Дева Мария

– Да ничо, – бормочет она. – Чилюсь с божьей помощью.

– Сало твой с Казани не звонил?

– Звонил. Гуляет, на татарочек зырит, в аквапарк ездит.

– Киса, айда к нам? Мы у Коросты в бане зависаем, литру спирта взяли. Кузя подъехал, Лариска прийти обещала.

Выпить? Машка облизывает губы, машинально продолжая теребить свои крепкие ляжки сквозь сырые лосины. Ломит виски и напружиненные соски. Промежность шипит от жара как горящий чернобыльский реактор, по спине блуждает затихающая дрожь. Выпить и потусоваться было бы, конечно, круто. Жаль, тащиться до Коросты далеко, плюс придётся срочно подмываться, менять трусики, искать в шкафу чистые лосины и лифчик…

А ещё Машка хотела дождаться с шабашки деда Филиппа, стрельнуть денег на жизнь (если он придёт выпивший и добрый) и осторожно расспросить, как он смотрит на сегодняшний соседский заказ, на таинственные «подцветошники» Рузданы.

– Замётано, Окся, я тебя услышала, – перебивает Машка подругу. – Пока ничего не обещаю, у меня тут запарочка образовалась. Смогу – подойду.

В сторону лирику! На повестке два главных вопроса, которые мучают умную Машку. Они выглядят так: «Выгодно ли мне, что я узнала о нетрадиционном заказе Рузы-медузы?» и «Если мне выгодно, то что я могу с этого поиметь?»

***

Дед Филипп возвращается от Чердаковых поздно и навеселе – должно быть, новое окно встало удачно. В руке у него плотницкий ящик, из кармана торчит горлышко бутылки. Не дойдя до дому, дед с грохотом ставит ящик на дорогу и мочится в лопухи: видно, невтерпёж.

– Бывали дни весёлые, служил я ямщиком… ик!

Пропахшая потом, блондинами и рукоблудием Машка спускается со своей козырной повети под крышей – встречать работягу-деда. В свете дворовой прожекторной лампы мечутся тени ночных мотыльков, дед Филипп бряцает засовом и вваливается в ограду. Он никогда не пьёт до положения риз, всегда приходит домой на своих двоих.

– Чай будешь, дедушка? – Киса вьётся возле деда, она сама заботливость. – А то хочешь, квасу с погреба принесу холодного? Вставили окошко?

– Изладили, слава Богу… ик! Давай кваску, Машенька, оно неплохо бы!

По отношению к Машке дед куда ласковей, чем родная мамка. Та дочери спуску не даёт: «Не пей! Не кури! Ночами не гуляй! В интернете долго не сиди!» Считает свою доченьку нахалкой, нахлебницей и лентяйкой. Наверное, если узнает, что Машка давным-давно лишилась девственности, вовсе поедом заест. Хотя, может, и догадывается, что её дочка с Родькой Саломеевым не только в интернете чикаются, но и в реале кое-что творят?

Вообще-то женщиной Машка стала ещё до Родьки, честь первооткрывателя выпала водителю хлебовозки Юрке Перегудову. Сейчас Юрка куда-то переехал, сдул из Перебеги, они и спали-то с ним всего раза три.

Машка выносит ковш с пенным домашним квасом, они с дедом сидят на приступке, мать крепко спит в избе, в загородке конюшни хрюкает потревоженный поросёнок. Дед цедит квас, выплёвывает изюминки, полощет в пене седые усы. Помолчав для приличия минутку, семнадцатилетняя Киса не выдерживает:

– Дед, а что за «подцветошники» тебе Руздана заказала? Это же натуральные колодки, какие при царе в острогах были! Чтобы человека в них запирать! Руки, ноги, голову…

– А ты почём знаешь? – вдруг недовольно косится дед. – Опять без меня в столярке шарилась? Ключ перепрятывать пора.

– Нет, – привычно врёт Машка. – Я ещё днём при тебе заглядывала и чертёж увидела. Мне отвёртку надо было, розетку подкрутить.

Дед Филипп Авенирович снова булькает квасом в ковше, вытирает ладонью рот.

– Понятно, догадался. Сам вижу, больно уж на деревянные кандалы похоже.

– Как думаешь, для кого это? Вдруг Руза похитить кого-то хочет, а ты будешь соучастник?

Предположение о похищении звучит диковато и дед с внучкой посмеиваются вдвоём. Говорливая и безобидная Руздана никак не вяжется с образом преступницы.

– Кого она похитит, свиристёлка? Вот тебе, Марья Владимировна, в таких колодах отдохнуть не мешало бы! – шутит дед Филипп. – Чтоб ночами не гуляла и Хохлов тебя потом с работы не выгонял!

– Да ладно тебе, дед, проехали… – Машка отворачивается с притворным раскаянием.

В июне на время каникул Киса по протекции деда устроилась подрабатывать в Перебегинский лесопитомник. Сортировала хвойные сеянцы и совращала техников-селекционеров своими сексуальными лосинами с просвечивающими «трусюнчиками». Всё было нормально, пока не грянул День молодёжи со своими соблазнами, танцами, расслабухой, выпивоном…

Отчаянная Машка загуляла на четыре дня, потом кое-как притюхала в питомник с похмелья, с порога нагрубила начальнику участка – и ей моментально дали в зубы расчёт. Мать сильно ругалась, дед тоже надулся и долго с Машкой не разговаривал. В итоге Киса сидит без подработки и без карманных денег, сама виновата.

– Кто их разберёт? – дед Филипп глотает из ковша. – Может, вовсе и не настоящие колодки, а так, ради сувенира? Руза просит: специально хочу особые, под старину, и вазоны туда вставлю разрисованные, в форме морды и ладошек. Для потехи, вроде как каторжник сидит. Кре-е… кре-о… как оно сейчас называется у вас?

– Креативно? – подсказывает Машка.

– Ага. В общем, мне не жалко, от меня не убудет. У горожанок свои причуды нынче. Хочете подцветошник – нате вам подцветошник. Хочете колодки – нате вам колодки.

– Может, она похудеть решила и сама на себя колодки наденет, чтобы жрать поменьше? – спрашивает Машка и сама же первой хихикает.

– Моё дело – подцветошник вырезать, остальное ихняя забота, – здраво отвечает дед Филипп. – Допустим, я откажу – она тем же макаром к Алексеичу пойдёт. Нету мне резону лишний заказ терять, верно?

Машка кивает. Захар Алексеич – тоже плотник и столяр не из последних, они с дедом всю жизнь негласно соревнуются, кто у кого клиента уведёт. При встрече здороваются, а за спиной хают друг дружку почём зря.

Дед отпивает квасу, оглядывается, не проснулась ли в избе машкина мать.

– Машутка, ты это… мамке-то здорово не трепли про подцветошники, слышь? Незачем ей знать. Лишь бы Шмелиха довольна была, деньги заплотит – чего ещё надо?

– Что ты, деда? Не буду, конечно!

Старый столяр угрюмо смотрит в темноту.

– Народ сейчас с ума посходил, всё можно стало! К Алексеичу в том году какой-то буржуй из города нагрянул, тоже чудик при больших деньгах. Присватал Захару вытесать еловый крест в полный рост, с ремнями, чтоб гулеванку свою к нему голышом пристёгивать!

– Оба-на! – Машка таращит глаза от любопытства. – Ты мне не рассказывал!

– Я тебе не рассказывал, и ты тоже попусту не болтай! – цыкает дед. – Буржуй Захару прямо заявил: хочу такой вот крест с ремнями, приколочу его в спальне. Буду с молодой любовницей по-всякому дурить, распятую подвешивать. Возьмёшься крест вырезать – кладу полста тыщ. Не возьмёшься – мы друг друга не видели.

– Пятьдесят кусков за крест! – тихо ахает Машка, представив эдакую кучу денег. – И что он, Захар-то? Согласился?

– А как не то! Что он, дурнее паровоза? – дед сморкается со ступеньки. – Нашёл еловую плаху, вытесал, отшлифовал, покрасил и денежки сполна взял. Хе-хе, не ему же на этом кресте висеть? Я бы тоже взялся, чего носом-то вертеть, коли деньги сами в руки плывут?

– Но тебе Руздана за подцветошники тоже ведь заплатит, правда, деда? – ластится Машка.

– Заплатит, ясно. Баба при деньгах, порядочная. Задаток уже внесла, – нетрезвый дед проницательно смотрит на Машку. – Что, совсем денег нету, гулёна?

Машка вешает белобрысую голову, стриженную под каре.

– Нету ни копья. Интернет в телефоне отключили, тапки вон скоро порвутся, новые надо…

Дед роется в кармане, шелестит купюрами, рассматривает их в свете фонаря. Потом суёт внучке пятьсот рублей.

– Держи, Машутка. Мамке не говори.

– Спасибо, деда! Спасибо! Золотые у тебя руки! Хороший ты наш!

Машка чмокает деда в колючую щёку и взлетает к себе на поветь, скрывая разочарование. Она надеялась раскрутить дедулю как минимум на тысячу. Филипп Авенирович напоследок выпивает ещё водки, прячет бутылку в дрова и уходит спать в сенях под пологом.

Фигово без денег. Утончённой Кисе надоели спирт и самогон. Ей охота сладкого коктейля с градусами, импортных сигарет с фильтром, новую толстовку и пару лифчиков. Охота смотаться в город, прошвырнуться, закинуться пивком и шавермой, охота пополнить счёт телефона, чтоб хоть пару месяцев не переживать за состояние баланса и лазить в интернете сколько влезет… Много чего охота Машке! И блондин поп-звезда тут явно не на первом месте. Его очередь сегодня уже прошла, славно они пошалили.

***

Назавтра въедливая мамка всё-таки плотно припрягает Кису к огородным работам, день проходит в бесконечной прополке грядок от осота и прочего растительного спама. Пару раз Машке удаётся улизнуть на перекур, в остальное время она как негритянка на тростниковой плантации стоит руками в земле, а нейлоновой задницей к небу. Обтягивающие чёрные лосины Кисы демонстрируют прохожим полукружья впивающихся в тело трусиков. Дед Филипп закрылся в мастерской, стругает для Рузданы её вожделенные «подцветошники». Матери он кратко пояснил: делаю полки для Шмелихи, не лезь и не мешай. Впрочем, мамке по фиг, чем дед занимается в столярке, лишь бы денежкой потом делился.

Во второй половине дня мать отваливает на работу: она поломойка в Перебегинской больничке. Правда, радоваться Машке рано: напоследок мамка оставляет ей ещё кучу неподъёмных задач: окучить то, проредить это, проверить там-то… Но без мамки над душой всё равно веселее.

Кое-как отвязавшись от земляных работ, к вечеру Машка занимает наблюдательный пост у себя на повети. Даже игнорирует звонок от Сала из Казани – ну его, этого бойфренда Родю, успеется! В восемь часов к деду вкатывается пунктуальная соседка Руза-медуза, трясёт кокосовыми сиськами, дразнит деда проступающими «трусюнчиками». Пообщавшись с мастером наедине, Руздана бурно благодарит «величайшего краснодеревщика Перебеги» и бережно уносит домой две доски, завёрнутые в бумагу. От свёртка вкусно пахнет мебельным лаком и полиролью. Ага, красавица, даже газетки с собой принесла, завернуть? Что-то тут явно нечисто.

На всякий случай Машка тайком фотографирует уходящую Шмелиху на свой мобильный телефон. Дело сделано, заказ выполнен и ушёл по назначению. Сами по себе креативные «подцветошники» ещё ничего не значат, даже если они до боли похожи на арестантские колодки. Не исключено, что вся эта история – ерунда на постном масле, но раз уж Киса вцепилась в кончик нити, она будет рыть до конца. Следующий этап: нужно высмотреть, где всплывут деревянные кандалы на даче у Шмелей. Нужно поискать компромат на Руздану Рудольфовну.

***

В сгустившихся потёмках Машка задами пробирается на «фазенду» Шмелей. Усадьба покойной тётки Клары, отделённая от деревни тремя лохматыми берёзками, знакома ей с детства, как и любой другой дом в Перебеге. Четыре окошка избы Шмелей смотрят на дорогу, одно во двор, два – в огород. Собаки у Рузы нет и это радует, иначе вся Машкина затея накрылась бы медным тазом. Окна на фасаде, конечно, завешаны шторами, даже отсюда видно, зато задние наверняка защищены менее надёжно, чужие там не ходят.

Машку интересуют именно огородные окна. Если сигануть через забор и обогнуть домик, к ним можно незаметно подкрасться, укрываясь за яблонями. Вот она, территория Шмелёвской дачи. А что делать дальше? Анонимную записку им на двери повесить? «Руздана Рудольфовна, я знаю, что столяр Ф.А.Киселёв сделал вам на заказ деревянные кандалы! Немедленно положите в дупло старой берёзы десять тысяч рублей мелкими купюрами, иначе всей деревне расскажу»?

Чушь, конечно. Машка решает действовать по обстоятельствам. Не зря она прихватила с собой мобильник с полностью заряженной батареей. Подберёмся-ка к окошку, поглядим, чего выйдет…

«На дело» Киса пошла в кроссовках, незаменимых чёрных лосинах и дежурной серой олимпийке, которую хранит на повети на случай прохладной ночи. Благодаря лосинам из липкого скользкого спандекса Машка продирается через кусты без особых потерь и шума – облегающий наряд тем и хорош, что ветки не цепляются за бёдра. Присев за кустом крыжовника, семнадцатилетняя шпионка напряжённо вслушивается. Шорох листвы, биение собственного сердца и нежный свист флейты на опушке леса – так поёт чёрный дрозд. Оба задних окна у Шмелей освещены. Дальнее окошко – спальня, ближнее – кухня.

Полненькая Машка скользит вдоль яблонь, стараясь ничем не обозначить своего присутствия. Участок у Рузданы небольшой, но ухоженный. Картофельный клин совсем махонький – «только на еду», каждое гнёздышко и каждый куст вылизаны до блеска, не то что у Киселёвых – одной картошки двенадцать соток, устанешь горбатиться! Квадратами чернеют аккуратные грядки, обложенные досками: три сорта лука, фасоль, капуста, разная пахучая зелень, поодаль поликарбонатная теплица с помидорами и перцами. Остальное пространство вокруг дома занимает несметное количество цветов. Цветы – слабость Рузданы, она сама так говорит. Георгины, фиалки, пионы, бархатцы, вербены, турецкая гвоздика. Лазурные башни дельфиниума, пурпурные розетки клематиса, овечьи шапки хризантем – чего тут только нет. Киса окунается в многокрасочные запахи, словно в тяжёлое пушистое одеяло. Пласты садовых ароматов настолько густы, что кажется, их можно разглядеть, осязать, потрогать руками и унести с собой.

«С такой оранжереей и туалетной воды покупать не нужно, – думает практичная Машка. – Умылась с утра росой на клумбе – и пахнешь весь день как богиня!»

Насквозь пропахшая цветами, она привстаёт на завалину, придерживаясь пальцами за наличник. Исцарапанные запястья у Машки слегка саднят после сегодняшней ударной прополки, чёрные лосины ниже колен промокли от росы. Встав сбоку, прижимаясь плечами к бревенчатой стене, девушка осторожно заглядывает в дом. Это кухня Шмелихи, здесь нет ничего интересного. Отделанная кафелем печка, газовая плита, посудные шкафы, обеденный стол застлан розовой клеёнкой, посередине на нём стоит букет лилий.

А вот за окном спальни слышится какое-то движение, иногда окно заслоняет чья-то огромная тень и неразборчиво гудит самодовольный голос Рузданы Рудольфовны. Отдышавшись, Машка Киселёва отлепляется от брёвен, перебегает по завалине на несколько шажков. Раздаётся внезапный хруст: под подошву угодила какая-то щепка или пластиковая пробка. Мысленно выругавшись, Киса замирает столбом, чувствуя, как пугливая струйка пота течёт ей в бюстгальтер. Никто не услышал? Нет, вроде всё спокойно, Руздана по-прежнему бубнит в комнате.

Искательница приключений подбирает за ухо упавшую светлую прядь волос, нервно поправляет на ягодице прилипшие под эластиком трусики. Машке немного страшновато шнырять под чужими окошками, хотя она уверена, что даже в случае шухера удерёт от неповоротливой Рузданы незамеченной и неузнанной.

Встав сбоку, Киса одним глазком смотрит в незавешанное окно спальни. С первого взгляда она понимает, что предчувствие её не обмануло. На даче у Шмелей действительно творятся любопытные вещи. Медленно вытащив из кармана телефон, Машка включает режим видеозаписи, наводит на окно и начинает снимать увиденное…

***

Широченная мягкая кровать богато убрана цветами, будто праздничный стадион. В изголовье и ногах именинным тортом переливаются новенькие лакированные колодки, вырезанные дедом Филиппом. Колодки гостеприимно распахнуты, приглашая вложить в них руки, ноги или голову, или всё сразу. Изнанки кандальных отверстий уже оклеены полосками тёмного плюша – забота о будущем пленнике, чтоб не нахватал потёртостей и заноз. Никелированные шарниры, петли и крючки сверкают как орденские планки на генеральском кителе.

Полуобнажённая Руздана Рудольфовна, колыхая жирами, стоит к окну в профиль, копаясь в недрах платяного шкафа. Машка узнаёт её лишь по кудрявой макушке, пухлым бульдожьим щёчкам и носу-кнопочке, да ещё по семипудовому бюсту размером с два кокосовых ореха, засунутых в овощную сетку.

На улице она привыкла встречать Шмелиху-старшую в детской бейсболке, марлевой маечке и крикливых лосинах, под которыми в попу врезаются трусы – маленькие, как телефонная сим-карта. Сейчас же Руздана облачена в цельный ярко-красный латексный купальник с крестообразной шнуровкой на бюсте и боках. Внушительные габариты и красный обтягивающий туалет придают тучной Шмелихе сходство с пожарной машиной. Пухлые ноги женщины сияют от колготок с высоким глянцем – бёдра Рузданы кажутся облитыми подсолнечным маслом. Машка отмечает, что колготки поддеты под купальник, это смотрится круто и сексуально, латексные трусики врезаются в женский лобок словно бритвенное лезвие и не позволяют колготкам ослабнуть, сползти с бёдер.

На стенах спальни зажжены пятисвечия. В ярких отблесках колготки Рузданы создают удивительную игру света: при каждом движении возникает иллюзия, будто внутри её ног полыхают костры. В капроновой поверхности ягодиц и колен отражаются россыпи огней, дрожат молнии, рождаются удивительные фантасмагорические миражи.

В шкафу висят куртки, платья и блузки, стопками лежит постельное бельё, но Руздану интересует другое. На специальной планке в шкафу прикреплён целый ассортимент поясов и ремней. Шмелиха придирчиво выбирает один из них – тонкий, витой, похожий на пастуший хлыст. Накручивает на полную руку, с улыбкой оборачивается назад.

– Займёмся делом, сладкая сученька?

В углу комнаты одна на другой стоят две хлипкие табуретки. На верхней табуретке враскорячку покачивается черноволосая пышная Целована, напоминая большую белую восходящую луну. На Шмелихе-младшей чёрный латексный корсет, облегающие сапоги «рюмочкой» и крохотные чёрные трусики в форме капельки. Нейлоновые колготки с интенсивным блеском окрашивают её ляжки в цвет кофе с молоком. В отличие от полыхающих золотом колготок Рузданы они не ослепляют всё вокруг, а излучают ровное металлическое сияние. Наверняка интимные наряды обеих женщин безумно дорогие и навороченные, бедной Машке не по карману.

Нелюдимая сожительница Рузданы Рудольфовны смахивает на нахохленную курицу, неудачно оседлавшую насест. Её щиколотки, тяжёлые как гидравлические домкраты, подвёрнуты под табурет и крепко привязаны к перемычкам, раздвинутые массивные ляжки в капроне прихвачены к сиденью ремнями. Сперва Машка не может сообразить, почему Целована сидит так напряжённо, а на лице у неё застыло смешанное выражение удовольствия и муки. Затем замечает, что вороные волосы молодой женщины собраны на макушке в пучок и примотаны цепочкой к стальному кольцу, ввинченному в потолок. Латексный корсет Целованы приспущен с груди, крупные соски обнажены и стянуты специальными металлическими скрепками с гайками-барашками и резьбой. От скрепок к потолку поднимается ещё одна тонкая цепочка, обёрнутая вокруг того же кольца, что и волосы.

Руки Целованы заключены за спиной в наручники, на шее сомкнут толстый ошейник, спина сгорблена, от ошейника в промежность уходит грубая ременная удавка. Локти и груди Целованы обмотаны узлами вдоль и поперёк, рот перекошен кляпом-намордником, зафиксированным поводьями на затылке и под нижней челюстью, чтобы выплюнуть его было нельзя.

Глаза пленницы, щедро измазанные косметикой, покраснели и опухли от боли: похоже, Целована ни на минуту не может расслабиться. При каждом движении ремни между ног приходят в действие и ещё жёстче врезаются в податливое тело, а конструкция из табуреток угрожающе скрипит и кренится. Свалиться с метровой высоты носом и коленками в дощаной пол – значит остаться без волос и сосков, и вдобавок расшибить себе голову. Сбрякать вверх тормашками Целоване явно не хочется.

Теперь Машка догадывается, зачем табуретки поставлены одна на другую: в таком положении узница не может елозить по полу, ослаблять узлы, и перемещаться куда ей вздумается. Она вынуждена балансировать строго в заданной точке. Ножки верхней табуретки стоят на нижней почти впритык к краям, на самых кромочках. Неверное движение – и связанная пленница на собственной шкуре испытает всемирный закон тяготения.

При виде хлыста в руке похитительницы застывшая, затёкшая от верёвок Целована слабо бурчит в кляп. Пот градом бежит по её лбу, щекам, ручьи струятся между грудей, и даже сквозь плотную сеть колготок цвета кофе с молоком проступает липкая противная влага.

– Как ты себя чувствуешь, лапочка? – Руздана глядит на запечатанный рот пленницы. – Почему молчишь, когда старшие спрашивают?

Целована на двух табуретках мрачно сопит в кляп, в глазах таятся обожание и усмешка. Несомненно, Шмель-старшая и Шмель-младшая назубок отрепетировали свои роли жертвы и палача.

– Невоспитанная девушка! – делает вывод надсмотрщица. – Тогда… начинаем вечернюю зарядку!

Руза раскручивает в руке визжащий хлыст и стегает Целовану по ягодицам, расплывшимся вокруг сиденья. Арестантка глухо ухает, дёргается, но табуретки тут же опасно шатаются, а цепочки на сосках больно вибрируют, и Целована замирает, сжавшись в комок. Остальной каскад ударов она терпит недвижно как сфинкс, лишь по-волчьи подвывает, да роняет из глаз крупные крокодильи слёзы.

Порка длится несколько минут. Закончив первую экзекуцию, Руздана отцепляет от потолочного кольца грудь и волосы своей подруги, поднатуживается, снимает пленницу на пол вместе с табуреткой. Выпоротая Целована обрадованно бурчит и шевелится, пытаясь расправить занемевшие руки, спину и ноги, однако ремень, терзающий промежность, никуда не делся и не позволяет ей совсем уж размякнуть. Кожаная упряжь по-прежнему разделяет упитанный животик и пах Целованы на две равные половинки, впивается в тайные женские прелести.

– Руздана будет делать из тебя идеального ангелочка! – мурлычет хозяйка. – Она будет делать тебе много-много больно. Но изредка ты получишь чуточку десерта…

***

Руздана и Целована Шмель – лесбиянки? Подспудно Машка почему-то всегда сомневалась в их родстве, просто ни с кем не делилась своими сексуальными подозрениями. Во-первых, не было доказательств. Во-вторых, кому в Перебеге какая разница, мать вы с дочерью или любовница с «коблом», голубые вы или в крапинку? Лишь бы не скандалили, не пили и деревню случайно не спалили, а с кем вы спите, сосётесь и на качелях качаетесь – ваше личное дело.

Свои паспорта Шмели никому не показывали, но Машка и прежде подмечала, что их нежный союз явственно попахивает однополой любовью. Когда Руздана подставляет локоток, помогая Целоване спуститься с крыльца, когда украдкой кладёт ей руку на талию или чмокает в щёчку за столом на веранде, от этой парочки прёт неприкрытой р о з о в я т и н о й. И смотрит на черноволосую «доченьку» Руза совсем не по-родительски, и ухаживает за нею не как обычная мать, а скорее как возлюбленная, с отчётливой похотью в заплывших жиром глазках. С такой же похотью сексуальные маньяки пялятся на спелых школьниц в мини-юбке и тугих чулочках, спешащих ночью через глухой пустырь.