Вершина

Владимир Курин

Вершина

Морозным январским утром мы с братом стояли у подножия скалы нашего новогоднего путешествия. Иногда, под плотно облегающую шапку проникало ледяное дыхание ветра, создавая мелодичное посвистывание, от которого по телу бежали мурашки. Под защитные очки с легким затемнением нет-нет да и залетали крошечные снежинки. И в эти моменты они напоминали те самые бумажные украшения на окнах и праздничной елке.

На левом плече позвякивали карабины и оттяжки, на правом кошки, на поясе ледорубы, френды. Перезвон металла вызывал легкую дрожь в теле, туманные воспоминания всей жизни до этого подножия и острый привкус того, что будет после.

Я смотрел брату в спину и пытался угадать его мысли. У близнецов мысли часто сходятся, но я усомнился в схожести наших мыслей касательно подъема когда поравнялся с ним и посмотрел в его голубые глаза. В них было куда больше решительности, чем во мне. Твердый, горящий пламенем взгляд устремлен в каменную стену, вершина которой пряталась в густых, серых облаках. Такой взгляд говорит, что человек уверен в том, что делает и в том, что завершит начатое, чего бы это ни стоило. Он заклинал взглядом каждый промерзший камушек этой скалы, чтобы тот не откололся под нашими руками и ногами.

Моя дружба со скалами была не столь близка. Наверное, поэтому я стоял и теребил пальцами гладкую веревку, словно наглаживая домашнего питомца, чтобы тот верно и надежно служил на протяжении всего нашего пути. Затем переключился на холодную сталь шипов кошек, моля их о цепкости и остроте, такой же, как у их одноименных животных. Я пробежал пальцами по всему снаряжению, поговорил без слов со всем чьей надежности вверял свою жизнь.

Утреннее солнце выглянуло из-за облаков. Маленькие сугробы снега на отвесных выступах скалы заиграли цветами радуги, камень, кое-где покрытый изморозью, засверкал зайчиками.

Мы уселись на снег, натянули кошки поверх ботинок. Я еще раз пробежал пальцами по острым когтям:

– Не подведите. – прошептал я.

Мы подошли к месту старта. От солнца мелкие снежинки таяли, превращаясь в ручейки, и стекали вниз по шершавым дорожкам каменной стены. Свежий, чистый воздух дурманил и ненадолго закружил голову. Ветер сдувал со скалы песчинки сухого снега.

Я обмотал вокруг кисти правой руки шнур ледоруба, крепко сжал в ладони рукоять и с силой всадил острие в узкую расщелину между камней.

***

Я встал ногами на большой камень и занес левую руку назад, чтобы с размаху вонзить ледоруб в камень. Сделал глубокий вдох и прищурил глаза при мысли, что осколки могут попасть мне в глаза, хоть на мне и были очки, но инстинкт взял свое. Егор схватил меня за руку. Его хватка сегодня была особенно крепкой.

– Артем, не делай петлю на руке, – он кивнул на мою правую руку, – не лишай себя возможности сделать лишнее движение, когда это понадобится.

Я сглотнул, и кажется сделал это слишком громко, судя по взгляду Егора. Его лицо имело четкие контуры. Неужели оно было таким всегда? Я никогда не всматривался, просто знал его лицо и все. Такое ощущение, что его нарисовали грубым карандашом, нарочно обводя несколько раз каждую черточку. Брови с четкой линией, выразительные голубые глаза, острый нос и губы, которые, кажется, не умеют улыбаться.

Я посмотрел на свою правую руку и, немного помедлив, крутанул кистью, чтобы скинуть один оборот лямки.

– А это понадобится? – спросил я по-детски неуверенным голосом.

– Кто знает, но так будет лучше. – буркнул он и отпустил мою левую руку, затем взглянул вверх, в бесконечность, где прятался финиш нашей полосы препятствий. – Вперед! – гаркнул он и быстрыми ловкими движениями вскарабкался на добрых пару метров вверх, – Двигайся за мной, брат!

Между нами почти натянулась веревка длиной не больше двух с половиной метров, чтобы в случае падения одного из нас амплитуда рывка была минимальной. Егору сорваться было куда легче, чем мне, он двигался быстрее и смелее, но нужна ли здесь скорость. А я выступал балластом и грузом. Думаю, без меня он поднялся бы в два, а то и в три раза быстрее.

– Не отставай, – крикнул Егор сверху, когда мы поднялись метров на сто пятьдесят – если не хочешь закончить как он.

– Кто он? – спросил я, но Егор, похоже, не услышал. Я поднял голову вверх и увидел, что он указывает своим ледорубом в сторону.

На метровом выступе, съежившись, сидел обмороженный человек. Точнее то, что от него осталось. Из трещин на его лице торчали промерзлые обрывки мяса и сухожилий. Лохмотья рваной кожи трепыхались на ветру, как и одежда, полопавшаяся от морозов и ветров.

Я еще крепче сжал в руках ледорубы и как можно ближе прижался к холодному камню, который теперь бил в нос запахом смерти.

Вверху послышался резкий звонкий удар. Я боялся шевельнуться, но все-таки посмотрел на Егора. Он закрепился и теперь спокойно отдыхал.

– Я не дам тебе погибнуть, брат, – сказал он и посмотрел на меня – а ты не дашь погибнуть мне. Мы вместе, в любом случае. Давай поднимайся ко мне, отдохнем.

Он прав. Мы всегда вместе. Во всех случаях. Побеждаем вместе, проигрываем тоже. Летом мы летали на дельтопланах и полотно моего лопнуло. Меня начало швырять из стороны в сторону, вверх и вниз. Я думал это конец. Уже мысленно попрощался с Егором и родителями, но Егор… он подлетел ко мне, зацепил меня крюком, и мы жестко, но все же приземлились. А вот теперь я снова на высоте и мне чертовски страшно, но Егор рядом, и это немного успокаивало.

– Мне страшно, опять страшно! – крикнул я.

Взгляд Егора посуровел. Пар из ноздрей вылетал густыми струями.

– Вдохни! – сказал он, – Вдохни этот скалистый воздух и выбрось из головы дурь. Ты же знаешь – мы должны пройти этот путь! Ничего не случится. Ты мне веришь? Не глупи. Не порть наше путешествие.

Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох. В нос ударили запахи холодного камня и снега, и легкий сосновый запах, который поднимался снизу с места нашего старта. Я открыл глаза и посмотрел вокруг. Облака не так уж высоко, как казались раньше, а внизу бескрайние макушки зимнего леса. Где-то зеленая полоса хвойных, где-то серая линия лиственных, и ничего похожего на кипящую жизнь.

– Пора двигаться дальше, – сухо произнес Егор, схватился одной рукой за ледоруб, другой отстегнулся от крепления в скале и по-паучьи покарабкался вверх, – не расслабляться!

Мне хотелось вниз к земле, к твердой поверхности под ногами. Хотя что может быть тверже, чем камень. Я – должен быть тверже.

***

Я карабкался двумя метрами ниже брата и чуть правее, чтобы падающие камни из-под его ледоруба и кошек не падали на меня. Веревка между нами не должна быть натянута, но и свободно болтаться тоже не должна. Иначе, она попросту будет мешать и может стать причиной трагедии. Приходилось прилагать не мало усилий, чтобы не догонять Егора, но и не отставать от него.

Мы поднялись еще на добрую сотню метров, прежде чем зафиксировались для отдыха. Заранее мы договорились – отдыхать по десять минут. Я не стал подниматься выше и ровняться с братом, чтобы не тратить время отдыха, да и силы, которых и так ушло очень много.

Ветер стал жестче, то ли погода менялась, то ли из-за высоты. В обоих случаях радости мало. Лучше бы его, ветра, вовсе не было. Но говорят, в горах такое редкость и даже слабый ветер на высоте ощущается куда сильнее, чем внизу. А это походило на правду. Резкость и силу ветра я ощущал каждой порой своего тела.

Пока я отдыхал разминал лицо, имитируя улыбку и жевание, казалось, оно начало обмерзать. Мерзкое ощущение, когда часть тела сильно замерзает, а ты не можешь никак его согреть, потому что руки заняты сохранением жизни.

Прошло минут пять – не больше, а сверху послышался голос Егора:

– Тём, смотри, – он махнул рукой влево. Я посмотрел.

– Что там?

– Кажется большой выступ, давай доберемся к нему и отдохнем с чаем. Похолодало прилично, нужно хоть немного согреться.

«Господи, чай… горячий чай из термоса» – подумал я и в ту же секунду почувствовал, как рот наполняется слюной.

– Давай, – радостно ответил я и принялся отцепляться от скалы.

Ветер действительно стал суровей, стали продолжительней свисты под шапкой и громче гул в ушах. По пластику очков секли обледенелые снежинки и, казалось, вот-вот начнут высекать искры. Лицо по ощущениям превращалось в яичную скорлупу, которая может лопнуть от неловкого движения.

Карабкаться по скале стало легче. Может сказывалось чувство легкого голода и хотелось скорее немного подкрепиться, а может уже привык. В конце концов человек способен привыкнуть почти ко всему.

Минут за пятнадцать мы преодолели злосчастные двадцать метров или около того. Егор поравнялся с выступом, оперся на него коленом, перевалился и вот уже придерживал веревку, и протягивал мне руку помощи. Солнце поднялось достаточно высоко, но температура снижалась. Пар изо рта больше походил на дым, а пальцы рук подмерзли даже в термоперчатках.

Выступ оказался неким подобием балкона для пещеры, которая уходила вглубь скалы. Высота ее не больше метра, а ширина около полутора. Нам больше и не надо. Насколько глубоко пещера уходила в скалы не было видно, лучи солнца освещали не больше пяти-шести метров – дальше кромешная тьма.

– Что это такое? – дрожащим шепотом произнес я.

– Похоже на пещеру, но маловероятно жилую. – ответил Егор, заползая на коленях внутрь. Я последовал за ним.

Мы залезли на пару метров вглубь, чтобы ветер меньше задувал, позволив нам хоть немного отогреться. Мимо пролетали густые стаи снежинок, некоторые цеплялись за выступ и оставались на нем, образуя сугробики. Егор достал из рюкзака термос. Пещера наполнилась домашней картиной – льющийся чай и облако пара над чашкой.

Чай пили молча. Неожиданно Егор протянул мне свернутый в небольшой квадрат лист бумаги.

– Что это? – спросил я, протягивая руку.

– Записка. Тебе.

Я взял конверт и посмотрел на Егора.

– Спрячь во внутренний карман, потом откроешь. – произнес он, опережая вопросы.

– Когда потом?

– На вершине.

***

Чай оказался безвкусным и не горячим, хоть пар и поднимался над чашкой. Вокруг царил дикий холод. Обледенелые стены пещеры со свисающими сосульками с замерзшими каплями на краях напомнили о маме. О ее слезах.

Ее серо-голубые глаза часто становились покрасневшими от слез. Слишком часто для человека, который называет себя счастливым. Она всегда со слезами вручала нам подарки на день рожденья и Новый год.

Несколько лет тому назад, когда она неожиданно расплакалась, сидя в нашей комнате, и поспешила выйти, мы услышали ее слова:

– Господи, ты слишком жесток. – прошептала она, не успев закрыть за собой дверь.

Мы не понимали о чем она. Спустя время мы спросили ее об этом.

– Мальчишки, неужели вы подумали, что я вас не люблю!? – она улыбнулась, в глазах блеснула влага, – Больше никогда не говорите о таких глупостях, хорошо?

Нам рассказал отец. Он долго противился, твердил, что мама нас очень любит и что те слова никак к нам не относятся. Но однажды он сломался. Это произошло, когда мамы не было дома. Он вошел в нашу комнату и сказал, что расскажет нам историю только в том случае, если мы пообещаем никогда больше не говорить об этом. Мы согласились.

– Ребята, у вас должна была быть старшая сестренка, – произнес он. Мы с Егором переглянулись. Егор побледнел. У меня пересохло во рту – ваша мама скрывала беременность от родителей. Да и от всех остальных. Поначалу даже от меня. Тогда было стыдно вынашивать ребенка без мужа, да еще и в 17 лет. Мы были студентами. Она на первом курсе, я на втором. Мы думали, что нам делать и как быть, как сказать родителям, как жить дальше. Пока мы думали и решали живот увеличивался и скрывать его становилось все труднее. В итоге мы дотянули с решением до крайности – скрывать уже было невозможно. Я решил бросить учебу и пойти работать, а с мамой решили пожениться. Казалось, решили вопрос. Но что-то случилось в голове вашей мамы и она сделала аборт. Дальше было страшное время. Мы продолжили обучение и жили дальше, вспоминая, но не говоря о том событии. Ваша мама каждый день просила прощения у Бога. Каждый день плакала, кричала и молилась. Потом родились вы и вот теперь вы уже совсем взрослые.

Мама вернулась домой. Отец смахнул рукавом накрапывавшие слезы и шикнул в приложенный к губам указательный палец.

Пар над чашкой уже не поднимался. Я выплеснул чай и вернул чашку Егору. Оглянулся и посмотрел в черноту пещеры; интересно, бывал там кто-нибудь или нет. Может там нетронутое человеком место, а может темнота хранит обледенелые тела и держит в плену заблудившиеся души.

– Пора двигаться дальше, – голос Егора выдернул меня из раздумий.

Мы накинули рюкзаки, проверили снаряжение и вышли на заснеженный выступ. Ветер обнял нас холодными, незримыми руками.

***

Мы рвали воздух ледорубами, как шхуны разрезают гладь океана. Ветер пронзал запястья и лицо холодом. Дышать становилось все тяжелей. Каждый вдох впускал в горло уколы снежинок. Егор позвал меня, чтобы я поравнялся с ним.

– Нужно… уходить… – он говорил прерывисто, делая короткие вдохи.

– Куда уходить? – спросил я.

– За тот… вертикальный выступ.

Я выглянул из-за Егора. В нескольких метрах от нас вверх тянулся выступ, его горбина находилась примерно в метре от основной скалистой стены. Я кивнул Егору в знак согласия.

Мы двинулись по горизонтали. Нам было необходимо скрыться от сильных порывов ветра. Только обморожения нам не хватало. На скале обморожение – смерть. Подтверждение этому мы уже встречали.

Двигались тяжело. Ветер мешал делать сильные, амплитудные размахи, от этого ледорубы пробивали лед не глубоко. Надежности в этом меньше меньшего. Нужно было двигаться быстрее, чтобы лед не успел треснуть и выплюнуть острие ледоруба наружу. Но идти быстрее не получалось. Каждый звук трескающего льда мог стать последним в любой момент.

Наши куртки раздувались, словно паруса, несмотря на затянутую до предела резинку. Расслабься на секунду и рваным парашютом пустишься в штопор.

Наш путь за выступ занял несколько бесконечно долгих минут. Руки дрожали от усталости, легкие отзывались острой болью при каждом вдохе. Выступ ничтожно, но спасительно укрывал от ветра.

– С Новым годом, брат! – сквозь стучащие зубы произнес Егор.

– Ага, и тебя, – я попытался улыбнуться, но почувствовал, как обветренные губы отказываются слушаться, норовя треснуть.

Егор кивнул в мою сторону, но не мне, а куда-то за спину. Я обернулся. Рядом со мной из-подо льда торчала макушка крошечной елки. Чудеса!

Я вспомнил день накануне Нового года. В гости приезжала двоюродная сестра Полина – племянница папы. Она навещала нас несколько раз в год, но обязательно на наше с Егором день рождения и перед Новым годом. Она танцевала балет рядом с елкой. Ее белые локоны извивались в воздухе подобно языкам пламени на ветру. Она танцевала под красивую музыку, двигаясь так гибко, словно в ней не было скелета. Каждое движение было легким, как утренняя роса. Вот уж от кого исходило тепло и нежность, так это от Полины.

Вверху, всего в нескольких десятках метров от нас серое облако поедало скалу, медленно скрывая ее в своих недрах. Сердцебиение ускорилось. Волнение подкатывало к кадыку не от облака, сожравшего вершину, а от высоты, на которой мы находились.

– Метров семьсот от подножия, – словно прочитав мои мысли, произнес Егор.

Я приложил усилие, чтобы сглотнуть застрявший в горле ком.

– Осталось немного, братишка! – с безумием в глазах выкрикнул Егор, – Вперед!

Осколки льда разлетались в стороны, ударяли в лицо, стучали незваными гостями в очки. Острые зубья кошек вгрызались в ледяную твердь. Тяжелое, хриплое дыхание сопровождало каждое движение.

Ветер отогнал облако в сторону, будто отворяя вход. Но вместо входа там открывался ужас, который я никак не ожидал увидеть.

***

Вершина расходилась в стороны и напоминала закатанную манжету на каменном рукаве.

Слой льда на камне становился толще с каждым метром, приближавшим нас к вершине.

Взбираться вверх под углом в 45 градусов спиной к земле оказалось тем еще испытанием. Опираться ногами почти невозможно. Вся нагрузка ложилась на руки, которые все время согнуты в локтях, кроме тех коротких моментов во время замаха. Иногда лицо засыпал рыхлый снег, который летел то от ледорубов, то от рвущего пространство ветра.

Мы шли параллельно – Егор слева, я справа. Между нами два с половиной метра почти натянутой веревки. За спиной без малого километр пустоты.

На выходе в вертикальное положение я мысленно поблагодарил Бога, что диагональный путь почти пройден. Осталось совсем немного. Я закрыл глаза и выдохнул, приготовившись вырвать ледоруб из ледяного плена и направить снова в плен на несколько сантиметров выше.

Меня что-то сильно дернуло вниз. Руки против воли почти разогнулись. Я вздрогнул и быстро бросил взгляд на брата. Его не было. Посмотрел вниз. Егор висел в воздухе, беззвучно зевая ртом. Мозг осознал через мгновение и слух вернулся. Егор кричал. Не произносил ни слова – просто кричал. И вопль его был неразборчив; то ли страх, то ли восхищение.

Думать надо было быстро, а действовать еще быстрее. Каждая секунда на счету.

Я напрягся изо всех сил и освободил левую руку, переложив всю нагрузку на правую. Стянул зубами перчатку и выплюнул, просунул руку в лямку ледоруба, два оборота кистью – две петли на запястье. Перевел дыхание. Проделал тоже самое с правой рукой. Прорезиненные пупырчатые рукоятки неплохо цеплялись к перчаткам, но не когда двойная нагрузка. Мысли путались, кружились вокруг, но отказывались складываться во что-то разумное. Сердце затарахтело быстрее клапанов в двигателе спортивной машины.

Пару тройку метров и Егор сможет зацепиться за поверхность. Нужно продержаться. Руки в миг покраснели. Их обжигал лютый ветер. Пальцы немели.

Перед глазами всплыли фильмы, где потерявший контроль над скалой альпинист обрезал веревку и падал навстречу смерти, жертвуя собой для спасения группы. Но это фильмы. Егор ни за что не обрежет веревку, потому что знает – его жизнь в моих руках – моя в его.