Помоги проекту - поделись книгой:
Перед нами мысленно проходили сотни тысяч мертвецов, молчаливых, словно в неизвестной для живых бездне. Наверно, многие из них карабкались на вершину горы Сизифа, и где их усилия?
– Бессмертные сознания – везде, – услышали мы голос Магистра. – Не только в слове и краске, но во всех вещах, которые сотворила цивилизация. Я привел вас сюда, чтобы вы ощутили дуновение времени, и связь эпох. Правда, выйдете и забудете, увы!
На душе было что-то тяжелое и светлое, не похожее на чувство к живым родным в семье.
Когда мы выходили из этого печального места, Магистр сказал удовлетворенно:
– Это вам для затравки. Чтобы иногда помнили, что есть жизнь и смерть. Кто – мы? Откуда – мы? И что с нами происходит?
5
Магистр обратился к нам, подготовленным впечатлениями кладбища.
– Борис Пастернак писал о томительности жизни: "Как усыпительна жизнь! Как откровенья бессонны! Можно ль тоску размозжить о мостовые кессоны?" Хотите вырваться из вашего узкого кругозора на широкий простор познания, размозжить тоску о мостовые кессоны? Чтобы у вас возникла сама потребность искать, жажда испить чуда иных измерений.
– Пожалуй, хотим, – согласился Матвей и подумал: «Валяй, Емеля?»
– Это можно, – охотно откликнулся Юдин.
– В моем лежбище тоже есть смутный запрос, – добавил Марк.
Я не ждал ничего нового.
– В глубоком знанье жизни нет.
Магистр говорил с усилием, словно преодолевая нашу тупость.
– Это не то, что вырваться в совершенно отвязанную свободу, когда смотришь из нее на мир – и он кажется нелепым, смешным. Разве мы выбираем, кого любить, во что верить, чем болеть? Говорят, мол, любовь – деспотична, свобода – негативна и предполагает отсутствие, пустоту. Свобода – осознанная необходимость? Этой проблемы не существует, если эта необходимость – на крыльях любви. Любовь освобождает, уносит в безграничную свободу.
– Пока любовь не перейдет в привычную привязчивость, – буркнул я.
Тот помедлил.
– Отчего слепой Гомер пел торжественным гекзаметром свой эпос? А благополучный Софокл писал трагедии? Или что за беспокойство Шекспира подняло проблемы человечества, выходящие далеко за пределы его эпохи?
Он выжидал, мы помалкивали.
– Теперь ответьте, что двигало Пушкиным, когда он гусиным пером писал «Евгения Онегина» или «Маленькие трагедии»? Вы, ведь, "проходили" классиков, правда, лишь в объеме школьной хрестоматии.
Матвей уткнулся в невидимую стену.
– Никак, шило в заду покоя не давало?
– Во-во! – закричал Марк. – Кипучая африканская натура!
Я поморщился – во мне с детства посеяли Пушкина, как картошку, это почти я сам:
– Мне кажется, в нем была небывалая энергия, разбуженная воздухом свободы после освобождения родины от захватчиков-французов.
Марк задирал Магистра:
– Вы опираетесь на "наше все", чтобы узаконить свои убеждения.
Тот возбудился, словно вспомнив что-то солнечное, пушкинское.
– Если смотреть внешне, то «ваше все» с детства был окружен родными, знал всю свою родословную, вплоть до того, кто "мышцей бранной" служил Петру. Его природный темперамент, необузданный, «без середины», был спеленут строгими правилами матери, он был испуган землетрясением 1803 года. Дышал воздухом французской революции, поэзией Байрона. И, конечно, воздухом освобождения родины.
Матвей прервал:
– Ну, и что? И мы дышали майданами, точными авиаударами по военным складам террористов на Ближнем Востоке. И теперь дышим – не землетрясением или революцией, а концом света.
– Дело в том, – возразил Магистр, – что Пушкин с самого начала жил солнечным братством лицея где "«отечество нам Царское село», и воздухом свободы, и сказочным царством русского фольклора, заповеданным няней в годы глухой ссылки. "Ваше все" жил на вершине, где будили воображение всполохи глубочайших прозрений о лежащих внизу диких расщелинах человеческого мира, которые окутаны ядовитым туманом кипящих страстей и сплетен, ожесточающих душу.
Мы поразились воображению Магистра.
– А что делать нам, если не живем на вершине? – спросил я. Со временем стал сомневаться: зачем тратил время, саму судьбу на непрерывное поддержание нашей организации на плаву? Один черт! Лучше бы потратил на удовольствия.
Марк добавил:
– И если не дают взобраться, что ж, валить в рай, за границу?
Бухгалтер Петр добродушно удивился
– У всех есть свой рай.
Магистр выждал.
– Казалось бы, Пушкин жил в своем раю. В нем не было одиночества, но что же взрывало его темперамент? Дело в том, что у чуткого человека проблемы личные и общие слились в один неразрешимый узел. Это была несовместимость его идеала с реальностью. Его детская чистота схлестнулась с бездушием "света".
Я сказал:
– А вот у Лермонтова было одиночество. Он рос одиноким и некрасивым, его отвергла любимая девушка, любила только его бабушка. Но чувствовал в себе силы необычайные, и мог жить лишь в горячечных озарениях, в бесконечном одиноком океане, не зная, чтó парус одинокий ищет в стране далекой.
Я вспомнил, как в детстве в своей первой тетради-дневнике написал эпиграф из Лермонтова: "Я каждый день/ Бессмертным сделать бы желал, как тень /Великого героя, и понять / Я не могу, что значит отдыхать". Откуда в провинциальном пацане это желание? А откуда – в Мишеле Лермонтове? Никто не знает.
– Биографии у них разные, но творчество исходит из одного корня.
– Так, где двигатель их потребности писать? – простодушно спросил Матвей.
Магистр задумался.
– Отчасти, когда жизнь бьет тебя под дых, и надо спасаться. И только любовь спасает. Но об этом мы поговорим на следующем уроке.
И вздохнул.
– Это, конечно, не ответ. Даже творцы объясняют свое вдохновение беспомощным образом, мол, в тексте, музыке, голосе должна быть правда, самое сокровенное выражение своей совести. А что это такое?
– Это что, любовь к народу, родине?
– Бог с вами! Разве вы не душа народа, родины? "Зависеть от царя, зависеть от народа/ – Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому /Отчета не давать, себе лишь самому/ Служить и угождать; для власти, для ливреи/ Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи"… Он сам душа народа.
– А сам он кому служил, угождая себе?
– Прокладывая путь к осознанию себя, он прокладывал путь народного самосознания.
Матвей опять впал в ступор.
– А как научиться осознавать себя?
– Этот путь труден тем, что пройти его должен ты сам. Никто туда не приведет послушного мальчика за ручку.
Я спросил:
– А что делать, если нет энергии?
– В каждом есть энергия, – возразил Магистр. – У одних она в избытке от природы, у других – от толчка, который может разбудить душу. Афанасий Фет, после гибели любимой – она, чувствуя себя неровней с ним, намеренно подожгла свое платье спичкой из-за несчастной любви, – замолчал, и только через год написал: "Шопот, робкое дыханье, трели соловья… И лобзание, и слезы, И заря, заря!" Что его вытолкнуло из бессилия, заставило искать выход?
Мы сакрально задумались.
– Наша энергия неисчерпаема – это претворенная в нас энергия космоса. Она – из Пустоты, где заключено творческое начало мира, высшее, чем иллюзия жизни и смерти. Той беспредельной запертости Сингулярности перед Большим Взрывом. Она разнесла решетку, освобождаясь от одиночества несвободы. Так родились все религии мира, духовные взлеты великих творцов, сосредоточенный выход в нирвану буддийских джхан.
Магистр вглядывался в нас, проверяя, понятно ли. Увидел, что его перестали понимать.
– Это не то, как три олигарха-уголовника в книге Пелевина упражнялись в буддистских практиках "джанах" и нечаянно впали в нирвану, которая не достигается окончательно, а требует постоянного усилия. И вместо блаженства отрешенности от всего обнаружили в себе страх стать другими.
И подытожил:
– Вот мы и определили, есть ли у вас потребность выхода из узкого кругозора. Оказывается, вы ничего не желаете.
____
В перерыве мы обедали, сидя за столиком в столовой. Вокруг бесшумно двигались роботы, меняя блюда по нашему голосовому желанию. Матвей почему-то смущался перед роботами, неловко вырывая из их рук блюда.
– Чем-то он меня задел, – задумывался Марк, забыв поднесенную ко рту вилку.
– А я все это итак знаю, – сказал я.
– И я, – проворно сказа Юдин.
– Чушь все это! – заявил Матвей.
Бухгалтер Петр возразил:
– А что тут такого? У каждого ученого свои тараканы в голове.
Все же мы были в недоумении. Куда попали? Что хочет Магистр? Зачем оторвали от дела?
Этот идеалист как будто из некоего рая, легкий – и хочет чему-то научить.
Во всяком случае, это не тренировки занудного официального патриотизма. Он копал где-то в неразрешенном пространстве за горизонтом. Во всяком случае, ничем нас не расшевелил. В нас, погруженных в сумрачные заботы, не могли проникнуть никакие озарения от слов. Только нечто реально весомое, как, например, повышение зарплаты или получение наследства, могло пробить панцирь наших душ.
6
Магистр продолжал:
– А теперь поговорим об инсайте, или озарении.
Лицо его стало вдохновенным.
– Научные изыскания говорят о том, что озарение приходит, когда подавляется логическое, трезвое мышление в лобных долях мозга. Подопытный освобождается от опутывающих сознание привычных трезвых мыслей, и открывается широкий квантовый мир возможностей, и поставленная задача вдруг легко уясняется. И психология, изучающая деятельность мозга, тоже недалеко уходит от аналитического, нейро-фрейдистского, гуманистического, социально-когнитивного, инперсонального подхода. Но все это механистически-биологический взгляд науки. Что же такое озарение на самом деле?
Я раздраженно сказал:
– Мы это и так знаем. А как "озариться", чтобы открыть что-то нужное всем?
– Я как раз об этом. У меня подход "эмоционально-энергийный". Знаете энергийную антропологию? Или онтологическую? Человек не безвольно плывет по течению, а ищет чего-то лучшего. Он – часть космической энергии, в его генах играют все четыре фундаментальных взаимодействия – основная причина движения материи. Это выражается в интеллектуальной энергии, психической, эмоциональной, соматической… Энергия – неустойчива, стремится уйти в состояние термодинамического равновесия. Энергия человека, ее неравновесное состояние создает в нем эмоцию неблагополучия, побуждающую искать выход. Она может скапливаться у заторов. И прорывается через внезапно распахнувшиеся шлюзы, ликуя и разливаясь счастьем. Человек не застывает в благоговении перед временем и вечностью, а находится в поисках иных состояний, чем и не жил.
И внимательно посмотрел на нас – поняли?
Мы с Марком почувствовали эмоцию в его словесах, она прошлась по нутру.
Бухгалтер Петр слушал по обыкновению внимательно, хотя все это было ему чуждо.
– Черт-те что, – ворчал Матвей.
Юдин записывал, словно коллекционировал заявляемые ценности, для него все было относительным, пост-правдой.
Поделиться книгой: