Помоги проекту - поделись книгой:
– А если курьер случится, также будешь ноги волочить? – спросил он, когда пропахший табаком будочник вернулся к бричке.
– Э, не-ет! Узришь вдали фигуру с казенным листом в руке да на лихих лошадях, бежишь подымать шлагбаум так, словно тебя кто дубиной огрел!
– Хм-м… Все в порядке в околотке? Не шалят?
– Всякое бывает, – прохрипел будочник, нахмурив брови. – Пресекаем, ежели, например, безобразие или, будем говорить, озорничество…
Из питейного заведения, располагавшегося через дорогу в угловом доме мещанина Попова и называемого местными «последним трактиром у заставы», послышался пьяный голос, затянувший «Боже! вина, вина!»
– А это что? – Штабс-ротмистр указал подбородком на угловой дом.
– Штофная лавка. Попов торгует и в розницу в запечатанных штофах навынос, и распивочно. А песни орет усманский барин Соколов, в уездном суде с утра дом продал. Это его коляска стоит у входа. Слышу, крик в лавке, звон разбитых стаканов. Разбудил подчаска, а сам туды. Там пятеро сидят, двоих знаю, мещане Казьма Клюев и Степан Распопов, пиво пьют. Трое неизвестных вино полугарное хлещут. Один из них песню заводит, да так громко, что уши закладывает. Говорю, это зачем такое здесь? По какому случаю дикий шум? Нам не дозволено допущать, коли ежели дебош!.. А песенник встает и хватает меня за грудки. Кто таков, говорит. Будочник? Иди, говорит, со своей жестяной алебардой к чертям собачьим! Я – Соколов, потомственный дворянин, мне не указывать!.. Что ж, мы, тово, не супротив, не смеем, ежели благородные. Кучер на улице мне и пояснил, что барин заехал в лавку, чтобы отметить выгодную сделку.
Хитрово-Квашнин кивнул словоохотливому будочнику и уж хотел было ехать дальше, как вдруг из штофной лавки выскочил посетитель и бегом припустил к шлагбауму. Остановившись перед инвалидом и указывая через плечо большим пальцем, он выпалил:
– Непорядок, служивый. Те двое усманскому барину втихую в стакан что-то подлили. Не иначе, дурману, крест святой!.. Ехать с ним куда-то собираются… Что ты на меня таращишься? Говорят тебе, злое дело затевается!
– Погоди, Клюев, не части! – нахмурился будочник, потирая кончик длинного угреватого носа. – И дыши в сторону – несет как из бочки!.. Может, ты это спьяну, померещилось?.. Налакаются с утра, полсвета не видят!
В этот момент из штофной лавки вышли двое, ведя под руки третьего. Тот, едва держаcь на ногах, весело тянул:
– Пьяному рай!.. Жизнь мне прелестную, чашу не тесную, Боже, подай!..
– Э-э, ты смотри, как они его напоили! – хрипло проговорил будочник и гаркнул во все горло: – А ну-ка, оставьте барина в покое!.. Кому говорено?
Мошенники, услышав это, в мгновение ока обшарили пьяного и, выудив из его кармана бумажник, бросились к коляске. Скинув кучера с козел на землю, один из них, поменьше ростом и коренастее, взялся за вожжи, а другой, высокий и гибкий, разжившийся бумажником, бухнулся на сиденье. В следующую секунду экипаж рванулся по направлению к перекрестку. Будочник разбудил подчаска и, размахивая алебардой и изрыгая проклятия, потрусил вслед за ней.
– Митрофан, гони! – воскликнул Хитрово-Квашнин, указывая набалдашником трости на набирающий ход экипаж.
Лихой возница мастерски развернул лошадей и, выехав на другую сторону дороги, погнал бричку за коляской, уже поднимавшейся вверх по склону Прогонной. Все говорило о том, что начинается настоящая погоня. Но она, увы, продлилась недолго. Переднее колесо брички на повороте попало в глубокую выбоину, ось, затрещав, сломалась, и кузов сильно накренился вправо.
– Проклятье! – рявкнул штабс-ротмистр, соскочив на землю. – В самый неподходящий момент!
Коляска, запряженная парой гнедых, проехав по подъему несколько десятков саженей, круто свернула к Новобазарной площади и исчезла из вида. Будочник, махнув рукой, оставил бесполезное преследование и пошел назад. Встав рядом с Митрофаном над подвернувшимся под кузов колесом, он, тяжело дыша, стал в недоумении почесывать затылок.
– Все-таки не выдержала ось, – проворчал кучер, хмурясь и прикусывая нижнюю губу. – Тут такой выход … если в бричку не садиться, а лошадей пустить шагом, то можно добраться на четырех колесах до каретной мастерской.
– Это на Площадной, у мещанина Игната Неверова, – выдохнул будочник, показав рукой в сторону Соляной площади. – Это такой умелец, что любому горю поможет. Голова!
Хитрово-Квашнин кивнул.
– Знаем, знаем… Что ж, Митрофан, берись за дело, я же подожду тебя возле караульной будки.
Кучер взял вожжи и, чмокая губами, стал понукать лошадей. Бричка вздрогнула, заскрипела и тихо тронулась с места. Двигалась она в гору крайне медленно. Правое переднее колесо, вращаясь непостижимым образом, привлекало все внимание Митрофана.
– Доедет, – прохрипел будочник, все еще отдуваясь. – Ежели, тово, не наскочит на камень или яму.
Он вытер рукавом лоб и заковылял к подчаску, занятому проверкой тележного груза сенявинских крестьян. Бросив последний взгляд на свой экипаж, Хитрово-Квашнин подошел к сидевшему на земле усманскому помещику, пьяно поводившему глазами и бормотавшему какую-то чушь. Его он совершенно не знал, потому ограничился тем, что сказал кучеру:
– Подними барина и отведи в штофную лавку, пусть проспится. А сам беги к квартальному надзирателю… О случившемся я непременно доложу полицмейстеру.
У караульной будки штабс-ротмистра поджидал Новицкий с вопросительным выражением на лице.
– Что стряслось, Евстигней Харитоныч? Гляжу, вы за коляской мчитесь. Что это, думаю?
– Мошенники усманского помещика обчистили и укатили на его экипаже?
– Боже мой, с самого утра промышляют!
Пожелав еще раз управляющему крупнейшим в уезде винокуренным заводом всего хорошего, Хитрово-Квашнин подошел к караульной будке и из любопытства заглянул внутрь. Стол, табурет, широкая лавка для отдыха, вот и вся обстановка. Стол был усыпан хлебными крошками, кусочками яичной скорлупы, махоркой и трубочной золой. Пахло табаком, сальными свечами и квасом. Среди клочков всевозможных бумаг Хитрово-Квашнин увидел копию сообщения Петродарской городской полиции, гласившего: «Cего мая от 15-го числа о приведении состоящего при усманской будке шлагбаума в настоящую исправность, поелику оной близ заднего конца в самом том месте, где навешен был на железном болте в столбе, перегнивши, упал и переломился».
– Вот откуда новый шлагбаум! – пробормотал дворянин и вышел наружу.
От нечего делать он обратился к рассматриванию разного рода объявлений, наклеенных в беспорядке на стены караульной будки. Чернила на некоторых листках под воздействием непогоды потускнели и надо было поднапрячь зрение, чтобы разобраться в написанном. Так, говорил себе под нос штабс-ротмистр, что мы здесь видим?.. На углу Площадной и Усманской продается обветшавший каменный дом купца Г.Е. Расторгуева, «состоящий во 2-й части в 81 квартале»… Хм-м, Григорий Расторгуев – брат покойных ныне Спиридона и Ивана Ефимовичей Расторгуевых, моих соседей, выслуживших потомственное дворянство на военной службе… И вот ведь судьба! Ни тот, ни другой не оставили после себя потомства!.. Это что? Помещица Осипова продает дворовую девку Арину, двадцати трех лет, трудолюбивую, послушную, доставшуюся ей по купчей от подпоручика Чернова, а тому – от поручика Иванова, а тому – от титулярного советника Петрова, а тому – от деда по материнской линии секунд-майора Муханова, и просит за нее ни много, ни мало сто рублей. Вот приглашение в Английский сад, где такого-то числа будет звучать духовой оркестр и пройдут гуляния с фейерверком… Здесь приглашение в библиотеку при курортной галерее для ознакомления с новыми поступлениями, в числе коих мартовские и апрельские книжки «Атенея», «Галатеи», «Московского телеграфа» и «Сына Отечества»… Так, а это что за анекдот? «Мещанин, тридцати лет от роду, воспитанный в православной вере, трезвого поведения, без излишних средств к существованию, но надеющийся получить от родителя тысячу рублей, желает сочетаться браком с иногородней купчихой»… Тут еще лучше: «Отставной унтер-офицер, выходец из купечества, поведет под венец и осчастливит девицу с собственным капиталом. Свадьба за счет невесты»…
– Писульки читаете? – раздался за спиной знакомый хриплый голос. – А мы с обозом управились, подчасок спать улегся, я же к вам… Не желаете присесть, вашбродь, чево стоять-то? В ногах правды нет.
Через минуту Хитрово-Квашнин сидел у будки на табурете, предаваясь курению. Будочник стоял рядом, набивая чашу своей простенькой трубки махоркой, выращенной на огородах местных однодворцев.
– Квартальному, поди, не нравится, что вся будка в объявлениях? – проговорил дворянин. – Как тебя?
– Бессрочно-отпускной солдат Неклюдов, вашбродь!.. Еще как! Квартальным у нас прапорщик Горлов. Придет, гвалт подымет, мол, опять бумажные лоскутки на ветру колыхаются, дескать, куды смотрим! А нам, што делать? Говоришь наклейщикам, шельмам этим, нельзя, не положено, cтупайте к городским тумбам, а они все одно, клеят да клеят. И ладно бы, сурьезное што, об курорте там или об переторжке домов да имущества, так нет, норовят всякую дрянь нацепить. Вот хошь бы энтот унтер, гол как сокол, а подавай ему, вишь ты, девицу с капиталом!
– Ну, оклейщики, видимо, благодарят, копейку несут… Как, вообще, служба, рядовой Неклюдов? Будочники в народе не в чести. Вас обвиняют в сообщничестве с ворами, хранении награбленных вещей, скупке краденных золотых и серебряных изделий, незаконной продаже вина. Говорят, вздохнуть людям не даете, каждый день тащите за шиворот к квартальному ни в чем не повинных.
Отставной солдат нахмурился и, сдунув со щеки надоедливую муху, прохрипел:
– Наговоры одни, чево там. Я, к примеру, двух воров в каталажку свел, грабителя схватил, конокрада прищучил… Какие-то награбленные вещи, продажу вина придумали… Ежели я, что и продаю, то табак нюхательный, местный, забористый. Сижу в будке да перетираю… А про притеснения ни в чем не повинных, я вот как скажу. Нечево людям песни орать и толпой собираться! От этого шум происходит, дебоши! Мне все равно, ково хватать за шиворот, лишь бы тишину блюсти, порядок. Нет документа – на сьезжую! Я не допущаю, ежели без виду. Потому до беды недалеко, до дебошу. Нешто можно дозволять, чтоб народ волю имел? Мещане разные да однодворцы глупы, пробки дубовые, ничево не понимают. И ежели я их учу, алебардой охаживаю, за шиворот к квартальному волоку, то по делу, для них же польза. Без этова, вашбродь, невозможно. Посидит, будем говорить, раз-другой в холодной, покумекает, глядишь, набрался уму-разуму. Народ не должон безобразить, потому ущерб для города. Я не терплю этова, ни Боже мой!..
Долго будочник поверял душу дворянину, вспоминая случаи задержания подозрительных лиц, «людей без вида», пьяниц, весельчаков. До тех пор, пока Митрофан не подогнал к караульной будке бричку с новой передней осью. Хитрово-Квашнин распрощался с суровым инвалидом, забрался на сиденье и приказал кучеру править к Евдокиевскому кладбищу. Не отъехал он от шлагбаума и тридцати саженей, как сквозь перестук копыт и колес до него донесся хриплый голос:
– Куды?.. Вам говорю, черти каторжные!.. У меня, что б тихо в штофной лавке! Не безобразить, не заводить дебошу!..
Бричка, покачиваясь, плавно катила по Усманской. Слева тянулись усадьбы восьмидесятого квартала, справа восемьдесят первого. Остался позади дом купца Василия Комарова, торговца мясом, женившегося первым браком на дочери брата городского головы, Марфе Голиковой. Проехали деревянные покои с садом, конюшней и каретным сараем стоимостью в 750 рублей серебром купца Дмитрия Неверова, дома торговцев Сулимских, Голиковых, Терпуговых. Миновали недавно построенную Покровскую церковь, стены которой мастерски расписал крепостной художник помещика Вельяминова, ветхий двухэтажный дом купца Расторгуева, о продаже коего упоминалось в «писульке» на стене караульной будки, пересечения Усманской улицы с Площадной и Базарной. Достигнув углового дома купца Ослина, бричка свернула на Воронежскую и, оставив справа Старобазарную площадь, а слева – Верхний пруд, поднялась по Соборному спуску и, следуя по Лебедянской, добралась до погоста. Он возник в самом начале века, став кладбищем соборного Христорождественского храма. На нем нашли последний приют представители многих дворянских фамилий, имевших отношение к Петродару и уезду.
Хитрово-Квашнин оставил бричку и, опираясь на трость, прошел через калитку на территорию кладбища, в центре которого высилась привлекательная Евдокиевская церковь. За незавершенной каменной оградой властвовала тишина. Ее нарушал лишь шорох прошлогодних листьев под ногами. Повсюду стояли гранитные и мраморные памятники с надгробными надписями и дубовые кресты с медными табличками. Одни эпитафии, написанные безыскусно и лаконично, не вызывали никаких чувств, другие пробирали до глубины души, как то: «Сильнее смерти только память», «И сердцу больно, и горю нет покоя», «Любимый человек не умирает, он с нами просто жить перестает». М-да… Где-то недалеко от входа был погребен генерал-майор Гаврила Ильич Бибиков, сражавшийся под началом великого Суворова с турками. Его сестра, Екатерина Ильинична, стала супругой не менее великого Светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова! Отдыхая на здешних Водах, предводитель дворянства Богородского уезда умер 16 июня 1803 года. Потом его прах был перенесен в Москву, в Новодевичий монастырь… Здесь могила надворного советника Михаила Филипповича Прибыткова, отца моего соседа, поручика Филиппа Прибыткова… Тут место упокоения Анны Михайловны Матвеевской, урожденной Сумароковой, жены коллежского асессора Семена Ивановича Матвеевского. Владения ее родителя, премьер-майора Михаила Никифоровича Сумарокова, в свое время также соседствовали с нашей Харитоновкой. Почти рядом похоронен один из первых директоров здешнего курорта надворный советник Иван Павлович Рудановский, скончавшийся 29 июля 1812 года в возрасте 50 лет.
ГЛАВА 3
Хитрово-Квашнин миновал еще несколько захоронений и остановился перед двумя высокими крестами. Сняв с головы форменную уланскую фуражку, он тихо проговорил:
– Ну вот, наконец, и могилки деда и бабушки, cекунд-майора Авксентия Евстафьевича Хитрово-Квашнина и Софьи Федоровны, урожденной Cеченовой… Бабушка ушла из жизни в конце марта 1817 года, а дед… дед – годом позже. Дубовые кресты, натурально, потемнели от времени, поросли снизу мхом, но стоят твердо!.. Что ж, мои славные, вот я и заглянул к вам. Всегда буду помнить, как вы любили меня и баловали в детстве, как хотели, чтобы у меня все сложилось в жизни, как холодными зимами мы дружно жили в доме на Дворянской, купленном у сенатского регистратора Зацепина. Его я перед отъездом в Нескучное продал дворянам Снежковым. Они и сейчас в нем хозяйничают, а не Беклемишевы, как ошибочно утверждал в Отраде штаб-лекарь Вайнгарт. Теперь вот пристала мне нужда купить в Петродаре новый дом. Буду по осени переезжать в город, а по весне возвращаться в Харитоновку… Давайте-ка, я приберусь у вас немного… Сколько цветов?! Их еще сажала моя Ирина Григорьевна, царствие ей небесное. Красоту эту, конечно, оставлю, а вот прошлогоднюю жухлую травку да разный сорняк сорву… Ну, вот, совсем другое дело!.. В Харитоновке, доложу вам, все порядке. На часть клада, обнаруженного в Отраде, выстроил дом лучше прежнего, каменный, с каменными же службами. Крестьян прибавилось, теперь их вместе с дворовыми почти двести душ… Земли предостаточно, излишек сдаю на долгосрочной основе однодворцам. Что еще?.. Ерофей, наш старый камердинер, слава Богу, живехонек, и прекрасно управляется со своими делами! Все просит купить ему ботинки с бантами и большими пряжками… Да, вот что, бабушка, внучка твоей подруги капитанши Хлусовой, Татьяна, связалась с каким-то усманским мещанином, под венец с ним пошла, ребенка родила. От дворянского воспитания и следа не осталось. Речь как у завзятой мещанки, целым днями на базаре, то зеленью, то семечками, то квасом торгует. Ведет нетрезвый образ жизни, бранится, опустилась донельзя. Как-то поговорил с ней обо всем этом, но без пользы, встала в позу и давай винить во всех грехах дворянство… Говорю, а сам думаю, зачем? Вы с небес-то все видите, все понимаете… Ну вот, пожалуй, и все. Пора мне, мои дорогие.
Хитрово-Квашнин трижды перекрестился и с поклоном произнес:
– Упокой, Господи, души усопших раб твоих!.. Прости им все согрешения вольные и невольные, не лиши их царствия небесного, вечная память, вечный покой!
По кладбищу пробежал ветерок, слегка коснувшийся лица штабс-ротмистра. «А, может, это дед и бабушка так сказали мне до свидания?» – подумалось ему.
Он в последний раз взглянул на могилы и тронулся к выходу. Вдруг где-то неподалеку послышался пьяный голос:
– Что ж, выпью за упокой твоей души, Ермолай Силыч… Враг ты мне, злодей, обидчик, а вот, хожу к тебе, поминаю.
Хитрово-Квашнину стало интересно, кому же так досадил покойник. Он прошел мимо покосившихся крестов, поросших темно-зеленым мхом, к могиле какого-то Е.С. Иванова с эпитафией на медной табличке: «Он честным был и службу нес исправно, умел он людям угодить, начальству же – подавно». Привалившись плечом к кресту, возле могильного холмика сидел тощий человек средних лет с небритым одутловатым лицом в измятой поношенной одежде и стоптанных ботинках. Из кармана его торчал початый стеклянный полуштоф, в руке была зажата оловянная кружка. Сделав основательный глоток, выпивоха вытер губы рукавом сюртука, повел головой и заметил подошедшего офицера.
– Здравия желаем, господин хороший! – улыбнулся он, отстранившись от креста и сев ровно. – Могилку родственника пришли проведать?.. Благое дело! Я вот тоже к своему притащился, вечная память ему и царствие небесное.
– Вы, кажется, врагом его назвали.
Полупьяный посетитель кладбища пожал худыми плечами и ухмыльнулся.
– Враг и есть, коли судить по справедливости. Он мне двоюродным дядей доводится, в канцеляристах всю жизнь оттрубил. Ну, и меня к чернильному поприщу пристроил. Но лучше бы он этого не делал! За свою работу он с просителей не деньги брал, а полуштофы, и меня, бедолагу, научил. Спервоначалу оно ничего, весело, в подпитии-то. А вот потом… Он «честным был и службу нес исправно» только лет до сорока пяти, а потом довела его горькая до ручки. Спился, потерял человеческий облик. И я вот весь пред вами – без места, пьян, в рубище. Кому такой нужен?.. И во всем он виноват, Ермолай Силыч! Сам в трясину, и меня за собой потянул!.. Лиходей он, душегуб, а я вот, хожу к нему на могилу, поминаю… Выпьем за упокой души раба Божия Ермолая, господин хороший!.. Хоть он мне и враг, а надо… Не желаете? Ну, что ж, это ничего, а я выпью, почему ж не выпить?
– Не советуют поминать усопших водкой.
– Ну, их всех, советчиков, в болото!
Оставив бывшего канцеляриста прикладываться к кружке, Хитрово-Квашнин вернулся к своему экипажу и приказал Митрофану ехать обратно. Миновав особняк дворян Сальковых, постоялый двор мещан Чайковских, дома Дмитрия Терпугова и Никанора Пустовалова, квартального надзирателя Александра Горлова, канцеляристов Михайловского и Попова, бричка за несколько саженей до поворота на Дворянскую свернула направо и оказалась на Соборной площади, украшенной храмом с незавершенной колокольней. На ней-то и располагалась Управа благочиния, которой руководил полицмейстер.
Сойдя с брички и одернув мундир, украшенный орденом Святого Георгия, Хитрово-Квашнин поднялся по ступеням серого здания на каменное крыльцо.
– Начальник на месте? – осведомился он у высокого и жилистого дежурного унтер-офицера. – Или где-нибудь в городе?
– Здесь, вашбродь! – заверил тот густым полубасом. – Пожалуйте!
Дворянин, чуть прихрамывая, прошел по коридору и толкнул дверь, которую украшала табличка с надписью «полицмейстер П.Н. Меньшиков». Кабинет c неброскими серыми обоями был небольшим по размеру. На самом видном месте висел портрет государя, одну стену занимал подробный план города, другую от пола до потолка заслонял стеллаж с разными полицейскими делами и отчетами, у третьей стояли напольные часы и вешалка. Хозяин кабинета сидел за столом и что-то выводил гусиным пером на листе гербовой бумаги. Будучи ровесником штабс-ротмистра, в отставку он вышел в 1813 г. в чине капитана из Черниговского пехотного полка. Путь боевого офицера был отмечен орденами Св. Анны 3-й степени и Св. Владимира 4-й степени.
Хитрово-Квашнин тихо кашлянул. Меньшиков поднял голову, и в следующий момент его лицо с правильными чертами озарилась широкой и приятной улыбкой.
– Евстигней Харитоныч, дружище, какими судьбами?!
Встав из-за стола с распростертыми объятиями, он по русскому обычаю трижды расцеловал приятеля и усадил в мягкое кресло. Лист гербовой бумаги исчез со стола и, как по волшебству, на нем появилась бутылка Клико. Секунда, и откупоренное шампанское красиво вспенилось в бокалах.
– За встречу! – произнес полицмейстер, улыбаясь. Он был в зеленом мундире с блестящими пуговицами и красным воротником, обтягивающих суконных панталонах и ботфортах со шпорами. На левом боку его висела длинная шпага с фигурной рукоятью. – Не часто, друг мой, ты балуешь своим посещением, не часто… Когда был в последний раз?.. Нет, не упомню… Это я в прошлом годе заглянул в твою Харитоновку. Как там она? Как прошла весенняя охота, посевная?
Приятели знали друг друга с юных лет – секунд-майор Харитон Авксентьевич Хитрово-Квашнин по пути из Петродарского уезда в Можайскую округу не раз заезжал с семьей в рязанское имение товарища по оружию секунд-майора Николая Петровича Меньшикова. Выпив вина, гость поделился любопытными случаями из уездной помещичьей жизни, поинтересовался здоровьем супруги полицмейстера, Варвары Петровны, урожденной из калужских дворян Комарской.
– Ничего, Бог милует, на здоровье не жалуется, – улыбнулся Меньшиков. – Приобретаем потихоньку. В начале года купили на ее имя два огороженных усадебных места на Дворянской. Одно принадлежало штабс-ротмистру Сергею Павловичу Вельяминову, другое – ярлуковскому помещику Горелову.
– Хорошо знакомые мне места. Именно на них смотрели окна нашего дома.
– Так и есть, прямо напротив особняков Водошниковых и Снежковых. Мы уж взялись за строительство дома с флигелем.
– Поздравляю! Дай Бог, чтобы стройка закончилась как можно быстрее! Чтобы все задуманное свершилось!.. А как дела на службе?
– Да как? – вздохнул капитан, и улыбка постепенно сошла с его лица. – Одни заботы, треволнения. Едва потушили третьего дня пожар на Лебедянской, как вчера загорелась лавка купца Шелихова на Новобазарной площади!.. Справились, конечно, но, сколько сил потрачено, нервов! Думал, сегодня обойдется, так нет! Едва зашел в канцелярию, слышу громкий крик: «Пожар на нижней мельнице!» Опять понесся вскачь мимо собора пожарный обоз с бочками воды и катушками с выкидными рукавами! Не надо никаких учебных тревог и проверок. Без устали упражняемся! Скорость выезда к местам возгораний день ото дня лучше. Об отлове бродячих собак и уборке улиц, побочном занятии пожарных, ныне и речи нет, все они при деле, все, как один!
Сверх всего прочего, слежу за благоустройством города. К примеру, проезжаю недавно по Усманской, а на усадебном месте, где когда-то размещалось первое народное училище, черт знает что! Дикие развалины! Пишу ответственным лицам в магистрат: «Примите меры, строения, возведенные купцом Федором Лариным, пришед в ветхость, делают городу безобразие!» Подействовало, зашевелились!.. Наблюдаю также за состоянием дорог, порядком в торговле, строительством богоугодных заведений. На мне искоренение нищенства и праздношатания, взыскание долгов казне, надзор за правилами содержания трактиров, рестораций и гостиниц. Отвожу квартиры под постой войск, присматриваю за частными приставами и квартальными надзирателями, чтоб радели о покое горожан и порядке…
– Паром тоже в твоем ведении? – прервал пространный отчет Хитрово-Квашнин.
– А как же! – сказал Меньшиков, разливая шампанское по бокалам.
– На нем-то я и перебрался через реку, но перед тем стал свидетелем любопытнейших событий.
И штабс-ротмистр, попивая вино, поведал приятелю о том, случилось на левом берегу.
– Ах, Егупов, ну, прохиндей! – качал головой тот. – Дерет с проезжающих три цены, постоялый двор завел с незаконной продажей сена и овса! Вот я покажу, стервецу!.. Постой, а что же Романовский?
– Собственно, слабоват он воевать с такими, как Егупов.
– Кого же туда поставить? – задумался Меньшиков, поглаживая локоть левой руки, простреленный навылет в сражении под Витебском. – Кого поставить? Вот, на тебе, еще одна головная боль! Тут мошенники с самого утра покоя не дают, орудуют, а ты ломай голову над тем, как прижать подлецов паромщиков!.. В доме коллежского асессора Водошникова утренний чай не успел поспеть, а уж в кабинет хозяина вор наведался. Не слыхал?.. А тут еще сюрприз. Только что, прямо перед твоим приездом, ко мне влетел посыльный от квартального надзирателя 2-й части Горлова. Докладывает, усманский помещик Соколов в штофной лавке на выезде из города так налакался с какими-то ушлыми субъектами, что те…
Хитрово-Квашнин снова перебил друга, заметив, что принял непосредственное участие в событиях на Усманской.
– Неужели?.. Вот так новость!
Штабс-ротмистр в деталях рассказал, как мошенники изъяли наличность у Соколова, как Митрофан погнал бричку за коляской, и как в самый неподходящий момент у нее сломалась ось.
– Хм-м… я уже отправил полицейских во главе с унтер-офицером Сериковым на поиски коляски и тех двух ушлых субъектов, – сказал Меньшиков, пригубив вина. – По словам кучера один из них высокий, субтильного телосложения, будто бы дворянин, другой поменьше ростом, смахивает не то на дворового, не то на мещанина… А ты, дружище, ничего не добавишь к их внешнему виду?
– К сожалению, немного. Они от меня находились на приличном расстоянии. Скажу только, что на том, что повыше были темный фрак и светлые панталоны, а на другом – темно-синий сюртук и темные панталоны в клетку. Фрачный мошенник и впрямь глядел дворянином.
– Черт возьми!.. А не тот ли это господин, что… Понимаешь, в то время, как вор орудовал в кабинете Водошникова, хозяина дома отвлекал разговорами о живописных картинах высокий худощавый дворянин в черном фраке и светлых панталонах! Говорят, учтивый, вежливый, обходительный…
Меньшиков хотел еще что-то сказать, но послышался стук в дверь.
– Ну! – резко бросил он, оборотившись к входу.
Поделиться книгой: