стоите зряще на небо?» Хитрый доминиканец, давая свое «толкование» этому случайному совпадению слов «писания» с впечатлениями от открытий Галилея, указывал на них как на «перст божий». Он проклинал и громил суетное любопытство людей, увлекавшихся «лжемудрствованиями математиков» (к математикам тогда относили также астрономов и физиков), и доказывал, что «математика есть изобретение дьявола» и что философы, изучающие ее, как виновники всех ересей, должны быть изгоняемы из всех христианских стран. Проповедь эта произвела сильное впечатление, и вслед за нею другие служители алтаря обрушились на Галилея всевозможными цитатами из «священного писания» (словами Иисуса Навина, царя Давида и т. д.).
Однако к самому Галилею в то время было трудно предъявить формальное обвинение, так как он действовал достаточно осторожно, стараясь не выдвигать на первый план те выводы, которые вытекают из его телескопических открытий. Свой «Звездный вестник» он намеренно написал по-латыни для людей привилегированного положения («избранной публики»), и если он упомянул в нем о системе Коперника, то лишь вскользь, в рамках узко-астрономических проблем, не касаясь щекотливых для церкви вопросов. Но уже 17 мая 1611 г. в присутствии и, вероятно, по предложению кардинала Беллармина на секретном заседании конгрегации инквизиции было принято решение присмотреться к «профессору философии и математики Галилею» и выяснить, не замешан ли он в каких-нибудь ересях.
В апреле 1613 г. Галилей выпустил книгу о солнечных пятнах, в которой сделан первый, хотя и весьма осторожный, шаг в деле пропаганды учения Коперника. Книга эта была написана на итальянском языке и адресовалась к широкой публике. Коснувшись в своей работе вопроса о фазах Венеры, Галилей делает вывод: «Все это должно для каждого исключить всякую возможность сомнения в вопросе о том, как происходит обращение Венеры, и с абсолютной необходимостью ведет к заключению, что, согласно с положениями пифагорейцев и Коперника, она обращается около Солнца, вокруг которого, как около центра их вращения, движутся и все другие планеты».
Вскоре после этого доминиканский монах Лорини составил на Галилея донос римской цензуре; «галилеисты, — писал он, — утверждают, следуя мнению Коперника, что Земля движется, а небо стоит неподвижно… и что в физических вопросах больше силы имеют аргументы философские и астрономические, чем божественные и священные». Другой доминиканский монах Каччини направил свой донос непосредственно конгрегации инквизиции, и с февраля 1615 г. «дело Галилея», а следовательно, и учение Коперника стало предметом формального разбирательства, причем производилось оно в строгой тайне даже от высших церковных сановников.
Галилей все-таки подозревал, что против него что-то затевается, и просил некоторых своих влиятельных друзей — Чези, Дипи, Чиамполи и других — узнать из достоверных источников, что происходит в высших церковных кругах в связи с вопросом об учении Коперника. Все эти лица имели беседы с влиятельным членом конгрегации инквизиции и цензуры иезуитом кардиналом Беллармином об отношении учения Коперника к христианскому вероучению. Об этих беседах они сообщили Галилею, причем все они указали ему, что о свободной пропаганде учения Коперника не может быть и речи.
Так, Чези писал Галилею, что из разговора с Беллармином для него стало ясно, что нужно всячески избегать разговора о Копернике, чтобы это не послужило поводом для разбора вопроса о том, следует ли это учение допустить или осудить. «Что касается учения Коперника, — подчеркивал Чези, — то сам Беллармин, принадлежащий к числу руководителей конгрегации, которой такие вещи подведомственны, заявил мне, что он считает его еретическим и что движение Земли, без всякого сомнения, противно писанию. Вы видите, как обстоит дело; я всегда опасался, что когда в свое время в конгрегации индекса будет поставлен вопрос о Копернике, то в самом лучшем случае дело ограничится запрещением его».
Необходимо отметить, что в беседе с Дини кардинал Беллармин сказал, что учение Коперника не будет запрещено только при условии, если это учение будет трактоваться лишь как удобный способ описания небесных явлений, т. е. в духе католической догматики, по существу усвоенной богословом Осиапдером. Для католика, — подчеркивал Беллармин, — о движении Земли можно говорить лишь в том смысле, в каком многие сторонники системы Птолемея говорят об эпициклах, в реальное существование которых они не верят. Галилей в письме к Дини от 23 марта 1615 г., категорически отвергая точку зрения Осиандера, протестовал против истолкования учения Коперника как математической фикции, подчеркивая, что описание небесных явлений само по себе еще не требует принятия движения Земли и что до Коперника существовали удовлетворительные способы этого описания. Напротив, истинной задачей Коперника, — указывает Галилей, — было как раз доказать, что Земля в действительности движется, и если Коперник в своем «посвящении» признает, что положение о движении Земли создает ему репутацию глупца в глазах толпы, суждения которой, как он говорит, его не беспокоят, то он поступил бы действительно очень глупо, если бы захотел создать себе такую репутацию, защищая мнение, в истинности которого он не был бы твердо убежден.
Поэтому Галилей подчеркивает: «По моему мнению, учение Коперника не допускает смягчающих оговорок, так-как существеннейшим его пунктом и основным утвержденном является движение Земли и неподвижность Солнца, вследствие чего его нужно или целиком осудить, или принять таким, как оно есть; иной возможности, во всяком случае, я себе не представляю».
Все это Галилей писал тогда, когда инквизиция в большой тайне занималась «делом Галилея», т. е. обсуждала вопрос об отношении учения о движений Земли к христианскому вероучению. Как раз в это время в Неаполе вышло из печати «Письмо отца настоятеля Паоло Антонио Фоскарини, члена ордена кармелитов, к Себастиану Фантони, генералу ордена, о мнении пифагорейцев и Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца и о новой пифагорейской системе мира». Это богословское сочинение неизвестного дотоле коперниканца Фоскарини подчеркивало, что новые астрономические открытия дают все основания считать правильным учение Коперника, причем вопрос о согласовании этого учения с «священным писанием» оно решало в духе Галилея. Конечно, это сочинение не могло пройти незамеченным, оно сразу подверглось резкой критике со стороны одного духовного лица, и на эту критику Фоскарини не замедлил ответить. В споре со своим противником Фоскарини захотел иметь арбитром такое ответственное лицо, как Беллармин, который недавно был приобщен к лику «блаженных» — назван «святым доктором». И в результате 12 апреля 1615 г. этот кардинал написал письмо к Фоскарини, в котором довольно подробно разобрал вопрос об отношении христианской религии к учению Коперника.
В своем ответе Беллармин сознательно обходил то обстоятельство, что Галилей и Фоскарини считают это учение истинным и отнюдь не склонны объявить его математической фикцией. Он писал: «Мне кажется, что ваше священство [Фоскарини] и господин Галилей мудро поступают, довольствуясь тем, что говорят предположительно, а не абсолютно; я всегда полагал, что так говорил и Коперник. Потому что, если сказать, что предположение о движении Земли и неподвижности Солнца позволяет представить все явления лучше, чем принятие эксцентриков и эпициклов, то это будет сказано прекрасно и не влечет за собой никакой опасности. Для математика это вполне достаточно. Но желать утверждать, что Солнце в действительности является центром мира и вращается только вокруг себя, не передвигаясь с востока на запад, что Земля стоит на третьем небе и с огромной быстротой вращается вокруг Солнца, — утверждать это очень опасно не только потому, что это значит возбудить всех философов и теологов-схоластов: это значило бы нанести вред святой вере, представляя положения святого писания ложными… Если бы даже и существовало истинное доказательство того, что Солнце находится в центре мира, а Земля на третьем небе и что Солнце не вращается вокруг Земли, но Земля вращается вокруг Солнца, то и тогда необходимо было бы с большой осторожностью подходить к толкованию тех мест писания, которые представляются ему противоречащими, и лучше будет сказать, что мы не понимаем писания, чем сказать, что то, что говорится в нем, ложно. Но я никогда не поверю, чтобы такое доказательство было возможно, до тех пор, пока мне действительно его не представят; одно дело показать, что предположение, что Солнце в центре, а Земля на небе, позволяет хорошо представлять наблюдаемые явления; совсем другое дело доказать, что в действительности Солнце находится в центре, а Земля на небе, ибо первое доказательство, я думаю, можно дать, а второе — я очень в этом сомневаюсь».
Приводя слова Соломона «восходит солнце и заходит, и к месту своему возвращается», Беллармин говорит далее: «Если вы мне скажете, что Соломон говорит о явлении так, как мы его видим, и говорит: нам кажется, что вращается Земля, так же, как тому, кто удаляется от берега на корабле, кажется, что берег удаляется от корабля, то на это я отвечу, что находящийся на корабле, хотя ему и кажется, что берег удаляется от него, все же знает, что это обман, и исправляет его, понимая ясно, что движется корабль, а не берег; что же касается Солнца и Земли, то нет никакой уверенности в том, что нужно исправить обман, ибо ясный опыт показывает, что Земля недвижна и что глаз не обманывается, когда говорит нам, что Солнце движется, так же, как не обманывается он, когда свидетельствует, что Луна и звезды движутся».[35]
Таким образом, Беллармин занял довольно ясную позицию в этом щекотливом для церкви вопросе. Он уверяет, что чувственное суждение глаза будет всегда делать крайне сомнительным любое теоретическое доказательство движения Земли, и поэтому нет оснований отступать от текстов «священного писания».
Галилей, ознакомившись с содержанием письма Беллармина, в письме к Фоскарини подробно разобрал аргументацию Беллармина. Письмо это не сохранилось, но и из его наброска видно, что, настаивая на объективном значении («полнейшей истинности») научного познания, Галилей подчеркивал, что учение Коперника может быть истинным или ложным, но что этот вопрос должен быть решен наблюдением и строгим доказательством, т. е. практикой. Приводя пример кажущегося движения берега при наблюдении его с движущегося корабля, Галилей указывал, что этот пример вовсе не является доказательством правильности учения Коперника. Если он был приведен Коперником, то лишь для того, чтобы устранить возражение против движения Земли, основанное на простом свидетельстве чувств. Система Коперника не имела бы никакого преимущества перед системой Птолемея, если бы это было единственным аргументом, но все дело в том, что система Коперника основана не на одном этом доводе, а является выводом из многочисленных наблюдений явлений природы.
Возражая против общей установки Беллармина, Галилей так формулирует свою чисто материалистическую мысль о характере научных положений: «Верно, что если доказано, что при предположении движения Земли и неподвижности Солнца могут быть объяснены наблюдаемые явления, то этим еще не доказано, что эта гипотеза действительно истинна. Но верно также и то, что другая, господствующая система не может объяснить все происходящие явления, и что поэтому она безусловно ложна. Ясно, что истинной может быть только та система, которая хорошо объясняет явления: нельзя и не следует требовать от какой-нибудь теории большей истинности, нежели та, чтобы она соответствовала всем отдельным явлениям».
В декабре 1615 г. Галилей прибыл в Рим, где устроил ряд диспутов по вопросам, касавшимся нового учения о мире; пробыл он там до конца мая 1616 г. Письмо Кверенго, одного из приближенных папы, к кардиналу Александру д’Эсте от 1 января 1616 г. дает некоторое основание думать, что Галилей был вызван в Рим и что приглашение это держалось в большом секрете. «Поездка Галилея в Рим, — читаем мы в этом письме, — не совсем произвольная, как думали, — хотят заставить его объясниться, как согласует он движение Земли с совершенно противным сему учением священного писания».
Но как бы то ни было, Галилей пустил в ход всю силу своего красноречия и своей эрудиции, защищая с огромным успехом учение Коперника в домах светских и церковных сановников. Не было таких возражений, которые бы он не сокрушил, и его выступления оказывали сильное влияние на здравомыслящих людей. Это, между прочим, видно из того, что упомянутый Кверенго в своем письме к д’Эсте от 30 декабря 1615 г. сообщает: «У нас сейчас находится Галилей, который часто держит на собраниях любознательных людей удивительные речи об учении Коперника, которое он считает истинным».
О манере Галилея отстаивать свои идеи Кверенго в письме от 20 января 1616 г. к кардиналу писал: «Ваше высокопреосвященство испытали бы большое удовольствие, если бы слышали Галилея рассуждающим в кружке 15 или 20 человек, наседающих на него то в том, то в другом доме. Он так уверен в своем деле, что всех их высмеивает, и если не убедит в справедливости своего мнения, то во всяком случае докажет ничтожество аргументов, какими противники хотят повергнуть его на землю… Мне особенно нравится то, что он, прежде чем ответить на приводимые против него аргументы, начинает их еще подкреплять новыми, по-видимому, сильными, чтобы потом через опровержение поставить противника в еще более смешное положение».
Некоторые из влиятельных просвещенных прелатов (Орсини и др.) ласково приняли Галилея как ученую знаменитость и даже снискали ему благосклонность папы Павла V, беседовавшего с ним. Полагая, что его блестящие научные аргументы поняты и в конце концов даже приняты в высших церковных сферах, Галилей надеялся, что его дело приняло хороший оборот. «Часть моего дела, лично меня касающаяся, — писал он 6 февраля 1616 г. к статс-секретарю великого герцога тосканского Пиккене, — совершенно окончена, хотя с моим делом связано другое, касающееся не меня лично, но и всех защитников известного вам учения или мнения, о котором теперь идет дело, и хотят притти к некоторому решению». Но в высших церковных кругах правильно усмотрели в защищаемой Галилеем астрономической системе наступление нового, противорелигиозного мировоззрения и готовились нанести этому учению решительный удар.
Напрасно Галилей указывал, что пуще всего богословы должны бояться того, «чтобы не получилось большого скандала, если будет осуждено истинное положение». В то время как он горячился на диспутах, в связи с доносами Лорини и Каччини, 24 февраля 1616 г., по приказанию папы Павла V и кардиналов инквизиции, собралось 11 «богословов-квалификаторов» (цензоров) для обсуждения учения Коперника. В тот же день эти консультанты инквизиционной конгрегации вынесли следующее решение: «Положение, что Солнце является центром мира и вовсе неподвижно в отношении перемещения, глупо и абсурдно в философском отношении и еретично в формальном отношении [по существу], так как оно явно противоречит изречениям священного писания во многих его местах, как по смыслу слов писания, так и по общему истолкованию святых отцов и ученых богословов. Положение, что Земля не является центром мира и не неподвижна, но в себе самой целиком движется также суточным движением, глупо и абсурдно в философском отношении; рассматриваемое же с богословской точки зрения является по меньшей мере заблуждением в вопросах веры».
Таким образом, учение Коперника было признано нелепым и ложным не только с богословской, но и с философской, т. е. естественнонаучной, точки зрения. При этом, вынося решение о «философской» ценности учения Коперника, квалификаторы не утруждали себя изучением вопроса по существу, ибо от них заранее требовалось вынесение отрицательного решения. Характерно, что приведенные два положения в документах инквизиции называются «предположениями математика Галилея», хотя эти невежественные формулировки не имеют ничего общего с формулировками Галилея или Коперника и заимствованы из доноса Каччини.
Через день после вынесения этого решения, 25 февраля 1616 г., конгрегация инквизиции по повелению папы вынесла постановление, что кардиналу Беллармину поручается увещевать Галилея оставить ложное учение Коперника, причем если Галилей откажется повиноваться, то принять меры вплоть до тюремного заключения. На следующем заседании инквизиционной конгрегации 3 марта 1616 г. Беллармин доложил, что он увещевал Галилея и последний подчинился. Кроме того, на этом заседаний было вынесено решение об опубликовании декрета конгрегации индекса об осуждении учения Коперника и книг, проповедующих это учение. Через два дня, т. е. 5 марта 1616 г., этот декрет был опубликован; он гласил:
«Так как до сведения святой конгрегации превосходительнейших господ кардиналов, особо назначенных святейшим господином нашим папой Павлом V и святым апостолическим престолом для составления указателя книг, подлежащих разрешению, запрету, уничтожению и печатанию во вселенском христианском государстве, — дошло, что ложное и целиком противное священному писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учат Николай Коперник в книге об обращениях небесных кругов и Дидак Астуник в комментариях на книгу Иова, уже широко распространяется и многими принимается, как это видно из появившегося в печати послания некоего кармелитского патера под названием „Письмо кармелита отца Паоло Антонио Фоскарини по поводу мнения пифагорейцев и Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца и новая пифагорейская система мира; Неаполь, у Лазаря Скориджио, 1615 г.“, в котором этот патер пытается показать, что вышеназванное учение о неподвижности Солнца в центре мира и движении Земли согласно с истиной и не противоречит священному писанию, — то, чтобы такого рода мнение не распространялось мало-помалу на пагубу католической истине, конгрегация постановила: названные книги Николая Коперника „Об обращении кругов“ и Дидака Астуника „Комментарии на Иова“ должны быть временно задержаны впредь до их исправления. Книга же отца Паоло Антонио Фоскарини, кармелита, вовсе запрещается и осуждается. Все книги, учащие равным образом тому же, запрещаются, и настоящий декрет соответственно запрещает и осуждает их или временно задерживает». Упоминаемый в декрете Дидак Астуник, или Диего Стуника, испанский монах, августинец, в своих «Комментариях на Иова», напечатанных в Риме в 1591 г., выступил сторонником учения Коперника и пытался доказать, что стих в девятой главе книги Иова может быть истолкован в соответствии с допущением движения Земли (эта точка зрения не нашла сочувствия у богословов).
Таким образом, если постановлением квалификаторов католику вменялось в обязанность верить, что вопрос о движении Земли авторитетно разрешен и что учение Коперника ложно и еретично, то декрет, как мы видим, изменил формулировку квалификаторов и осуществил ту линию, которая намечена была Осиандером в его анонимном предисловии к Копернику и в письме кардинала Беллармина к Фоскарини. Ведь книга Коперника, излагающая «ложное и целиком противное священному писанию учение», не была окончательно запрещена, а лишь задержана, «пока не будет исправлена».
Список необходимых исправлений был официально обнародован в 1620 г., причем суть этих исправлений заключалась в удалении из книги Коперника тех мест, где Земля называлась небесным телом, а также в некоторых изменениях, имевших целью представить существенные принципы книги в виде чисто математических гипотез, придуманных ради удобства вычислений. При этом официально было подчеркнуто: «Принимая во внимание, что Коперник не гипотетически предложил учение о движении земною шара — учение, противное священному писанию и его точному толкованию католической церковью, — напротив, он считает свое учение истинным и несомненным, — потому оно нетерпимо в истинном христианстве».
Как видно, теология не отбрасывала учение Коперника, а лишь сводила его, вслед за Осиандером, к «рабочей гипотезе», которую в то время называли просто «гипотезой», противопоставляя ее истине. И если Коперник, Бруно и другие мыслители были осуждены, то только потому, что они не хотели признать движение Земли только «рабочей гипотезой», только полезной математической фикцией. Значит, борьба церкви с гелиоцентризмом, с коперниканством наглядно выявляет теологический смысл так называемой «рабочей гипотезы», философии «чистого опыта» или математического «описания», т. е. излюбленных понятий, которыми пользуются махисты — субъективные идеалисты.
Ученая конгрегация при папе, комиссары святой инквизиции — вот настоящие родоначальники махизма, или эмпириокритицизма, который целиком извратил научное понимание опыта. Это субъективно-идеалистическое направление в философии, созданное физиком Махом и философом Авенариусом, утверждает, будто невозможна объективная истина, так как законы природы якобы не существуют объективно: объект (мир), мол, невозможен без субъекта (сознания). Поэтому задачу науки оно видит не в объяснении явлений, а в их «экономном» математическом «описании» посредством «рабочих гипотез» — удобных абстракций. Эта точка зрения была воспринята преимущественно теми представителями физико-математических наук, которые по тем или иным причинам не были на стороне материализма.
В. И. Ленин подверг эту буржуазную философию беспощадной критике и особенно ясно показал ее реакционный характер, ее роль в защите фидеизма. Он писал: «Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относился к Христу. Мах точно так же предает естествознание фидеизму, переходя по существу дела на сторону философского идеализма».[36] Общий вывод Ленина гласит: «Объективная, классовая роль эмпириокритицизма всецело сводится к прислужничеству фидеистам в их борьбе против материализма вообще и против исторического материализма в частности».[37] Выявляя несостоятельность махистского принципа «экономии мышления», Ленин отметил: «Мышление человека тогда „экономно“, когда оно
Учение Коперника заключало в себе убеждение в том, что человек способен познать мир, открыть объективную истину. Это учение было, по словам Энгельса, «революционным актом», которым естествознание заявило о своей независимости, и именно отсюда датирует «освобождение естествознания от теологии».
Следует отметить, что когда Беллармин и другие инквизиторы (во главе с папой Павлом V) выработали компромиссную точку зрения на учение Коперника, как на удобную математическую фикцию, они еще не оценили в полной мере той опасности, какую это учение имело для всей системы церковной идеологии. Однако уже очень скоро — в 1633 г. — инквизиция вернулась к точке зрения богословов-консультантов и объявила учение Коперника еретическим, создав этим знаменитый второй процесс Галилея.
Как мы видели, Беллармин передал 25 февраля 1616 г. Галилею решение священной конгрегации об учении Коперника и сделал этому ученому внушение, чтобы он не отстаивал осужденное учение. Галилей заявил, что подчиняется папскому повелению, по-видимому, решив выждать некоторое время и переменить свою тактику в деле защиты учения Коперника.
О том, что Галилей не мыслил себе прекращения защиты учения Коперника, явствует из донесения тосканского посланника Гвичиардини к своему герцогу от 6 марта 1616 г. «Я и многие кардиналы священного судилища уговаривали Галилея, чтобы не беспокоился и не форсировал обстоятельств, и если хочет держаться этого мнения, держался бы в тишине, не очень стараясь привлечь к нему других. Все боятся, не повредил бы ему его приезд сюда, и чтобы, в результате, вместо того, чтобы очистить себя, не ушел бы пораненным… Вчера была собрана конгрегация, чтобы объявить мнение Галилея ложным и еретическим. Коперник и многие другие авторы, о том писавшие, будут или подвергнуты исправлению, или запрещены. Лично Галилей, полагаю, не пострадает, если будет достаточно благоразумен, чтобы хотеть и мыслить так, как святая церковь хочет и мыслит. Но он слишком горячится, безмерно страстен и слишком мало имеет благоразумия, чтобы побороть себя. При таких обстоятельствах римский воздух ему очень вреден». Но Галилей оставил Рим только по получении от Пиккени письма, в котором между прочим говорилось: «Испробовавши преследования монахов, вы знаете теперь, каков их вкус. Их светлости опасаются, чтобы дальнейшее пребывание в Риме не причинило вам новых напастей. Они того мнения, что раз дело кончено с честью, то зачем будить собаку, благо она спит, а скорее следует спешить домой».
Во всяком случае, в 1633 г., во время второго процесса Галилей на допросе подчеркивал, что в 1616 г. он обещал Беллармину ничего не писать в защиту учения Коперника, но не отказался от дальнейшего разбора этого учения в качестве гипотезы. В подтверждение этих слов, которые были чрезвычайно неприятны инквизиторам, Галилей ссылался на имевшееся у него письменное свидетельство, выданное ему Беллармином 25 марта 1616 г. Это свидетельство не было известно инициаторам этого процесса и тем серьезно спутало их карты.
После осуждения учения Коперника в 1616 г. враги Галилея распространили слух о том, что Галилей сыграл самую жалкую роль в Риме, отрекшись от учения Коперника, и был подвергнут за свое прежнее заблуждение покаянию. Ввиду этого, прежде чем вернуться во Флоренцию, Галилей выхлопотал у кардинала Беллармина письменное удостоверение в том, что он лично не подвергался осуждению, не отрекался ни от одного из своих мнений и т. д. Свидетельство это заканчивается словами: «Было только ему [Галилею] предъявлено господином нашим [папою] сделанное и конгрегацией инквизиции опубликованное постановление, что учение, приписываемое Копернику, будто Земля движется вокруг Солнца, Солнце же стоит в центре мира, не имея движения с Востока на запад, противно священному писанию и поэтому не может быть ни защищаемо, ни разделяемо».
Поделиться книгой: