Помоги проекту - поделись книгой:
С первого дня она убрала подальше пяльца с вышивками и все иголки. "В таком положении, Ваша светлость, шить никак нельзя! Уж давно известно, что это плохая примета." Она принесла от птицелова замечательного щегла, и он радовал теперь Агнес своими веселыми песенками. А главное, повитуха присмотрела в городе сразу двух очень хороших кормилиц для ребенка – на выбор. Кроме того, они во всех мельчайших подробностях обсуждали приданое для малыша и его будущее имя. "Знаешь, Паулина, если родится девочка, мне бы очень хотелось назвать ее Розалиндой, Рози. А если мальчик, то… Впрочем, мальчику имя, конечно, выберет герцог – это ведь, как титул." По совету мудрой повитухи Агнес покинула супружескую опочивальню и обосновалась на пустующей "женской половине" замка, где когда-то появился на свет и сам герцог. Он даже на это новшество, криво усмехнувшись, согласился: "Ладно, делайте – как знаете." Тут было гораздо уютней и теплее, чем в сумеречных покоях герцога. А Паулина устроилась рядом с постелью Агнес, в глубокой нише, отделенной от спальни тяжелым ковровым гобеленом – чтобы неотлучно быть от нее поблизости.
Так в неизбежных, но приятных хлопотах на новом месте и нескончаемых женских разговорах прошла осень. Потом долгая, вьюжная зима… И вот на исходе весенней ночи, промучившись не больше, чем ожидала повитуха, Агнес благополучно родила дочку. Паулина возблагодарила Господа и вместе со служанкой принялась хлопотать над младенцем.
А вечером у Агнес внезапно начался сильный жар. Повитуха так и ахнула – горячка! Но все же было хорошо! И она почти сразу догадалась, в чем дело – это Агнес украдкой велела служанке поменять ей сорочку, когда за Паулиной прислали пажа от герцога, и ей пришлось ненадолго отлучиться. А уж как она предостерегала герцогиню, что ей ни в коем случае нельзя раскрываться! Ведь у рожениц смерть еще долго за плечами стоит… На ее памяти, да и мать ей рассказывала, были случаи, что женщины поплатились жизнью за перемену белья. Но бедняжка Агнес, верно, подумала, что герцог захочет увидеть ребенка и придет, а она такая неприбранная. Повитуха-то знала, что новорожденные девочки редко интересуют отцов, вот и герцог выслушал ее весьма мрачно и смотреть на дочь не собирался, ведь он так надеялся на сына. А теперь и вовсе жди беды! В сердцах она отхлестала по щекам молоденькую служанку за дурь ее и ослушание, но битьем дела не поправишь. Паулина засуетилась в своем уголке, быстро смешивая лечебные травы. Чайник уже закипал на каминной решетке.
Всю ночь и следующий день, сидя у изголовья постели, она поила госпожу травяным отваром, чтобы сбить горячечный жар, и обтирала раствором уксуса, но ее страдания не становились легче. Хуже того – она впала в беспамятство, и начался бред… Даже герцог, забеспокоившись о жене, приходил несколько раз, и присев на кровать, подолгу смотрел на метавшуюся Агнес и хмурился. И вдруг случилось нечто ужасное. Герцог сидел возле бредившей Агнес, когда она совершенно отчетливо простонала: "Сандро!"
Повитуха, бывшая рядом, в первый миг застыла в недоумении, а потом ей стало страшно – так дико исказилось лицо герцога. Оцепенев, она невольно попятилась и вжалась в стену, не в силах отвести взгляда. Герцог приник ухом к самым губам жены, и прислушиваясь, замер в ожидании… Агнес тихо бормотала что-то неразборчивое, а потом, мучительно запрокинув голову, опять позвала с тоскою: "Сандро!" Лишь тогда Паулина опомнилась и тенью скрылась за гобеленом. Герцог опустил глаза, и даже под бородой было видно, как яростно ходили его желваки. Он тяжело поднялся и молча вышел.
И еще одна бессонная ночь подходила к концу. Повитуха, почти не отходя, лишь изредка забываясь ненадолго, прислонившись к спинке стула, сидела возле Агнес и уже теряла надежду ей помочь. Она готовила в своей каморке травяной отвар и слышала шаги герцога, но никак не ожидала увидеть того, что вдруг предстало ее глазам, когда с кружкой она выглянула из-за ковра. С перекошенным от ненависти лицом, он зловеще наклонился над колыбелью и уже занес подушку над спящей девочкой, явно намереваясь ее удушить! Паулина, не сдержавшись, громко ахнула. Герцог тут же отпрянул и пробормотал:
– Вот показалось, что голове ей слишком низко. Хотел подушку подложить, да не знаю, как взяться… Помоги-ка!
– Ах, Ваша светлость, младенцев нельзя класть на подушку – спинка сгорбится.
– Да? Я не знал.
Резко повернувшись и даже не взглянув на мучительно стонавшую Агнес, он вышел из спальни. А испуганной Паулине вдруг спешно понадобилось забежать в маленький чуланчик в дальнем конце коридора. Когда она уже оправляла юбки, то услышала совсем рядом на лестнице, хотя и приглушенные, но вполне различимые мужские голоса – это были герцог и его верный слуга и оруженосец Йохан."… велю сейчас привезти лекаря из города, раз сама ничего не может, а ты поедешь с ней. Чуть мост минуете, кольнешь ее по-тихому и прикопай где-нибудь в лесу. Проще бы скинуть в ров, но могут сверху заметить – пойдут слухи. И запрягай скорее, а то светать начнет!
Услышав такие слова, Паулина обмерла и чуть не осела в поганое ведро. Это же о ней говорят! Ведь это ее герцог сейчас приказал убить за то, что она видела и знает! Да и за услышанное раньше вряд ли оставили бы в живых – как она не сообразила? Внезапно всю спину и ноги до самых пят обдало холодным потом… Но известно, что всякая повитуха, по роду ее занятий, должна обладать бестрепетным сердцем и быстрым умом. Убедившись, что шаги на лестнице стихли, она на цыпочках мимо комнаты кормилицы, неслышно проскользнула в спальню. Несчастной Агнес теперь едва ли кто поможет, головой-то вовсе с подушки съехала и все бредит… Ох, горе! Паулина торопливо перекрестила ее, запахнулась в теплую накидку с капюшоном, схватила мешочек со снадобьями, а деньги она всегда держала при себе в потайных карманах широкой юбки. Рука дернулась было к любимым агатовым четкам Агнес, но их нельзя будет ни сохранить на память, ни продать в крайней нужде – слишком приметная вещь.
И она уже метнулась к двери, как взгляд, обежавший напоследок спальню, на мгновенье задержался на колыбели. Малышка была сыта – кормилица только недавно принесла ее, и сладко спала. Необъяснимое чувство толкнуло в сердце, и подчинясь ему, повитуха вдруг прижала к себе девочку, закрыв накидкой, а в карман поспешно сунула пару тонких пеленок – первое, что попалось на глаза, и так же быстро прошмыгнула обратно в чуланчик. Она знала, что там была дверца на черную лестницу, по которой служанки утром уносили ведро и поднимали воду. Держа на одной руке ребенка, повитуха с трудом протиснулась через узкую дверцу – просто чудо, что девочка не заплакала, и впотьмах спустившись по винтовой лестнице – когда жить захочешь, еще и не то сделаешь! – оказалась на хозяйственном дворе.
Уже рассветало, хотя было пасмурно и накрапывал мелкий дождик. На ее удачу, во дворе никого из слуг замка она не увидела, зато стояли две крытые повозки, и заспанный паренек впрягал в них лошадей. Повитуха в отчаянии бросилась к нему, и хватая за руку, умоляла подвезти до ближайшей деревни. Ей и притворяться нужды не было – так била ее дрожь, зубы стучали от страха, а по щекам неудержимо катились слезы. Парень даже опешил и скорее позвал отца или просто старшего из них. Тот человек оказался очень сострадательным, молча кивнул и подсадил Паулину в повозку. Она торопливо забилась в дальний уголок и закрылась большими кусками выделанной кожи, лежавшими там внавалку. Мужчина заглянул внутрь: "Только смотри, мать, за ребенком – товар нам не попорти!"
Через короткое время тронулись в путь. Старший сидел на козлах – они разговорились. Это оказались кожевники, приехавшие сюда торговать из другого города. Накануне, долго выбирая и торгуясь, их допоздна задержал управитель, да еще пошел сильный дождь, и они побоялись, что по размокшей дороге им не добраться к ночи до постоялого двора, и упросили остаться до утра в замке. Управитель позволил с условием, чтобы лишь только рассветет и откроют ворота для крестьян, привозящих продукты на кухню, они быстро уехали и не мешались под ногами – герцог чужих в замке не терпит.
Пока он говорил, повитуха, слушая одним ухом, лихорадочно придумывала свою историю. Она должна быть настолько жалостливой и правдоподобной, чтобы кожевник, не затребовав платы – ведь одета она чисто и не бедно – довез ее до какой-нибудь дальней деревни, где она укрылась бы на первое время, а там видно будет. Нельзя и виду подать, что у нее есть деньги, слишком опасно судьбу искушать – вдруг введешь людей во грех, а дорога-то не ближняя… Хоть она неплохо в человеческой природе разбиралась и видела, что этим вполне можно довериться, но все-таки бабьи слезы и причитания были надежней. Что-что, а уж рассказывать – да так, чтобы слушатели себя забывали, повитуха умела! Правда, врать по-настоящему ей прежде редко доводилось, разве что успокоить будущих рожениц, но то дело самое обыкновенное, утешительное – иначе и нельзя. Ну помогай, Господи!
И слушая горестную повесть Паулины, никто бы не усомнился в ее правдивости – ни в едином слове! Там была и умершая на днях родами единственная дочь. И бессердечный зять – служилый человек герцога, так ждавший появления наследника, что от злости выгнал из дому тещу с этой вот новорожденной девочкой. Кормилицу ей теперь надо где-то сыскать. И дочку, ирод, схоронить не дал, и голову им негде преклонить… Окончив свой печальный рассказ, не раз прерывавшийся всхлипами и тяжкими вздохами, Паулина прижала мокрый платок к заплаканным глазам, и ее оставили в покое – пусть вздремнет немного и отдохнет, пока доедут. Правда, одну деревню они уже миновали, но повитуха уклончиво попросилась ехать дальше. Еще когда они только отъехали от замка, ей послышался стук копыт по мосту, постепенно затихший в отдалении – значит, ее хватились и поскакали в сторону города. А если обшарив ее скромное вдовье жилище, слуги герцога вспомнят, что заметили чужие повозки и погонятся следом по этой дороге? И повитуха глаз не смыкала от страха, опасливо поглядывая в уходящую даль и зорко осматривая незнакомые места, по которым они проезжали.
К тому же девочка проснулась и запищала тихонько, а скоро и вовсе голодная раскричится – беда! И тщетно стараясь укачать малышку, шепча ей ласковые слова, повитуха все думала про несчастную Агнес – как она, жива ли еще? – и горестные мысли разрывали ей сердце. "Мать я не уберегла – вечный мой неизбывный грех! – так ребенка должна выходить, хоть костьми лягу!" А в скором времени малышка уже кричала изо всех силенок. Подоткнув под нее складки юбки – животу стало тепло и влажно, повитуха прижимала ее к себе, беспокойно глядя вокруг.
Неожиданно в стороне от дороги, почти у кромки леса, показалось одиноко стоявшее жилье с хозяйственными постройками. Когда подъехали ближе, то увидели приземистый светлый домик среди фруктовых деревьев, подернутых прозрачной весенней зеленью, и чуть дальше на холме – белых пасущихся овец. А у крылечка сидела женщина, и по ее позе, по нежной сосредоточенности, повитуха прежде, чем разглядела – сердцем поняла, и оно не могла обмануться! – что это мать кормила грудью ребенка. Радостно вскрикнув, Паулина попросила возницу остановиться и высадить ее здесь, иначе ребенок совсем зайдется в крике. От всей души она поблагодарила добрых людей за помощь, и спотыкаясь затекшими ногами, кинулась к домику.
Подбежав, с причитаньями неуклюже плюхнулась на колени перед молодой женщиной, умоляя ее покормить девочку. " Дочка моя померла вчера. А зять из дому выгнал с ребенком – так разозлился, что не сына родила. И куда идти мне теперь, не знаю… Помогите, ради Христа, приютите хоть на пару дней, внучку мою спасите!" Молодая женщина сначала только растерянно и испуганно смотрела на плачущую повитуху, но потом отняла от груди своего уже засыпавшего младенца, и положив его рядом на лавку, взяла на руки девочку. На рыдающий голос Паулины из дома вышел крепкий старик, повязанный фартуком, она со слезами и его стала умолять помочь им. Он молча выслушал ее горестный рассказ и ответил просто:
– И вовсе у нас живи, коли с хозяйством сможешь управиться.
– Смогу, родимый, все смогу!
– Вот и ладно. Руки нам теперь очень нужны, а то, видишь, сноха пару дней, как родила – едва стоит еще… Взяли было девчонку из деревни, да неумехой оказалась. Сыновья-то мои оба при овцах, а скоро и стрижку начинать! Сам вот кухарю… А ты, небось, тоже есть хочешь?
– Да не откажусь…
– Ну, пошли в дом. Звать-то тебя как?
– Ханна.
И осталась повитуха с девочкой жить у пастухов. Вскоре детей окрестили вместе в ближней деревне, как брата и сестру, а муж с женой приняли сиротку, как родную. Назвавшаяся Ханной, Паулина упросила их не говорить девочке об ее умершей матери, а сама она будет считаться ей тетушкой. Да еще, исполнив пожелание бедной Агнес, дала малышке имя Розалинда, Рози.
Шли дни за днями, незаметно складываясь в годы… Подрастала всеобщая любимица, веселая малышка Рози и все больше походила на свою красавицу-мать. А названные родители не могли надивиться на дочурку – так разительно отличалась она от грубоватых деревенских ребятишек. Поэтому Паулина всегда уводила ее подальше от чужих глаз, когда приезжали к ним покупатели за овечьим сыром или шерстью, и не позволяла ездить с отцом на рынок в город. Но зато каждую осень, на два-три дня они отправлялись с товаром на ярмарку в дальний городок за рекой, и для Рози с братишкой это был настоящий праздник! Они с пеленок были очень дружны, играли по целым дням в саду возле дома, а став постарше, надолго уходили с отцом на пастбище или собирали в лесу ягоды, грибы и орехи.
Тетушка Ханна варила из ягод отменное варенье и пекла замечательно вкусные пирожки с грибами и малиной. Еще она учила Рози рукоделию, и та становилась очень хорошей мастерицей, на ярмарках нарасхват покупали ее вышивки. Она была необычайной выдумщицей, придумывала разные узоры, и даже косички своей появившейся спустя пару лет младшей сестренке, заплетала по-особенному, вплетая в них разноцветные нити.
И глядя на ее утонченную красоту, на удивительные, цвета фиалок глаза, и слушая, как мелодично напевает она простые деревенские песни, Паулина тихо радовалась, благодаря Небеса. Но в самой глубине сердца чувствовала скрытую, неизбывную тревогу… "Неужели им до сих пор грозит опасность? И долго ли она сможет удерживать Рози вдали от людей? К ним уже и сваты из деревни пару раз наведывались, но Рози только отвечала шутками на эти предложения. А ведь ей скоро пятнадцать, весь век в девках не просидишь, и от людей не спрячешься. Что-то дальше будет? Ох, грехи наши тяжкие…"
Глава 3. Пастушка
После смерти Агнес герцог Конрад сделался мрачен и свиреп. В первом порыве ярости он приказал хоть из-под земли найти исчезнувшую повитуху, обещав солидную награду, и готовил ей лютую погибель, объявив, что она коварством извела герцогиню с новорожденным младенцем. Крошечный гробик, не открывая, закопали, как и положено, за церковной оградой, ведь ребенка окрестить не успели. Молоденькую служанку, которая была при герцогине в последние дни, с тех пор никто не видел. Кормилица знала не больше других: только, что ребенок внезапно умер, и ее отпустили домой. А люди в замке, а потом и в городе, всякое говорили, но тишком и опасливо оглядываясь…
И странное дело, пребывая в жестокой скорби, герцог еще до похорон спешно повелел доставить из замка тестя италийского зодчего и его помощника. Но гонцы вернулись с известием, что мастера, окончив работы, недавно уехали на родину. Герцог впал в такое неистовое бешенство, что даже верный Йохан старался лишний раз ему на глаза не показываться, слишком многие попали тогда под его скорую на расправу руку.
Отцу и брату Агнес было строжайше запрещено покидать пределы их вотчины. Горделивый тесть не смог вынести немыслимого унижения и через несколько дней скончался от удара. Мать Агнес, которой единственной из семьи было дозволено проститься с дочерью, следом похоронила и супруга. Брат Артур метался раненым зверем в бессильном отчаянии… То видя безмерное горе матери, он пытался хоть немного утешить ее страдания, но со свойственной ему чуткостью понимал, что они неизбывны вовеки. То безуспешно изыскивал способы отмщения герцогу, даже ценою собственной жизни! В глубине души он был твердо уверен – это герцог, сущее чудовище, убил их добрую милую Агнес. Но потом Артур спохватывался, что не смеет погибнуть и оставить мать одну на свете.
А сам Конрад постоянно был в мрачном расположении духа, все осточерчело ему. Ни турниры, ни охота больше не горячили кровь, и кутил он теперь безо всякого куража – просто напивался каждый вечер по-привычке. Только лет через пять он вновь надумал жениться. На сей раз его выбор пал на молодую вдову сопредельного правителя – Брунгильду, и правду сказать, лишь те земли были причиной для нового брака. Одна власть неизменно, по-прежнему влекла герцога, и едва окончился годичный траур, состоялось их пышное венчание, но радости это шумное, на всю округу, событие никому не принесло. Сын Брунгильды восьмилетний Генрих, бывший предметом обожания старого отца, чувствовал себя совершенно потерянно в чужом замке, и со жгучей детской обидой видел, что суровый отчим едва терпит его. Но матушка ему сказала: "Мальчик мой, пойми – так надо!", и он молча глотал слезы…
Сама новая герцогиня никаких чудес от замужества и не ожидала – ее заботила только судьба единственного сына, ведь владения ее покойного мужа, зажатые между северным герцогством и южным графством, были столь малы, что постоянно подвергались опасности завоевания. Правда, имея неограниченное влияние на любящего супруга и очень умно маневрируя среди подводных камней соседских отношений, Брунгильда – где лаской, а где хитростью – умела сохранить независимость их земель и даже приобрести покровительственное расположение как графа, так и герцога Конрада, соперничавших между собой. Особенно старалась она, не уронив при этом чести мужа, но тонко намекая на угрозу от графа, привлечь к себе герцога, который сам явно был не прочь округлить свои владения в их сторону. Но овдовев, она поняла, что ей уже не сдержать поползновений Конрада, и самое разумное – скрепя сердце, принять его предложение, обеспечив тем будущее сына.
А герцог, опять страстно возмечтавший о наследнике, через короткое время понял, что и теперь надежды его тщетны. И с новой силой возненавидел покойную Агнес, свою нынешнюю жену и ее мальчишку. Но чуть поостыв, он стал припоминать, что вроде бы ни разу не замечал, чтобы округлилась хоть одна из хорошеньких служанок, приставленных управителем убирать его покои. Хотя девушки сменялись довольно часто, поскольку одни и те же ему скоро надоедали. Но похоже, дело не в женах… Выходит, это его судьба жестоко наказывает бездетностью за неведомые грехи. Посокрушавшись так, герцог неожиданно для всех приблизил к себе пасынка Генриха, стал часто брать его на охоту, подарил смирную лошадь и окружил полезными наставниками. Вскоре мальчик, унаследовавший спокойную рассудительность матери и внявший ее мудрым советам, даже пришелся отчиму по душе. Герцог принародно объявил его сыном и законным наследником всех обширных владений. И минуло еще десять лет.
Рози с младшей сестрой собирали землянику на опушке невдалеке от дома, когда совсем близко раздался многоголосый пронзительный лай, и из рощи вылетела большая свора пятнистых длинноухих собак. Сестры почти не испугались, ведь они с детства привыкли к своим пастушеским собакам-сторожам, но удивились необычайно. Затем послышались перекликающие мужские голоса, приглушенный мягкой землей топот коней, и вслед за собаками из-за деревьев показалось несколько охотников. Рози сразу вспомнила – однажды по дороге на ярмарку отец указал ей на похожих всадников и сказал, что они – охотники. Но то было далеко за речкой, а в их краях сроду никто не охотился, места тут слишком холмистые, только для овец и пригодные. Выехавший вперед статный молодой человек, и судя по всему – главный среди них, помедлил, не отводя восхищенного взгляда от Рози, а потом ласково обратился к ней:
– Как тебя зовут, милая девушка?
– Розалинда, мой господин.
"Эта очаровательная Розалинда – и здесь, при отаре?.. Удивительно!" – подумал Генрих.
– Розалинда? Какое неожиданное имя для пастушки! – он улыбнулся, явно любуясь ею.
– А как бы Вы назвали, Ваша светлость?
– Ну, может быть, Грета или Ханна…
– Ханной зовут мою тетушку. Это она окрестила меня Розалиндой. – весело засмеявшись, ответила Рози.
Когда Паулина услышала звонкий лай охотничьих собак, она в испуге хотела кинуться искать Рози, чтобы увести в дом, но как на грех, ее уже несколько дней мучила упорная ломота в пояснице. И пока она, кряхтя да причитая, поднялась с лавки и доковыляла до порога, а уж Рози, нимало не смущаясь, беззаботно разговаривала с молодым, богато одетым всадником. А чуть поодаль остановились полукругом верховые охотники и егеря, у ног которых лежали, высунув языки, запыхавшиеся собаки. Сестренка, глядя во все глаза и даже приоткрыв от удивления рот, незаметно стояла в стороне. У Паулины душа мгновенно ушла в пятки. Этот всадник не мог быть никто иной, как юный герцог – наследник ужасного Конрада. Женщина попятилась обратно в дом… Хотя прошло много лет и она сильно постарела, но до сих пор страшно боялась, что кто-то неминуемо сможет ее узнать, и тогда не сносить ей головы! А Рози уже проворно спустилась в погреб, вынесла кувшин молока и подала напиться герцогу. Он выпил, не сводя с нее глаз, учтиво поблагодарил и вдобавок ласково сказал что-то, наклонившись к ней с седла, отчего Рози зарумянилась, довольная. Потом все ускакали.
А через три дня Генрих вновь привел охотников к их дому. Так получилось, что герцог Конрад недавно подвернул ногу – его конь неловко перескочил через поваленное дерево, и всадник не смог удержаться в седле. Благодаря этому случаю, Генрих впервые сам возглавил охоту. Но ему наскучило скакать все по одним и тем же, давно привычным местам, и несмотря на уговоры старшего егеря, захотелось посмотреть – что в дальнем лесу за холмами? С добычей там, и правда, не слишком повезло – поднятый олень ушел от погони – ведь ни егеря, ни собаки не знали тех мест – и пришлось им довольствоваться молодым кабаном. Но зато, когда лаем перепугав чьих-то пасущихся овец, собаки выскочили к домику на опушке леса, Генрих задохнулся от счастья – столь необыкновенна была встреченная ими девушка! Прекрасная и несравненная Розалинда!
А поговорив с ней он понял, что никакие силы в мире не заставят его отказаться от чудесной пастушки – ни сам герцог, ни любимая матушка. Но она, к великой его радости, ничуть не возражала против выбора сына и даже обещала как-нибудь уговорить мужа. Ведь она, как сегодня, помнила тот горестный день, когда саму ее, не спрашивая, выдали за пятидесятилетнего старика. Пусть лучше сын выберет жену по сердцу, чем герцог женит его на дочери кого-то из своих кичливых рыцарей. К тому же она не хотела отказать себе в удовольствии немного поквитаться с Конрадом за его всегдашнюю высокомерность.
И вот под предлогом новой охоты на оленя, Генрих примчался объясниться с возлюбленной Розалиндой. Попросив ее в придачу к молоку отрезать ему еще краюху хлеба, он вошел следом за ней в дом, и вскоре они появились на пороге, зардевшиеся, нежно держась за руки, и глаза у обоих сияли от счастья! Все окружающие с почтением им поклонились. А через неделю прибыл небольшой обоз с подарками для невесты и всей ее родни, а также швеей и башмачником, чтобы снять мерки и предложить Розалинде драгоценные заморские ткани для подвенечного наряда. Восторженно влюбленный Генрих очень торопился со свадьбой до Успенского поста.
Еще после первого появления охотников тетушка со слезами умоляла Рози опомниться и скорее забыть про молодого герцога, приводя с десяток причин, убедительно нанизанных одна на другую в ее бессонные, тревожные ночи… Главное, что Рози совсем не пара такому важному наследнику, она будет во всем и от всех зависима – с ее-то нравом! – и неизбежно несчастлива. Но в ответ Рози лишь гордо и почти надменно вскидывала свою изящную голову. Да неужели тетушка не понимает, что именно теперь она и встретила единственно достойную пару! И едва всерьез не поссорилась с ней, впервые в жизни. "Ишь, как лошадка норовистая – всех переупрямит! И чья это кровь в ней играет? Уж на что мать ее чистый ангел была, а и в ней свой тихий омут отыскался." – так, глядя на Рози, размышляла Паулина, но все не успокаивалась и не отставала:
– Но, если кто спросит – сколько тебе лет? – умоляю, прибавь год! Скажи, что уже шестнадцать. Обещай сделать, как я прошу, побереги себя и всех нас!
И даже любимый брат, с кем Рози много лет была не разлей-вода, почему-то насупился и не спешил разделить с сестрой ее радость. Но вот наступил канун свадьбы, когда Рози вместе с родителями отправилась в замок герцога. Это она настояла, что не будет никаких посаженных – разве она безвестная сирота? Проводив их, Паулина совсем слегла от переживаний. Она, лечившая все пастушье семейство и людей из деревни, которые нередко просили ее помочь, не в силах была совладать со своим судорожно колотящимся от ужаса сердцем и припадками такого смертного удушья, что губы ее синели и закатывались глаза…
Наконец, муж с женой возвратились из города, совершенно потрясенные великолепием свадьбы и теми почестями, с какими старый герцог принимал в замке свою невестку. Даже с ними, простыми пастухами, он был сама доброта и приветливость! Лишь тогда, под их бесконечные рассказы, когтистый страх начал отпускать измученную Паулину, и ее больное сердце потихоньку успокоилось.
В тот миг, когда Конрад Неустрашимый увидел Розалинду, и на него неожиданно взглянула фиалковыми глазами давно умершая Агнес, он невольно вздрогнул, и странный жуткий озноб пробежал по его вмиг похолодевшему телу… Почти такое же изумление отразилось на лице старого управителя – он даже ахнул, не сдержавшись – и тех придворных, кто знал прежнюю герцогиню. А увидев маленькую, с гречишное зернышко, родинку на нежной шее, которую ему так нравилось целовать, Конрад словно в тумане подался вперед – будто в спину толкнули! Эта появившаяся ниоткуда девушка была совершенно такая, какой герцог всегда хотел видеть свою Агнес – гордой, смелой и веселой, даже чуть-чуть насмешливой! И он вконец потерял голову… В сознании что-то помутилось, и мгновенно Конрадом овладела поистине безумная страсть к прекрасной невестке.
Он сразу понял – кто она, и это открытие удивительным образом не только не остановило, но лишь подстегнуло его дикое влечение. И в воображении он соперничал вовсе не с молокососом Генрихом, а с тем неведомым, кто единственный за всю жизнь – и то лишь неслыханной подлостью! – смог одержать над ним верх. Герцогу уже не было дела до скрывшейся когда-то повитухи – жива она еще или нет, он был ей благодарен, что уберегла младенца. Теперь одна все затмевающая мысль властвовала над ним, вернее, пьянило одно лишь неистовое кипящее желание – быть рядом с обожаемой, восхитительной Розалиндой! Уподобясь детям, чтобы почаще видеть ее, он придумывал всевозможные хитрости, порой совершенно несуразные и настолько очевидные для всех, что придворные начали усмехаться, пока еще втихомолку, но прежде такого нельзя было даже вообразить.
А как невыносимо страдала от неприличности своего положения герцогиня Брунгильда! Нередко, находясь на людях, она прятала руки в складках платья и сжимала их так, что кольца, изукрашенные зернью, впивались ей в пальцы, и этой болью пыталась заглушить жгучий стыд. Хорошо, что Генрих, кажется, ничего странного пока не замечал. И верно, прекрасная Розалинда и буквально носивший ее на руках юный супруг, упоенные своим безмятежным счастьем, почти не видели происходившего вокруг них. Но однажды разговаривая за обедом, Рози вскользь, взглядом, еще предназначенным мужу, рассеянно-ласково взглянула на герцога, и роковая молния пронзила его душу и без того распаленную страстью. Он решил избавиться от Генриха – избавиться навсегда! А заодно и от постылой Брунгильды. Жаль, что близкой войны сейчас нет, чтобы послать на гибель пасынка. Но зато всегда есть охота! И его верный Йохан еще в силе и по-прежнему сообразителен.
В тот день охотники возвращались раньше обыкновенного и непривычно молчаливые, слышен был лишь стук копыт по брусчатке. Эта ли странность или материнское предчувствие толкнуло Брунгильду к окну, она обеспокоенно посмотрела вниз – по двору несли на руках бесчувственного Генриха с окровавленной головой. Зажав рвущийся из груди крик, герцогиня бросилась к лестнице – жив ли? Оказалось, что он на всем скаку вылетел из седла. Возможно, конь его вдруг заупрямился, хотя Генрих на него раньше не жаловался, а сам был превосходным наездником. Когда его перенесли в комнату, уложили на постель, а лекарь промыл и перевязал глубокую рану и вправил выбитое плечо, Брунгильда села возле сына, глотая слезы и гладя дрожащей рукой его спутанные светлые волосы… Она не позволила Рози видеть мужа, смягченно описав его состояние и всячески успокаивая, ведь она уже знала от Генриха, что невестка ждет ребенка, и сильное волнение может ей повредить.
Вскоре к Брунгильде тихонько подошел ее верный слуга, привезенный еще из замка покойного мужа и с детства приставленный к сыну. Оглянувшись по сторонам, он прошептал ей, что тайком осмотрел коня Генриха, его подковы, седло и сбрую. И у него нет сомнения, что подпруга была нарочно кем-то подрезана. У Брунгильды при этом известии сердце едва не вырвалось из груди – несомненно, это Конрад, его рук дело!
На третий день, до крайности измученная неизвестностью и предполагая самое худшее, Рози настояла, чтобы ей наконец позволили увидеть мужа. И все оказалось примерно так, как представлялось в ее отчаянии – Генрих лежал по-прежнему без памяти. Брунгильда, с темными кругами вокруг глаз, бессонно сидела рядом, денно и нощно оберегая сына, ведь герцог в любой момент мог снова подослать убийцу. Но она уже выбилась из сил и позволила невестке сменить себя, оставив у дверей и верного слугу. Глядя на безжизненное лицо мужа с запавшими глазами, Рози казалось, что несчастье уже непоправимо. Только тетушка Ханна, возможно, еще сумела бы ему помочь. И как горько она пожалела, что плохо вникала в тонкости лечения травами, которым заботливая тетушка старалась ее обучить. Правда, они с ней уговорились, что, если надо подать тайную весточку, Рози пошлет домой два засушенных цветка – фиалку и незабудку, перевязанные накрест белой ниткой, и по этому условному знаку тетушка поймет, что посланец в самом деле от Рози. Но зная, как тщательно она осматривала больного, расспрашивая о всех признаках недуга, чтобы выбрать нужные для лечения травы – а их у нее был целый чуланчик! – Рози понимала, что ни один гонец герцога не сумеет толком объяснить, что за рана у Генриха, к тому же им нельзя доверять. И обе они, к несчастью, не знали грамоты. Значит, надо срочно отправляться самой!
Ехать по тряской, уже подмерзающей в ноябре лесной дороге было слишком опасно для будущего ребенка, но главной заботой для Рози было одно – спасти любимого мужа! Герцог Конрад всячески отговаривал ее, ведь ради сына может съездить и Брунгильда, правда? Но отметая возражения герцога, Рози твердо стояла на своем и объявила, что поедет непременно сама, не доверяя столь важное поручение ни одному гонцу. Герцог настойчиво ее переубеждал и все больше горячился, упрямо сверкая глазами. Их спор прекратила Брунгильда, неотрывно смотревшая на Конрада. Поддержав невестку, она сказала: "Идем, дорогая, я помогу тебе собраться в дорогу, надо спешить!" – и приказала слугам выстлать внутри карету волчьими шкурами, чтобы смягчить толчки на ухабах. А герцог странно промолчал, потупившись, как будто вспомнил нечто важное, и словно не замечая суеты на дворе, даже не вышел проводить Рози. Вскоре, хотя надвигалась ночь, она в сопровождении четырех вооруженных верховых слуг с факелами, помчалась к тетушке.
Проехали уже половину пути среди непроглядного леса, когда послышались быстро приближающиеся звуки погони. Или это не погоня? Судя по стуку копыт, всадников было всего двое. Из темноты послышался грозный окрик герцога: "Стой!" Голос тотчас узнали, кучер осадил коней, все остановились. Подлетевший в сопровождении Йохана герцог торопливо слез с коня и бросился к карете. Распахнув дверцу, он вскочил внутрь и в дрожащем отсвете факелов увидел Розалинду, закутанную в меховую накидку. Она неподвижно сидела в углу кареты и очевидно, дремала, низко опустив голову. Вот он, вожделенный миг! Сейчас он захлопнет дверцу, крикнет кучеру – пошел! – и… "Рози, душа моя!" – задохнувшись от страстного нетерпения, воскликнул Конрад, и сдернув с руки перчатку, отвел мех от ее лица. На него в упор сверкнули – яростно горящие гневом и пронзающие клинками – стальные глаза Брунгильды! Герцог изумленно отшатнулся назад, прохрипел что-то несвязное… Попятился из кареты, и неверно ступив на подножку, грянулся навзничь о землю.
Подбежали спешившиеся слуги, Йохан приподнял голову герцога. Иссиня-багровое лицо его было перекошено, глаза бессмысленно застыли, а из угла рта струйкой текла по бороде черная кровь. Все с ужасом перекрестились. Выглянувшая из кареты Брунгильда, сжав губы, пристально посмотрела на мертвого мужа. Увидев ее, Йохан застыл в немом недоумении и даже головой тряхнул, пытаясь сообразить, что произошло? Герцогиня велела ему, взяв еще одного слугу, перевезти тело господина в замок, а сама заспешила дальше, к дому пастухов, торопя кучера – гони, гони! Приоткрыла на ходу дверцу и брезгливо, как жабу, носком башмачка столкнула под колеса оброненную герцогом перчатку.
Генрих открыл глаза… Белоснежно сиял за окном зимний день, и солнце веселым золотом разливалось по комнате. Он зажмурился. Солнечный луч щекотно тронул веки, Генрих слабо улыбнулся и снова чуть приоткрыл глаза. Что с ним? Возле постели, уронив на колени начатое вязание, дремала на стуле незнакомая старушка, а впрочем… Смутно показалось, что это лицо он где-то видел. Но почему он среди дня лежит, да еще в чужой комнате? Неуверенно попытался пошевелиться… Ох, как же больно в голове! И словно услышав его стихий стон, старушка вдруг встрепенулась, удивленно всплеснула руками и радостно зачастила:
– Очнулся! Очнулся, вот радость-то! Лежите, лежите, Ваша светлость, Вам нельзя еще двигаться. Но теперь уж точно скоро подниметесь, непременно!
– Кто ты? Вроде видел я тебя…
– Так как же! Я – Ханна, тетушка госпожи Розалинды.
– Скажи, что со мной случилось?
– С лошади на охоте упали. Да месяц, почитай, без памяти были… Я уж и не чаяла Вас выходить, но Господь милостив, уберег свет-наш герцога! А вот и матушка ваша сюда идет, то-то обрадуется! Очнулся, очнулся он, Ваша светлость! А ведь мы все глаза проплакали, ночей не спавши, каждый вздох ловили-оберегали да молились непрестанно… Но теперь-то быстро на поправку пойдете, к Рождеству на ногах уж будете! А там и голова совсем подживет – сможете без опаски корону надеть!
Генрих недоумевающе взглянул на подошедшую мать. Кивнув, она сдержанно сказала: "Да, герцог Конрад безвременно покинул нас." Но в растерянных глазах Генриха все еще стоял вопрос… Мать улыбнулась ему: "Потом, потом…" И под неумолчное приговаривание счастливой сиделки, Брунгильда обняла сына за исхудавшие плечи, и нежными поцелуями покрывая бледное лицо с юношеским пушком на подбородке, горячо шептала: "Мальчик мой родной! Слава Богу, жив!"
– А что ж я сижу тут? Рози, Рози-то надо сказать! – спохватилась старушка – Ох, извелась голубка наша, а тревожиться ей никак нельзя. Скорей побегу к ней!"
И Генрих постепенно начал вспоминать…
После смерти герцога Конрада в собор к воскресной мессе стала приезжать мать покойной герцогини Агнессы. И когда хрупкая седая женщина медленно шла по проходу к своему месту, многие кланялись ей, почтительно отступая. Однажды, на праздничном молебне по случаю крестин новорожденного герцога, она появилась в сопровождении монаха в чужестранном облачении. Еще не старого, но с измученным лицом и неожиданно кроткими темными глазами, которые он опускал, встречая чей-то любопытствующий взгляд. Проводив мать Агнес на ее обычное место, он тихо отошел и неподвижно встал в тень у боковой стены, почти слившись с ней и склонив голову, медленно перебирал затертые кипарисовые четки…
Но вот радостными переливами взметнулись под высокие гулкие своды, сразу заполнив весь собор, звуки органа. Перед алтарем появился епископ в окружении причта, и началась торжественная служба. Взоры прихожан обратились на счастливую герцогскую чету – сегодня утром был крещен столь долгожданный наследник! А когда герцог Генрих с супругой после благословения епископа повернулись к присутствующим в храме, и неизвестный монах внезапно увидел фиалковые глаза Розалинды – словно чудом воскресшей Агнес! – по телу его пробежал заметный трепет, и нервные худые пальцы судорожно стиснули четки. Он еще ниже надвинул свой монашеский капюшон, закрывая лицо и неудержимо катившиеся по нему слезы…
Уронив на грудь голову, монах опустился на колени в изножии надгробной плиты, и благоговейно поцеловав простой темно-серый камень, молитвенно сложил худые руки. Потом раскинув их, он крестом припал к земле и надолго замер в полной недвижности, лишь плечи временами чуть вздрагивали. А над ним, над благоухающим шиповником, густо разросшимся в ограде усыпальницы, на крыльях майского ветерка летел, приветствуя новорожденного герцога, звонкий церковный благовест и волнами разливался вокруг, радостно подхваченный всеми городскими колоколами…
Лилии
Приютившись в тихом заливе, раскинула на берегу озера свои нехитрые пожитки рыбацкая деревушка. Низкие белёные домики, развешенные для просушки сети, перевернутые вверх днищем лодки, да с полдюжины коз, пасущихся на ближнем взгорке. Озеро было бескрайним, как море, по временам ветер поднимал на нем настоящую волну, и никто из рыбаков за всю жизнь ни разу не видел противоположного берега. Рассказывали, что в давние времена трое смельчаков отважились переплыть его под парусом, но обратно не вернулись, так и сгинули. Возможно, своей дерзостью они нанесли обиду Духу Озера, и он погубил их? Исстари рыбаки с великим почтением относились к Духу своего озера и очень боялись его прогневать. Из каждого, даже скудного улова, часть рыбы всегда отпускали обратно – в благодарность за удачу.
Радовало ли это Духа Озера, никто доподлинно не знал, но уже многие поколения деревушки озеро исправно кормило, и дедовский обычай рыбаками соблюдался свято. А уж в последний год были такие богатые уловы, что все только диву давались и строили разные догадки: отчего произошла сия благодать и долго ли еще продлится? Но если б рыбаки узнали тому причину, то изумились еще больше или вовсе даже не поверили.
И немудрено! Их таинственный и могущественный Дух Озера потому покровительствовал деревне, что безнадежно влюбился в дочку самого неудачливого рыбака. Вернее, непутевого, с чудинкой. И отец, и дед его были такими же, всё – не как у людей. Даже домик их стоял на отшибе, будто показывая, что не хочет иметь с остальными ничего общего. А вид у него был такой, что невозможно было пройти мимо, не остановившись и глядя во все глаза. Все дома просто белили мелом, и в лучшем случае, хозяйки окаймляли окошки голубой синькой. А незадачливый рыбак, той же синькой навел рисунки каких-то сказочных, диковинных птиц, да как искусно сделал! С тех пор каждый год, когда приходило время обновлять стены, вся деревня собиралась поглазеть – какая еще затея придет ему в голову? Его суровая жена досадливо кривилась и уходила в дом, затворив дверь, а сын и младшая дочка охотно помогали отцу.
Особенно дочка в него пошла, тоже с чудинкой. Больше всего она любила в погожие вечера сидеть на низком крылечке и подолгу мечтать, глядя на закаты… Ее бесконечно завораживало это ежевечернее чудо, когда солнце расплавленным золотом медленно опускалось в серебристую прохладу озера, и мерцающая дорожка по воде бежала прямо к их дому. Она все пыталась представить – что же там, дальше, за неведомой таинственной гранью, где сходятся озеро и небо? Когда огненное полукружье солнца, остывая, исчезало в озере, и на небо можно было смотреть, не отрываясь, начиналось самое интересное. И ей казалось – нет, она точно знала! – что в целом мире не бывает двух одинаковых закатов. Каждый удивительно неповторим в своей переменчивости, в бесконечной игре лучей, облаков, солнечных отсветов, бликов на воде.
А какие цвета! Ласковый, золотистый – словно тончайшая вуаль, улетевшая от небесной красавицы, и мятежный пурпурный – как пылающий вдали пожар. Сумрачный, темно-синий, будто раскинувшая крылья величавая птица. И сладко-малиновый, как варенье, в нежной туманной дымке. И фиолетовый с неожиданным зеленым отблеском, будто выглянувший в просвет загадочный глаз. А в вечерних облаках ей виделись сказочные горы, воздвигшиеся прямо из озера, или песчаные волны, как в пустыне – без конца и края… Или пушистые овечьи отары, бредущие по холмам… А то казалось, будто второе – небесное озеро, в окружении сказочного леса островерхих елей воспарило над настоящим.
Обо всех чудесах, которые есть в далеких землях, она с детства слышала от отца. А им, еще мальчишкам, о них часто рассказывал старый хромой рыбак – тот, что еще в молодости убежал из деревни, нанялся матросом на корабль и долго странствовал по свету. И девочка страстно мечтала увидеть все эти удивительные страны, она ведь нигде не была, кроме торговой площади соседнего городка.
И еще о многом ей мечталось, а по совести сказать – лишь об одном… И как ни гнала она от себя грешные мысли, каждый вечер, после отвлекающих дневных забот, они неизменно подкарауливали ее на закате. И она была рада, когда отец выходил на крыльцо покурить трубку и садился рядом. То шутливо прижавшись плечом, и тогда смешил ее чем-нибудь забавным, увиденным или услышанным за день, а он был замечательный рассказчик и когда-то с удовольствием сочинял детям сказки на ночь. То бывал не весел, и едва коснувшись дочкиной руки, молча дымил рядом своей трубочкой и задумчиво провожал взглядом медленно гаснущий в озере закат. И лицо его постепенно светлело, он, вздохнув, поднимался, ласково гладил дочку по голове и шел спать. И она каждый раз удивлялась, какие у отца не огрубевшие, чуткие руки – ведь рыбаки ходили на промысел в основном на веслах.
В один из таких летних вечеров, осматривая свои владения, и заметил девушку Дух Озера. Легким туманом приблизившись к берегу, он загляделся на нее и все не мог налюбовался, пока, зябко поежившись от прохлады, она не скрылась за дверью. А туман любовно приник к ступеньке крыльца, еще хранящей девичье тепло, и блаженно таял… На другой вечер он снова появился, и на третий – и вот уже целый год, не ведая покоя, Дух Озера грезил удивительной девушкой. У нее были волосы, словно струящийся золотистый песок, и зеленовато-голубые глаза, как почти у всех жителей деревни, будто в них от долгого соседства навсегда отразился цвет озерной воды. Но глаза его возлюбленной казались необыкновенными своим тихим радостным светом и ни на кого не похожими. Когда тоненькая и гибкая, как травинка на ветру, она пробегала, по-детски расшалившись, вдоль самой кромки воды, Дух Озера нежно целовал легкой волной следы ее маленьких ног.
А поздней осенью он отчаянно затосковал… К счастью, его озеро не замерзало, но подули холодные ветры, и теперь ему очень редко удавалось видеть на закате девушку, а ведь то были единственно сладостные для него минуты. Серебристым туманом поднявшись из озера, он в отчаянии припадал к низкому крылечку ее дома и только на рассвете исчезал, оставляя на ступеньках крыльца капли холодной росы – свои безутешные слезы…
Но весной! Весной к нему снова вернулось счастье! И чтобы видеть девушку поближе, Дух Озера чуть углубил небольшую заводь вблизи ее дома и вырастил в воде чудесные белые лилии. Когда раскрылись первые нежные цветы, восторгам его любимой не было конца! Ей не терпелось сорвать хоть один цветок, чтобы первый раз в жизни разглядеть эту невиданную красоту, но мать строго-настрого запретила плыть в заводь, там могло быть опасное дно. И вообще ее обеспокоило странное приближение воды к дому, за многие годы здесь ничего подобного не случалось. Тогда девушка попросила брата сорвать ей цветок с маленькой лодки, но он лишь рассеянно отмахнулся от сестриного каприза. Она так опечалилась, что даже немного обиделась на брата, хотя они с детства были дружны и заботливы друг к другу. Еще мог бы достать для нее лилии – она в этом уверена – лучший друг ее брата. Но при всех она не смела его попросить. И тогда, не в силах видеть ее огорчение, Дух Озера сам принес ей желанный подарок – несколько прекрасных лилий на рассвете положил на их крылечко. Как ему удалось это сделать, останется великой тайной… В такое трудно поверить, но каких только чудес не совершалось на свете во имя любви!
Когда утром девушка увидела цветы, сердце на мгновение замерло, а потом восторженно забилось – неужели это… он? Прижав к груди лилии, она ищущими глазами быстро обежала весь берег, и щеки ее мгновенно запылали. Конечно, это он! Ведь так посмотрел на нее позавчера, когда женщины чинили на берегу сети, а мужчины смолили поблизости лодки. От его взгляда по душе прокатилась трепетная волна неизъяснимого блаженства – невозможно забыть! Ей даже пришлось наклониться, якобы ища что-то оброненное на песке, лишь бы другие не увидели ее лица. Ей непозволительно таять под его взглядом и тем более смотреть в его сторону при каждом удобном случае. Ей даже думать о нем нельзя. Но можно ли приказать своему истосковавшемуся сердцу?
Рыбаки уже вернулись, выбрав поставленные с вечера сети, и теперь перекладывали улов в большие корзины, за которыми каждое утро присылал повозку торговец рыбой из ближнего городка. Им помогали женщины и дети постарше, в общем, на берегу в это время собирались почти все жители деревни, но девушка видела только его. Если бы строгая мать, заметив обожание в ее глазах, обо всем догадалась, то просто, без лишних разговоров оттаскала бы дочь за волосы, да потом еще прибавила – для пущей убедительности. Но сейчас мать хлопотала в кухне, поджидая мужа и сына, сама она никогда не возилась с уловом на берегу. Ее мать была не из рыбацкой семьи с озера, отец когда-то привез ее из города, безоглядно влюбившись. Только не похоже, чтобы и мать его любила. Но неизвестно, почему вышла за него замуж, родители об этом никогда не вспоминали. Отец на расспросы дочери лишь уклончиво отшучивался, а к матери вовсе не подступиться.
Быстро оглянувшись на дверь, как была, с белыми цветами в руках, девушка побежала к лодкам. Где-то там и ее отец с братом, надо скорей показать им лилии, это диво-дивное! Но не их искали ее глаза, а высокую фигуру молодого рыбака, который сильными, ловкими руками сворачивал мокрые сети, и светлые волосы падали ему на лоб. С разбегу огибая лодку, она нечаянно – может, нога скользнула на песке, или он вдруг повернулся – едва не ткнулась лицом в его загорелую грудь и задохнулась от неожиданности, и в голове закружилось. А когда, растерянно отступив, подняла на него смущенные обожающие глаза, он с таким недоумением посмотрел на нее, и особенно на цветы, что земля качнулась под ногами… Он видимо решил, что, так запыхавшись, девушка несла цветы ему! И губы его уже насмешливо дрогнули, но по счастью, не успели произнести слов, убивших бы ее на месте. Он вдруг резко обернулся, будто что-то острое кольнуло его в спину, и девушка испуганно взглянула туда же.
На пороге ближнего дома, грозно подбоченясь, стояла молодая женщина – жена рыбака, и пристально смотрела на них. А рядом – ребенок на еще неокрепших ножках, цепко ухватившийся за материнскую юбку. Если бы зыбкий песок поглотил ее в тот миг, она возблагодарила б милосердную судьбу за избавление от немыслимого позора. О чем-то ласково спросил подошедший отец. Она не поняла его слов, но кивнула согласно. И не поднимая головы, измученно побрела к дому по воде… Утренняя вода холодила ноги, и это странно утешало ее, не так сильно горело сердце.
Девушка больше не сидела вечерами на крыльце, закаты еще долго вызывали у нее жгучие слезы. И до тихой тоски пока было далеко… Она избегала смотреть в сторону заводи, где по-прежнему царствовали изящные белые лилии, и не задавалась вопросом – кто же принес их в тот злосчастный день? Не все ли равно… А потом наступила осень. Но хорошо, что не туманная и зябкая, как в прошлом году, дочь рыбака не любила печальных туманов над озером. Ей почти всегда зябко, как плотно ни вяжи шерстяные чулки. И вообще, мало что радует и занимает. Даже с подругами она видится лишь изредка, когда в погожие дни женщины на берегу чинят сети. Правда, теперь к ним в дом часто заходит друг брата. Глаза у него добрые и немного грустные, как у отца. Хороший такой парень…
Восточная притча
Поделиться книгой: