Как я сошел с ума

Крейг Оулсен

Как я сошел с ума

Мое имя Лоренцо Карбоне, и я не член мафиозного формирования, как вы могли подумать, и вообще никаким образом не связан с мафией. Этот стереотип приелся мне еще со школы. Одноклассники, да и не только они, сложили обо мне целые истории, в которых мой отец имел отношение к крупным преступным организациям. Но я немного забегаю вперед.

По причине, оставшейся до сих пор тайной, родителям пришлось покинуть Италию еще до моего рождения. Эмигрировав в США, они обосновались на новом месте и больше никогда не задумывались о возвращении на родину. Конечно же, я спрашивал об обстоятельствах, из-за которых родители оставили родную страну, и чем старше становился, тем больше хотел услышать детали. Из их неохотных ответов я сложил довольно размытую картину: по всей видимости, мой отец был ярым оппозиционером и настойчиво критиковал действия послевоенной власти. Не знаю, был он прав или нет, но всё мое взросление родители тщательно ограждали меня от политической среды.

В школе я был обычным ребенком, мог за себя постоять, если приходилось. Поэтому от обидчиков избавлялся довольно быстро: если ситуация выходила из-под контроля, я не щадил никого, бравшись за любой попавшийся под руку предмет. При этом я не был извергом. Никогда не наезжал на младших из-за мелочей, да и со старшими ребятами был на одной волне. Твердый середнячок среди иерархии школьного сообщества. Учился довольно неплохо, что позволило после окончания старшей школы поступить в медицинский колледж.

Учеба там показалась наисложнейшей, и не из-за трудностей восприятия и экзаменов, а из-за финансовых проблем. Порой денег не хватало даже на еду, ведь всё уходило на образование. Прознав о моих умственных способностях еще в школе, семья делала бо́льший приоритет на мое обучение, нежели на удобства, быт и интересы. И я не подвел её. Когда я закончил колледж в степени бакалавра в области медицины, мне открылись новые границы для выбора конкретной профессии, но, как оказалось, денег для этого требовалось еще больше, что потянуть мы точно не могли. Для меня настало время поиска работы и бесконечных попыток трудоустройства в более-менее оплачиваемые места. Их оказалось немало и все они были далеки от медицины: помощник автослесаря, продавец, официант, почтальон – и это только за год. Откладывать деньги едва получалось. А попытки устроиться в какую-нибудь больницу, госпиталь или клинику оканчивались провалом. И вот однажды, спустя более чем год поиска нормальной работы, мне ответили согласием в одной из психиатрических лечебниц.

В 1973 году в возрасте 23 лет я впервые ступил на порог клиники для душевнобольных и, честно признаться, был поражен порядком «внутренней кухни». Когда меня знакомили с персоналом, с которым было необходимо контактировать по долгу службы, я даже и не думал, что эти люди окажутся настолько жестокими. Но большее беспокойство вызывал один тип… Насколько я мог судить, у него самого было не все в порядке с головой. И все эти впечатления сложились при первом знакомстве. Подозрение, что дальше будет только хуже, не отпускало меня, но в душе я, конечно же, надеялся, что моё мнение окажется ошибочным…

В этот же день мне устроили экскурсию по западном крылу, по которому, в силу рабочих обязанностей, мне следует разносить порции еды в каждую палату с «жильцом». Санитары их называли так из-за желания чувствовать себя чуть более непринужденными. Ведь «работать с жильцами» звучит гораздо приятнее, нежели «работать с душевнобольными». В будущем мое мнение о манере называть больных в соответствии с менталитетом местного персонала будет неоднократно меняться. Также в мои обязанности входили и ночные дежурства: обход того же корпуса и наблюдение за порядком были под моей ответственностью, а также под ответственностью всей смены санитаров, к которой после обучения меня присоединят. Следить за тем, чтобы очередной псих не прикончил себя, немного пугало, но в целом я был готов к подобным обязанностям. Еще меня предупредили, что если фортуна окажется неблагосклонна, и какой-то умалишенный решится умереть в мою смену, то не видать мне премии в будущем месяце. Правда, я не мог понять, как можно уследить за каждым «жильцом», когда они заперты в палатах. Если ему удастся что-нибудь стащить и сделать из этого орудие, то моя внимательность никак не повлияет на его желание, например, порезать вены или повеситься на решетке единственного, крохотного окна в палате. Но таково было условие, и мне не приходилось выбирать. Договор был подписан.

Так как я впервые трудоустроился в подобном месте, мне полагался наставник. И этим человеком оказался тот ужасный тип, его звали Хэнк, и он был старше меня на десять лет. Хэнк считал свою работой неплохой, несмотря на отсутствие роста или каких-то привилегий. Вскоре я понял, почему он так держался за это место. На обучение дали месяц, и весь этот срок наставник не должен отходить от меня ни на шаг. То есть я прикреплен к нему на целых тридцать дней и все это «незабываемое» время буду впитывать знания, полученные из наблюдения за рабочим процессом.

В первые несколько дней мне полагалось обучение только в дневное время, и я сразу же переключился на выполнение прямых обязанностей, а Хэнк, размахивая «палкой Кога», шёл рядом. В 60-х один полицейский закруглил конец короткой биты для уменьшения риска рассечения тканей, вмонтировал кольцо у рукоятки для крепления на ремень и назвал в свою честь. Вот так, благодаря незамысловатому, но все же инновационному подходу люди вписывают себя в историю. Возможно и мне когда-нибудь удастся совершить или создать что-нибудь запоминающееся и остаться в памяти хотя бы жалких учебников.

Толкая тележку с едой впереди себя, я ощущал присутствие чего-то паранормального, а крики, возгласы и вопли «жильцов» усиливали эффект. Перед выходом из дежурной комнаты меня предупреждали, что странное ощущение будет преследовать какое-то время, но вскоре к этому привыкаешь. Это меня и успокаивало, нужно было просто немного перетерпеть внутренние неудобства, а дальше отношение к окружению войдет в нужное русло и беспокойство исчезнет.

Я останавливался у каждой палаты, где находился пациент, а Хэнк опускал половник в чан, доставал оттуда что-то наподобие каши и совал в открытое окошко тарелку с пародией на еду. Встречающиеся взгляды безумцев пугали не меньше истошных криков, а руки и пальцы, хватающие посуду, казались изломанными, ссохшимися, непропорциональными и с жутко длинными ногтями.

– Хэнк, – обратился я, продвигаясь дальше, – а разве столовые приборы им не нужны?

Тот ухмыльнулся.

– Если захотят пожрать, и с тарелки слижут. – Немного подумав, он продолжил: – Это же не люди, Лоренцо, это животные, они обречены быть таковыми всю оставшуюся жизнь. А значит, к ним и следует относиться как к животным. Что же касается приборов, то они прямо как обезьяны: способны соорудить холодное оружие из чего угодно и прикончить себя или кого-то еще.

– Они же не связаны.

– И что?

– Что им мешает, допустим, перегрызть вены зубами или разбить голову о стену?

Хэнк подошел ко мне вплотную и пробубнил на ухо, не размыкая челюстей:

– Да ты, парень, дебил. Хочешь нас без работы оставить, а? Ты им еще напрямую скажи, чтобы они так и сделали.

– Я… я просто хотел спросить, почему они так не делают?

Хэнк снова отошел.

– Те, у кого хватило мозгов так сделать, давно уже не с нами, а эти попросту не допрут, а может просто боятся. Кто их знает…

Я уяснил ответ, и мы молча пошли дальше.

Очередная дверь, остановка. Едва Хэнк успел открыть окошко, как из него резко вытянулись руки. Он успел увернуться, а затем стремительно сорвал дубинку с пояса и со всей силы начал бить по ним. Мой наставник явно не испытывал жалости и даже в какой-то степени был рад, что этот психопат дал ему возможность помахать палкой.

– Чертов ублюдок! А ну-ка скройся с глаз моих! – заорал Хэнк, как только руки втянулись обратно.

Агрессию санитара мгновенно подхватили обитатели ближайших палат, а затем волна ора дошла до других пациентов.

– Сейчас они успокоятся! Такое бывает! – говорил он как можно громче.

Я закивал головой, давая понять, что услышал его, а после увидел, как Хэнк закрывает ладонями уши. Пришлось повторить за ним. Но дикий шум все равно пробивался сквозь вакуум. Я закрыл глаза. Через какое-то время крик стих.

– Ну как ощущение, Лоренцо? – спросил Хэнк, едва я открыл глаза.

– Отвратительное.

– Я же говорил, они животные…

Вскоре обход закончился. И после посиделок в дежурной комнате я отправился домой. Было тяжело, но не так, как на предыдущих работах, физически я не чувствовал усталости, но вот эмоционально… был выжат как лимон.

Напомню, что первую неделю я посещал место работы только в дневную смену. Руководство дало возможность привыкнуть хотя бы к дневному графику, а там, если выдержу, меня поставят снова с Хэнком в рабочую смену, которая включает и ночные дежурства. На время я был прикреплен к другой бригаде санитаров. Мне снова пришлось знакомиться с новыми лицами, вдобавок к чему я быстро смекнул, что они очень недовольны моим присутствием. Проработав лишь несколько часов, я понял, почему мне так не показалось. А то, что Хэнк является чуть ли не ангелом, по сравнению с этими ребятами, мне тоже пришлось уяснить в этот же день.

Тогда будущие коллеги не обращали на меня никакого внимания, все занимались своими делами или же слонялись по клинике. Я решил не отставать от них и тоже прогуляться по длинным однотонным коридорам. Через какое-то время хождения послышался истеричный крик одного из «жильцов», это меня не удивило, но вот слова кричащих санитаров показались достаточно странными. Я приблизился к одной из палат. Она оказалась открыта, а слова унижения отчетливо звучали из-за двери. После чего последовал удар. Еще удар. Стон, а затем плач. Не совладав с любопытством, я заглянул. Двое избивали пациента. Он лежал на полу, а санитары держали в руках дубинки и переговаривались между собой:

– Слышь, он, по ходу, оставшиеся зубы потерял.

Избитый мужчина закрывал окровавленное лицо руками.

– Тогда ему придется не жевать, а сосать… и догадайся, что именно?

Они засмеялись.

– Вы избили его просто так? – храбро встрял я.

Оба санитара резко обернулись.

– Ты, новенький, – дерзко отреагировал один из них, – суешь свою мордочку не в свои дела.

– Но нельзя же просто так избивать людей.

– Он напал на Тони, пришлось принять меры. Ты… как тебя там?

– Лоренцо.

– Ты, Лоренцо, лучше иди куда шел, мы без тебя как-нибудь.

– Если вы от него не отстанете, я…

– Что ты можешь сделать?

– Я доложу руководству.

– Да? Да у нас тут стукач нарисовался!

Я был непоколебим и смотрел прямо в глаза садисту. Видимо, он понял, что я не шучу.

– Ну хорошо, думаю, с него на сегодня хватит. Идем, Тони, у нас есть дела поважнее.

Тогда я впервые увидел в глазах душевнобольного выражение, напоминающее благодарность. Вскоре один из них запер дверь палаты с номером 203. Почему-то я до сих пор помню эту цифру.

После этого случая в дежурной комнате мне были еще более не рады, и, собственно, из-за чего мои похождения продолжились. Когда приоткрытая дверь предстала передо мной вновь, я уже представлял картину, которую увижу внутри палаты, но так как терять уже было нечего, ведь отношения с коллективом не задались, я поддался справедливому гнету своей натуры. Вломившись в палату, я окаменел, а рот так и остался открытым в ожидании праведной речи.

Я увидел санитара-здоровяка с голым задом, взгромоздившегося на душевнобольную пациентку. Она не могла что-то сделать под тяжестью насильника и лишь стонала от боли. Сам же санитар повторял периодические движения тазом и лишь спустя несколько секунд моего наблюдения обернулся. Я не стал даже рассматривать его лицо, как вдруг рванул в дежурную комнату. Когда я, задохнувшийся и испуганный, забежал в комнату санитаров, тут же обратился к находящимся там. Двое садистов даже не пошевелились, а третий всё же обратил внимание.

– Там этот… этот, – запинался я, – здоровяк насилует пациентку.

– Кажется, он только что познакомился с Джимми, – отреагировал Тони с улыбкой.

– Почему вы сидите? Нужно что-то делать.

Все трое отвели взгляд.

– Я с Джимми даже связываться не буду.

– Я тоже.

– А мне вообще параллельно.

Неожиданно дверь открылась, и, не заходя в помещение, здоровяк Джимми обратился ко мне:

– Ты, – пробасил он, – на выход.

Я посмотрел на санитаров. Они явно боялись его и проигнорировали мою беспомощность. Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться и выйти навстречу дьяволу.

– Значит так, – продолжил он, прижав меня к стене, – если кто-то узнает о том, что ты видел, ты труп. Но, возможно, – в его голосе прозвучала насмешка, – я дам тебе шанс пожить, и ты послужишь моей личной шлюхой. Уяснил?

– Я… я сохраню это в тайне.

– Хоть одно слово – и ты у меня окажешься во-о-от здесь. – Джимми показал на пах.

– Я понял.

Здоровяк фыркнул и, толкнув меня в плечо, побрел обратно.

Спустя несколько дней шок от увиденного немного отступил и нервные колебания сменили вектор тревоги: настала очередь ночной смены. Конечно же, я был рад, что с этих пор буду работать исключительно с наставником и еще двумя, вполне адекватными для этого места парнями. Хэнк провел первый обход со мной и пояснил, что, по сути, трех прогулок за ночь будет достаточно для того, чтобы убедиться в порядке на ответственном участке. Вот только ко второму обходу он захотел спать, и мне, как самому «зеленому», пришлось ходить одному. Вручив ключи от решеток, разделяющих коридоры на отсеки, в связке с ключами от палат, он устроился поудобней и объявил о личном перерыве на сон-час.

Вой и крики из некоторых палат звучали и ночью. И, по заверению наставника, это было нормой, а вопросы всегда возникали в обратных случаях, например, когда палата погружалась в тишину. Убедившись в спокойствии за дверью, рекомендовалось проверять пациента. Подобные действия я проделал с десяток раз, все умалишенные ютились на своих грязных шконках, и лишь двое из них спали прямо на полу. Заглянув в очередную тихую палату, я увидел пациента, лежащего в странной позе. Лицо его было бледным, рот немного приоткрыт, но вот глаза были широко раскрыты, выдавая пустоту. В голову сразу же закралась мысль, что он мертв.

– Черт, черт, черт…

Я нервно перебирал ключи, думая одновременно как о покойнике, так и о возложенной на всю смену ответственности за него. Найдя нужный номер на головке ключа, я воткнул его в замочную скважину и открыл дверь. Стены палаты не отличались от всех прочих. Желтая краска на них облупилась, пол из белой плитки был вымазан и пропитан многолетними выделениями пациентов. Потолок же казался темного оттенка. В палате находилась вмонтированная в пол кровать, а рядом валялся худой мужчина. Я подбежал к нему, приложил палец к шее. Пульс был. Неожиданно мужчина моргнул, а затем закрыл рот. Я отскочил назад. Он быстро поднялся, после чего голова больного приняла странное положение. Я же застыл от неожиданности и попросту не знал, как реагировать. В это время изо рта, полного гнилых зубов, прозвучала едкая фраза:

– Давно я не пробовал человечинки.

Я выбежал из палаты и попытался закрыть дверь, но пациент вытащил руку наружу, не давая защелкнуть замок, а после толкнул дверь с такой силой, что это меня испугало еще больше. Больной вышел из палаты и стал приближаться, я же продолжал пятиться назад. Наконец он рванул на меня, а мне ничего не оставалось, кроме как бежать, бежать как можно быстрее. Его визг стоял на весь коридор, и среди малопонятных слов я смог разобрать:

– Я тебя съем, мой вкусненький!

Крик раздавался за спиной, а ноги не чувствовали твердого пола под собой и становились ватными. На время я смог оторваться, но впереди возникла заграждающая коридор решетка. Кое-как отперев, я проник за нее, и как только увидел приближение безумца, даже не попытался закрыть. Я несся со всех ног к дежурной комнате и кричал имя наставника:

– Хэнк! Хэнк, на помощь!

Оказавшись на одной прямой с пунктом спасения, я продолжал бежать и кричать. «Каннибал» же не отставал, предвкушая поздний ужин. Пробежав поворот у комнаты санитаров, я краем глаза заметил силуэт. Обернувшись еще раз, я понял, что это Хэнк. Он услышал призыв и спрятался за углом, недалеко от комнаты отдыха. Я, наконец-то, остановился, а псих, звонко смеясь, продолжал радоваться такому повороту. Вмиг перед его лицом возникла дубинка, и тут же его ноги подлетели выше головы, а гримаса изменилась до неузнаваемости. Безумец отлетел назад, упал на пол и после уже не приходил в себя. Кровь сочилась из рассеченной брови. Хэнк отправил его сильнейшим ударом в глубокий нокаут.

– Да ты, Лоренцо, идиот! – сходу закричал наставник.

– Я думал, он мертв.

– Даже если так! Какого черта ты не позвал кого-то из нас?!

– Наверное, подумал, что он еще жив, но вот-вот умрет.

– Лучше заткнись и позови дежурного доктора. Нужно зашить рану, пока он тут все не вымазал.

– Х-хорошо, я сейчас её найду.

– Давай быстрей, черт тебя дери!

Через несколько минут я нашел доктора, и Хэнк, после наложение швов «каннибалу», успешно замял мое нарушение. В общем, последствий, как таковых, не было, кроме издевательских насмешек от всей смены, которые, спустя время, заставили улыбаться и меня. Как итог – мне запретили ходить одному.

В клинике каждый день, в одно и тоже время, в специально отведенной зоне на свежем воздухе проходили прогулки, в которых мы, санитары, и все дневные работники младшего звена принимали участие в качестве надзора. Исключением для прогулок являлись особо опасные пациенты, их, кстати говоря, постоянно держали в камере и лишь из-за редких уборок в палате им меняли место пребывания. В целом же их жизнь проходила в четырех стенах и редко выходила за пределы одной комнаты. В одну из таких вылазок на свежий воздух Хэнк поведал мне об экспериментах над больными.

– Лоренцо, видишь того тихого психа? – Он без стеснения указал пальцем.

Я присмотрелся.

– Тот медлительный у забора?

– Он самый.

– И что с ним не так?

– Лоботомия, – сделав умное лицо, сказал Хэнк.

– Что? Её же запретили.

– Запретили… – Он усмехнулся. – Ага, как же. Здесь эта хрень постоянно практикуется, так же, как, например, и шоковая терапия, и…

– Наши доктора вообще ничего не боятся?

– Видимо… Однажды я слышал разговор заведующего с профессором, и там обсуждалось что-то немыслимое. Я даже слов таких не знаю…