Где трудно оставаться молодым
Живут они, не ведая тоски
В домах призренья веселятся старики
И водят мужики грузовики
Уходя с песней в море рыбаки
О, это буги. Северное буги.
Его танцуют мужики и их подруги.
В конце концов Второму удается выписать Третьему знатного леща.
Третий. – Подождите. Стоп. Спокойно.
Пока он это говорит. Интерьер-экстерьер вокруг меняется. Они сидят на перевернутых деревянных ящиках на задах овощного магазина.
Третий. – Вы хотите сказать… Что ты, дед-бородед, и ты, животик… Что это я? Что я таким буду?
Второй. – Можешь даже не дергаться.
Третий. – Да вы что? Уехали. У меня разряд по самбо… У меня бицепс в диаметре 29. У Шварца в этом возрасте меньше был. В чего то напутали, мужики. Я не тот Громобоев.
Первый. – Покажи ему.
Второй. – Почему я?
Первый. – Хорошо. Давай вместе.
Второй. – Хочу сказать, что считаю это полнейшим идиотизмом.
Третий. – Э-э-э. Вы чего это придумали.
Первый и Второй спускают немного штаны. На левых бедрах у каждого родинка в форме темно-красной кляксы. Третий смотрит на эти молочные телеса. Вскакивает с ящика. Рывком расстегивает джинсы. Начинает сравнивать родинки. Эту любопытную композицию: трое мужчин с полуспущенными штанами замечает монументальная женщина, вышедшая из подсобки. Из ее губ выпадает недавно подкуренная сигарета. Из передника она достает баллончик Дихлофоса. Струя попадает на третьего.
Третий. – Ты, что тетка совсем ошалела?
Продавщица. – Не позволю в овощном магазине Мозоха праздновать.
Второй. – Убери пшикалку, тетка. Отравить не отравишь, разозлишь только.
Продавщица. – Пошли вон отсюда, гомосеки.
Продавщица размахивает баллончиком, а Громобоевых уже и след простыл.
Второй. – Боже ну-у-у и дурра. Теперь ты веришь?
Третий. – Родинки можно и фломастером пририсовать.
Второй внезапно останавливается. Тормозят и остальные.
Второй обращается к Первому.
Второй. – Дай ему попробовать.
Первый. – Прямо здесь. Посреди дороги?
Второй. – А здесь самое место. Доставай.
Первый. – Может не стоит так торопиться. Боюсь, это будет сильное потрясение для малыша.
Третий. – Э-э-э, громозеки. А меня вы спросили?
Второй идет к лохмато сложенным шлакоблокам. Вообще вся эта дорога разрыта, в лужах, грязная и в ожидании или чуда, или бригады коммунальщиков. Второй стелит на шлакоблок газету.
Второй. – Садись.
Третий садится. Первый достает флакончик.
Первый. – Пей.
Третий. – Понял. Там клофелин. По телевизору показывали. Сейчас опоите, а потом обчистите.
Второй. – Боже ну-у и дурра… Чего у тебя брать, Ералаш. Три копейки и те в виде пирожка с повидлом. Пей давай.
Первый. – Не бойся. Оно даже приятное на вкус. Если, конечно, рассол любишь.
Третий делает глубокий выдох в сторону.
Третий. – Глядите, мужики. Если что на вашей совести.
Выпивает.
Второй. – Даже о маме не подумал раздолбай.
Третий. – Точно рассол… Ну и чего?
Первый. – Теперь глаза закрой… и думай.
Третий. – О чем?
Первый. – Неважно… Главное думай.
Третий закрывает глаза. Первый и Второй ждут.
Первый. – Пора.
Второй. – Подожди.
Он хлопает себя по карманам. Находит поплавок. Приматывает его ко лбу. Колокольчик для донки вешает себе в нос. Две сигареты толкает в уши.
Второй. – Давай.
Первый начинает тормошить Третьего. Тот открывает глаза. Он видит перед собой преображенного Второго.
Второй. – Ку, четланин. Приветствую тебя на планете Блох.
Третий. – Перестань. Сейчас не надо.
Второй. – Понял… Транквилизируюсь… А у тебя по другому.
Первый. – Ты где был, малыш.
Третий. – Не знаю… Вроде в Гонконге.
Второй. – Где?
Третий. – В Гонконге… Ребята, мне Брюс Ли в пятак зарядил. Фантастика какая то. Брюс… Мне… В пятак.. Я и моргнуть не успел. Как по настоящему… Качественная у вас кислота, мужики… Только это опять ничего не доказывает. Такой дряни у цыган с Шанхая бидонами. Они, что тоже волшебники?
Первый. – То же но не то же, Ералаш. Наркотики из реальности делают иллюзию, а преобразователь любую самую неуловимую фантазию превращает в бетонную непоколебимую действительность.
Третий. – И Альпеншток это соорудил? Не могу поверить. У него по химии гуси даже зимой никуда не улетают, а в дневнике остаются.
Второй. – Вот поэтому и соорудил, что уникум… Сам преобразователь он сделает в его время. (Второй показывает на Первого) Альпеншток затеет генеральную уборку своего стола. Будь она не ладна. Гранулы попадут в ускоритель. ЖЭС отключит воду в целях профилактики. А эта штука так похожа на рассол. Все сойдется. В одном месте. В одно время.
Третий. – Ну и ладно… Чего вы так дрожите… Альпеншток молодчага. Брюс, как живой был.
Первый. – Он и был живой. В этом главная беда преобразователя. Попадая туда, ты даже остерегаясь, всего на миллиметрик, но меняешь судьбу окружающих. Ты можешь их контролировать, управлять ими, оставляя себя и свои мысли абсолютно свободными и неподконтрольными.
Третий. – Что же в это плохого? Это же очень хорошо свобода. Вон сколько за нее боролись.
Первый. – Применительно к себе да. Но кто знает, что таится у человека, здесь. ( Первый большим пальцем показывает на лоб) Кем он будет Ангелом или Бесом? А с преобразователем он легко может быть и тем и этим. Пока о преобразователе знаем ты да я, да мы с тобой, он абсолютно безвреден. Но если от него не избавиться, его начнут разливать в бутылочках и продавать в Магните. Тогда все… Каждый поселится в отдельную камеру, и оттуда будет управлять миром, который один на всех. Опять же вроде ничего страшного, если бы это была иллюзия. Но, к сожалению, эта реальность, и мне, почему то, кажется, что шесть миллиардов императоров Земля не выдержит. Представляешь, Ералаш, шесть миллиардов идей и воль. Каждый тянет в свою сторону, да Земля через секунду разлетится в куски. А мы этого не хотим.
Третий. – А причем здесь, Альпеншток?
Второй. – Он рассказал о преобразователе одному нехорошему человеку. Потом Альпенштока не стало.
Первый. – Там, где я живу, уже началось массовое производство преобразователя. Остановить это и спасти Альпенштока, мы можем, если уничтожим преобразователь. Ускоритель уже у нас. Розовая водица. Дело за гранулами. Они уже у Альпенштока.
Маленькая двушка Громобоевых. Второй и Третий лежат на полу, на расстеленном матрасе. Кровать они оставили Первому. Она смутно белеет в полумраке.
Третий. – Слушай… Про Лизку… Ты, что правду говорил? Нет ты не подумай, я не пистон… Мне что другие говорят… Сам знаешь… Просто интересно… Ты что спишь?
Второй. – Нет… Про Лизку… Сам разбирайся. Я тебе все сказал…
Третий. – Понятно… Я тут подумал… Ты ее бил?
Второй. – Пальцем не тронул.
Третий ( с облегчением). – Тогда понятно.. Зря. Я буду. Бить и по театрам водить. Я ей шалавой быть не позволю.
Второй. – А если она такая есть.
Третий. – Перевоспитаю… Я же теперь знаю, где осторожным быть. Вот и не получится у нее ничего.
Второй. – Слушай, а почему ты его Кеном назвал?
Третий. – Я Лизкиной сестре Барби подарил, та в плач.. Говорит теперь Кена хочу. Эта типа дружок ее… Теперь ищу… У вас там нет?
Второй. –Не знаю… Но грустно все это…
Третий. – Что грустно?
Второй. – Ты потому что Барби, но ведь я потому что «Пролетая над гнездом кукушки». Страшно сказать, как обмельчал Громобоев.
Третий. – Не понял. С тобой, что это уже было?
Второй поворачивается к Третьему.
Второй. – Было…
Первый на кухне. Вместе с мамой. Ей за пятьдесят. У нее большие расплющенные ладони. Сейчас они тихо спят на синей юбке. Между ней и Первым на клеенчатой скатерти с химическими цветами чай с сушками и ирисками.
Мама. – Я на камвольном работаю. Сначала в цеху, а потом мастер говорит: иди в наладчики. Там и платят больше. Я и пошла. Антошке уже десятый был. Отца то у нас нет. Он в шахте работал. Здоровый был. Антошка в него. Там обвал случился, вода защиту пробила. Так он прорыв заткнул. Все вышли, а он там остался. А вы, Кен, откуда так хорошо по нашему говорите?
Первый. – У меня отец из Вологды. После революции перебрался… А теперь вот я по обмену приехал.
Мама. – Да мне Антоша говорил. У нас теперь много всяких иностранцев… Но вы как будто другой…
Первый. – Почему вы так решили?
Мама. – Вижу…Те, как будто в парк на лодочках покататься, а вы такой, словно и не уезжали вовсе.
Первый. – А я подумываю вернуться, Татьяна Сергеевна.
Мама. – Не знаю… У нас сейчас не очень хорошо… А как вам Антошка?
Первый (кашлянув) – Хороший парень… Спортивный такой…
Мама. – Вы не думайте. Он и дома помогает… Только учится неровно. Это из-за характера. Шебутной. Не зря его во дворе Ералаш прозвали.
Первый. – Я думаю, это с возрастом пройдет.
Мама. – Вы только ему не говорите, что я его хвалила… Я его в ежовых рукавицах держу.
У Первого предательски дрожат веки.