Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Шизофрения. Найти и потерять себя - Натан Файлер на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Эрика сравнивает то ощущение с чувством, как будто ее одежда вдруг вспыхнула. «Как будто на мне было что-то очень опасное, – объясняет она. – Я читала статьи про людей с психозом, которые убивали своих детей. Это все, что пришло мне тогда в голову. И я подумала: если у меня будут дети, я могу их убить. Если я скажу кому-нибудь правду о своей болезни, они будут меня бояться. И я чувствовала, как на мне тлеет платье. Я была ужасно напугана. Я решила, что могу принести людям реальный вред».

Не одна Эрика была подвержена таким страхам. Очередным испытанием оказалось то, что ее сестра и мать тоже боялись скорее ее, чем за нее. Эрика помнит, как сестра назвала ее фриком. Мать выставила Эрику из дома. Вскоре она позвала ее обратно, но Эрика не чувствовала, что ее действительно хотят там видеть. Сейчас, после долгих размышлений, она понимает, что родственники были подвержены тем же заблуждениям, что и она сама.

Она снова произносит слово, которым описывала свою семью в начала: нувориши. «У нас был большой дом, но не было хорошего образования, не было особой культуры. Мама никогда не пошла бы смотреть в интернете статьи о психозе, не взяла бы книгу, чтобы узнать больше о нем. Это было скорее так: мы знаем, что это, и мы знаем – это опасно».

Шизофрения (в легкой форме)

Теперь, когда Эрика стала принимать небольшие дозы антипсихотических лекарств, она стала подвергать сомнению свои идеи. Возможно, она никого не домогалась, не была террористкой и убийцей. MI5 не отслеживала каждый ее шаг. Теперь ей лучше спалось по ночам.

Но отношения с матерью и сестрой все еще не ладились. Эрика ненадолго съездила в Нью-Йорк, прежде чем снова поселиться в Лондоне. Впрочем, «поселилась» – не совсем то слово. Эрика продолжала с головокружительной скоростью менять работу и места жительства – такова, по ее словам, была природа зверя.

Зверя по имени Шизофрения.

Психиатр, к которому Эрика ходила в Лондоне, наконец поставил ей диагноз. Он уточнил – в легкой форме. Несмотря на травлю и социальную изоляцию, Эрика к этому времени получила образование журналиста в Лондонском колледже коммуникаций. Она писала статьи, и ей за это платили. Она исправно платила за аренду. Также у нее были романтические отношения, хотя у ее партнера были проблемы с принятием ее диагноза – его расстраивало, какой замкнутой стала Эрика. Она редко выбиралась на улицу, вечера проводила дома, читая о шизофрении в интернете.

Она втайне зарегистрировалась на анонимном форуме и написала: «У меня шизофрения. Есть тут еще кто-то с таким диагнозом? Поговорите со мной, пожалуйста».

Она была шокирована и опечалена некоторыми из историй, что ей довелось прочитать: жестокость, сексуальное насилие, в том числе над детьми. «Это помогло посмотреть на мою жизнь с другого угла», – говорит она мне. Он также рассказывает, как пришла однажды на прием к психиатру и встретила в приемной мужчину. «У него все лицо было в сигаретных ожогах. Он ходил от стены к стене в этом маленьком закрытом пространстве и прижигал лицо сигаретой. А я переживала из-за травли на работе и легкой шизофрении. Помогает увидеть масштаб».

У Эрики был друг с обсессивно-компульсивным расстройством (ОКР), и, чтобы ему помочь, она нашла группу поддержки для людей с психическими заболеваниями. Она и сама стала частенько сидеть с группой в кафе в районе Куинс-Парк. Эрика нашла здесь много друзей. Теперь ей давали интересную работу внештатного автора: она писала колонки для пары газет и курировала проект для четвертого канала (Channel 4). Иногда она писала о своей жизни с диагнозом. Эрика встретила нового бойфренда, влюбилась, путешествовала. Несколько лет казалось, что жизнь снова наладилась. А еще она читала работы Рональда Дэвида Лэйнга[11] и, подбадриваемая друзьями из группы поддержки, решила перестать принимать лекарства.

Эрика чувствовала себя превосходно. Даже лучше, чем превосходно. Она начала чувствовать что-то «противоположное паранойе». Весь мир был на ее стороне. Она стала кем-то вроде волшебника, шамана, супергероя. Она рассталась со своим парнем, но сохранила дружеские отношения с ним, и это тоже казалось лучшим исходом из возможных.

Двадцатидевятилетняя Эрика рассматривала варианты развития своей карьеры. На горизонте появилась заманчивая должность – нужно было преподавать журналистам, пишущим о моде. Это означало новый переезд, на этот раз к южному побережью. На собеседовании Эрика показала презентацию о том, что она «модный журналист, но на самом деле шарлатанка», основываясь на том факте, что даже за статью, размещенную на передовице американского Nylon Magazine, ей заплатили всего 30 долларов. Она хотела рассказывать о сложностях жизни журналиста «на вольных хлебах» своим студентам.

Ее потенциальные работодатели были в восторге. Она получила должность.

Через пару месяцев все покатилось под откос. Обиженный студент нашел статью, которую Эрика писала для интернет-издания Mirror, в ней рассказывалось о жизни с психозом. Вскоре статья разлетелась по всему «Фейсбуку». Все читали о проблемах Эрики.

«Надо мной смеялись все кому не лень, – рассказывает Эрика, – я стала ходячим посмешищем».

Ей и так приходилось нелегко, некоторые аспекты новой работы оказались тяжелее, чем она предполагала. Утренние лекции по четвергам стали настоящим испытанием: Эрике нужно было больше часа рассказывать аудитории в 140 человек о том, что не входило в ее компетенции. Она называла эти дни «анорексичными четвергами»: из-за переживаний она снова активно теряла вес. Она выглядела изможденной, и в голову приходили мысли о суициде. «Я была преподавателем, которого травят собственные студенты. В такой ситуации остается только молиться. Я становилась на колени и умоляла. Пожалуйста, просто дай мне умереть».

Она вела семинар, когда ректор постучал в дверь кабинета. «Вам нужно пройти со мной в отдел кадров. Прямо сейчас».

Проблема, как ей объяснили, заключалась в том, что при устройстве на работу она не упомянула о своем психическом расстройстве. Она также не упомянула, что в прошлом ее увольняли с работы. Все доказательства были написаны черным по белому – в ее собственной статье описывалось, как она работала в приемной медицинского центра, как боялась, что внутри факса стоит шпионское устройство, и как ее с позором выгнали. Эрику спросили, может ли она что-то сказать в свое оправдание. И она сказала. Сказала, что раньше она принимала лекарства, но потом поняла, что шизофрении не существует, и перестала. Сказала, что у нее нет никакого психического расстройства. И: «На самом деле у меня суперспособности. Я как шаман своего рода».

Начальник Эрики объяснил: руководству кажется, что Эрика не справляется с тем скандалом, который разгорелся в социальных сетях, и что они не хотят подвергать Эрику еще большему давлению.

Когда она забирала вещи из кабинета, коллеги избегали смотреть ей в глаза. Раздавленную, ее проводили до выхода.

Вязкость и горечь

Эрика смеется и качает головой: «Моя новая квартира была такой крохотной, что можно было одновременно сидеть на горшке и варить пасту».

Она отказалась признать поражение и начала поиски новой работы. Так она и оказалась в дурном районе Бирмингема, на полставки подрабатывая пиарщиком для музыкальной группы и пытаясь закончить статью для Vice Magazine. К этому времени мысли совершенно выходили из-под контроля. Возвращались старые страхи – о страшных преступлениях и побеге. Эрика попыталась назначить прием у врача. Она уже несколько месяцев не принимала антипсихотические препараты, но редкое событие – визит отца – подтолкнуло ее к решению попробовать снова. Она пошла в ближайшую клинику, но там было так много желающих попасть к врачу, что Эрике не удалось записаться.

Тогда-то и началась травля со страниц Daily Mirror. Эрика стала самой разыскиваемой преступницей Великобритании. Террористические группировки жаждали мести. Все книги в местном магазинчике были о ней, о ее больной, расшатывающей устои семье.

Она была угрозой для окружающих и боялась за свою жизнь.

Ей оставалось только одно. Опустив голову, чтобы никто ее не узнал, Эрика прошла короткий путь от квартиры до супермаркета. «Я думала, что лучше выпить отбеливатель, потому что потом уже не смогу ничего с этим сделать», – объясняет она.

Впервые за время нашего разговора на глаза Эрики наворачиваются слезы. Ей больно говорить об этом, и ее боль передается мне.

Если тем вечером произошло хоть что-то хорошее, то это был тот лучик света, что на минуту промелькнул во тьме мыслей Эрики.

Он не показывался, пока Эрика не опустошила половину кружки отбеливателя. Ее стошнило, затем она выпила остальное и села на кровать в ожидании конца. Но именно в эту минуту Эрике пришло в голову, что в мире есть люди, готовые помогать даже закоренелым преступникам. Ей было всего 29. Люди меняются, существует реабилитация. Может быть, еще есть надежда – даже для такого ужасного человека, как она.

Эрика поднялась, дошла до общего телефона, стоящего в коридоре, и, уже чувствуя жжение в глотке, набрала 999.

В отделении неотложной помощи Эрике сделали рентген, чтобы проверить, не беременна ли она (отбеливатель определенно мог бы навредить плоду). Ей поставили капельницу с обезболивающим, велели пить молоко. Эрике повезло, что она не успела нанести себе непоправимого вреда.

Примерно двенадцать часов спустя, в шесть утра, ей захотелось выкурить сигарету. Она слишком боялась заговорить с кем-то, поэтому решила просто выйти на улицу и поискать окурок.

Эрика стояла у дверей и глубоко дышала, пытаясь подготовиться к встрече с десятками кричащих журналистов. Она знала, что они будут ждать снаружи с камерами и микрофонами, все захотят взглянуть на нее – пойманную преступницу. Она открыла дверь и вышла в тишину раннего утра. Она огляделась по сторонам. Происходящее было лишено всякого смысла.

Когда состояние Эрики улучшилось настолько, что она смогла покинуть отделение неотложной помощи, ее посадили в инвалидную коляску, укрыли ее ноги пледом и вкатили ее прямиком в скорую для транспортировки.

Эрика понятия не имела, куда ее везут.

Они проехали через весь город и остановились у здания из красного кирпича. Эрику завели внутрь. Первое ее впечатление – в коридоре пахло мочой. Первый встреченный человек – пожилая женщина с гниющими зубами. Она спросила, что Эрика здесь делает. Та ответила, что она самая разыскиваемая преступница в стране, и женщина разразилась хохотом.

Всю неделю Эрика провела в психиатрической лечебнице.

Она часто звонила отцу, умоляла приехать и забрать ее домой, говорила, что чувствует себя здесь как в тюрьме, что не сможет этого вынести.

Когда ее выписали, восстановив режим приема антипсихотических лекарств, она на время осталась пожить с отцом и его подругой. Специалисты группы, которые наблюдали за ней раньше, пришли навестить ее, Эрика вынудила их отдать ее медицинскую карту. Она хотела понять, что с ней происходит. Она также хотела подтверждения своего диагноза. Больше никакого «в легкой форме». Ей сказали, что она страдает параноидальной шизофренией.

Это был сокрушительный удар. Эрике казалось, что ее жизни пришел конец. У нее никогда больше не будет парня, она не сможет работать. Ее отец говорил о том, что можно сделать пристройку к его дому, чтобы Эрика могла жить там на пособие, а он бы за ней приглядывал.

Так рисовалось ее будущее. Это был конец всему.

Если странные и параноидальные мысли и были важной особенностью личности Эрики, то не менее важно было и ее упорство.

Она осталась в отцовском доме где-то на месяц, затем снова стала жить самостоятельно. Следующие семь лет она работала (и достигала успехов) в качестве журналиста и редактора.

Сегодня мы едим пиццу в ее кухне, и Эрика показывает мне статью, которую пять лет назад написала для Daily Mail. В статье рассказывается о сайтах и приложениях для знакомств для людей с психическими расстройствами. К статье прилагается крупная фотография Эрики с подписью: «Одинокая писательница. 31 год, хорошее чувство юмора, шизофрения, хочет познакомиться с подходящим мужчиной».

Вскоре после написания этой статьи Эрика встретила свою вторую половинку. Они вместе были волонтерами в благотворительной организации – помогали бывшим заключенным, сталкивающимся со стигматизацией и предрассудками.

Эрика так до конца и не избавилась от мыслей о том, что она совершила жуткие преступления, – эти страхи всегда присутствуют где-то на задворках разума. Он научилась жить с ними. В то же время она верит, что у нее есть психотические симптомы. Я предполагаю вслух, что, наверное, это странно, когда эти две идеи существуют одновременно.

Эрика пожимает плечами: «Да, немного. Но я уже не волнуюсь из-за этого».

Я прощаюсь с Эрикой, довольный ее спокойствием, и она идет по своим делам.

В машине по дороге домой я все думаю об окончании нашего разговора. Каково человеку, понимающему, что его мысли не связаны с реальностью? Как знание влияет на подобные мысли?

Эти вопросы находятся в самом центре того, как мы понимаем психоз.

Осознанность

Полтора века назад 20-летняя Энн Дайнс поступила в Бетлемскую королевскую лечебницу (известную как Бедлам), что на юге Лондона, для психиатрического лечения. В ее медицинской карточке значится, что Энн страдала от «безумия, вызванного разочарованием в любви». По аудитории пробегает смешок, когда Энтони Дэвид, профессор когнитивной нейропсихиатрии Королевского колледжа Лондона, оглашает эту деталь истории[8]. Я понимаю, что собравшимся, среди которых много профессиональных психиатров и исследователей, такой диагноз может показаться забавным – впрочем, по-моему, он вовсе не так плох – в нем есть как минимум попытка определить причину состояния пациентки. Мало что может сильнее уязвить и раздавить человека, чем разочарование в любви. Профессор Дэвид выводит на экран следующий слайд, и настроение в аудитории резко меняется. Это поразительная черно-белая фотография Энн Дэвис во время ее пребывания в лечебнице. Женщина не совсем ровно входит в кадр, на плечи накинута толстая шаль. У нее слегка впалые щеки, глаза темные, а взгляд пронзителен почти до боли. Она больше не предмет исследования, не любопытный артефакт из далекого прошлого и не нелепый диагноз. В один момент Энн становится реальным человеком. И она страдает. На ее макушке сидит сплетенная из прутиков корона. «Безумие» Энн заключалось в том, что она мнила себя королевой.

Эту фотокарточку сделал Хью Даймонд (1809–1886), врач и увлеченный фотограф, полагавший, что передовые технологии могут быть полезны для лечения психиатрических больных. Его идея состояла в том, чтобы показывать пациентам их портреты, снятые в периоды обострения расстройства, чтобы привести их к «истинному представлению о себе». Доктор Даймонд, чтобы получить разрешение сделать фотографию, сказал Энн, что хочет сфотографировать всех королев, которые находятся под его надзором. На это Энн ответила, презрительно усмехаясь: «Королевы, еще чего! Как они получили свои титулы?»

Доктор признал, что все они придумали себе королевские титулы, но добавил, что с ней дело обстоит так же.

«Нет! – отрезала Энн. – Я никогда бы не поддалась столь нелепым иллюзиям! Тех девушек нужно пожалеть, но я была рождена королевой»[9].

Вот вам умное словечко: анозогнозия. Оно обозначает симптом заболевания, который заключается в том, что вы не верите в собственное заболевание. Иногда такой симптом появляется у людей, переживших инсульт или другую церебральную травму. При так называемой шизофрении наблюдается, по-видимому, тот же феномен (схожий по проявлению, но не по причине), его называют «нарушением осознания» или «нарушением инсайта». Этот симптом связан с наличием бредовых идей.

Любопытное явление, проиллюстрированное случаем Энн Дайнс столько лет назад, многократно подтверждалось другими случаями. Явление это заключается в том, что человек, подверженный бредовым идеям, может посмотреть на других пациентов с ровно такими же идеями и заключить, что они ошибаются, что они больны, но все же будет не в состоянии сделать последний логический шаг и понять, что его собственные мысли таким же образом являются симптомами расстройства. Но давайте не будем спешить с наклеиванием ярлыков. То, о чем я говорю, ни в коем случае не может быть сказано исключительно о людях с «психическими расстройствами». Так называемый инсайт (или его отсутствие) является частью сознания каждого из нас на протяжении всей нашей жизни. Когда мы сравниваем себя с другими, мы всегда ставим свое суждение выше[12] – это глубоко человеческая черта, в ней нет ничего патологического. Давайте взглянем на пример такого поведения. Энтони Дэвид как-то провел исследование, чтобы понять отношение врачей к принятию подарков и других выгод от представителей фармацевтических компаний. Оказалось, что большинство врачей (61 %) считают, что их суждения о лекарствах не меняются под воздействием таких рекламных акций. В то же время только 16 % опрошенных думали, что их коллеги столь же непредвзяты[10]. (Смешки, которые раздаются в аудитории студентов-медиков, кажутся слегка неуверенными.)

В 1952 году психоаналитик Григорий Зильбург написал: «Среди неясностей, имеющих несомненную клиническую важность и вызывающих наибольшую путаницу, первой будет термин “инсайт”»[11]. Это наблюдение актуально и сегодня. Определить инсайт в контексте «психического расстройства» – непростая задача. Для начала: разные дисциплины определяют его весьма по-разному.

Если бы вы посетили приемную частного психотерапевта (мягкая мебель, картины в рамах, пара ковров темных оттенков, непонятно откуда исходящий запах благовоний), то вы вышли бы с пониманием инсайта как некоей растущей эмоциональной и интеллектуальной осведомленности о том, как события прошлого влияют на ваши мысли, эмоции и поступки.

Если же, с другой стороны, вы окажетесь в государственной психиатрической больнице для «тяжелых» пациентов (яркий свет, пластиковые стулья, чахлое растение в горшке, непонятно откуда исходящий запах конопли), то ваш инсайт будет сводиться к тому, насколько вы согласны с персоналом в вопросах своего «нездоровья» и необходимости лечения. Если вы соглашаетесь – это хороший инсайт. Если нет – плохой. Это довольно проблематичное определение, не в последнюю очередь потому, что психиатрия глубоко субъективна по своей природе. В откровенном интервью со мной психиатр и один из ведущих мировых экспертов в области психиатрии, профессор Робин Мюррей, рассказал показательный случай из собственного опыта. Он касался пациента с психотическими симптомами, который множество раз попадал в больницы и выходил из них с разыми диагнозами. Младший врач вкратце пересказывал это профессору Мюррею: «Ему четыре раза ставили шизофрению, три раза – биполярное расстройство и дважды – шизоаффективное». На это Мюррей отреагировал: «Ну, это просто нелепо. Совершенно очевидно, что у него биполярное расстройство. Кто, черт побери, тот психиатр, который «написал» ему шизофрению?» Губы младшего врача дрогнули, он пытался не улыбаться. «Ну, как вам сказать, профессор. Тут сказано, что это были вы. Среди прочих»[12].

Процесс постановки психиатрического диагноза мы в деталях обсудим ниже. Пока же я просто хочу сказать, что в вопросе, где есть столько места для интерпретации, довольно странно – если не сказать жестоко – клеймить несогласие самой заинтересованной в выздоровлении стороны «нарушением осознанности».

Профессор Обри Льюис, которого заслуженно считают движущей силой британской психиатрии после Второй мировой войны, определил инсайт как «корректное отношение к патологическому изменению в самом себе», но также ему хватило проницательности добавить, что термины «корректный», «отношение», «патологический» и «изменение» требуют дальнейшего обсуждения и уточнения. Льюис также подчеркивал «неизбежность субъективной природы любых интерпретаций»[13]. Более того, когда мы даем определение такими «широкими мазками», мы неизбежно упускаем некоторые тонкости. Как мы видели на примере Эрики в предыдущей главе, инсайт – вещь ни в коем случае не бинарная. Это не рычажок в мозгу, который находится в одном из двух положений вкл/выкл. Вполне реалистична ситуация, когда человек осознает свое «психическое нездоровье», может перечислять и описывать собственные бредовые идеи и все же, на каком-то уровне сознания, верить в их истинность. Исследовать эту многогранность инсайта, сосуществование взаимоисключающих идей, может быть чрезвычайно полезно для его понимания.

Роберт Лэйнг, самый известный и влиятельный из критиков психиатрии, описывал шизофрению как «особую стратегию, которую изобретает человек, чтобы выжить в ситуации, непригодной для жизни»[14]. Может быть, Энн Дайнс с ее тиарой из прутиков нуждалась в том, чтобы побыть немного королевой? Чтобы почувствовать себя важной персоной, чтобы компенсировать разбитое сердце и непереносимое чувство собственной ненужности.

Если мы примем эту теорию, то «нарушение инсайта» будет неразрывно с ней связано. Признать себя сумасшедшим вкупе с прочими неприятностями – это было бы слишком. Поэтому человек думает: я – не такой, как те бедные пациенты. Те, кто придумал себе королевские титулы.

Возможно также, что нарушение инсайта у людей с диагнозом шизофрения связано с незначительным угнетением функций структур медиальной поверхности коры больших полушарий головного мозга (которые, насколько нам известно, играют большую роль в таких занимательных явлениях, как самосознание и самовосприятие). Такие выводы сделал профессор Энтони Дэвид на основе исследований с использованием функциональной магнитно-резонансной томографии[15]. Тем не менее, как и в большинстве невралгических исследований, выборка пациентов была совсем небольшой – обстоятельство, которое очень часто подрывает доверие к исследованиям в этой области[16]. Я делаю на этом акцент, потому что знаю, как соблазнительна мысль о том, что то, что мы зовем «психическим расстройством», можно объяснить в биологических понятиях нейрохимического дисбаланса головного мозга. Мы, широкая публика, тяготеем к такого рода объяснениям и склонны слишком сильно им доверять – особенно, как выясняется, если такие объяснения сопровождаются научно-техническими картинками. В эксперименте, проведенном в университете штата Колорадо, студентов попросили прочитать несколько фальшивых статей по нейробиологии, в которых приводились неподтвержденные выводы вроде «просмотр телевизора повышает математические способности». Наряду с фальшивыми, студентам также дали и настоящие научные статьи. Студентов попросили оценить степень согласия с выводами каждой из статей. Оказалось, что студенты стабильно чаще верили тем публикациям, в которых было цветное изображение мозга, даже если сделанные выводы были нелепыми и нелогичными[17]. Я подозреваю, что причина, по которой нам так нравятся исследования в области нейробиологии, заключается в том, что, как бы ни был сложен собственно процесс исследования, мы сводим все к выводу: не нужно волноваться о «шизофрении», потому что умные люди знают, в чем тут дело. Но это не так. По крайней мере, пока что. Мы еще очень далеки (и это в лучшем случае) от открытия конкретных биологических маркеров шизофрении[18] (маркерами называют измеримые биологические характеристики, способные указать на наличие болезни). И это если предполагать, что они вообще будут когда-то найдены.

Весь наш жизненный опыт, все, что мы думаем, чувствуем и делаем, каждое социальное взаимодействие – все это запечатлено в нашем мозгу. Мы знаем об этом уже тысячу лет. «Мозг есть то место, в котором возникают удовольствия, смех и радости. Из него же происходят тоска, скорбь и плач. – писал Гиппократ в своих размышлениях. – В мозге заложены и наш ум, и сумасшествие, и безумство, и все наши страхи и ужасы, в том числе и сновидения, а также все наши способности и нерадивость»[19].

Нет никакого трюка, никакого «духа в машине»[13]. Нет ничего, кроме нашего мозга. Так что разумно искать причины именно там.

В свое время мы поговорим о небольших изменениях в головном мозге, которые могут влиять на так называемую шизофрению и другие подобные феномены. Пока что достаточно будет предупредить, что даже самые передовые наши технологии примитивны как каменные орудия неолита, когда речь идет о сложнейших бионейронных схемах и реакциях. Самые мощные фМРТ-сканеры могут локализовать активность мозга с точностью до миллиметров, что может показаться небольшой цифрой, если не знать, что один квадратный миллиметр мозга состоит примерно из 100 000 отдельных нейронов, отвечающих за совершенно разные вещи. Как видите, это вряд ли можно считать за нормальное увеличение[20]. Этот факт хорошо проиллюстрирован нейробиологом Дэвидом Иглманом, который сравнивает сегодняшние фотографии мозга с первыми размытыми снимками Земли из космоса. Мы видим только цвета и всякие очень большие штуки. В будущем наши инструменты, несомненно, улучшатся. У нас будет что-то вроде Google Maps! Мы сможем приближать и увеличивать изображение, разглядывать мельчайшие детали[21]. Если развивать эту мысль дальше, то можно ожидать прекрасного примирения «нейробиологической» и «средовой» теорий возникновения так называемой шизофрении. Мы сможем узнать, что именно происходит в мозге, когда человек пугается, подвергается насилию или травме. Или разочаровывается в любви.

В этой версии будущего все тяжеловесные обобщающие термины вроде «депрессии», «тревожности», «шизофрении» станут достоянием истории, будут заменены более точными названиями (вокруг которых, без сомнения, по-прежнему будут вестись споры). В этом прекрасном будущем в университетской аудитории (на Марсе) слушатели (в блестящих серебристых облачениях) будут посмеиваться над нашими устаревшими и нелепыми диагнозами.

Что касается Энн Дайнс, то, похоже, просмотр собственных фотографий действительно пошел ей на пользу. Хью Даймонд записал: «Ее забавляли мои фотопортреты, мы часто говорили о них – это стало первым шагом в постепенном улучшении ее состояния […] Энн выписали полностью здоровой, она от души смеялась над прошлыми своими заблуждениями».

Вот вам счастливый конец.

Но такого рода улучшение инсайта не всегда приводит к повышению уровня жизни. Принятие диагноза «шизофрения» часто идет рука об руку с потерей надежды и понижением самооценки[22], что подводит нас к следующей сложной теме.

Стигма и дискриминация

Мне было невероятно грустно слышать, что Эрика, когда увидела в своей карте слово «психоз», сразу засомневалась в себе, начала думать, что она плохой человек, что она способна причинить вред своему ребенку, если когда-нибудь стает матерью. Эти мысли пришли ей в голову не потому, что она хотя бы муху обидела в своей жизни, но потому, что она так сильно ассоциировала это слово с проявлениями насилия.

Позже, когда ей поставили диагноз «параноидальная шизофрения», она решила, что теперь-то жизнь точно кончена. Что она никогда не найдет себе пару, не устроится на работу, не будет независима.

«У меня нет иммунитета против мифов, – объясняет она, – и я верила в то, что пишут в газетах. Только позже, когда я начала принимать медикаменты, говорить с другими людьми и читать настоящие научные статьи о психическом здоровье, я начала думать: погодите-ка, может, здесь какая-то ошибка, может, это неправда». И даже тогда, когда Эрика начала больше узнавать о себе и своем диагнозе, ей все еще приходилось иметь дело с предрассудками родных и работодателей. Неприятная истина заключается в том, что для многих людей с «серьезными психическими расстройствами» реакция окружающих часто оказывается даже более травматичной, чем сама болезнь.

Прежде чем мы продолжим, хочу сделать важное уточнение: подавляющее большинство диагностированных шизофреников не склонны к насилию. Обычно происходит ровно наоборот: в силу своего уязвимого положения такие люди подвергаются куда большему риску стать жертвами насилия, чем средний человек. Одно американское исследование показало, что диагностированные шизофреники в 14 раз чаще становятся жертвами насильственных преступлений, чем подвергаются аресту за их совершение[23]. Общепринятое представление о шизофрениках как «угрозе обществу» не имеет под собой никаких оснований.

Также сейчас подходящий момент сказать, что шизофрения – это не пожизненный приговор. Есть определенные сложности с подсчетом количества «выздоровевших», не в последнюю очередь потому, что понятия «выздоровление», «восстановление» по-разному понимаются людьми. Для некоторых это означает полное отсутствие «клинических симптомов». Другие скорее определяют «восстановление» как субъективное улучшение качества жизни, развитие и обретение контроля над своей судьбой. Это может подразумевать, что человек придает смысл тому жизненному опыту, которым обладает, и не возвращается в те негативные состояния, в которых побывал. Также существуют люди, вовсе отвергающие (на моральных и философских основаниях) концепцию излечения психопатологических расстройств. Такова, например, позиция объединения Recovery in the Bin («Выздоровление – на помойку») – ее члены считают, что все системы психиатрической помощи стремятся к контролю над пациентами и используют концепцию «выздоровления» для поддержания дисциплины. Для этих людей главными признаками истинного выздоровления являются автономия и свободное волеизъявление, а эти показатели нельзя измерить тестами[24].

Если, рассмотрев все эти мнения, мы решим все же не отказываться в полной мере от слова «восстановление», то можно смело утверждать что вне зависимости от способов измерения – клинического или глубоко личного – значительное и устойчивое восстановление может произойти и часто происходит[25].

«Представления широкой публики о психических расстройствах, – пишет профессор Грэм Торникрофт, – это ядовитый коктейль из полнейшего невежества и пагубных предрассудков»[26].

Впервые я встретил Грэма, когда делал передачу для радио о представлении в СМИ психических расстройств. Грэм – ведущий мировой эксперт по вопросу стигматизации психиатрических пациентов.

Мне нужно кое в чем признаться. Когда я задумывал эту книгу, я решил, что постараюсь добраться до конца, ни разу не упомянув стигму или дискриминацию.

Меня несколько настораживает, что вопрос стигматизации стал доминировать в дискуссии о психических расстройствах – особенно это касается освещения в социальных сетях. Часто такие кампании возглавляются (и я верю, что с добрыми намерениями) высокопоставленными чиновниками или знаменитостями, которые говорят, пишут посты в «Твиттер» и устраивают бесконечные акции, – и все это о стигме, с которой живут психиатрические пациенты, о проблемах со стигмой и мерах по избавлению от стигмы. И все это время мы, возможно, смотрим совсем не туда, куда следует.

Профессор Торникрофт придерживается того же мнения. «Проблема со стигмой, – поясняет он, – состоит в том, что этот расплывчатый, неясный концепт получает столько внимания, что у нас не остается ресурсов, чтобы справиться с социальной изоляцией и маргинализацией». Он вспоминает историю из собственной жизни. Когда ему было всего три года, его мать погрузилась в тяжелую депрессию. Грэм переехал к бабушке с дедушкой, пока она получала необходимое лечение. Лекарства ей совершенно не помогали, и в конце концов ей прописали электросудорожную терапию (ЭСТ), которая оказалась весьма эффективна. Спустя год после начала болезни семья воссоединилась. Мать Грэма работала медсестрой, но все то время, что она лечилась от депрессии, она не сказала на работе ни слова ни о своих проблемах, ни о том, почему ей нужен отпуск. Ей было страшно, что к ней станут относиться как к сломанной вещи, что ее позиция в больнице может стать шаткой. Это было пятьдесят лет назад, но сегодня людей мучают те же страхи, и небезосновательно. Каждый год в Великобритании 300 000 людей теряют работу из-за проблем с психическим здоровьем[27].

«Людей ограничивают в выборе жизненного пути, – заключает Грэм Торникрофт, – из-за широкого распространения стереотипов».

Тут стоит присмотреться внимательнее, потому что мы можем иметь дело и не со стигмой вовсе.

Стигма подразумевает внутреннее чувство стыда, позора или несоответствия в силу определенных обстоятельств. Увольнение с работы совершенно точно может вызвать такие чувства. Они могут также возникнуть, если нас избегают или насмехаются над нами. Но во всех этих случаях стигма является следствием, а не причиной. Психологи Энн Кук и Дэйв Харпер утверждают: стигма просто индивидуализирует то, что на самом деле является предрассудками и дискриминацией.

«Мы не говорим о стигме женщин или афроамериканцев, – приводят они пример, – мы говорим (с полным на то правом) о сексизме и расизме»[28].

Почему же мы так поспешили объявить внутренними те проблемы, что касаются психического здоровья? Что ж, одна из теорий состоит в том, что популярная сегодня точка зрения (поощряемая и кампаниями против стигмы) привела нас к такому выводу.



Поделиться книгой:

На главную
Назад