Полтергейст в Прошмыркине

– Да за это, – стукнув ложкой по столу, вскипела Антонина, – Надо к стенке – без суда и следствия!!!

– Ну, ты даёшь! – Фёдор громко рассмеялся. – Если всему нашему начальству воздавать строго по «заслугам», то у нас и в районе, и во всей области мало кого к стенке ставить не придётся. Ты, прямо, как с луны свалилась! Вон, возьми Хапкина, преда колхоза «Вперёд к достижениям». Да весь район знает, что он в прошлом году пол-урожая пустил «налево», а деньги себе в карман положил. Ну, понятное дело, с «кем надо» поделился. И каждый год он так делает. Возьми Макашкина – директора совхоза «Правда». Этот себе уже вторую виллу под боком у областного начальства строит. Оно, что, ничего этого не видит? Примеры ещё нужны? Кстати, ты из каковских будешь-то?

– В смысле? – несколько растерялась Антонина.

– Ну, из магов, там, или журналистов? – подвигая ей тарелку с жарким, поинтересовался Колотушкин. – У меня тут, почитай, через день гости бывают. Вот, на днях, приезжали двое из областного Союза пожизненных холостяков, называется «Кремень». Предлагали к ним записаться, мол, раз уж до тридцати с бабьём не связался – нечего и связываться. Давай к нам!

– Ну а ты? – Тоня с любопытством взглянула на своего собеседника. – Согласился?

– Ага, прямо так к ним и поспешил! – Фёдор иронично усмехнулся. – Дурью они маются – что тут ещё скажешь? А сегодня утром была целая команда этих…Как их? Фелимисток, что ли? – наморщив лоб, попытался припомнить он.

– Может быть, феминисток? – подсказала Нескучаева.

– Во-во! Они самые. Привезли сюда своё молодое пополнение, чтобы показать на деле, что мужики, по своей сути – бездельники, бичи, бомжи, грязные отбросы. Ну, зашли ко мне, огляделись, потоптались… Как видно, поняли, что в наглядные пособия я не гожусь, развернулись, и – ходу! Обломилась у них агитация… Вот я и подумал, что ты тоже из этой их «Синей розы».

Помявшись, Антонина сказала первое, что ей пришло на ум:

– Нет, я… Я из… Из «Красной гвоздики» – придумала она на ходу.

– А это что за шарашка? – недоумённо воззрился Колотушкин.

– Это… Это, как бы, движение за всеобщую справедливость, – продолжая фантазировать, дала пояснение Тоня. – Просто, хотела узнать: как тут у вас насчёт справедливости?

Она пока что решила не говорить, кем является на самом деле, и для чего приехала в Прошмыркино – об этом сказать никогда не поздно. А то… Кто его знает, как этот, в общем-то, нормальный сельчанин, который оказался и понимающим, и гостеприимным, отреагирует, услышав, что его гостья – сотрудница райкома партии? В ходе разговора Антонина тонко намекнула Фёдору, что была бы не против приехать к нему как-нибудь ещё раз. С ходу уловив суть намёка, Колотушкин тут же уведомил, что он, в общем-то, возражать не стал бы абсолютно.

Уезжая из Прошмыркина, Антонина в дороге осмысливала итоги своего первого визита. «Страшный мироед» Колотушкин таковым больше уже не казался. А если бы его ещё и побрить, да приодеть поприличнее… Был бы парень – о-го-го! Впрочем, это уже не по её части. Нет, нет, нет! Её задача совсем другая. Она должна стать для него, своего рода, духовным наставником. Ей нужно переломить в сознании совсем ещё недавно добропорядочного колхозника пагубные, про-кулацкие настроения, намерение стать единоличником. И эту задачу ей следует выполнить с честью! Пусть он не знает, кто она на самом деле. Пусть! Но под её ненавязчивым, товарищеским воздействием, Фёдор должен будет не только отречься от своих опрометчивых намерений стать фермером, а ещё и принять решение добровольно вернуться в лоно безмятежно-счастливой колхозной жизни. Правда, сначала придётся как следует «прополоскать» на бюро Неронова за его нечистоплотные проделки.

«Первый», которому Тоня обрисовала итоги своего первого визита в самых оптимистичных тонах, весьма положительно оценил её работу и порекомендовал активнее двигаться в избранном направлении.

– …Хорошо было бы, ежели бы он не только от своего фермерства отрёкся, но об этом ещё и сообщил в нашей районке. Вроде, как бы, покаялся, чтоб весь район об этом знал! – директивно утыкал он пальцем в потолок кабинета, даже не подозревая о том, как скоро каяться придётся ему самому.

И именно по причине того, что «душеспасительницей» Колотушкина он назначил Антонину. Энергичное повествование Нескучаевой о чрезвычайно некрасивых поступках Неронова, о его нечистоплотности и хамстве, он прервал не менее энергичным хлопком ладони по столу.

– Тоня, ты под кого это вознамерилась копать? – строго прищурился Рубакин, измерив взглядом Нескучаеву. – Ты запомни, что Неронов – это фигура. Один из наших правофланговых коммунистического строительства на селе. Соображаешь? Так сказать, маяк, на которого все должны равняться. И с чего это видно, что именно он виноват? Кто ведёт учёт рабочего времени и вспаханных гектаров? Правильно, учётчица. Вот с неё мы и спросим!

Одолеваемая противоречивыми чувствами, Антонина покинула начальственный кабинет. Ей очень не понравилось то, как первый секретарь «перевёл стрелки» с Неронова на простую учётчицу, которая, якобы, виновна в махинациях с учётом трудодней. Из-за этого в душе она ощутила какой-то неприятный внутренний раздрай. Однако усилием воли Нескучаева подавила в себе негативные настроения, стараясь думать только о том, как высоко «первый» оценил начало её работы в Прошмыркине. Поэтому, окрылённая доверием старших товарищей, она с жаром продолжила порученную ей миссию.

Обещанное ею Колотушкину приехать «как-нибудь ещё» наступило уже на следующий день. Едва из-за горизонта показался тонкий, красноватый край солнца, у Фединой калитки, басовито урча мотором и, тонко пискнув тормозами, остановился мотоцикл. Колотушкин выглянул из-под трактора, и сразу же узнал вчерашнюю «Яву» и её хозяйку. Войдя во двор, Антонина поздоровалась с ним как со старым знакомым и поинтересовалась, чем он сейчас занят.

Колотушкин, ничем не выдавая своего удивления столь ранним визитом, к её удовольствию охотно ответил на все заданные вопросы, показав себя очень занятным, к тому же, остроумным собеседником. Его вчерашней угрюмости как не бывало. Под звяканье гаечных ключей они долго беседовали о преимуществах и недостатках различных систем земледелия. Антонину, пару лет назад закончившую агрофак сельхозинститута, эрудированность Фёдора по самому широкому кругу хозяйственных вопросов очень удивила. Она даже спросила, когда и какой институт он заканчивал.

Колотушкин рассмеялся и пояснил, что десять лет круглосуточной работы в поле стоят академии. Когда же он, наконец-то, закончил ремонт и выбрался из-под своего «Волгаря», Нескучаева сразу же отметила, что её, так сказать, подопечный со вчерашнего дня разительно переменился. Щетина на лице была тщательно сбрита, синий рабочий комбинезон старательно отстиран и наутюжен. Холодноватый утренний ветерок разносил приятный, терпкий запах «Шипра».

«Ага! – внутренне возликовала Нескучаева. – Наш вчерашний разговор уже начал давать свои плоды. Видимо, Колотушкин, всё же, задумался о пагубности своего фермерства и, в качестве первого шага, решил расстаться со своей кулацкой щетиной!».

Присев на лавочку под развесистой вишней, густо усеянной ещё зелёными завязями, Антонина завела разговор о том, что все ли правильно понимают сущность справедливости. Вот, например, Федя ушёл из колхоза. Да, с ним там поступили несправедливо. Но ведь и он, уйдя из сельхозартели, вольно или невольно, вынудил оставшихся в бригаде тянуть куда более тяжёлую лямку. Можно ли это считать справедливым по отношению к ним?..

Нескучаева очень опасалась, что Колотушкин, почуяв в её словах какой-то подвох, сразу же оборвёт разговор и укажет ей на дверь. Но тот к философствованиям гостьи отнёсся очень даже доброжелательно, и ничуть не стал критиковать высказанные ею (если сказать по совести, очень уж шаткие) доводы. Ободрённая его дружелюбием, Антонина достала из сумки целую кипу пропагандистских материалов. Тут была свежая пресса, с публикациями об успехах в деле строительства «социализма с человеческим лицом», а так же повествованиями об очередном «прорабе перестройки», который в рамках колхозно-совхозной системы достиг небывалых результатов. Были и брошюры общества «Знание», с идеологически выверенными предложениями по интенсификации сельхозпроизводства.

При виде этой бумажной агитации Федя несколько поскучнел. Но, тем не менее, к внутреннему восторгу Антонины, вежливо перелистал предложенные ему газеты и брошюры, особо обратив внимание на статьи и абзацы, отмеченные ею красным карандашом. Пообещав, что всё это он сегодня же прочтёт, Колотушкин неожиданно предложил зайти в дом, чтоб от души «ударить по чаям». Но его гостья, вежливо поблагодарив, пояснила, что должна ехать и к другим, кто нуждается в моральной поддержке их общества «Красная гвоздика».

– …Понимаешь, Фёдор, – уже собираясь уезжать, напоследок добавила Тоня, – нас очень беспокоит: удастся ли тебе добиться намеченного? Справедливо ли будет, если в итоге всех своих трудов ты вдруг окажешься ни с чем? Верно? Да, в колхозе недостатков хватает. Но там, в любом случае, ты не остаёшься без ничего, даже приключись неурожай. Поэтому всецело уважая твой выбор, мы, пойми нас правильно, в большей степени, за коллективные формы труда.

– Ну, так, что ж не понять-то?! – энергично закивал Колотушкин. – Точнее, прямо ведь и не скажешь! Я и сам теперь почти уже так тоже думаю! Да-а!..

– Знаешь, боюсь показаться тебе надоедливой… – как бы, размышляя вслух, уже у калитки заговорила Нескучаева. – Приезжаю, наверное, не вовремя, отрываю тебя от дел…

Однако вышедший проводить гостью Фёдор, мгновенно поняв суть её мысли, перебил:

– Тонь! Да, брось ты! Когда и в чём ты мне мешала? Да, когда захочешь – тогда и приезжай. Хоть десять раз на дню. Ты знаешь, я теперь так настроился на полную справедливость, что и слов не нахожу. Точно, точно! Даёшь, справедливость! – воздел он крепко сжатый кулак. – Рот фронт! Но пасаран!

Услышанное столь воодушевило Антонину, что она вдруг подумала – а не приехать ли сюда и в самом деле во второй половине дня? Но, припомнив, сколько у неё всяких иных поручений и нагрузок, поняла, что разорваться никак не успеет. В самом деле! Сегодня нужно будет поучаствовать в районном слёте филателистов, нужно будет выступить на районном совещании профсоюзников, потом в нескольких школах обсудить моральный облик комсомольца, в свете решений последнего пленума ЦК, обязавшего молодёжь активнее участвовать в перестроечных процессах… И хотя она сама толком не представляла, что конкретно могла бы во имя перестройки делать эта самая молодёжь, тем не менее, заранее настраивалась не менее чем на полуторачасовую речь…Там главное – что? Выйти на трибуну и начать выступление, а потом – неси всё, что на ум идёт. Слушать-то всё равно никто не будет. Кто-то сразу же задремлет, кто-то будет читать «забугорный» детектив, а кто-то – травить с соседями анекдоты.

Прыгая на ухабах в седле «Явы», Антонина с удовольствием предвкушала момент доклада «первому» о первых, реальных шагах в деле идеологического перевоспитания мироеда Колотушкина. И предчувствия её не обманули. Правда, Рубакина на месте не оказалось – спозаранок он уехал на бюро обкома «получать кренделей» за избыточное число осечек и проколов в работе райкома. Однако и второй секретарь Канарейкин оценил итоги поездок Нескучаевой в Прошмыркино в чрезвычайно лестных тонах.

Стоило бы отметить, «второй» даже внешне был прямой противоположностью «первого» – прямоватого, грубоватого и, как язвили недруги, «мужиковатого». Рубакин носил мешковатые ширпотребовские костюмы, курил «Беломор» и жил строго по партийному уставу. Поговаривали, что «первый», даже когда ложится спать, всегда кладёт устав под подушку. Канарейкин же предпочитал костюмы хотя и строгого, «партийного» фасона, но с прицелом на текущую моду. Он всегда источал ароматы дорогих, импортных одеколонов, а его манеры в общении с молодыми сотрудницами райкома и партактивистками были достойны завсегдатая великосветских салонов.

Стареющий ловелас уже давно «точил коготки» на «Тоньку-идеалистку», как про себя он её именовал. Но, к его досаде, Антонина, казалось, совсем не замечала проявляемых в её адрес знаков внимания и намёков на то, что пора бы их служебные отношения перевести в более горизонтальную плоскость. Тем не менее, Канарейкин не терял надежды одержать очередную «победу», коих в его довольно бурной биографии было изрядное множество.

Радужный, оптимистичный доклад Нескучаевой он выслушал очень внимательно, и не поскупился на комплименты, способные, по его мнению, растопить самое тугоплавкое женское сердце. Заметив, что его слова, наконец-то, как будто, начали достигать своей цели, Канарейкин, как бы про меж делом, вдруг поинтересовался – а не будет ли Тонечка против, если он однажды составит ей компанию до Прошмыркина.

– У меня ведь тоже есть «Ява», – слащаво подмигнул он, отчего Нескучаева в этот момент вдруг ощутила что-то наподобие лёгкой тошноты. – Застоялся в стойле конь…

Приосанившись, с приятной миной на лице, Канарейкин осклабился в ожидании ответа. Но, как видно, свои познания загадочной женской натуры он слишком уж переоценил. Фамильярно-игривое «Тонечка», вопреки его ожиданиям, подействовало на Нескучаеву как жужжание докучливой июльской мухи. Её сияющая улыбка моментально сменилась на колкую усмешку, и уже своим обычным, «комиссарским» тоном, она вежливо, но едко парировала:

– Извините, Анатолий Юрьевич, но я езжу слишком быстро, и поэтому, боюсь, вам за мной не угнаться.

Обозлённый её неуступчивостью («Ну что ты всё ломаешься, что дурой-то прикидываешься?!!») Канарейкин, тут же приняв «государственно»-озабоченное выражение лица, как можно строже и суше поинтересовался, как часто «товарищ Нескучаева» планирует курировать Колотушкина, и когда ею намечена следующая поездка. В ответ Антонина лишь пожала плечами.

– Этот вопрос я хотела бы согласовать с Георгием Максимовичем. Но, в любом случае, вероятнее всего, поеду туда не скоро.

Это «не скоро» состоялось уже на следующий день. Когда Нескучаева подруливала к уже знакомой калитке, навстречу ей со двора выбежал здоровенный кудлатый барбос гиеноподобной масти с разными по величине ушами. Даже опытный кинолог вряд ли смог бы определить с первого взгляда, сколько же пород смешалось в этом творении свободной собачьей любви.

Вместо того, чтобы злобно залаять и накинуться на нарушительницу его собачьего покоя, пёс громко зевнул, завилял хвостом и, как заправский попрошайка, вопросительно вытянул морду, принюхиваясь к карманам гостьи. На его счастье в одном из них завалялась карамелька. В это время из дома вышел Колотушкин.

– Бич, ко мне! – громко приказал он, и обеспокоенно спросил, не укусил ли пёс Тоню.

Та, погладив барбоса по голове, поспешила успокоить Фёдора, уведомив, что его Бич – пёс хоть куда, под стать хозяину, несмотря на несколько странную кличку.

– Так, бродяг-то в народе всегда зовут «бичами», – выйдя со двора, пояснил Колотушкин. – Да, он ко мне только вчера приблудился. Вечером откуда-то пришёл. Прогонять его не стал – пусть живёт! Что я ему, куска хлеба не найду?.. – снисходительно махнул он рукой.

Уже по-приятельски поздоровавшись, Фёдор и Антонина вновь присели под той же вишней, и продолжили свои политико-воспитательные беседы. Излагая Колотушкину заранее заготовленные пассажи о преимуществах коллективного хозяйствования, Нескучаева нарадоваться не могла на своего подопечного. Он с самым внимательным, с самым серьёзным видом внимал её рассуждениям, иногда кивая головой, и даже вставляя пару слов в контексте услышанного.

«Наши бы бараны, агитаторы и пропагандисты, умели так слушать! – мысленно воздыхала Антонина. – А то ты им – про политику партии на современном этапе, а они – в «балду» играют и обмениваются сплетнями…»

Как и вчера, уезжая, она оставила кипу агитационных материалов, имеющих, как ей казалось, мощный идейный заряд, способный направить заблудшую Федину душу на путь истинный, после чего отбыла в совершеннейшем убеждении, что до возвращения Колотушкина в колхоз – уже рукой подать.

Но при этом, одновременно, где-то глубоко-глубоко в душе у неё вдруг зародилось сомнение: а так ли уж надо возвращаться Фёдору в колхоз? Он ведь не в банду же какую-нибудь записался, и грабить никого не собирается! Ну и что тут такого, если он без указок Неронова будет самостоятельно пахать землю, сеять, убирать урожай?..

Однако вовремя вспомнив о том, что она – «боец партии», который направлен на «идеологический фронт», Антонина вовремя искоренила в себе это мелкобуржуазное сюсюканье. «Надо быть как Корчагин! – решила она. – Не щадить ради идеи ни себя, ни других!..»

«Первый», которому на бюро удалось успешно отбиться от светившего ему «строгача с занесением», что могло означать очень скорое прощание со своей теперешней должностью, Нескучаевой остался очень доволен. Он порекомендовал усилить натиск и, отложив все иные дела, не считаясь со временем, «добить врага решительным ударом». Как ему уже не раз сообщали с мест директора и парторги хозяйств, чуждые социализму фермерские настроения начали охватывать всё новые и новые сёла района. Поэтому публичное отречение Колотушкина было бы как нельзя кстати.

Очередной визит Антонины в Прошмыркино состоялся в полдень. С утра у неё были неотложные дела в подшефной школе. Едва освободившись, она, даже не завернув домой, помчалась по синеватой глади новенького «с иголочки» шоссе. Потом асфальт закончился, начались кучи щебня, рытвины… Здесь, чадя выхлопными трубами и, натужно гудя, работала дорожная техника. Ну а дальнейший, оставшийся путь, как и обычно, походил на полосу препятствий.

Колотушкин, только что прибывший с поля, где культивировал пары, уже успел искупаться в узковатой, но глубокой Карасихе, и готовился к обеду. Он как будто заранее предчувствовал момент прибытия Антонины – стол, поставленный им под вишней, был накрыт на двоих.

За обедом Антонина, не удержавшись, спросила Колотушкина о том, как же ему удалось уберечь посуду от проделок совсем недавно буйствовавшего в его доме полтергейста. Фёдор, глядя куда-то в сторону и, едва сдерживая смех, пояснил, что его полтергейст – парень был толковый, поэтому бил и ломал в разумных пределах, лишнего не трогая.

Сразу после трапезы состоялась их, ставшая уже привычной, идеологически-воспитательная беседа. Как и всегда, Фёдор слушал свою наставницу с неослабевающим вниманием. Он полностью соглашался со всеми её доводами, выводами, заключениями, внимательно изучал всё, что она ему оставляла. Но… К огорчению Антонины, этим всё и кончалось. За прошедшие дни Колотушкин ни разу не встретился с Нероновым, о чём тот уже пару раз довольно сердито говорил с ней по телефону. Более того, во время каждого своего последующего визита Нескучаева замечала, что у Фёдора появляются всё новые и новые доказательства бесплодности прилагаемых ею усилий. Однажды она заметила добытую им, скорее всего, на свалке металлолома, борону. Потом вдруг появились новые лемеха, потом – новые культиваторные лапы… Это Тоню выбивало из равновесия, но она надежды не теряла, и собиралась бороться с кулацкими настроениями Колотушкина до победного конца.

Незаметно пролетела неделя её идеологической работы. Потом – другая…Фёдор в колхоз не возвращался, и, в тоже время, настойчиво приглашал Антонину приезжать ещё и ещё, уверяя её в своей приверженности идеям «Красной гвоздики». «Первый», так и не дождавшись долгожданного публичного отречения Колотушкина от фермерства, всё чаще и чаще устраивал Антонине не самые вежливые разносы. Он уже подумывал о замене Нескучаевой более опытным идеологическим работником. Но, перебрав в памяти возможные кандидатуры, с огорчением был вынужден констатировать, что другие, в сравнении с Антониной, и вовсе будут «не пришей кобыле хвост». Кто из райкомовских «сидельцев» согласится ежедневно мотаться к чёрту на кулички – в Прошмыркино, чтобы там разводить беседы с этим упрямцем Колотушкиным? А если кого и заставить из-под палки, то какого-либо результата ждать вообще не стоит.

Справедливости ради, стоило бы сказать, что вояжи Антонины в Прошмыркино совершенно бесплодными назвать было бы неверно. Её ежедневные появления у дома Колотушкина дали богатую пищу деревенским сплетницам. Её мотоцикл, стоящий у Фединой «фазенды» (как прозвали его дом знатоки латиноамериканских сериалов) с некоторых пор стал как бы частью местного пейзажа. И если Нескучаева в обычное время по каким-либо причинам не приезжала, Федины односельчане, проходя мимо его двора, удивлённо озирались по сторонам – а чего ж это «горожанки в кожанке» нынче нет?. Саму же Тоню ждали всё новые и новые разочарования.

Шла середина третьей недели. В очередной раз подъезжая к Прошмыркину, Антонина ещё издалека заметила рядом со двором Колотушкина что-то большое, кирпично-красного цвета. Её сразу же охватили недобрые предчувствия, когда в этом «что-то» она опознала комбайн. Фёдор, напротив, был оживлён и весел.

– Вот! – радостно он указал на своё приобретение. – Немного подлатать, и – пойдёт, как новенький. Жатку мне уже пообещали. Кстати, ты не знаешь, у кого есть лишний подборщик?

И тут Нескучаева со всей беспощадной определённостью вдруг поняла: все её усилия были напрасны. И в этот миг она, буквально, возненавидела окончательно сформировавшегося кулака-мироеда Колотушкина.

– Значит, в колхоз ты уже не вернёшься… – изо всей силы сдерживая обиду, констатировала она.

Окинув её внимательным взглядом, словно увидев впервые, Фёдор отрицательно качнул головой.

– Добровольно возвращаться в рабство к Неронову, чтобы он снова начал вытирать об меня ноги? Ну, что ты! Сняв ошейник, снова надевать его уже не захочешь. Не-е-е-т!

– Ну, тогда, всё! Мне сюда ездить больше не за чем. Прощай! – уже не тая горечи, заговорила Нескучаева. – Спасибо за гостеприимство. Да-а… Дела! Я только одного понять не могу: почему же ты мне сразу не сказал об этом, а просил приезжать почаще? Что, играл со мною в кошки-мышки? Тебя забавляла дурочка, которая уговаривала вернуться в колхоз? Выходит, ты слушал меня, и в душе смеялся надо мной? Да? Ну, скажи, скажи, для чего тебе нужно было столько времени водить меня за нос?! А-а-а, догадываюсь! Ты, наверное, знал заранее, что я из райкома? Знал?

– Знал… – Фёдор насупился, и вдруг вновь стал тем угрюмым типом, каким она увидела его впервые. – Уж, такое трепло, как Аврорский, да не разболтает?!..

– Понятно… – Тоня сквозь выступившие слёзы саркастично рассмеялась. – А я-то думала…

Но он договорить ей не дал.

– Так, выходит, ты столько времени гоняла сюда по кочкам только для того, чтобы на моей шее снова повис нероновский хомут? – в глазах Колотушкина сверкнули искры. – Эх, ну и дурак же я! Ой, дура-а-а-к!!! Размечтался идиот о…

Он запнулся, швырнул оземь пригоршню гаечных ключей и, не оглядываясь, быстро зашагал к дому.

– А ты… Чего ты от меня ждал? – крикнула она ему вслед, вдруг начав о чём-то смутно догадываться, отчего её сначала бросило в жар, а потом в холод.

Дав газу, она безжалостно погнала мотоцикл восвояси. Рискуя разбиться вдребезги, Нескучаева во весь опор мчалась на «Яве» по ямам и рытвинам. Её внутри жгло и раздирало – какой конфуз, какой провал! Что же теперь она скажет «первому»? А Канарейкин? На днях он снова подкатывал к ней насчёт совместной поездки в Прошмыркино, с пикником у скирд соломы. Вкрадчиво, витиевато жестикулируя, он по секрету сообщил, что, будто бы, слышал от «первого» нечто очень важное. Якобы тот, в случае успеха идеологической миссии Нескучаевой, собирается назначить её заведующей отделом. И он, Канарейкин, мог бы это, так сказать, ускорить.

– …В полном соответствии с нынешней эпохой укореняя, Тонечка, – барски хохотнул он, добавив, что, разумеется, служебный взлёт в известной мере будет зависеть также от её «понимания» и, понятно какой, взаимности.

Едва не послав его к чёрту, Антонина ответила куда более обтекаемо и дипломатично, в очередной раз разочаровав и расстроив «старшего товарища». И вот теперь, после такого фиаско – о каком служебном росте может идти речь? Ёлки-палки! Как бы не получилось с точностью до наоборот… Ой, а что теперь начнётся в райкоме!.. Можно себе только представить, как завтра будет хихкать зануда Каргина из сельхозотдела! А как будут злорадствовать все эти бездельники и бездарности, окопавшиеся в общем и финансовом отделах! Впервые райком Антонине вдруг показался чужим и враждебным.

И тут снова вспомнился Колотушкин, вспомнились и его последние слова. Что он имел в виду, сказав «размечтался»? О чём это он мог размечтаться?

«Да, здорово я с ним опрофанилась! – подумалось Нескучаевой, но уже безо всякой злости. – Значит, с самого начала он прекрасно знал, что я из райкома, и разыгрывал из себя святую простоту! Надо же…И чего ради? У него, что, на меня были какие-то виды? Хм-м-м, однако…»

И вновь в ней проснулись сомнения. Ей вдруг за себя стало стыдно. А в чём он, собственно говоря, виноват? Сама навязалась ему со своей идейной болтовнёй, отнимала время, забивала ему голову всякой чепухой… А ведь он, между прочим, ни разу ей не выказал даже тени недовольства или неприязни, ни разу ни в чём не упрекнул, неизменно был вежлив и тактичен.

«Вот, дубина-то бестолковая! – чувствуя, как внезапно запылали щёки, мысленно ругнула себя Антонина. – Если по совести, то какой же я, наверное, выглядела дурой, когда рассусоливала про всякие эти перестройки и ускорения!»

А ещё в душе её очень мучило то, что, вольно или невольно, сама того не желая, она, как бы, обнадёжила Колотушкина в чём-то очень личном. В чём именно? В этом ей было неловко признаться даже самой себе.

«Ну, что ты финтишь? – Нескучаева мысленно вновь осекла саму себя. – Ты, что, всё это время, и в самом деле, моталась к нему в глухомань только из чисто идеологических и карьеристских соображений? Тогда, какого чёрта и накрашивалась, и кокетничала перед ним? И тебе, между прочим, нравилось то, как он на тебя смотрит. Нравилось, нравилось – не отнекивайся! Самой мозги надо было включить вовремя, чтобы потом не обижаться и не разочаровываться!»

Всё дальше уезжая от Прошмыркина, Антонина всё больше и больше начинала понимать: обманывать себя не стоит. И ей сейчас муторно не только от провала своей «комиссарской» миссии, но и оттого, что Фёдора, скорее всего, она больше уже не увидит. Ни-ког-да… А жаль!

Кстати, а что он делает сейчас? Сидит дома, обиженный и злой, обманутый и ею, и своими надеждами? Так, ведь, наверное, и помешаться недолго? В памяти Антонины всплыл один давний случай, как её односельчанин, отвергнутый своей избранницей, потерял рассудок, и в горячке свёл счёты с жизнью. Антонина резко ударила по тормозам, и мотоцикл, проюзив колёсами по щебёнке, остановился на обочине. Она вдруг сообразила, что ведь и Федя, судя по его реакции и выражению лица, вполне может оказаться «на грани». Да-а-а, между прочим! Запросто!

Нет, если смотреть на подобное развитие событий с позиций райкома, то кое-кому, случись Колотушкину, и в самом деле, покончить с собой, это стало бы, просто, настоящим подарком судьбы. А то ж! Тогда бы в районке, во всех деталях, расписали бы про «бесславный конец кулака-мироеда», а Нескучаеву, гарантированно, даже без ходатайства Канарейкина, назначили бы завотделом. Но – Боже мой! – какой же это было бы гнусной низостью… Нет, нет, этого допустить никак нельзя!

– Вот, нелёгкая тебя побери! – Антонина круто развернулась в обратную сторону. – Как бы и этот не наделал глупостей. Хоть бы уж успеть!..

Взревел мотор, и «Ява» в лихорадочной спешке помчалась обратно в Прошмыркино.

…Ничем не объяснимый двухдневный прогул Нескучаевой породил в стенах райкома массу самых разных слухов и кривотолков. Зная её, как весьма педантичную и исполнительную аккуратистку, никто, вообще, даже предположить не мог, куда она делась. Её, просто, вдруг не стало! Вот, в очередной раз она уехала в Прошмыркино, и – словно растворилась в воздухе. Заворг, созвонившись с прошмыркинским сельсоветом, только и смог выяснить, что – да, поза-позавчера сотрудница райкома на своей «Яве» в селе появлялась – мотоцикл стоял у «фазенды» на своём обычном месте. Были и свидетели того, как Нескучаева, вроде бы, повздорив с Колотушкиным, уехала взвинченная до предела. А куда – кто его знает?

Кроме того выяснилось, что у себя дома за эти же последние два дня Нескучаева не появлялась вообще – соседи лишь разводили руками. В больницу и морг она не поступала. Звонить в КПЗ и вытрезвитель не решился даже Канарейкин.

Ввиду полной неясности ситуации, среди райкомовцев циркулировало множество версий о причинах исчезновения Антонины, которые можно было бы разбить на три основные группы: бредово-фантастические, криминально-детективные и лирико-романтические.

Обладатели неумеренно буйной фантазии уверяли, что Нескучаеву во время своего второго пришествия похитили инопланетяне, и увезли на тарелке прямо с мотоциклом в далёкую Тау-Китянию. Любители Конан-Дойля, Юлиана Семёнова и братьев Вайнеров были твёрдо уверены в том, что инструктора райкома зверски убил кулак Колотушкин. Ну а поклонницы «розовых» романов какой-нибудь Джудит Макнот шептались по углам о том, что под влиянием прошмыркинской чертовщины Антонина идейно переродилась, вышла замуж за богатого иностранца, каковых сейчас в Прошмыркине – как «собак нерезаных», и «свалила за бугор»…

Рубакин, которого происшедшее с его сотрудницей озадачило чрезвычайно, в наибольшей степени склонялся к криминально-детективной подоплёке случившегося. Да и большинству районного прокурорского и милицейского руководства эта версия казалась наиболее реалистичной. Тем более, что, якобы, даже нашлись очевидцы, которые доподлинно точно видели, как умирала Нескучаева. По их рассказам, озлобленный проводимой среди него агитационной просветительской работой куркуль Колотушкин пырнул бедолагу ножом, и столкнул её в колодец.

Однако другие всезнаи яро отстаивали вариант убийства топором. Они даже уверяли, что жертва наймита мировой буржуазии перед своей славной кончиной успела крикнуть: «Да здравствует ленинская партия!», тогда как их оппоненты слышали несколько иное: «Долой международный империализм!». Пела ли она перед смертью «Интернационал» – утверждать не брался никто.

Для уточнения криминально-детективной версии, сразу же после звонка из района, к Колотушкину нагрянул участковый. В этот момент Фёдор с упоением возился со своим комбайном, натягивая ходовые ремни. Подкашливая в кулак и, смущённо отводя глаза в сторону (всё же, друзья детства!), старший лейтенант Затверделов, чуть запинаясь, поинтересовался: не знает ли гражданин Колотушкин, где в данный момент может находиться гражданка Нескучаева? Ошарашенный столь простодушно-нелепым вопросом, Федя сразу даже не нашёлся, что сказать в ответ. Впрочем, секунду спустя некоторый столбняк пережил и сам участковый, поскольку к нему из-за комбайна вдруг вышла… гр. Нескучаева собственной персоной. Вытирая руки ветошью, Антонина спросила участкового, а кому она, собственно говоря, понадобилась?

Потрясённый явлением внезапно воскресшей инструкторши райкома, Затверделов, растерянно хлопая глазами («Ёкарны бабай! Вот и скажи, что тут не замешана нечистая сила!»), наспех извинился и, не прощаясь, быстро покинул двор Колотушкина. Выйдя за пределы Фединой усадьбы, участковый огляделся по сторонам и украдкой, торопливо трижды перекрестился. О Нескучаевой и её комиссарском характере он был очень даже наслышан, и поэтому то, что из комиссарши она вдруг стала фермершей, можно было объяснить лишь причинами какого-то сверхъестественного характера.

– Вот, чертовщина! Ну, чертовщи-и-на!.. – бормотал Затверделов, с расширившимися до предела глазами, ускоренным шагом направляясь в сельсовет.

Меньше через час после визита участкового к Фёдору и Антонине, парторг Аврорский, некогда уязвлённый недоверием райкома, прижимая к потному уху телефонную трубку, дрожащим от радости пальцем набрал номер «первого». В «кунфуцидальном» разговоре он доложил, что «собственноручно видел», как хвалёная инструкторша Нескучаева в данный момент помогает ремонтировать кулацкую технику, и даже учится водить мироедов трактор. Далее, понизив голос, Аврорский дополнил, что, по «доподлинно точным» сведениям местной «прогрессивной обчественности», «про меж ними начались всяки развратные моральные разложения на почве буржуазного загнивания».

Поскольку Рубакин молчал, Аврорский, всё более воодушевляясь, включил голос на полную мощь:

– …Политически сознательная часть трудящихся нашего колхоза решительно осуждает и гневно клеймит позором…

– Ты чего там орёшь-то? – неожиданно перебил его «первый». – Ты не на трибуне, а слух у меня нормальный. Поменьше пил бы с этой самой «прогрессивной обчественностью», да побольше занимался бытом и оплатой труда механизаторов. Глядишь, ничего этого и не случилось бы!

– Да я…– Аврорский лихорадочно соображал, что бы ответить. – Да я уже давно, Георгий Максимович, и в рот-то не беру…

– Давно – это со вчерашнего дня? – в голосе Рубакина звучал убийственный сарказм. – Утром, спозаранок сообщили: Аврорский опять за свинарником пьяный валялся.