Хроники пана Бельского. Книга первая. Манускрипт «Чародея»

Закончив с птицей, Якуб поднялся с подопечным в своих огромных ладонях, в которых того даже не было видно, и отправился в боковую пристройку к своему дому, где он организовал что-то вроде больничной палаты, в которой выхаживал своих разношёрстных и разномастных пациентов. Проходя по комнате, он все приговаривал, разглаживая голубиный хохолок: «Вот и всё. Сейчас, милый, будешь отдыхать. Выхожу, тебя, парень, не волнуйся. Ещё полетаешь. Ясное дело, с одним то глазом, хреново, но всё же лучше, чем слепым то об стенку башку разбивать». Вернувшись в гостиную, Якуб снял халат, подошел к столу, и со словами: «Такие вот дела, дружище. И что делать – я не знаю. Ну, не топить же этих выродков при рождении, прости меня, господи, грешного. Люди же, вроде как», – быстро перекрестился и стал освобождать стол от медицинских принадлежностей. После чего застелил новую скатерть, принес из кухни для вечернего чаепития тарелки с овсяными оладьями, миску с медом и чайник со своим вкуснейшим духмяным травяным чаем.

– Говоришь, изверги из детей растут, а как же тогда твой соседский малец, кажется, Франтишек его зовут? Каждый день к тебе помогать приходит, видно, что от всей души заботиться о больных зверушках, в радость ему это занятие – жизнь спасать. Славный ведь паренёк растёт, – продолжил разговор Мартин уставшим голосом, наблюдая с недовольством сытого человека за тем, как Якуб расставляет посуду к чаю. Отказаться от еды в доме у Якуба было равносильно тому, что плюнуть ему в душу. Поэтому, направляясь к нему, Мартин заранее был готов к тому, что после ужина у фрау Зингер, ему придется перекусить ещё и у хлебосольного друга.

– Франик – это то редкое исключение, которым нас бог балует, жизнь нашу серую расцвечивает. Но мало их, дружище, не справиться, боюсь, им в будущем с наступающей ордой.

– Якуб, вся наша жизнь, вопреки всякой логике, и держится только на таких вот странных исключениях. Именно такие мальчики и девочки продолжают эту жизнь, подвигают общество поближе к здравому смыслу и подальше от дикости, а дядька бородатый с ободком сиятельным вокруг головы здесь совсем ни при чем. Что же касается всегда наступающей орды, то она никогда не сможет взять верх – очень на это надеюсь – еще и потому, что есть твои и мои кулаки, и пока такие как мы живы, эти детки будут расти, а когда придет их время – сменят нас, но орда ни за что не победит. Иначе – какого лешего жить? Пусть тогда всё, к чертям, сейчас и кончается.

– Что, брат, тяжело тебе? Совсем, гляжу, загнал себя, – с удивлением выслушав эмоциональную речь своего обычно хладнокровного друга, произнёс Якуб, внимательно всматриваясь ему в лицо.

Мартин махнул рукой, пересел к столу и друзья молча принялись чаевничать. Выпив быстро свою чашку чая, Бельский вернулся в кресло-качалку, покачался в нём ещё некоторое время молча, после чего вновь заговорил:

– Встреча у меня будет завтра с человеком весьма опасным и непредсказуемым. Но не это меня особо беспокоит, интересно вовсе другое. Понимаешь, я только-только, можно сказать со вчерашнего дня, начал к нему подходы подыскивать, да справки наводить. И на тебе, ну будто кто ему подсказал, – сам на встречу напрашивается, да ещё с какой-то серьёзной просьбой. Терпеть не могу такие удачные стечения обстоятельств. Темнит что-то, холера ясная. У меня в последнее время, если честно, явное ощущение того, что кто-то мои мысли узнает, чуть ли не раньше меня самого, и на опережение действует. Я бы этого просителя, послал бы куда подальше, и делу конец, да нужен нам он очень. На ту сторону тихо попасть, и без шума официально осесть там, только он сможет помочь, и главное, в случае чего, нужную поддержку оказать там, на месте, тоже в его силах.

– Что за человек? Очень надеюсь, что не тот, а ком я сейчас думаю.

– Мирский Адам Винцентович.

– Зря надеялся я на твое благоразумие. Тебе разве отец не говорил в детстве, что с такого рода людьми нельзя водить компанию?

– Так отец мне настоятельно советовал и с тобой никаких дел не иметь. Говорил, как сейчас помню, что дружба с таким отпетым бандитом до добра меня не доведет, и окажусь я по своей глупости да по твоей вине в беде.

– Ну и правильно советовал. Умнейший человек был твой батюшка, настоящий мудрец, светлая ему память. Тебе надо было его слушать да слушать внимательно, ума разума набираться, смотришь – давно уже большим человеком стал бы, а так болтаешься с такими людьми бедовыми, как я, да Скрига, а толку с этого…? Одни напасти. Что же касается Адамчика, то его я давно знаю, с самого детства. Росли, считай, вместе. Не поверишь, когда-то в юности, за одной красавицей одновременно ухаживали, даже подрались из-за этого.

– Подрались?

– Ну, как подрались, выбил я ему пару зубов, да нос свернул. Хотя нет, вру, и он мне разок успел по уху заехать.

– Расскажи мне, пожалуйста, Якуб о нём. Всё, что знаешь, расскажи.

– Я, к сожалению, очень много чего знаю, как о нём самом, так и о семейке его гадючьей. Давно за ними приглядываю. Поверь на слово, есть у меня на то очень веская причина. Семейка эта с кровью порченной, злыдни одни словом. Многим людям бед и горя принесли. Дрянь людишки, даже я могу это сказать, хотя сам, не одну душу за горизонт спровадил, но они.… Знаешь, я не боюсь прямо сейчас оказаться на суде перед создателем. За всё, что натворил в своей грешной жизни, готов честный ответ держать. Потому, что даже неблаговидное, совершал по совести, уж какая есть. Но никогда, пусть и в злых делах, не имел никакой гнилой мыслишки, а уж тем паче не смел наживаться на людской беде. Нет, я не оправдываюсь, и оправданий искать своим бесстыжим поступкам не собираюсь. Пусть я злодей, пусть, но дрянью я не был никогда. Если решат послать меня в ад, пойду без ропота искупать свои грехи. Но Мирские…. Поверь мне, они постараются вместо себя кого другого туда спровадить, да еще грошик какой на этом заграбастать в ручонки свои алчные. А не получится, так будь уверен, подошлют к творцу кого с ножиком. Вот с кем тебе завтра встречаться придется, и если интересно тебе о нем поподробнее узнать, изволь, послушай.

Якуб зачерпнул большую ложку меда, размешал её в своей чашке с чаем, сделал несколько глотков, после положил руки локтями на стол, упёрся в ладони подбородком, и начал свой рассказ.

– Первым, кто внёс весомый вклад в огромное состояние Мирских, был прадед ныне живущего главы семейства, Богдашка Сивый. Учитывая, сколь давние те были времена, что-то путное по этому поводу сказать знающие люди затрудняются. Однако старики промеж собой баяли, что имел привычку, Богдашка, по ночам рыскать на торговых трактах с кистенём в руках. Основу же богатства семьи сколотил Винцент Богданович Мирский. Разбойничал он со своей ватагой буйных удальцов по всему Северо-Западному краю и прибалтийским землям. Видный был кавалер, ничего не скажешь, с большим достоинством. Много чего доброго мог сделать для родной стороны, не обидела природа не умом, не характером, да, кровь порченная, дрянная, видно всё же дала о себе знать. После нескольких кровопролитных стычек его шайки с регулярными войсками, решил Винцент на какое-то время схорониться в дальней глуши. Правда, предварительно припрятал в разных укромных местах львиную долю награбленного, разделив его на части. Но, как уже не раз бывало со времен библейских, был выдан одним иудой из бывших своих подельников. Дом, где разбойничий «батька» отсиживался, был окружен солдатами и жандармами для пущей надёжности в два кольца. Понимая видно, что час расплаты уже неминуем, я так думаю, решил Винцент Богданович напоследок спасти родовую честь, да и припрятанное богатство от государевой казны уберечь. Поэтому неожиданно для преследователей, не скрываясь, во весь свой немалый рост, с двумя саблями на перевес, бросился он на них в открытую, прямо под солдатские пули. Чтобы дело совсем уж замять, родня объявила его спятившим с ума, да отреклась от него, а по прошествии некоторого времени и о пропавшем награбленном добре как-то позабылось.

Якуб остановил свой рассказ, допил чай и прислушался к шуму в пристройке.

– Шалят, негодники. Новенького третируют. Подожди, Март, минутку.

Он вышел проведать своих подопечных, и через открытую дверь Мартин слышал, как Якуб на полном серьезе разъяснял им правила мирного проживания в его доме. Насколько эта речь была понятна его пациентам, Мартин судить не брался, но практически сразу же больные скандалисты угомонились, после чего Якуб вернулся с довольной улыбкой на лице и продолжил.

– Адам, после окончания Московского университета, доставшимся от отца награбленным богатством распорядился весьма рачительно. С умелой сноровкой вкладывал Адамчик деньги в различные коммерческие операции, большинство из которых оказались очень выгодными для семьи Мирских. Впору Великой войны и особенно при немецкой оккупации Виленского края, Адам активно занимался армейскими поставками и разного рода спекуляциями, наживаясь без зазрения совести на людской нужде. А в декабре восемнадцатого года Мирский со своими домочадцами вслед за германцами выехал из Вильни и на время обосновался в шведском Гётеборге, где они и переждали эту кровавую вакханалию, что прокатилась по нашей несчастной беларусской земле. Адам же и там без дела не сидел, и как поговаривают, активно занимался биржевыми махинациями.

Вернулись Мирские в родные края только в марте двадцать второго года, как раз к моменту присоединения Виленского края к Польше, и Адамчик одно время вел тихую беззаботную жизнь богатого обывателя. Но меня ведь не проведешь, скалапендра, затаился он, словно сыч, и неторопливо, основательно изучил возможности новых реалий. В конце концов, выбрал он для своей ненасытной натуры новую границу между Речью Посполитой и большевиками. Мирский, умело используя силу своего немалого капитала, уж как водится, начал активно и жестоко насаждать на границе свою неофициальную власть, подчиняя себе весь контрабандный промысел. Ты же помнишь, по стране в ту пору бродило достаточно неприкаянных, вооруженных людей, которые за годы военного лихолетья много пролили как чужой, так и своей крови, а теперь в один миг остались не у дел, никому не нужными. Вот Адам и нашел многим этим солдатам без армии новое применение. Сколотил из них свои личные боевые дружины, поставил во главе этих банд отпетых головорезов, а те в благодарность быстро навели на границе необходимый их благодетелю порядок.

Контрабанду на границе Мирский организовал по образу широкой полноводной реки, которую питает огромное число мелких ручейков и речушек. Перекроют, допустим, власти на той или этой стороне один «ручеёк», так в ответ получали тут же новый, но уже в другом, неизвестном им месте. Желающих заняться опасным, но сытным ремеслом, всегда было предостаточно. Особенно в те послевоенные голодные годы, когда людям надо было хоть как-то выживать и кормить свои семьи. Даже самый мелкий контрабандист, тянущий через границу товара на два гроша, один грош несёт в общую кассу Мирского.

– Думается мне, что из этой кассы насыщаются не только непосредственные её вкладчики, – в паузе произнёс Мартин, когда Якуб приостановил свой рассказ, чтобы сходить за трубкой с кисетом.

– Конечно, крошек и кусков разной величины с общего стола перепадает многим, – продолжил он, вернувшись и набивая трубку табаком. – Пограничные власти, как ты понимаешь, особо не чинят препятствий его делам. Ведь вся жизнь в приграничье тем или иным боком намертво завязана с контрабандой. При этом и благосостояние самих служивых на границе также зависит напрямую от их доли в общем пироге. Да и польские разведка с контрразведкой тоже не без греха, через контрабандистов свои интересы преследуют, само собой, не забывая про личные карманы. Хитрющий Мирский очень грамотно втянул в орбиту своей деятельности большое число чиновничьего люда, заманил их в сладкую ловушку, превратив тем самым в марионеток, полностью зависимых от его подачек. Считай, что он фактически обеспечил государственную защиту своей частной «лавочке».

Но где-то около трёх лет назад Мирский неожиданно отошел от личного активного участия в контрабандных делах на границе. Передал он всё хозяйство нескольким своим ближайшим подручным, определив свой ежегодный гарантированный ими процент от общего барыша. При нём, правда, остались несколько преданных ему до гробовой доски отпетых негодяев, готовых ради хозяина на любые злодейства.

– Пан Адам, по всей видимости, забился, как паук, в угол от глаз подальше, а через оставшихся при нем людей по-прежнему контролирует свою паутину, но только уже не гласно, без марания так сказать фамилии. Красавец, одним словом! Узнать бы только, с чего это вдруг ему стыдно стало преступные деяния совершать?– высказал свои сомнения Мартин, после того как Якуб замолчал, раскуривая свою трубку, и немного погодя спросил:

– Послушай, Якуб, а какие у Мирского легальные коммерческие дела? Что у нёго за семья? И может ты в курсе его сердечных привязанностей?

– В своей официальной жизни Мирский владеет текстильной фабрикой под Гродно, консервным заводом в Бресте, пивоварней в Новогрудке, оптовыми складами в Белостоке, и небольшим, но весьма серьёзным в плане финансовых возможностей банком, здесь, в Вильне. Да еще у него в собственности приличное количество земли и доходной недвижимости по всей Речи Посполитой.

А на счёт дел амурных да семейных? Вообще-то Адамчик, как всякий не уверенный в себе мужчина, у которого много денег и огромный комплекс по поводу своей полноценности, был в своё время весьма падок на женский пол, и в былые годы часто сменял любовниц и содержанок. Было у него их неисчислимое количество. И если для такого ловеласа как ты, уж извините Ваше сиятельство, все эти романы и флирты – всего лишь авантюрные приключения аристократа в поисках острых ощущений и удовольствий, что-то вроде игры в покер или рулетку, к примеру, то для Мирского все это было более чем серьезно. Этим гаремом он всеми силами пытался доказать окружающим своё право называться настоящим самцом, а точнее всего пытался убедить в этом самого себя. Но любая женщина, даже самая кроткая и покладистая, – это какие ни какие хлопоты да суета, а порой и откровенные проблемы по жизни. Со временем кровь остывает, начинаешь уставать от всего этого, и всё больше хочется обычного комфортного покоя. Без всех этих эмоциональных бурь, всплесков чувств и фонтанов страсти. Вот поэтому сейчас у него если и случаются изредка романы, то всё больше скоротечные увлечения, заканчивающиеся солидными отступными. А вообще Мирский в последнее время стал в основном пользоваться услугами проституток. Есть недалеко от города один респектабельный бордель с дорогими шлюхами, вот их и пользует. Но, это всё, как ты понимаешь, лирическое отступление, для полноты жизнеописания нашего героя, так сказать, в красках.

Женат же Мирский был дважды. После смерти своей первой жены, Урсулы Валович, вдовствовал Мирский шесть лет. После чего в двадцать девятом году тайно женился на своей давней любовнице, Стефании Муравке, домоправительнице родового имения Мирских в Нарочанском крае под Мяделем. Живет она там практически безвыездно. При таинстве бракосочетания, которое прошло в маленькой покосившейся церквушке в одной захудалой деревеньке, помимо Адама и его невесты, присутствовали в качестве свидетелей два его ближайших головореза, и тщедушный, заморенный беспробудным пьянством, поп. Отношения Адама и Стефании давние, ещё со времён студенческой молодости Мирского. Начался роман в один из его летних приездов домой на побывку, и длился с короткими перерывами на момент венчания тридцать восемь лет, а за то время молодожёны успели прижить двух общих сыновей.

Младший, Стефан, как ушел в восемнадцатом году воевать за правое дело трудового народа, так и сгинул. Вроде как до сих пор никаких вестей о нем родные не имеют. Старший сын Венцлав на сегодня «правая рука» своего отца в его официальной коммерческой деятельности. Как поговаривают в деловых кругах, сын Мирского ведёт семейные дела энергично, по-хозяйски, с уверенностью того, что так продолжится и после кончины отца, когда он уже станет полноправным хозяином.

От первой жены у него известная всему городу дочь Барбара, взбалмошная дамочка, с причудами. Если ты слышал, она вроде как пропала с неделю назад неизвестно куда. Не удивлюсь если это связано напрямую с делами её подозрительного, я бы даже сказал «мутного», фонда. Понимаешь, не верю я вору, подающему на паперти нищему медный грош из пухлого кошелька, вынутого только что из кармана зазевавшегося прохожего. Была у Мирского еще одна дочь – Марго, они двойняшки с Барбарой, но о ней мне мало что известно, там вообще история тёмная. Вроде как с головой у неё были серьёзные неполадки, поэтому Мирский держал её в имении под Мяделем от людей подальше, считай что взаперти, как раз под присмотром своей любовницы Стефании. Где-то приблизительно не то через год, не то через полтора, после возвращения Мирских из Швеции, она вроде как утопилась. В народе говорили, что тела утопленницы так и не нашли, а хоронил Адам пустой гроб. Мать, Урсула, по причине своего слабого здоровья не смогла всего этого перенести и в том же году её также снесли на семейный погост. Одним словом, повторюсь, история тёмная, и мне практически ничего о ней неизвестно. Именно как раз в то самое время я после Слуцких боёв3 отсиживал свой последний тюремный срок у коммунаров под Гомелем, и готовился к побегу от антихристов.

Вот, пожалуй, и всё, если уж совсем без особых деталей и подробностей. Знаешь, я завтра побуду где-нибудь рядышком с твоим домом, так, на всякий случай, от греха подальше. В какое время вы встречаетесь? – закончил свое повествование Якуб.

– Вечером, в пять часов. Но, наверное, не стоит оно того, Якуб. Всё-таки он по своей инициативе идет на контакт. Не будем накалять обстановку, ещё вспугнём чего доброго, – ответил Мартин, надевая пиджак и шляпу, – Хотя уговаривать тебя не делать этого бесполезно, – уже самому себе произнес он в полголоса.

Остановившись на пороге, Мартин обернулся, пристально посмотрел на друга и спросил напрямую:

– Скажи, старина, всё то, что ты мне рассказал, постороннему человеку просто ради любопытства знать-то нет никакой нужды. Я так понимаю здесь много чего личного для тебя.

Погрустневший Якуб встал из-за стола, подошел вплотную к Мартину и, протянув руку, ответил:

– Не спрашивай, пожалуйста, ты меня ни о чём, братец. Врать тебе не могу, а говорить всё как есть – очень больно. Здесь не просто личное, здесь считай вся моя жизнь, которая сложилась так, как сложилась. Добрых снов, Март.

Мартин молча пожал Якубу руку, вышел из дома и быстрым шагом направился к стоящему рядом с калиткой лимузину фрау Зингер «Adler Trumpf», которая настояла на том, что бы после ужина её водитель отвез его домой…

Бельский затушил в пепельнице остаток недокуренной сигары и припомнил, как, провожая у окна своих гостей, он заметил выходящего из кондитерской Якуба. Разодетый щеголем в белоснежный костюм-тройку и широкополую шляпу с букетиком ярко красных цветов и коробкой с тортом в руках, он неторопливо вразвалочку шагал в сторону проспекта вслед за отъехавшим автомобилем Мирского. Ухмыльнувшись краем губ такой ненавязчивой заботе своего друга, Мартин налил в стакан из кувшина молока, выпил его и уже собирался отправиться ложиться спать, как обратил внимание на разыгрывающуюся в его кабинете трагедию.

Пачвара, прижавшись всем телом к столу, в полной изготовке для прыжка, не сводил своих глаз, в миг ставших бездушно стеклянными, с порхавшего по-прежнему, но уже вокруг настольной лампы, мотылька. Насекомое испугано металось между светом и темнотой. Пытаясь, приблизится к лампе, мотылек тут же отлетал от её жара в тень…

Свет и тепло, источники жизни, нередко убивают тех, кто вместо того, чтобы оставаться жить во тьме и холоде, решает запорхать в лучах света и в тепле, на виду у всех. Неправда, что смерть приходит неожиданно и неизвестно откуда. Смерть всегда за вашей спиной, бесшумно движется рядом с вами всю вашу жизнь и ждёт, когда вы совершите свою последнюю роковую ошибку. Вот тогда она выходит в самый центр сцены, забирая в спектакле вашей жизни себе главную роль, исполнение которой настолько виртуозно, что повторения её «на бис» требовать уже некому. У смерти нет репетиций. У смерти сразу день премьеры, которая завершается оглушительным триумфом одного актёра. Мотылёк совершил свою последнюю ошибку. Он вылетел из темноты, манимый светом и теплом, не понимая, что эта пара глаз, пристально следящих за ним из мрака, принадлежит его самому преданному и последнему зрителю…

Молниеносный прыжок, резкий взмах лапы и мотылек оказался в пасти у Пачвары. Быстро прожевав его, он оглянулся по сторонам, (всегда осмотрись вокруг, когда добыл себе пищу, возможно, ты уже сам оказался на свету), и явно довольный собой вернулся на прежнее место в сумрак.

Мартин потрепал кота по загривку и отправился спать. Кот последовал за ним в спальню. Дождавшись, когда хозяин выключит свет и уляжется, он бесшумно запрыгнул на кровать, свернулся в большое пушистое кольцо рядом с ним на свободной подушке, и тут же засопел, мгновенно погружая этим звуком Мартина в сон.

04

Ночью несносная жара наконец-то пошла на спад. На рассвете с северо-запада набежала огромная туча и, словно нерадивый школяр, залила чернилами весь небосвод до самого горизонта, нависнув над городом чёрно-фиолетовым зонтом. Налетевший неожиданно вслед за ней холодный соленый ветер с жутковатым воем раскачал деревья и, подняв вихри пыли и песка вперемешку с пожухлой листвой, вдруг также внезапно утих. В мгновение ока весь город погрузился в застывший и вязкий, будто прозрачное желе, воздух. Но буквально через несколько минут гром с треском разорвал обволакивающую площади и улицы густую тишину, и туча всей своей дородностью обрушилась на Вильню водным бурным потоком, смывая с городского тела грязь и пот двухнедельной тропической жары.

Первые капли дождя, как бы нехотя, ударялись о железный карниз окна спальни, отбивая медленный тягучий ритм барабанного боя, как перед началом некой экзекуции. При этих звуках дождевой дроби Пачвара запрыгнул на подоконник и устроил охоту на залетающие в окно капли начинавшегося ливня. Высовываясь наружу всем своим гибким телом, кот пытался перехватывать дождинки в их стремительном падении ещё на подлёте к окну. Брызги от разбивающихся о карниз крупных капель, разлетались в разные стороны и осыпали кота мелким бисером. В этот момент он резко отпрыгивал, пытаясь уклониться от них, недовольно фыркал, слизывая воду со своей мордашки, после чего с азартом вновь бросался за поимкой следующей капли. Под раскатистый грохот грома, реденький дождь, мгновенно превратился в реку, обрушившуюся водопадом, и стена ливня, как занавес, отделила спальню от внешнего мира. Кот с безумными от испуга глазами опрометью бросился с подоконника на рядом стоявшее кресло, где, напыжившись в большой мохнатый шар и прижав уши, укрылся за его высоким подлокотником.

Проснувшись как обычно в шесть часов утра, Мартин понаблюдал некоторое время за потешным противостоянием кота со стихией, а после его позорного бегства, негромко того спросил:

– Вот мне интересно – ты свою темную душу отмыть пытался или просто умыться хотел?

Кот, услыхав голос Мартина, громко радостно всхлипнул, одним прыжком перелетел с кресла на кровать, пробежал по всему телу Бельского и уткнулся мордочкой прямо хозяину в лицо, став тереться о его щеки и подбородок своей лобастой головой, мурлыча утреннее приветствие.

– Здравствуй, здравствуй, моя любимая скотинка. Я также очень рад тебя видеть.

Мартин поцеловал кота в мокрый холодный нос, соскочил с кровати, захлопнул окно и отправился на кухню. Положив в котиную тарелку свежего мяса, которое тут же с благостным урчанием стало поедаться следовавшим за ним по пятам Пачварой, он перешел в свой импровизированный спортивный зал. Разделив дальнюю комнату перегородкой, Мартин обустроил в одной её части гардеробную, где хранились его многочисленные одежда и обувь, а в другой – соорудил шведскую гимнастическую стенку с откидными брусьями и турником, повесил боксёрскую «грушу» и установил специальный манекен для фехтовальных тренировок. Выполнив за полчаса свой обычный утренний комплекс физических упражнений и поколотив от души «грушу», Бельский отправился в ванную комнату приводить себя в порядок, после чего позавтракал наскоро приготовленным омлетом с беконом, помидорами и сыром.

В начале девятого часа утра, благоухая туалетной водой с ароматом бергамота, изготовленной по его заказу известным парижским парфюмером, элегантный Мартин в светло синем костюме и фетровой шляпе «борсалино» с изящной тростью на перевес спустился выпить кофе к пану Богуславу.

Войдя через центральный вход в фойе кондитерской, Бельский задержался у гардероба, передавая шляпу и трость молоденькой хорошенькой девушке, которой он не преминул сделать несколько комплиментов, и предложил вместо вещей передать ей на сохранение самого себя. При этом игривым тоном отметил, что с такой красавицей вряд ли он сможет сохраниться надолго, отчего лицо девушки мгновенно покрылось пунцовым румянцем, и она смущенно отвела в сторону глаза.

Остановившись перед стеклянной дверью кафетерия, Мартин сквозь неё осмотрел зал, и ему бросилось в глаза непривычно большое число посетителей, для столь раннего временя дня, да еще посреди недели. Постояв некоторое время у входа, рассмотрев их внимательно, Мартин тихо отворил дверь и быстрым шагом направился прямиком к стойке буфета, за которой в это утро хозяйничал сам владелец заведения.

Богуслав Францевич Харальд иногда, как он сам пояснял, чтобы «стряхнуть пыль с тяжелеющего с годами зада», по утрам становился за стойку буфета кафетерия, и лично обслуживал некоторых избранных клиентов, тех, кто был ему лично приятен, и с которыми ему было интересно общаться. Пан Харальд внешне совсем не походил на кондитера в обычном представлении людей об этих мастерах «вкусненького ремесла». Ростом он был немногим выше среднего, имел сухощавое телосложение, можно даже сказать был худ. На неподвижном лице римского патриция, холодно блестели проницательные глаза, а на тонких всегда плотно сжатых губах изредка пробегала едва заметная лукавая ухмылка. Если бы не сдвинутый позалихвацки на бок белоснежный кондитерский колпак, из-под которого задиристо выбивалась прядь его каштановых уже успевших поседеть волос, пана Богуслава запросто можно было принять скорее за распорядителя похоронного бюро.

Мартин уселся на высокий стул у буфетной стойки, прямо напротив Харальда, постучал костяшками пальцев по отполированной до блеска столешнице, изображая стук в двери, и громко поздоровался.

– И вам здравствовать пан Бельский! Всегда приятно видеть человека в столь прекрасном расположении духа. Вам как обычно – большую чашку кофе, крепкий без сахара, и чтобы вас никто не беспокоил?

– Сегодня, уважаемый Богуслав Францевич, добавьте к нему миндальное пирожное, а также какую-нибудь одну из ваших забавных историй. Не поверите, но с самого пробуждения меня навязчиво преследует желание человеческого общения, я бы даже сказал – теплого участливого общения.

Богуслав Францевич славился не только своими кондитерскими изысками, но и отменным талантом рассказчика всяких баек, вычитанных им в большом ворохе газет и журналов. При этом прочитанное он так смело и главное умело интерпретировал на свой манер – разбавляя, добавляя и приукрашивая по своему вкусу, что после его редакторской правки даже скучные занудные притчи превращались в веселые и поучительные анекдоты.

Харальд подал на серебряном подносе заказанную большую чашку горячего дымящегося кофе с пирожным на блюдце.

– Почему не поверю, наоборот, я вас прекрасно понимаю, Мартин Юрьевич. Природа благодаря прошедшему ливню оживает прямо на глазах, в такую пору самые благочестивые монахи и те своих мыслей страшатся. Обратил внимания на то, как вы мила ворковали с моей служащей в фойе. Ничего не поделаешь, жизнь берет свое, и даже такой сухофрукт как вы, простите за столь откровенное сравнение, пытается зацвести.

– Кстати, пан Богуслав, давно хотел вас спросить – где вы находите для своего заведения столь очаровательных фей? В городе поговаривают, что именно таким не хитрым способом вы и завоевали свою популярность. Мол, большинство ваших посетителей приходят не только ради ваших сладостей, но и ради того, чтобы поглазеть на красавиц, работающих здесь. Я восхищаюсь вашим вкусом, дайте парочку уроков, раскройте секрет, маэстро.

– За секретами и всякой прочей таинственной дребеденью – это, пожалуйста, к масонам. Уроки же вам ещё в гимназии все давно дали. Вот если вас интересует мнение далеко не глупого человека, то могу его высказать вслух, если конечно пожелаете. Я на полтора десятка лет старше вас, а значит, кое в чем, наверное, лучше разбираюсь. Особенно, что касается женщин. И вот почему, мой юный благородный друг. Только с возрастом, к сожалению, начинаешь понимать суть женской натуры. Но самое обидное заключается в том, что к тому моменту, когда ты считаешь, что наконец-то расшифровал женскую душу, – ты так же со всей ясностью осознаёшь, что твои глубокие познания всех её тайн и секретов, если для чего и годятся, так только для передачи их по наследству. Старость, увы, неизлечима. Вот такой парадокс. У меня есть смутное подозрение того, что кто-то умеет здорово веселиться в сотворенном им же мире.

А на ваш вопрос, ответить хочу следующее – самая красивая и желанная женщина всегда живет рядом с вами. Она ежедневно ходит по одной с вами улице, вы не редко её встречаете, здороваетесь порою, но, как обычно занятый мыслями о себе самом, не замечаете тоскующего взгляда и робкой улыбки, предназначенной именно вам. Мы одной земли, и наши женщины рождаются для нас, а мы – для них. В природе нет пустоты и лишнего, в ней всё гармонично и всего столько, сколько надо, не больше и не меньше, даже если нам это совсем не нравиться. Ваша неповторимая, и в тоже время банальная история любви, возможно, живет в соседнем доме. И поэтому перестаньте мечтать о каких-то выдуманных экзотических красавицах, которые якобы обитают где-то за тридевять земель, а точнее только в ваших нездоровых фантазиях. Просто протяните руку, и вы ошалеете от счастья и любви, почувствовав прекрасные формы.

– Как часто руку то протягивать, Богуслав Францевич? В таком деле ошибиться – ой, как не хочется! – подмигнув собеседнику, встрял Мартин.

Пан Харальд прищурился и с ядовитой усмешкой ответил:

– Это зависит от ваших сил и интеллекта, юноша. Конечно же, чем чаще протягиваешь руку, тем выше шансы того, что в неё попадёт действительно что-то путное. Но, пан Бельский, не забывайте одного – от чрезмерного усердия ноги протягиваются куда как быстрее, чем находится то, что ищешь.

В награду же за терпеливое прослушивание моего нравоучения, расскажу вам один забавный исторический анекдот, который как раз прочитал не далее как сегодня утром. Насколько эта байка правдива и всё ли в ней соответствует имевшим место событиям, утверждать не берусь, но мне она показалась весьма интересной в плане изучения характеров известных исторических персонажей. Вам известно, что я страстный поклонник исторической науки как таковой, но меня особенно увлекают исследования роли отдельной личности в истории. И как мне думается, именно обыденные дела в повседневной жизни, непосредственно подтверждают всё величие, или наоборот, показывают всю ничтожность, той или иной известной персоны.

Так вот, случилась эта история в Санкт-Петербурге в далёком уже 1883 году, во время правления императора Александра III, прозванного «Миротворцем». Некий солдат Орешкин в очередном своем увольнении по обыкновению своему напился в одном из казенных кабаков, после чего начал задирать людей, буянить да скандалить. Хозяин кабака хоть как-то попытался его образумить и, указывая на портрет императора, укорял его по-отечески: «Как же тебе не стыдно, негодник, перед лицом царя-батюшки так себя гадко вести?». На что Орешкин, совсем уже потеряв голову, отвечал: «А плевал я на вашего государя императора!», да взял и плюнул прямо на портрет. На его беду именно в это самое время в кабак как раз зашел вызванный пристав, всё это увидел, и, конечно же, тут же Орешкина арестовал. На недотёпу солдата завели дело об оскорблении царствующей особы, предав ему из-за угоднических побуждений сугубо политический характер. Орешкина представили настоящим смутьяном-бунтовщиком, не дать не взять – Стенька Разин и Емелька Пугачев в одной персоне, никак не меньше. В таких случаях для вынесения окончательного вердикта дело полагалось направлять на рассмотрение лично императору. Александр Александрович, ознакомившись с представленными на Высочайшее Имя бумагами, прямо на папке начертал: «Дело прекратить. Орешкина освободить. Впредь моих портретов в кабаках не вешать. Орешкину передать, что я на него тоже плевал».

Согласитесь, Мартин Юрьевич, это поступок истинного государственного лидера, действительно самого что ни есть настоящего «Миротворца». И для подтверждения этого ему не было нужды развязывать кровавую войну, чтобы затем облачиться в «белые одежды» и торжественно выступить в роли благого посредника в замирении озлобившихся народов. Успев, правда, до этого уложить в могилу многих из этих людей, которые, погибая в устроенной «миротворцем» бойне, так и не успели понять – ради чего же они всё-таки воевали?

– История конечно весьма поучительная, пан Богуслав, особенно в смысле того, как заканчивать спор которого фактически то и не было. Да и благородство поступка господина Гольштейн-Готторпского вроде как на лицо и даже, возможно, бесспорно. Но финал рассказа в вашем варианте весьма далек от того финала истории, который мне пришлось в отрочестве услыхать от одного судейского чиновника, служившего у моего отца. Этот господин уверял меня, что являлся очевидцем тех событий. По его словам царь-батюшка, производя очередную свою инспекцию, посетил столичную тюрьму, где и отбывал шестимесячный срок наказания хулиган Орешкин. Когда ему доложили, по какой такой причине сей солдат осуждён, сиятельный не на шутку рассердился на своих чиновников и заявил им: «Как так-то, милостивые государи! Он наплевал на мой портрет, а я же за это буду ещё кормить его шесть месяцев? Вы с ума сошли, господа. Отошлите его немедленно, да скажите ему, что и я, в свою очередь, плевать на него хотел. И делу конец!».

Как видите, Богуслав Францевич, причины «миротворческого поступка» Шуры Номер Три иного порядка, чем просто благородство оскорбленного государственного мужа. Ну, не желает он Орешкина задарма кормить и всё тут, и его понять можно. Да и самому Орешкину, на мой взгляд, глубоко всё равно по какой-такой причине помазанник выпустил его на волю раньше назначенного срока. Как говорится, «интересы сторон не противостоят друг другу и равноправно совпадают в своём здравомыслии».

– Право слово, пан Бельский! По скромному моему разумению, наш мир хорош именно своим разнообразием, не постесняюсь сказать – разноцветьем мнений, пусть и совершенно противоположных по своей сути, а это уже, как вы понимаете, повод поговорить или даже подискутировать. Главное, чтобы в отстаивании своих взглядов оппоненты не начинали вколачивать друг дружке в голову аргументы чем-нибудь увесистым. Согласитесь, многое, если даже не всё, зависит от нашего личного восприятия окружающего мира и событий, происходящих в нём. Вот извольте такой пример. Гуляете вы, допустим, в сквере и наблюдаете барышню, читающую некое письмо и при этом плачущую. Что можно подумать в этом случае? Получила несчастная горькую весть и рыдает, надрывая сердце и душу. А возможно в письме пламенное признание в любви от человека, которого сама давно любит, и как считала ранее безнадёжно, а теперь заливается слезами от счастья. Возможен ещё какой-нибудь вариант, но в любом случае – у нас перед глазами читающее письмо девушка со слезами на глазах. А всё остальное – то, что мы с вами сами себе навыдумываем, а после, по недомыслию или скудности ума, свои же фантазии представляем, как нечто истинное. Смех, да и только, когда наблюдаешь за тем, как люди на полном серьёзе пытаются познать то, что сами же, и «нагородили» в своей голове, но чего никогда не было, и быть никогда не могло. Как это по-человечески!

– Одним словом вы хотите убедить меня в том, чтобы я не доверял глазам своим, а верил… только тому, что написано на бумаге. Документ, как говориться, он и в сквере у плачущей девчушки – документ. Как же всё это незамысловато и прозаично до скукоты. Нас, коммерсантов, если что и погубит, то именно чрезмерная рациональность в паре с необузданной жаждой наживы, которыми в основном и руководствуемся в своих суждениях. К моему большому разочарованию, деловой люд буквально всё оцениваем сугубо через призму коммерческих резонов: выгодно – невыгодно, дорого – дёшево, каковы проценты прибыли и объёмы затрат. Но за подсчетом своих барышей мы можем не заметить приход людей иного мировоззрения, с иными взглядами на своё место в обществе, а они, как правило, большие выдумщики, да ещё какие, к тому же хорошо вооружены и смертоубийством не брезгуют. И грозит нам явление таких господ-товарищей абсолютной утратой всего имущества и капиталовложений – и это в лучшем случае. Тому свидетельство – наши соседи-фантазёры к востоку от нашего благословенного края.

Допив кофе, Мартин ещё раз осмотрел зал, остановив свой взгляд на дальнем столике, за которым обосновалась странная компания из двух мужчин весьма угрюмой наружности, и разбитной дамочки. Компаньоны, заметив, что ими заинтересовались, поначалу немного засуетились, но после стали изображать равнодушие ко всему происходящему вокруг.

Перехватив взгляд Мартина, Богуслав Францевич поставил перед ним чашку горячего шоколада и, кивнув головой в сторону этих посетителей, продолжил разговор.

– Обратили внимание, в дальнем углу, очень колоритная троица, далеко не святая, уверяю вас. Меня, конечно же, радует популярность моего заведения у разных жителей нашего города, а популярность и доход, как вы понимаете, в нашем деле всегда идут рука об руку. Но.… Если вы не торопитесь, то позвольте отнять у вас ещё немного времени. Хочу рассказать вам на этот раз историю уже из нашей жизни, я бы сказал из совсем недавнего прошлого и настоящего, а вы тем временем полакомитесь моим чудным горячим шоколадом, за счет заведения, разумеется.

Вчера, после отъезда вашего уважаемого гостя, – пан Богуслав приставил указательный палец правой руки к виску, изображая выстрел из пистолета себе в голову, – весь вечер возле дома околачивались эти два типа бандитской наружности. Сегодня же, ни свет, ни заря, ввалились с этой фурией, выпили уже два чайника чая, сожрали половину изюмного пирога и до сих пор сидят, ждут чего-то, но точно не второго пришествия, их и первое то явно обошло стороной.

Одного из этих проходимцев я встречал не так давно при весьма неприглядных обстоятельствах. Решил я открыть небольшой магазинчик сладостей на городском рынке Лукишки и стал чин по чину оформлять соответствующие разрешительные документы в магистратуре. Вот там мне один хитроватый чиновник и подсказал – что бы спокойно работать на этом рынке я должен заручиться покровительством одного высокоуважаемого человека, топор ему в плечи. Поехал, значит, я к этому уважаемому в корчму «Берлога», которая как раз рядом с рынком обосновалась. Знаете, наверное, эту воровскую клоаку, куда порядочному человеку нет хода, но я, к сожалению, был вынужден пойти туда ради…

– …наживы, которая, поверьте, заведет ещё и не в такую яму,– пробурчал, перебивая, Мартин.

– Соглашусь с вами, пан Бельский, но только отчасти. Я вынужден всё это делать всего лишь ради куска хлеба с малым кусочком маслица на нём для моей большой семьи. Ведь вы знаете – только деток своих у меня шестеро, да еще иной родни хватает, и всех их надо накормить, чтоб им повылазило. О каких здесь барышах вести речь, о чём вы? Но продолжу. Встречался со мной в корчме, конечно же, не самый уважаемый, а чуточку менее уважаемый… разбойник, при котором и находился вон тот – с рваным ухом. Договорились мы, что за благосклонность к себе и за охрану от невзгод буду определенную мзду татарве платить. Дожился, одним словом, к сединам вот до таких дел, но место уж больно выгодное, а мы с двоюродной сестрицей недалеко от города, на хуторке одном, уже налаживаем маленькое производство конфет, поэтому отступать-то некуда. Вот, я вчера с испугу то и подумал, что это за меня мои «ангелы-хранители» решили взяться поплотнее, так сказать совсем уж оборонить от всех невзгод и напастей. А вот сегодня думаю, что нет.

Богуслав Францевич нагнулся к Бельскому и шепотом, сквозь свои сжатые тонкие губы произнес:

– Будьте осторожны, Мартин Юрьевич. Я понимаю, что вы птица совсем иного полёта, но, похоже, что эти визитёры по вашу душу.

– Не беспокойтесь, пан Харальд. Продал я её давно, и, судя по моим преследователям, сделка оказалась не удачной. Благодарю вас, Богуслав Францевич, за угощения, и доброго вам дня, – попрощался Мартин, рассчитался и неторопливо покинул кафетерий.

В гардеробе, принимая обратно свои вещи, Бельский успел пригласить на свидание так понравившуюся ему девушку, окончательно вогнав её в краску, и довольный собой вышел на улицу.

Остановившись на ступенях крыльца, он раскинул руки в стороны и вздохнул полной грудью душистые запахи задышавшей от обильной влаги земли, от которых, защекотав в ноздрях и горле, хмелило ум и будоражило чувства. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь рваные остатки тучи, отражались в россе и лужах яркими бликами, которые стайками разноцветных огоньков мелькали в сочной зелени листвы, заставляя жмуриться глаза. Парк вокруг, затихший перед ливнем, сейчас наполнился шумом радостной птичьей разноголосицы. Жизнь как будто после непродолжительной остановки, отдышавшись, вновь с легкостью озорно встрепенулась и резво побежала по свету.

Направляясь по аллее к выходу из парка, Мартин испытывал странное чувство облегчения, от которого его просто распирало. Всё! Решение принято, бесповоротно. Тяжкие размышления и сомнения отброшены прочь, и уже позади. В эту самую минуту Бельскому вдруг очень захотелось… хорошей драки. Той, после которой, победив сильного противника, измотав себя до крайнего предела, падаешь в эйфории на землю уже непослушным онемевшим телом, задыхаясь, отрывисто глотая воздух, и ощущая, как сердце пытается вырваться наружу, разрывая грудную клетку. И после, лёжа чувствовать, как с каждым мгновением твоё тело оживает и начинает слушаться тебя, дыхание становиться ровным, а сердце, перестав бешено колотиться, переходит к обычному ритму своей рутиной работы, и ты будто возвращаешься из забытья глубокого сна.

Обернувшись в конце аллеи, Мартин увидел следующих вслед за ним девицу с «рваным ухом». Третий соглядатай не наблюдался. Бельский выдохнул и сделал, было, шаг навстречу к своим «попутчикам», но, передумав, резко развернулся и размеренным шагом стал удаляться от них. «Ну, не буду же я при даме драть тебе второе ухо. Повезло тебе, урод,… пока» – мелькнуло в голове у Мартина.

Первоначально он планировал взять извозчика, коих тогда ещё было предостаточно в Вильне, но погода так располагала к пешей прогулке, что он решил всё же пройтись, тем более ему хватало о чём поразмыслить, а на ходу Бельскому всегда комфортней думалось. Выйдя из парка, он направился по Замковой улице в сторону Ратушной площади, где недалече от костёла Святого Казимира и находился его универсальный магазин.

Перейдя на улицу Великую, Мартин на противоположной стороне у Пятницкой церкви увидал Доминика Скригу, в компании с миловидной девушкой, разодетой, как и её провожатый, по последней моде. Поддерживая свою спутницу слегка под локоток, он оживленно ей что-то рассказывал, она же, не сводя с него своих широко раскрытых глаз, со всем вниманием погружалась в его болтовню. Эта красивая пара со стороны выглядела, словно нарисованная, и сошедшая со страниц журнала, повествующего о светской жизни кинозвезд и разных знаменитостей. Доминик, являясь большим поклонником модных вещей, много времени и средств не скупясь, затрачивал на свою внешность, что возвращалось ему, как правило, сторицей. Высокий, стройный, всегда разодетый «с иголочки», с тонкими усами на холёном лице, дополнявшиеся стильными бакенбардами модной прически, обладающий врожденным обаянием и манерами настоящего денди, Скрига производил умопомрачительное впечатление даже на опытные женские сердца, не говоря уже про юные неокрепшие души. Оттого и слыл он в городе коварным соблазнителем, но при этом такая репутация не отваживала от него женщин и девиц, что впрочем, и не удивительно, а наоборот, число его «поклонниц», возможно и завышенное для пущего эффекта, увеличивалось беспрерывно. Доминик не был простым потребителем женских ласк. Он сам всегда беззаветно влюблялся, и всеми силами старался подарить своей очередной возлюбленной «…вкус настоящей неземной любви». Именно такой, каковой она себе эту «настоящую неземную любовь» и представляла. За это его любовницы были настолько ему благодарны, что с радостью исполняли любые его просьбы и пожелания, чем он всегда без всякого зазрения совести пользовался в угоду своим личным интересам.

Его влюбчивость была, пожалуй, единственной слабостью его характера. Мартин знал Доминика еще со времён их общей военной молодости, как храброго, умного и жесткого мужчину, который к тому же порою мог быть настолько цинично безжалостным, что эта его черта, возможно, и мешала Мартину стать с Домиником по-настоящему близкими друзьями.

На пересечении улицы с площадью Скрига поклонился своей спутнице, приподняв шляпу, поцеловал ей руку, и они расстались. Девушка быстрым шагом направилась в сторону Остробрамкой улицы, несколько раз обернувшись посмотреть на удаляющегося Доминика, который, с полной уверенностью зная об этом, шествовал так, будто только что выиграл войну за английский престол.

Мартин приблизился со спины к Доминику и, поравнявшись с ним по правую руку, легонько хлопнул ладонью того по плечу со словами: «Как поживаете, Доминик Карлович?». Скрига обернулся на его голос, очаровательно, как только он умел, улыбнулся, и, ответив: «Какой прекрасный день, даже вы, Мартин Юрьевич, не в состоянии его испортить», – обнял того за плечо, продолжая идти в сторону магазина.

Доминик, похоже, в очередной раз влюбился.

Познакомились они, когда оба служили в разведке Северо-Западной армии генерала Юденича во время первой попытки отбить у «большевиков» Петроград, где молодые офицеры-одногодки быстро подружились. Перед вторым же наступлением армии их вместе забросили в осаждённый город для сбора информации и организации диверсий. Когда же и этот поход Юденича закончился неудачей, то при прорыве из Питера, в перестрелке с «чекистами», Доминик был серьёзно ранен, и Мартин практически на себе вытащил его к своим. После Скригу с другими ранеными и больными тифом сослуживцами эвакуировали в Финляндию, а Мартин вернулся в Беларусь. Встретились они вновь только через десяток лет, когда Бельский после долгих своих скитаний по миру возвратился в Вильню, где Доминик проживал по возращении из Финляндии со времени присоединения Виленского края к Польше.

– Когда же ты угомонишься, Доминик? Ладно, в юные годы, когда кровь кипела, и опасности войны не давали скучать, подстёгивая к безрассудным поступкам. Но сегодня то, должен бы уже и накушаться всего этого, дружище. О тебе, ну просто какие-то ужасные истории по городу ходят. Джакомо Казанова и Дон Джованни не угнались бы за тобой в этом марафоне.