Кое-что из фантастики

Конечно, финал каждому из выживших представлялся не радужным, во-первых закончатся сигареты, после иссякнет все остальное. Смерть станет той долгожданной подругой, что слаще жизни.

Иван чихнул, в темноте вспыхнул огонек.

– Я, знаете ли, мучим неким предчувствием. Во мне разрастается уверенность, что грядет событие извне.

– Славный человек ты еще прислушиваешься к своей интуиции. Подобный оптимизм похвален и бесконечно нелеп. Это последняя темная бездна, из которой мы не выберемся.

Иван чихнул в ответ.

– Об этом и речь кэп. Мне кажется, что смерть уже совсем рядом.

Док хмыкнул.

– Ваня, Ваня, где твой оптимизм и байки о спасении?

– Там же кэп, где и три обессилевших крысы. Где, время незримо идет, отсчитывая секунды, минуты, часы. Где инстинкты неумолимо приобретают для нас божественную ипостась, мы фанатично уверуем в них и человеческое в нас умрет.

– Кстати кэп, какой бы вы желали стать крысой? Мне лично импонируют эти пушистые с Хокатума у них глаза добрые. Доктор рассмеялся с собственной шутки, наверное, он видел весь смысл сказанных слов.

– Доктор у вас специфическое чувство юмора, с вашей фантазией уж лучше книги писать – ответил кэп.

– Что вы кэп, я просто хотел отвлечь нас от мистицизма, которым начинает заражаться Иван.

– С другой стороны, если в нашей старушке еще хоть что-то работает, то всегда есть шанс – док замолчал.

– Да, эта потрясающая догадка из ваших уст доктор, практически огорчает малой надеждой.

– Что поделать кэп, это автоматический процесс мы над ним не властны. Разговор какое-то время продолжался, но вскоре он потерял смысл, а так же содержание.

Тем временем отважные аборигены достигли логова зла, в котором едва теплилась жизнь, и тому неведомому исчадию, было глубоко наплевать на происходящее по ту сторону обшивки. Решительные герои в точности выполнили инструкции преподобного, и произошел тот самый взрыв, который превзошел ожидания их наставника. Похоронив тем самым и человека-солнце и его не искренние молитвы, мерзкие деяния, дрянные мечты.

Смерть явилась и сказала – Все парни пожили и будет.

Доктор поинтересовался насчет преподобного Пори, а она ответила, что не нашего ума это дело, после черты выяснять отношения. Все, кеды-скороходы уже в углу, а в мире ином все иначе.

– Следуйте за мной господа, до отправления нашего челна осталась пара минут.

Утро дня грядущего прекрасно уже тем, что оно само по себе утро. Открываешь глаза, как это сделал старина Бзудовски и смело выходишь из модуля в девственный, безобидный мир. Совсем не подозревая, что за ночь, мир, люди, все сильно изменилось, увы, на месте ничто не застаивается.

Бзудовски вышел навстречу солнцу и увидел бескрайнюю пустыню из пепла и обугленных деревьев, не успев, как следует задаться вопросом – Что тут произошло? – он тут же схлопотал дубиной по голове. Человек, сделавший это, пылал жуткой ненавистью к столь ужасному порождению ада и для пущей верности огрел Бзудовски еще пару раз.

Свист плети, хлесткие, словно пощечина удары по коже, брызги крови, жгучая, адская боль горящих ран. Каждый шаг понуждает падать в рыхлый, теплый пепел и чувствовать вдвойне пронзающую, непереносимую боль. Сплевываешь выбитые зубы, падаешь, а удары продолжают сыпаться отовсюду, тебя вколачивают в землю. Что заставляет подняться, когда каждый шаг тяжел и невыносим?

Этот не то вой, не то плачь обезумевшей в религиозном экстазе толпы, заглушает твое собственное проклятие червем ползущее из едва шевелящихся порванных губ. Проклинаешь и ненавидишь лишь одного, взывая к единому, который в великодушии своем калечит со знанием дела изуродованную плоть.

Плеть рвет с жадностью зверя кожу и мышцы, лицо и глаза заливает горячая кровь. Обессилевшим падаешь в пепел и кажется, что крест этот не по твоему плечу, нет более силы в тебе. Мутнеет в муках сознание и они, бездушные, обезумевшие твари продлевают жизнь до бесконечности, возобновляя истязание с завидным упорством, они так познают мучения человека избранного на эту казнь.

Им праздник, им потеха, их хлебом не корми, дай искоренить наречённое злом. Мучение и боль тела удлиняются, становясь нескончаемым кошмаром минут и часов. Очередной удар плетью разрывает тишину, наполняя ее радостным воплем тех, над кем простерлась десница божия, а твой удел вязкая кровь, пропитавшая тяжкий крест.

Генри Бзудовски мог так думать, его беспощадно, зверски истязали. Любой иной гуманоид уже отошел бы в мир более лучший, нежели эта суровая реальность, но непреодолимое желание жить не угасало в этом парне. Падая и подымаясь, Бзудовски плелся к своей последней Голгофе, оставляя кровавый след, который вскоре исчезнет, собственно, как и балаган достигший своей кульминации.

Боль и безумие, истекающее время забирающее силы и жизнь, он терпел все. Били палками, забивали камнями, затем решили распять, палачи даже рассорились, кто-то требовал сжечь, возникали споры переходящие в перепалки и драки. Суть ускользала, исчадие ада превращалось в мыльный пузырь, готовый лопнуть от плевка. Хотя истязания не прекращались, словно Бзудовски состоял из чего-то большего, нежели эта растерзанная плоть.

Генри здорово исполнял свою роль, тот поток отборной брани имел сотни отголосков эха. Определенно, ополоумевшие дикари, вершившие кровавый суд обогатились множеством крепких словечек. Хотя ему было полностью наплевать, этот еще неклассифицированный мир набитый сумасшедшими приматами, уже был обречен. Обыкновенная автоматическая процедура, при крушении корабля срабатывает аварийный маяк и вскоре всем станет слишком весело, когда полчища всякого земного сброда, куда страшнее преподобного, ринутся с благими намерениями именно сюда.

Бзудовски дико расхохотался, его уже не лицо, а ужасающая маска смерти, из рваной кожи и тканей, кровавая пена, ползущая из этого месива. Перед ними бесновался распятый монстр, призывающий в бреду все силы ада, это они создали его. Жизнь Генри угасала, вскоре это был тлеющий крохотный уголек ненависти, на который упала капля воды, и он с шипением погас.

Время остановилось, определив тем самым финиш, для всех кто находился на холме и у его подножья. В тот самый миг аборигены мгновенно потеряли интерес к результату совершенного действа, где-то на юге прогремел гром, что указывало на близость грозы.

Люди растерянно поглядывали на небо, вслушиваясь, как начинается дождь. Этот далекий шорох и после хлесткий звон смоют и сотрут все следы и воспоминания этой истории, что тут было, а было ли все это, если уже ничего нет. Приближалась гроза.

P.S

Облако планета в нем океаны облаков, парят беззвучно над гладью воды в которой они вероятно видят свои отражения, так было и будет всегда, ни до ни после, всего лишь облака, сейчас и всегда.

Над водой бегают пестрые змейки самых невероятных окрасов, несколько хаотичное на первый взгляд движение заключает в себе решающий момент довольно интересной игры, которая длится не одну сотню лет. Но гуманоиду и прочим данная забава будет не понятна, потому как тут задействованы совсем иные законы, порождающие свои правила.

Играют два облака, но на самом деле это не так, это разумные существа в привычном своем состоянии, конечно, они могут стать и гуманоидами, если сюда явятся подобные преподобному, но их давно не было, да и зачем они?

– Скучные люди – произнесло одно облако с сероватым оттенком.

– Ты повторяешь это уже в тысячный раз – ответило с упреком серебристое облако.

– И буду повторять, сколько понадобится, потому что просто и легко произносится.

– Тогда я выиграю, и великое зеркало покажет мне глубину, а ты не узнаешь, что там прячется.

– Очень мне надо знать тайну глубины, когда завтра начнется ветер. Мы все станем изначальным, чему имени нет – огрызнулось серое.

– Знаю, знаю, очень хочешь увидеть.

Собственно их незатейливая беседа продлится еще пару тысяч лет.

            Гиганты и карлики.

С космосом братья земляне не шутят! Но мы борт 00076 просто забыли об этом, поэтому, не успев активировать посадочные поля с шумом, и скрежетом метала, влетели на всех космических парах в атмосферу этой еще не закаталогизированной планеты.

Штурман наш крыл, чем попало отдавшего прежде времени концы капитана, а механики заливали пеной раскаленные батареи, собственно жизнь на борту нашей (старушки) бурлила и кипела накалом эмоций и страстей.

Знаете, если в вашей жизни ломается что-то важное и механическое, к чему вы настолько прикипели, словно это было всегда, а так оно и было на самом деле, все, вы нежилец. Поэтому и преставился, казалось бессмертный наш капитан, унеся с собой в небытие коды для активации роботов, и мы вдруг стали сами собой, горсткой перепуганных крыс запаянных в стальной бочке, летящей со свистом в плотных слоях атмосферы.

Мы стремительно падали, корпус трещал по швам, а чертовы роботы стояли, словно музейное барахло, во всех отсеках поминали нашего капитана – Чтоб ему гореть в аду вечно! Роботы же продолжали стоять.

Ближе к тверди планетарной и перспективе быть размазанным словно паштет в рубке некий русский сообразил, как можно притормозить такое стремительное падение, главное, что он сумел высказать эту блестящую идею вслух, а после принялся крыть матом еврея капитана, просто так от души не касаемо первопричин.

Нужные уши услышали его слово, необходимые руки сделали свое дело, и кожа наша еще не покрывалась волдырями ожогов, не сползала с кости подобно воску. Команда возликовала от радости, у всех нас появился шанс.

Что ж удача не покинула нас наверху, следовало надеяться, что и на земле не оставит. После того не продолжительного мига ожидания, когда вспоминаешь маму и бога, корабль все же взрыл носом землю. Командному отсеку настала крышка, он превратился в гармошку и рубка наполнилась темнотой с густым осязаемым воздухом, да еще вопил сообразительный русский, которого прижало панелью к стене.

Наш славный математик Ньютон, самая ключевая фигура на корабле, как и любой человек, в его ранге взял свой нехитрый вычислитель, через минуту негромко откашлявшись, объявил – Потерь нет – и как мы обрадовались, что среди нас нет пострадавших, кто же тогда мог подумать, что все мы живы.

Далее Ньютон постепенно слово за словом, объяснил, от чего умер капитан, почему больше на корабле нет кодов для активации роботов, и почему только кэп знал, эти чертовы коды, а не вся честная копания.

Так же Ньютон объяснил, что только у русского при стрессовой ситуации в башке могла созреть такая идея до которой никому, да и незачем додумываться, он также вкратце обрисовал причины нашего замешательства и на кого мы привыкли полагаться вообще в большинстве случаев, и что это только одно из звеньев цепочки, которая, увы, порвалась.

Шла сороковая минута, когда Ньютон подошел очень плавно, чтоб никто вновь не запаниковал к самому главному. Он, глубоко вздохнув, сказал – Братья – и тут какая-то сестра напомнила о своем феминизме, и как это было некстати – И сестры.