Вечные странники

Поездка получилась скучной и даже вялой (глупо ждать веселья от Ницше). Мы петляли по выгоревшей тропинке, Аббас держал меня за руку, что-то говорил, жестикулировал. Я не слушала его болтовню, припоминала Салоники – когда мне хочется глубокой истории, я посещаю именно этот отставленный богом городок. Не так давно в нём решили проложить метро и откопали город. Да-да, античный город с храмами, улицами, погостом и даже весёлым домом в два этажа… мне доводилось работать в этом заведении. Чахоточный работорговец Меркул продал меня хозяйке за шестнадцать полновесных тетрадрахм… дивные были денёчки.

Через пару дней в супермаркете мелькнуло знакомое лицо – "посланник случая" ступил на территорию Мамоны. Первым возникло предположение, что Костя Михайлёв зашел что-то купить, только я отмела эту догадку, как ошибочную, ибо появился он поздним вечером и уже держал в руках наполненный пакет.

– Плохо выглядишь, – так он сказал.

Костя заговорил с Кречинским (мой любовник дежурил той ночью опять); я навострила ушки.

– Ты часом не болен?

Кречинский пошутил (выглядел он, действительно, паршиво):

– Все там будем. Кто раньше, кто с опозданием.

Костя протянул пакет:

– Мама передала. Оладушки, ты любишь.

– Обожаю. – Кречинский сунулся в пакет лицом: – М-м-м! прелесть! Как мама?

– Мама в порядке, – проговорил Костя и нетерпеливо переступил. – Как ты? Я за тебя волнуюсь.

– Ничего.

"Ни-че-го…" – мысленно повторила я. Наши с Костей линии жизни явственно пересекались, но чего ради? Почему здесь? Зачем сейчас? Этого я не понимала, а потому нервничала. Слегка.

– Послушай, – Костя ухватил охранника за руку. – Пойдём к нам. А? У нас Баженов, я тебе рассказывал…

"Смотри ка, отыскался целитель!"

– …Пойдём, пусть он тебя посмотрит. Он удивительный доктор! Просто невероятный!

Кречинский посмотрел на часы, оглянулся на юламейку, сказал, что это неудобно:

– Я ж на работе.

– Всего полчаса! – не унимался Костя. – Я прошу! Ради меня!

– Да что с тобой такое? – удивился Кречинский. – Квакнул ты, что ли сухаря?

"Судя по развязному предположению, они друзья". – Вслед за мыслью вспыхнула зависть: я попыталась припомнить своего последнего друга и не смогла.

Часть 2. Кречинский

Костя лгал. Чуточку лукавил. Недоговаривал. Дело в том, что здоровье Кречинского его не волновало. Нет, волновало, конечно, но во вторую очередь. Главным образом "посланец случая" надеялся, что охранник поговорит с Баженовым по-мужски. Строго.

"Униформа у него военная. Берцы. – Костя окинул приятеля взглядом. – Дубинка у пояса хороша. Внушительная". Если бы он только вообразил, для чего Кречинский использовал эту дубинку в последний раз…

…Ещё когда Гольдштейны (предыдущие "хозяева" целителя) легко и без малейшей мзды согласились расстаться с Баженовым, Костя насторожился: "Что-то не так, – подумал он. – У Гольдштейна снега в горах не выпросишь. С чего такая щедрость?"

Баженов оказался замечательным лекарем – это правда. Он осмотрел маму, сосчитал пульс, проверил дыхание и даже обнюхал – "каждая болезнь пахнет по-особому". Потом сварил на огне зелье из трав и решительно выкинул все имеющиеся в доме таблетки – мама вопила, но Баженов оставался непреклонен. Чтобы успокоить гражданку, он сунул ей за щёку шарик опия (назвав его леденцом), и приказал сосчитать от двадцати в обратном порядке. На цифре "девять" мама уснула, лицо её разгладилось и напоминало моську подростка, коему обещали купить велосипед.

Утром маме значительно полегчало. Она приготовила завтрак и поздоровалась с молоденькой соседкой – факт, не описанный в современной истории.

Надобно отметить, что Костя с мамой жили в отдельной комнате шестиквартирного дома, выстроенного литерой "С" и примыкающего полукружьем к скале. Внутренний дворик, большей частью, был использован под хозяйственные нужды, и часто становился предметом споров между жильцами.

Баженов (повторюсь) оказался замечательным медиком, и будто бы в противовес такому его таланту, Верховный Учитель отяготил лекаря скверным характером. И это при том, что Баженов имел наружность сельского учителя… или церковного звонаря… или пасечника – седовласого, окладистого, вызывающего уважение.

На второй буквально день, Баженов оттрепал мальчишку из второй квартиры за уши (за какую-то мнимую провинность), поругался с его мамашей (злобно) и обещал "ноги выдернуть их папаше, ежели тот явится пред его ясны очи".

А на следующее уже утро Баженов был застигнут за вопиющим варварством: он прожигал самокруткой наволочки, что сушились в глубине двора. Делал это систематически, по всем четырём углам, насквозь. Хозяйка белья – заметив бандитизм – заголосила, но Баженов и её приструнил грубым словом.

Напряжение в доме стремительно нарастало.

– Так-то он мужик золотой, – описывал Костя, заглядывая Кречинскому в лицо, – любую болезнь может вылечить. Вот у меня веко дёргалось от умственного напряжения, так он по шее мне ударил, в какое-то особое место, и прошло.

– По шее тебе накостылял?

– Нет, легонько. – Костя показал, как происходило лечение. – Тут важно знать место.

– А-а-а… – протянул Кречинский. – Был у нас в роте один прапорщик. Обожал личный состав лечить подобной методой.

– Ты уж, – просил Костя, – переговори с ним строго. Так, мол, и так… держите себя в руках, товарищ Баженов.

Кречинский спросил, с чего всё это начинается:

– Не может же так просто здоровый нормальный мужик на людей кидаться. Без видимых причин.

– Понимаешь…

Выяснилась специфическая привычка старика Баженова. Каждое утро, по холодку, он сбегал босиком к привозу и задёшево из молочной фляги покупал у деревенских мужиков красное сухое вино. Для этой цели приносил бидончик и стакан. Стаканом отмерял нужную ему порцию, и отказывался покупать, если продавец мерил банкой или каким-то иным способом. "Серебряный стакан силу целебну имеет, – объяснял. – Понял-нет?"

Вернувшись домой (в комнату Константина и его мамы), Баженов переливал вино в чайник (из подобного армейского чайника товарищ Сухов отпаивал закопанного Саида), добавлял специи, травы, порошки. Нагревал чайник над конфоркой. Затем разрезал вдоль батон белого хлеба, услащал его мёдом и садился вино пить.

– Как в него столько умещается, я не понимаю, – Костя пожал плечами. – Бездонный он, что ли?

– Может и бездонный, – хмуро согласился Кречинский. – Пришли. Ты вот что… ты в разговор не встревай, помалкивай в тряпочку. Если он скандалить начнёт, отойди в сторону, и маман свою отведи. Драка у нас будет, – сказал Кречинский. Подумал и прибавил: – По всему судя.

Меж тем, "контакт" произошел совсем не так, как планировал Кречинский. Он вошел, поздоровался с мамой, протянул руку Баженову – механически отмечая, по сверкающим глазкам, что тот значительно "под мухой", – и приготовил фразу "Рад знакомству".

Баженов руки не пожал, однако глубоко потянул носом, точно почувствовал в комнате запах новый и неприятный. Затем лекарь поднял ладонь Кречинского, но не с тем, чтобы пожать, а ухватил кольцом, с внешней стороны вокруг запястья. На несколько секунд замер. "Пульс считает, – сообразил Кречинский. Волнительный холодок пробежал вдоль его позвоночника. – Странный он какой-то".

Результаты анализа, очевидно, не удовлетворили Баженова. Он сделался серьёзен, из маленьких бегающих глаз исчезло ликование, сменилось озабоченностью. Лекарь попросил снять рубашку и штаны:

– Нагишом давай, – проговорил Баженов, и прибавил слово, кое подействовало гипнотически: – Сударь.

Кречинский стянул штаны, покраснел, заметив на семейных трусах пятно, и задал вопрос, который обречены слышать все доктора, считая от самого первого, жившего в каменном веке:

– Что со мной, доктор?

– Не могу понять, сударь! – Баженов развёл руками. В эту секунду он выглядел, действительно, миловидным испуганным пасечником. – У вас крайне странный пульс. Первичный ток крови свидетельствует о долголетии, а вторичный показывает на скорую гибель. Импульсы удачи и пики счастья как будто отчётливы, но моментально пропадают, лишь только я пытаюсь их сосчитать. Есть признаки благополучия и богатства, но и они противоречивы. А хуже всего ваш запах, сударь.

Костя (он стоял у дверей) энергично засопел, Кречинский на секунду оборотился:

– Что не так с моим запахом?

Вопрос остался без ответа. Баженов наполнил из чайника чашки (выдув из них пыль) и сказал, что Кречинскому следует поберечься.

– Нечистая сила вокруг вас, сударь. Шельма древняя и могущественная… подозреваю. Если вы с кем-то сошлись в последнее время, расторгните отношения немедля! Вы на краю пропасти… насколько я могу судить. Быть может, вас ещё можно спасти, а возможно, уже нет. Берегитесь!

Под ложечкой Кречинского засосало и внутри заездило жерновами. Полчаса он просидел с глуповатой улыбкой на лице, затем вспомнил, что сегодня его вахта – "Я ж работаю!" – скомкано простился и побежал в супермаркет.

В супермаркете, отдышавшись и выпив чаю, Кречинский пришел к выводу, что был излишне доверчив: "Кто он такой? Профессор? Академик? Чего ради я доверился этому проходимцу? Я простыл или перетрудился… мало сплю в последнее время. Откуда серьёзная болезнь? Минутное недомогание, не более. Пройдёт само собой".

– Верно, – мурлыкнула Алла. – Мойры плетут нить твоей судьбы. Если она прочна, ты можешь спрягаться с дюжиной женщин. Если нить оборвалась, то не спасут даже лучшие лекари – дух вон в ту же секунду. Иди ко мне, милый, я хочу тебя.

Два дня спустя, Кречинского вырвало кровью – выскочил крупный, размерами с кулак, сгусток тёмный, скользкий, страшный. В груди зажгло огнём, сквозь кожу лица проступили кости черепа. Кречинский запаниковал, отправился, было, в супермаркет (случилось днём), но передумал и явился к Михайлёву, подчиняясь более животному инстинкту, нежели здравомыслию, на которое в эти минуты разум оказался неспособен – мысли путались, прыгали и метались, точно в горячке.

Костю Кречинский застал дома, чему несказанно обрадовался.

– Женщина… берегись женщину! – Он потрясал перед лицом приятеля кулаками, полагая, что жесты добавляют значимости словам, однако всё вместе: черты лица, горячность, сбивчивая речь – пугали.

– Остановись! – воскликнул Михайлёв. – Успокойся. Выпей воды.

– Ты не поверишь! – Кречинский всхлипнул, расплескал воду. – Я сам не верю до сих пор, клянусь! Знаю, что это чистая правда, а не верю! Боюсь верить! Ведь с самого начала знал, что кончится плохо! Чем иным такая связь может закончиться? Ведь знал, знал! С чего бы ей, красавице, запасть на меня? Я страшный, Костя, несимпатичный, плюгавый, старый. – По щекам Кречинского потекли слёзы. – А она – красавица, каких мало. Но нет! Возомнил о себе, олух! Как же! И во мне есть очарование, ведь я – мужчина! Мужчина… сукин сын…

Костя перепугался, попросил рассказать толком, без спешки, только Кречинский просьбы не услышал. Глаза его вдруг забегали, охранник съёжился, точно ожидая удара, несколько раз оглянулся. Спросил, почему дома нет Баженова.

– Он на пляже. – Костя повёл плечами. – Купается. Он каждый день купается.

– Купается! – выговорил Кречинский и расхохотался. Смех моментально перешел в кашель. Губы залило кровью. – Так и должно было случиться! Он предупреждал, я не послушал… купается.

Пошатываясь, Кречинский вышел из комнаты, несколько раз проговорил это страшное "купается". Дошел до середины двора, вскинулся и упал. Из угла его рта, в дворовую пыль текла кровь, набежало "лебединое озеро".

Кречинский умер.

Часть 3. Костя

Ночной воздух струился сквозь приоткрытую балконную дверь. "Скворечник" о шести квартирах затих и замер, утомившись за день. На террасе лежали спелые персики и одуряюще пахли. За перегородкой, на "женской половине" комнаты бормотал телевизор, мама уснула в кресле. Костя тоже задремал над книгами (готовился держать экзамен); он пребывал в самом сладостном состоянии, кое только возможно на Белом свете – на границе яви и сна. Простим ему эту слабость, ибо три минувших дня были наполнены суетой и нервотрёпкой сверх всякой меры. Ценою огромных усилий (в том числе и финансовых) удалось вернуть Баженова прежним "владельцам" Гольдштейнам. Лекарь (каким образом? какой нечеловеческой интуицией?) прознал о кознях за его спиной и устроил Костику сцену; лез драться и даже хотел отказать маме в лечении… одумался в самый последний момент, отдал порошки, простился… однако покинул дом в крайней степени раздражения.

Избавившись от скандального кудесника, дом моментально воспрял. Соседка принесла персики (те самые, что источали ароматы), мама приготовила сборную солянку, Костик обнаружил в бидончике вино и залпом его прикончил.

…Ему снился сон странный, пленительный и невероятно притягательный. Дыхание моря казалось девичьим дыханием, движения занавески – движениями тела, запах персиков… "так и должна пахнуть чарующая дева", – вообразил Костя и почувствовал естественное мужское влечение. Влечение гармонично сформировалось в образ телесный – из-за занавески выскользнула девушка (полуобнаженная красивая). Косте захотелось спросить, кто она, однако уста оказались запечатаны поцелуем, а рубашка… рубашка куда-то исчезла, равно, как и брюки…

"Какой хороший сон", – улыбнулся Костя, чувствуя, как жар его восходит к сердцу.

Костя усвоил девушку, и она пришлась ему по вкусу в превосходной степени.

Утром мама осведомилась:

– Ты чего возился? Елозил всю ночь? Кошмары снились?

Студент покраснел и ответил, что не помнит.

– Да уж, – пространно заметила мама. – Натворил делов наш кудесник… наркодиспансер по нему плачет, отдельная койка и рубашка для алконавта.

Позавтракав и уединившись на своей "мужской половине", Костя обнаружил на полу лилию – помятую, но всё же живую. Точно такой цветок был в волосах Девушки из Сна – так Костя обозначил свою любовницу.

– Так это был сон? Или не сон?

– Чего ты там бормочешь? – выкрикнула из кухни мама. – Сбегай, купи рыбки. Худой ты у меня, как спирохета.

На следующий день, и через день, и через два Костя последовательно блудил с Ночной Дамой и находил её всё более и более привлекательной. Она являлась сразу после заката, действовала напористо и даже нагловато, чем приводила студента в неописуемый восторг. Единственное о чём Костя беспокоился, так то, что в момент высшего наслаждения он вскрикнет и разбудит маму: "Будет скандал… и стыдно, чертовски". Однако дева и такую неприятность упреждала: услышав нарастающие хриплые ноты в дыхании партнёра, она прикусывала его язык и слегка подтягивала. Костя взлетал на вершину блаженства от такого бесстыдства.

За несколько дней он исхудал, осунулся, однако отказывался связать свою слабость с Ночной Девой, отыскивал причины естественные, бытовые.

Потом явился Кречинский: "Что ты делаешь? – выкрикнул покойный охранник. – Ты сошел с ума! Лишился рассудка! Также как и я в своё время!"

Кречинский материализовался под утро. Небо заволокло туманом, море клокотало в грозном волнении, начинался шторм. Костя сел на кровати, натянул на себя одеяло и долго тёр глаза, пытаясь уразуметь, кто перед ним находится, и что происходит. Кречинскому пришлось тряхнуть студента за плечи:

"Она – дьявол! – так он сказал. – Нечистая сила!"

Костя осторожно высвободился из пальцев покойника, механически отметил их ледяной холод.

– Ты… – проговорил студент, ощущая необходимость что-то сказать. – Ты как ты здесь?

"Как-как! – призрак вспылил. – Уем об косяк! Она меня погубила, и тебя погубит! Сообрази мозгом! Я уже подал на неё жалобу в Сварожий Круг! По её прихоти мне надлежит отправиться в Мир Нави, но даже не в этом дело. Негоже нечистой силе губить живых людей, пойми!"

Костя вытянул вперёд руку, она прошла сквозь белёсую плоть Кречинского.

– Так неживых и не погубишь, – проговорил студент. – Неживые они и так померли.