Безлюдная земля на рассвете

Мы отрезаны от цивилизационных процессов. По отдельности мы стали поразительно невежественны. Наверно, наша судьба будет зависеть от профессионализма.

По мнению ученых, люди часто оказывались на волоске от уничтожения, население сокращалось до тысяч и даже сотен (например, 70 тысяч лет назад вследствие глобального климатического сдвига). Вавилоно-ассирийский эпос о «все видавшем» Гильгамеше (более 2500 лет до н. э.) описывает конец света.

С основания небес взошла черная туча.Что было светлым, во тьму превратилось.Вся земля раскололась, как чаша.Южный ветер быстро налетел, затопляя горы,Словно волнами застилал землю.Не видит один другого. И с небес не видать людей.Ходит ветер шесть дней, шесть ночей.Потоком буря покрывает землю…Ураган потом прекратился.При наступлении дня седьмого тишь настала.И все человечество стало глиной.

Возможно, это подтверждала Библия, упомянув всемирный потоп, когда все живое погибло, остались только живые существа в ковчеге библейского Ноя, причалившие к горе Арарат, и оттуда размножившиеся по земле.

В средние века чума и оспа выкосила треть населения Европы. Даже с начала ХХ века человечество пережило четыре пандемии гриппа, а «испанка» убила 50 миллионов человек. И в первой трети XXI века от коронавируса погибло, возможно, больше половины населения (никто не знает, т. к. это был медленный процесс), после чего народы, наконец, проснулись в ужасе от реальной угрозы гибели всего человечества.

____

Надо было что-то делать. Среди нас большинство были хорошо питавшиеся и потому выжившие госслужащие или работники сферы услуг, неизменно сопровождавшие человечество в истории, которые сейчас стали простой рабочей силой, не приспособленной к физической работе.

Марк был в угнетенном состоянии.

– Они, как оказавшиеся в тюрьме бывшие генералы и чиновники взяточники, брезгуют брать тряпку и мыть заплеванный пол, чистить нужники.

– А не так давно сколько было бездельников! – запоздало негодовал он. – Целая армия на границах впустую стерегла страну, хотя войны с новым ядерно-цифровым оружием стали бессмысленны, все исчезли бы мгновенно. Лев Толстой говорил об армии, как стаде бездельников, гордящихся, что служат родине. А поимкой ничтожного числа бандитов среди населения занимались миллионы стражей из силовых структур – военных, росгвардейцев, следователей и прокуроров. Чтобы оправдать свою нужность, находили преступников и «мыслепреступления» в каждом утюге. И все они, паразитируя на труде населения, считали себя пупом земли и презрительно глядели на просителей.

Требовались самые необходимые труженики – крепкие работяги, специалисты. Вот когда пожалели, что были, по сути, неучами, ленились подняться на вершину деловых профессиональных знаний, накопленных человечеством.

Павел восклицал:

– Сколько человечество накопило знаний в культуре и науке, разные народы внесли в общую сокровищницу свои сокровенные прозрения! И все это погибло.

– А разве раньше сохраняли? – возражал Марк. – Во все времена не ценили эти самые сокровища, теряли и разбазаривали. До своей гибели цивилизация развивалась наитием – из-за неумех.

____

Мы решили реорганизовать ковыряние в земле "самозанятых" единоличников в коллективное дело, чтобы решить неотложные общие проблемы, в том числе нехватки продовольствия. Нужны были новые ремесленники, торговцы, рынки, хотя бы обмен бартером. И какие-то единицы обмена, деньги. Не менять же громоздкое барахло на барахло!

Во взглядах людей появилось оживление, какой-то свет. Что такое оптимизм? Это нечто временнóе. Начало «обнуленной» цивилизации, казалось бы, должно быть сплошь оптимистично: мы снова словно вернулись в детство, осваивали новые пространства, в эйфории первопроходцев, и наша экспансия не нарушала экологию планеты, правда, уже разрушенной прежней цивилизацией. Казалось, впереди были новые и новые дали. За далью – даль, которой восторгался поэт Твардовский. И не осознавали, что это только период подъема, а за подъемом неминуемо последует поражение. Вечное счастье впереди – иллюзия, как и Город Солнца, или заря коммунизма.

В нас рождался новый оптимизм, как у младенцев. Это та детская чистота, память о которой у взрослых была утрачена в конце погибшей цивилизации, хотя всегда оставалось ожидание чуда. Конец мира стал его началом – словно живое рождение звезд в безграничном одиночестве пространства, хотя мы умозрительно понимали, что они взорвутся только через миллиард световых лет, превращаясь в пылевую туманность, и мироздание снова сократится до сингулярной точки, чтобы расцвети взрывом снова.

***

Нужна была великая идея, чтобы начать правильно, не так, как развивалась погибшая цивилизация. Нельзя же начинать с древних ступеней освоения мира! Надо начинать с идеи освоения космоса. Грандиозная космическая идея объединит всех оставшихся, привыкших к войнам, в страхе друг к другу. И наступит, наконец, долгожданная гармония в усилиях людей.

Но не будет ли это очередным строительством какой-нибудь Вавилонской башни? Какой тут космос, когда в сермягах ходим?

Павел радовался:

– Мы обновимся! Теперь, как в детях, не знающих старой истории, в нас попрет гениальное прозрение неизвестного будущего, и можем увидеть новый, неизвестный старому, путь цивилизации! И кто знает, может быть, это будет прыжок через все периоды повторяющейся истории во что-то, что избежит колеса сансары!

Марк же тосковал по специалистам:

– Обстоятельства вопят: профессионалы, где вы? Их среди нас мало – только управленцы да философы.

Странно, мы действительно ощущали себя молодыми, то ли вернулись из пространства-времени космоса не постаревшими, то ли это следствие какого-то обновления оставшихся в наших телах колоний микроорганизмов. А может быть, новые силы омоложения возникли в нас благодаря величию и огромности цели, которую предстояло нам осуществить, – той, в чем был смысл сотворения человека.

Впрочем, это только догадки. Все мы неучи, учились кое-как, получая сведения понаслышке. Да и где она, истина?

Но разве в этом дело? Главное, в нас вернулось затертая бытом память о детстве, первозданной античности, полной еще не израсходованных сил.

7

Мы созвали на Агоре, посреди центральной площади, народное собрание новых граждан города, чтобы решить насущные вопросы о спасении от голода, об ограничивающих хаос существования законах, управлении, мире и войне. А также решить неотложные бытовые проблемы.

Был теплый летний день. Мы с соратниками-инициаторами стояли на верхней ступеньке широкой лестницы здания, выходящего на площадь.

Собралось людей не больше, чем в приличном садовом кооперативе. Я пошутил:

– Это не меньше, чем в древнегреческом городе-полисе в начале его образования.

– О каком полисе вы говорите? – усмехнулся Юдин, стоя внизу у ступенек вместе с Михеевым, его раздражали эти фантазеры. – Сейчас на земле и людей-то нет! Наше собрание и составляет все население.

Я сверху возразил:

– Глазом не моргнете, а уже людей накопится на империю. Не верите в великую природную потребность в размножении? Да это же основное дело всего живого – размножаться, выжить и выкарабкаться. Даже без материнского капитала.

Площадь волновалась. Павел Отшельник предложил на рассмотрение проект Конституции, который сочинял долгое время, – первой после обнуления старой, рухнувшей в катастрофе. Сочиняя, он понял, насколько мало знал последние достижения политологии и философии. И страдал оттого, что не мог заглянуть в интернет, хотя у него остался ноутбук, в котором сети были безмолвны.

– Для чего Конституция? – вопрошал он, по такому случаю торжественным тоном. – Для согласованных действий, для будущей гармонии человеческих отношений!

Михеев загоготал:

– Для Конституции требуется масса людей, сословия, которые бы снизу требовали прав. А сейчас – какие права? Для пары людей?

В новом проекте Конституции преобладали пункты запрета. Упраздняется власть охлократии, то есть количественного большинства народа, в своей массе не подымающего глаз от черного труда, чтобы что-то понимать во внешнем мире. Власть должна принадлежать умным и образованным, необязательно из меньшинства, которые только и могут быть новаторами, ибо власть серости может сдерживать развитие, не допуская никого умнее себя, и потому неминуемо наступит застой. Личность провозглашается выше коллектива, нельзя ограничивать личность нового гражданина от любых видов творческого порыва. Запрет войны, то есть прямого столкновения в любом виде, или гибридной войны с применением любого вида оружия, включая мягкую силу. Разрешается только конкуренция и социалистическое соревнование наемных рабочих, чиновников, всех групп бизнеса, науки и спорта. Запрещается применение на выборах материальных и идеологических ресурсов будущих правящих классов, ибо они узурпируют власть, а инертные массы, лишенные ресурсов, пассивны и голосуют формально, или, облученные массивной пропагандой, активно поддерживает сильных, или не участвует совсем. И, разумеется, запрещалась эксплуатация людей, тем более рабство, что каралось отлучением от полиса и выселением в лес, правда, вырыв ему землянку за счет полиса.

Как обычно среди людей, большая часть осталась пассивной, ибо не было в них энергии, – так распорядилась природа. Сразу определились группы пассионарных граждан. В основном это были молодые люди, в том числе из семей бывших оппозиционеров, те остались такими же бузотерами, как и предки.

– Это правильно – переговаривались в толпе, – ограничить консерваторов, чтобы не перехватили инициативу.

В тех «лесных», в ком до поры до времени дремал инстинктивный консерватизм, что-то внутри неприятно возбудилось.

– Это у нас перехватить? Нет на вас старой власти!

Иностранец Майк резюмировал коротко:

– This won't do. (Это не пойдет).

Сразу же понеслись десятки поправок.

– А как со свободой религий? – волновались в толпе.

– Вводить свободу религий нелепо, – ухмыльнулся Юдин. – Ибо под личиной верующих все внутри стали отъявленными атеистами, не верящими ни в бога, ни в черта, ни в вороний грай, – результат разложения конца ушедшей цивилизации.

– Бог – это метафора, – сказал Павел. – Даже Лермонтов вспоминал бога в редкие минуты счастья:

Тогда душа смиряется во мне,И в небесах я вижу Бога.

– Не согласны! – закричали прибывшие делегаты из восточного леса. – На что-то надо надеяться! Нам нужно утешение, вера, в Создателя или, в крайнем случае, в Перуна.

– И мы хотим верить в победы нашей страны, которые вы называете мифами или легендами.

Людям нужна была вера, если не в будущее, то хотя бы в прошлое. Не менее насущная, чем хлеб.

Предлагалось сделать общество открытым, и даже не строить высокие и толстые стены и защитные укрепления вокруг нашего полиса, чтобы не внушать мысль возможным лесным людям, что мы не доверяем никому.

Я сказал, судя по реакции, что-то неубедительное:

– Прежде всего, нужно воспитать убеждение, что человек по природе добр. В прошлой жизни в это не верили, человек на самом деле не был добр.

Внизу не поняли. Юдин ухмыльнулся:

– На голодный желудок не может быть мира.

Тут ощутившие ответственность граждане задались вопросами:

– Вы что, хотите оставить нас незащищенными? Ведь, вокруг пока неизвестные нам, но наверняка существуют племена агрессивных «варваров», воспринявших худшее – агрессию разных лагерей ушедшей цивилизации?

– Слышали, что варвары разграбили водочные магазины?

– Могут неожиданно ворваться и порезать всех, вплоть до детей.

– А как же наша конституция – статья против войн, в том числе гибридных?

– Придется поправлять статью.

– И в случае войны нужно назначать военачальника, железного диктатора, без дисциплины не победить.

У нас тоже были большие сомнения.

– От кого ограждаться? Все оставшиеся влачат жалкое существование, как и мы. Живут разрозненно, семьями.

– Откуда вы знаете? – кричали снизу. – Может быть, саранча из отбросов последней цивилизации уже организовалась?

Попутно возникли другие вопросы.

– А как с правилами совместного проживания, решением возможных внутренних конфликтов и споров?

– И с планированием производимых работ, особенно больших сооружений, необходимых всем?

Кучка тунеядцев-художников предложила заменить идеологию, которой пока нет, искусством, которое снова расцветет.

Михеев предложил даже не давать избирательных прав женщинам. Их надо любить и беречь от социальных потрясений, не их дело социальное устройство, любовь чувственна, а не рациональна. В его голове, наверно, сидел кирпич "Молота ведьм".

Так рушилась наша первоначальная благодушная вера в демократию. Неужели повторение прежнего пути неизбежно?

– Эта Конституция, – защищал свое творение Павел, – будет иной, чем обнуленная конституция в старой цивилизации. В ней предусматриваются необходимые изменения по требованию снизу, а не просто чтобы продлить одну и ту же власть.

***

Потом перешли к проблеме управления полисом. Сразу же возникли непримиримые споры о том, что такое власть, правительство и государство вообще. Начать ли путь, как Древняя Греция и Рим в первые этапы их развития, когда они избрали самый верный для истории путь – стали демократическими республиками (демократия переводится как народное правление, республика – общественное дело), исключая, конечно, рабство?

У нас были смутные представления об этом, как, впрочем, и обо всем другом, несмотря на то, что мы считали себя стоящими на вершине знаний человечества. Но это оказалось вершиной общепринятых мнений, притворяющихся знанием, ибо все оказалось по-другому, и мы не понимали этого другого. Кроме того, иерархия устроения человечества дилетантски виделась нам, как необходимая пирамида, где человеческий род, со своей свободной волей и самостоятельностью выживания, снизу мрачно взглядывает на вершину, то есть власть, которая опутывает его невидимыми нитями, конечно, в заботе о сохранении нас (а, по мнению оппозиции, себя).

Хотелось не повторять ошибок старой истории, рожденной сакральными вождями, которых хоронили в величественных пирамидах и мавзолеях.

Я встал на верхнюю ступеньку и заговорил громко, перебивая разноголосицу толпы:

– Как сделать так, чтобы власть была незаметна для свободного гражданина, не мешала ему творить жизнь, не ломая его через колено во имя неких целей, которые она считает правильными? Тем более для своего сохранения?

Михеев внизу почему-то горячился:

– Власть должна быть жесткой, чтобы нас защищала, и мы не погрязли в самосудах и убийствах! А вы демократы, тащите нас в хаос. Кто вас подзуживает?