Тайны Острова Санта Круз

Маяк бывшей крепости-тюрьмы на острове Алькатрас каждые пять секунд вспыхивал желтым огнем. В ранний час судов было немного: лишь рейсовый теплоход да рыбацкие баркасы. Баркасы шли за рыбой в прибрежные воды океана, и «Флибустьер» двигался за ними. Наконец-то подул теплый зюйд-ост6, принося с собой капельки влаги. Я подняла парус; лодка тут же накренилась на левый борт, радостно выбрасывая кипящую волну из-под форштевня. Заглянула вниз: Мишка соскользнул со спальника вниз, но даже не проснулся.

Устроившись с чашкой кофе в кокпите, я зачаровано смотрела на надвигающуюся громаду Золотых Ворот. Вся энергия рек и Залива неслась сейчас под этим мостом, выходя через узкую горловину и вливаясь в Тихий океан. Позади оставался Ричмонд и Сан-Рафаель. Оставался Дэн, набережная и крутые тропинки холмов, поросших эвкалиптом. Оставался позади и еще по-утреннему прохладный Сакраменто, где в это время должен был ехать на работу Сережка. Я знала: проезжая по мосту над рекой и вглядываясь в белеющие внизу точки лодок, он непременно вспомнит обо мне и пожелает нам с Мишкой счастливого пути.

Я думала о Дэне. После той волшебной ночи мы виделись всего один раз. У нас уволилась медсестра, и я временно, пока не найдут замену, работала по семьдесят часов в неделю. Он тоже много работал, и в итоге мы лишь переписывались эсэмэсками: «У нас по-прежнему аврал, конец месяца», «Думаю о тебе, моё солнышко. Целую, твой Дэни», «Так хочу быть с тобой». Моё сердце нежно сжималось, вспоминая о нём. Я едва сдерживала себя, чтобы не позвонить ему в это раннее утро. Мне хотелось услышать его сонный голос, хотелось сказать: я ухожу в океан на своем маленьком кораблике, помни обо мне, пожалуйста, помни обо мне! Я так тебя люблю, я так нуждаюсь в тебе сейчас! Веришь ли ты в меня, веришь, что сможет «Флибустьер» пройти этот путь, выстоять этот переход?

Под приятным бризом узлов в десять-двенадцать мы шли вдоль берега. Я планировала бросить якорь в рыбацкой деревушке с красивым названием Гавань Полумесяца и провести там ночь. Как только мы отошли от выступающих в океан мысов Бонита и Лобос, образующих пролив Золотые Ворота, ветер стал дуть с северо-запада, наполняя люгер «Флибустьера» и подталкивая нас в нужном направлении. «Флибустьер» накренился и, раскачиваясь на океанских волнах, понесся вдоль побережья. Мишка проснулся и часто задышал, приоткрыв розовый рот. Потом его и вовсе стало тошнить. Весь путь он просидел в кокпите, прижавшись ко мне своим невеликим тельцем, и отказывался от еды и питья. Иногда он поднимал на меня свои желто-зеленые глаза и жалобно поскуливал, жалуясь на тяжелую жизнь. «Терпи, Мишка» – пыталась я его ободрить, – «Станешь настоящим матросом!» От моих утешений Мишка начинал еще больше скулить. Очевидно, перспектива стать матросом в его собачьи планы не входила.

В два часа дня впереди нас на холме показались белые тарелки огромных спутниковых антенн. Это был мыс Столбы – северная оконечность Залива Полумесяца. Знаки «опасность» на карте и навигаторе заставили меня пройти дальше на юг и войти в маркированный буйками канал под углом в девяносто градусов, чтобы избежать мелководья и подводных камней. Было хорошо видно, как волны начинают круто подниматься и разбиваться в мелкие брызги на мелководье довольно далеко от берега. Попасть в такой прибой означало катастрофу. Слышался мерный звон гонга: вход в гавань был похож на лабиринт, и для навигации использовались не только огни, но и колокольный звон.

Мы обогнули гигантский волнорез с маяком на конце, и все сразу стихло. Внутри гавани было очень спокойно. Сильно пахло рыбой. На волнорез и искусственную косу, выдающуюся в залив с другой стороны гавани, был набросан ломаный камень. На белых от птичьих испражнений камнях сидели чайки. Точнее, чайки были везде: на пляже, на зданиях пирса, на буйках. Они кружили вокруг рыбацких судов, оглашая гавань пронзительным криком. Баркасы стояли на приколе, выходили в море, подходили с уловом к причалу. Было много небольших филиппинских лодок, загруженных выше ватерлинии: рыбный бизнес был семейным. Невысокие крепкие мужчины быстро сновали от лодок к разделочным столам на берегу, подавая женщинам мешки с уловом. Те, ловко орудуя длинными филейными ножами, разделывали красного осетра и треску, бросая ненужные куски чайкам. Вся разделка рыбьих тушек происходила прямо у лодок, и отходы филейного производства тут же съедались птицами. Филе рыб промывалось в проточной воде – краны были прикреплены прямо к разделочным столам. Готовая рыба погружалось в пластмассовые ящики и увозилось на продажу. В пригородах Сан-Франциско красная жирная мякоть местного осетра продавалась в цену пятьдесят долларов за килограмм и выше.

Внутри Гавани было жарко. Покрываясь капельками пота, я сбросила куртку-штормовку, свитер и прорезиненные брюки. Ветра совсем не было, и волны мирно накатывали на песчаный пляж. В воде у пляжа играли в прятки морские котики. Местные мальчишки бросали им надувной мяч, и котики тут же в панике прятались под воду. Впрочем, они немедленно выскакивали на поверхность и озорно смотрели на мальчишек своими блестящими черными глазами, словно приглашая продолжить игру…

Бросив якорь недалеко от белого песчаного пляжа, я накачала байдарку. Мишка, не дожидаясь приглашения, тут же в неё запрыгнул. Оказавшись на берегу, Мишка ожил, развеселился, и стал носиться за чайками. Вскоре он нашёл выброшенный на берег кусок кельпа – бурую водоросль с длинными листьями. Листья трепыхались на ветру, как ладошки, и кельп казался ему живым созданием. Мишка атаковал водоросль слева и справа, а потом, закусив стебель, как удила, бросился с ним вдоль прибоя, изображая из себя скаковую лошадь. На берегу моему щенку было намного лучше, чем на борту движущегося «Флибустьера».

Мы прогулялись до деловитой толкучки рыбаков на берегу. Я подошла поближе и попросила филиппинскую женщину продать нам немного рыбы на ужин. Она посмотрела на мужа и что-то быстро ему сказала. В итоге переговоров мы получили большой кусок красной рыбы. Вечером я испекла тонкие лепешки и завернула в них сочные кусочки осетра, предварительно поджаренные с луком, помидорами и зеленью. Мы наелись так, что наши животы стали округло выпирать. Пришлось Мишку снова вести на берег – пройтись по кустикам после такого обильного ужина. В течение дня я ни разу и не вспомнила ни о Сан-Квентине, ни о странных телефонных звонках. Мы улеглись спать в девять вечера и заснули крепким морским сном.

Глава одиннадцатая. Санта-Круз

Мы прибыли в Санта-Круз довольно рано – сразу после полудня. Капризная калифорнийская погода нас просто баловала своим попутным ветром в десять узлов, ярким солнцем и потрясающими видами на побережье. Разглядев в трубу множество катеров и ныряльщиков рядом с отвесными гротами, пропиленными водой и ветром в крутых песчаных обрывах, я поняла, что мы оказались совсем рядом с заливом, на котором располагается этот небольшой курортный городок. Сюда приезжают понырять, покататься на сёрфборде, послушать выступления известных рок-групп и, конечно, развлечься на аттракционах. Аквапарк и аттракционы занимают всю набережную Санта-Круза, расположенную прямо над широким песчаным пляжем. Знаменитые своей кухней рестораны находятся на общественном пирсе, около которого «Путеводитель яхтсмена по калифорнийскому побережью» рекомендовал бросить якорь. Дно обещало быть хорошим: спрессованный песок. Громадный пирс на сваях защищал якорную стоянку от норд-веста7.

Мы вошли в залив. Город-курорт встретил нас обилием солнца, почти полным отсутствием ветра и громкой какофонией звуков. Люди на аттракционах дружно вопили и смеялись, со всех сторон играла музыка . Громко лаяли морские львы. В подзорную трубу я рассмотрела копошащуюся массу их блестящих громадных тел, лежащих под пирсом, на настилах между его сваями. От воды к настилам поднимался вертикальный трап; можно было различить надпись: «Для пассажиров частного и муниципального водного транспорта». Ура! Значит, я и могу подойти туда на своём частном транспорте – надувной байдарке. Вопрос о том, как мне добраться до берега и остаться при этом в сухом виде больше не стоял. Я очень надеялась на то, что верхняя площадка трапа была огорожена от деревянных настилов, на которых возлежали морские львы, – уж очень агрессивно они друг на друга лаяли…

В заливе мы были не одни. На рейде у пирса стояли три стилизованных под пиратский корабль двухмачтовых кеча, – наверное, они участвовали в каком-то местном параде. Несмотря на их излишний вес и медлительность, мне очень нравятся эти красивые яхты, – особенно с гафельным вооружением. Они более всего напоминают мне старинные шхуны и бригантины позапрошлого века. У одного из кечей была плавно нависающая над водой корма, заканчивающаяся узким изящным транцем. Его элегантные обводы намекали на классические формы яхт начала двадцатого века. На темно-зеленом транце из бронзы были выполнены фальшивые рамки корабельных окон. Вязью было выведено название яхты: «Дульсинея», и порт прописки: Морро Бэй. Полистав путеводитель, я обнаружила, что этот курортный городок располагается милях в ста пятидесяти от Санта-Круз. Про Морро Бэй тогда я знала совсем немного: во-первых, там часто висели туманы, во-вторых, в его марине располагался весьма дружелюбный яхт-клуб, регулярно устраивавший гонки до соседнего порта в Авиле. Вполне вероятно, что на своем последнем переходе из Сан-Симеона в Авилу «Флибустьер» мог невольно стал участником этих гонок.

Полюбовавшись кечем, я встала на якорь намного ближе к пирсу, радуясь сравнительно небольшой осадке «Флибустьера». Мишка уже точно знал, что вся эта моя шумная возня с якорем и гремящей цепью заканчивается долгожданной прогулкой по берегу. Он сидел у рюкзака с байдаркой и нетерпеливо поскуливал, перебирая широкими лапами. Я почти сказала ему: «Чего сидишь, как пассажир в такси? Бери насос, качай лодку!», но вовремя сдержалась: после постановки таких нереальных задач у Мишки запросто мог сформироваться комплекс неполноценностей.

Тридцать минут спустя я поднималась по вертикальному трапу, одной рукой крепко прижимая к себе Мишку, другой перебирая по горизонтальным прутьям-ступеням. Я веревкой вытянула байдарку наверх на пирс. Оставлять надувнушку на воде, привязанной к трапу, я не решилась: из воды то и дело высовывались любопытные мордочки морских львов, сопровождая нас от якорной стоянки до «места высадки пассажиров». Они бы точно запрыгнули на мою бесхозную байдарку, утопив её навсегда! Отделенные от нас железными прутьями, огромные морские львы на настилах ревели, лаяли, чихали и дрались. Мишка очень нервничал и крутил головой, словно пытаясь посчитать, в окружении какого количества неприятеля он находится. Широко расставив задние лапы, он молча смотрел на них, изучая их повадки, пока я втаскивала байдарку на площадку. Наконец я взяла его на поводок, и мы направились вдоль причала.

Санта-Круз, безусловно, не самое теплое место на земле. Несмотря на яркое августовское солнце, океанский бриз сильно охлаждал набережную. Закутанные в ветровки и курточки туристы стояли в очереди, чтобы взять напрокат двухместные байдарки и гребные лодки. Их, как магнитом, привлекали морские львы и котики, которые запрыгивали на ничем не огороженные настилы по другую сторону пирса. Некоторые львы высоко, как в цирке, выпрыгивали из воды вертикально вверх, выпрашивая рыбку у стоящих на пирсе с удочками пацанов. Место такого бесплатного шоу сразу определялось по количеству желтых арендованных байдарок, сконцентрированных на одном месте.

Из ресторанов на пирсе до нас долетали умопомрачительные запахи. Я твердо решила побаловать себя темным густым пивом и местной жареной рыбой с картошечкой – «фиш-н-чипс» – на обратном пути. Мы прошли по набережной, сплошь заставленной аттракционами, и обнаружили, что сегодня пятница. Неоновыми буквами шла реклама рок группы War: оказалось, что по пятницам здесь давали бесплатные концерты. Над головами то и дело с криками проносились в люди в разноцветных люльках. Вскоре, обалдев от шума и гама аттракционов, мы спустились к пляжу. Купив Мишке и себе по хот-догу, я прижалась к подпорной стенке пляжа, греясь и рассматривая играющих в волейбол людей. Они были в основном молодыми ребятами, может, чуть старше моего Сережки. Один мужчина постарше фигурой и светлыми волосами напомнил мне Дэна; я уставилась на его играющие под загоревшей кожей мышцы рук, выбрасывающие мяч высоко над сеткой. Он то и дело оборачивался к своей девушке, страстно прижимая её к себе, словно боялся потерять её из вида даже на секунду.

До Дэна я совершенно не могла дозвониться. Я отправила ему эсэмэску с фотографией пляжа Санта-Круз: « Как бы я хотела, что бы ты был здесь, рядом со мной!» Мысль об его больших ладонях отозвалась сладкой волной, катившейся по мне вместе с солнечными теплом; я закрыла глаза, вновь переживая нежное касание его пальцев на своей груди. В рокоте прибоя и людском гвалте до меня доносился его ласковый шепот; меня вновь сжимали крепкие руки, скользили по моей спине, спускались вниз, лаская и заставляя меня дрожать всем телом…

Мяч со всего размаха стукнулся о стенку и, отрекошетив, больно ударил меня в плечо. Я инстинктивно отбила его в сторону и вскочила на ноги. Ко мне с площадки бежала та самая красивая девушка, которую так страстно обнимал мужчина-волейболист. «Простите, пожалуйста!», – она пыталась сделать серьезное лицо, но у неё это плохо получалось. Я ей улыбнулась. Она наклонилась, чтобы поднять мяч; её место в пространстве заняли знакомые карие глаза, удивленно на меня смотревшие.

      Я застыла на месте. С недоумением я разглядывала непослушную прядь волос, светлым хохолком поднимающуюся на затылке удаляющегося прочь мужчины. «Дэн! Держи!», – девушка, смеясь, сделала подачу в его сторону. Он не обернулся, продолжая идти назад, к волейбольной площадке. Мяч перелетел через его голову и стукнулся о песок, прокатился чуть дальше и застыл на месте. «Дэн! Ну что же ты?!» , – девушка все еще стояла недалеко от меня, и я медленно узнавала её черты: лицо сошлось с фотографией на стене, освещенной утренним солнцем Ричмонда. Я посмотрела на Дэна. Он нехотя обернулся и помахал рукой. Кому он махал: то ли мне, то ли своей любимой девушке, или нам обеим – этого я не знала. Мишка залаял и рванулся за девушкой, почти повалив меня на песок, – он тоже узнал Дэна и хотел с ним поздороваться. С противоположенной стороны волейбольной площадки ему басом вторил Снор. На нас глазел весь пляж.

Я пока не плакала. Левый бок сильно кольнуло и не отпускало; во рту застрял комок, и я никак не могла его проглотить. Стараясь не держаться за болевший левый бок, я медленно распрямилась и шепотом подозвала Мишку. Ветер трепал мою короткую светлую юбку, обнажая ноги. Я ступала прямо, все еще улыбаясь и чувствуя тягучую боль в сердце, никак не желавшую отступать. Я поднялась по ступенькам наверх к набережной, покидая пляж. Лоб покрылся капельками холодного пота. Я чувствовала, что кровь отходит от моих щек; наверное, я могу потерять сознание, – вдруг дошло до меня. Я остановилась у питьевого фонтанчика и долго жала на кнопку, обливая себя прохладной водой. Мишка крутился у моих ног, пытаясь заглянуть мне в глаза. Я потрясла головой, приходя в себя. «Мишка! – позвала я, и не узнала свой голос: так хрипло и надтреснуто он звучал. – Пошли обедать, а? Что ты на это скажешь?»

Мишка все так же терся у моих ног, жалобно подняв вверх свою рыжую мордочку. Я взяла его на руки и пообещала, что со мной все будет в порядке. Мы отправились в ресторан на пирсе, так манивший меня утром. Сейчас есть мне совсем не хотелось. Заказав жаркое для Мишки и вино для себя, я уселась за столиком снаружи. Отсюда было хорошо видно «Флибустьера», качающегося на волнах напротив широкого золотого пляжа. Мишка под столом грыз принесенные ему молодым официантом косточки; его жаркое остывало на столе. «Если бы не ты, Мишка, – думала я, – как чертовски тоскливо было б мне здесь торчать…» Было три часа дня. На меня поглядывали проходившие мимо мужчины: я одиноко сидела за столиком, загоревшая, в топике и коротенькой юбочке, с бокалом красного вина в одной руке и телефоном в другой. Черные очки скрывали моё лицо – я горько плакала. В пришедшей эсэмсэке было написано: «Прости меня, Дина. Я люблю другую. Дэн»

Глава двенадцатая. Монтерей

Лена легко, от бедра, двигалась по белому песку пляжа, заставляя как мужские, так и женские головы поворачиваться ей вслед. Её прозрачная блуза ничуть не скрывал абсолютно плоский живот с хорошо прорисованными мышцами. Короткие шорты красиво облегали бедра и позволяли любоваться длинными загоревшими ногами. «Если она и меняется, то только в лучшую сторону», – удовлетворенно констатировала я и помахала ей рукой. Она широко, по-голливудски, улыбнулась, и почти пропела: «Ну, привет, Динуля!» Мы обнялись. Она чуть отстранилась, осмотрела меня с ног до головы и вынесла приговор:

– М-да… Хороша, как дикая девушка пампасов! Волосы срочно подстричь, – ты посмотри, какие концы сухие! Цвет мне нравиться, чисто калифорнийский «блонд», за такой многие женщины голову откусят! Загар просто волшебный. Но какая сухая кожа! Ты с ума сошла! А синяки!

– Синяки не тронь, это-святое! Настоящие украшение современной дамы! – заявила я, защищаясь. Я и правда хорошо приложилась плечом о румпель во время неожиданного шквала еще в заливе Сан-Франциско.

Лена была владелицей салона красоты: она сама когда-то делала массаж и глубокую чистку лица, и сумела со временем открыть свое дело. Впрочем, это и не удивительно: она была лучшей ходячей рекламой своей продукции и услуг. В свои сорок пять Лена выглядела максимум на тридцать, и даже две беременности совершенно не испортили её фигуру. Дети её были уже большими; она была разведена и давно встречалась со спортсменом-теннисистом, который был лет на пятнадцать её младше. Их совместные фотографии неоднократно появлялись в спортивных журналах: в свое время Лена профессионально занималась горными лыжами и альпинизмом, а потом увлеклась бодибилдингом и последние годы удачно выступала на соревнования. Кроме обычных медалей, она постоянно получала приз зрительских симпатий: несмотря на мышцы, она оставалась очень гармоничной и женственной. Её теннисист был известным красавцем, и от него сходило с ума как минимум треть женского населения Калифорнии. От Лениных же кошачьих глаз и сильной грации абсолютно все мужики на глазах глупели и были готовы пойти на всё ради одного вечера в ресторане. Глаза у Лены были необыкновенные: раскосые, удлиненные и отчаянно голубые, в обрамлении темных теней, как у сибирской хаски. Даже Мишка, встретив Лену, вначале попробовал привычно зарычать на незнакомого ему человека, но вместо этого как-то сконфуженно закрутил хвостом и позволил себя погладить, заворожено глядя в её лицо. «И ты, Брут!» – подумала я, в который раз восхищаясь Лениными чарами.

Лена жила совсем недалеко от набережной Монтерея. Она снимала небольшую уютную квартиру с видом на Старый город. Больше всего мне нравилась её ванная комната : огромная, в пол квартиры, с коврами, шкафчиками, зеркалами, пуфиками и мраморной столешницей. Сама ванна стояла посредине всего этого великолепия в самом центре комнаты, кокетливо зияя эмалированной белизной. Лена пустила туда воду, зажгла свечи и включила медленную музыку: «Расслабляйся, Динуля! Я пока ужин приготовлю». Второго приглашения мне не требовалось. Пять минут спустя я сдувала с ладоней пушистую пену и думала о том, что все-таки очень хорошо иметь вот такую ванну, большой телевизор, тренажерный зал с бассейном. Моя идея пересечь Тихий океан на самодельной крошечной лодке на секунду показалось мне абсурдной и почти клинически нездоровой…

Лена запекла в духовке рыбу с овощами, наполняя кухню запахом специй, привезенных с Греции. Я достала из рюкзачка бутылку её любимого Киндзмараули, купленного заранее в русском квартале Сан-Франциско. Мы чокнулись за встречу и с удовольствием выпили.

– Как всегда, божественно, и как всегда, не к рыбе, – засмеялась Лена, – ну рассказывай, как ты докатилась до жизни такой? Вся в синяках, в глазах печаль… Как на личном фронте?

Я рассказывала, взахлеб и перескакивая с одной темы на другую, запивая свои переживания грузинским нектаром. Лена с состраданием посмотрела на меня после упоминания о Санта-Крузе и четко сказала: «Вот козёл!». Расслабленная теплом и пьяная от вина, я только пожала плечами: мой океанский вояж к Монтерею длинной всего в двадцать миль отодвинул Санта-Круз в прошлое , но притупившаяся боль все же ржавым гвоздем засела в моём каком-то надорванном сердце .

– Ты знаешь, Лен, – начала я, воодушевленно думая о том, что я дошла на своём кораблике до самого Монтерея, – на «Флибустьере» просто невозможно хмуриться или там плакать. Вокруг синева такая, дельфины плещутся, выдры на спине плавают, я под парусом лечу, аж дух захватывает. Мишка во все глаза на птиц таращиться… С Дэном было так хорошо… Он был мне таким хорошим другом… Просто он любит эту свою барышню. Она, наверное, его позвала в Санта-Круз на выходные, вот он и забыл все на свете, помчался к ней. И эта ночь… Просто глупо так получилось…

Неожиданно для себя я не выдержала и расплакалась. Я все еще ощущала прикосновения Дэна к своей коже, чувствовала его запах, и моё сердце отказывалась признавать, что я никогда больше не увижу его восхищенные глаза, не поцелую склонившийся надо мной голый торс… В этот момент я точно знала, что если Дэн попросит меня вернуться к нему, – я вернусь. Я так тосковала по нему, что готова была растоптать всю свою гордость, но только видеть его, дышать с ним одним воздухом. Я жалобно попросила:

– Лен, я его люблю, просто без памяти люблю… Забери у меня телефон… А то я сейчас напьюсь, и стану ему названивать…

– Ну, уж нет, так дело не пойдёт, – решительно сказала она, кладя мой телефон к себе в сумочку, – Вот так. Ты у нас девушка с принципами, по чужим сумкам шарить не будешь… И вообще, Дин, ты знаешь, эти ваши эсэмэски – это чушь какая- то. Он же просто трус! Не мог даже позвонить, объясниться, не говоря о том, что бы встретиться, поговорить с глазу на глаз. Что за мужики пошли! И потом, что у вас общего? Ты же вон у нас какая лягушка-путешественница! Как ты себе представляла ваш дальнейший роман? Ты что, звонила бы ему, мол, давай, прилетай ко мне на Таити, я тут на якоре стою, загораю да мемуары старых пердунов перевожу…

Неожиданно для себя я расхохоталась. Идея с Таити мне понравилась. Ленка, как всегда, была права. Она продолжала:

– Ты его хоть раз брала с собой на «Флибустьер»? Хотя нет, куда, на крышу? У тебя ведь лодка такая маленькая! Откуда вообще идея эта сумасшедшая идея взялась – одной, на крошечной лодке?

– Давняя история, – отмахнулась я. – Ты помнишь Макса?

Лена кивнула, сразу помрачнев.

Сережа Максимов, по прозвищу Макс, был моим партнером по связке на Кавказе. Он погиб: веревку перебило осколком скалы, которая должна была быть нашей страховочной станцией. Меня тогда отшвырнуло в сторону и, сплюснув лодыжку, зажало между этим осколком и основной стеной. Мне повезло: Макс, который шёл первым, протянул мой страховочный ус на основную стену. А вот свою страховочную станцию он оформил в виде петли вокруг злосчастного скального уступа. Этот уступ оторвался и сбросил его вниз… Веревка, размотавшись на все пятьдесят метров, так и не сумела его задержать: она была перебита на другом конце, там, где меня, пристегнутой вторым усом, прижало к стене… Так вот получилось, что Макс обо мне подумал, подстраховал по правилам, а про себя забыл.

– Я после этого не могу иметь партнеров ни в одном таком скользком деле, – объясняла я Лене свою страсть к одинокому плаванью, – Я просто больше не переживу ничего подобного. Я столько раз винила себя за то, что не проверила его страховку, не защелкнула его. Ты знаешь, он ведь такой тёртый калач был, опытный, мне даже и в голову не приходило…

– Да понятно, – сказала Лена, – он знал, что делает, часто соло8 лазал: ему все эти страховки лишним чем-то казались…Ты просто его не знала совсем.

Лена с кучей медалей уже уходила из альпинизма, когда я стала только-только выбираться в горы. Естественно, она была знакома со всеми моими первыми учителями и партнерами. Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Если честно, я вообще приятно удивлена, что он тебя на вторую страховку поставил. Партнеров, значит, берег Макс, а вот себя – нет, царство ему небесное…

Мы молча, не чокаясь, выпили за Макса.

Лена рассказала мне пару забавных случаев из жизни своих многочисленных поклонников, и постелила мне на диване в большой комнате. Мишка осоловело крутил головой и пытался понять, где я буду спать. Приняв правильное решение, он улегся на свежепостеленные простыни и удовлетворенно засопел. Еще раз позвонив Сережке на мобильный с уточнениями Лениного адреса, я попросила его взять Мишку с собой в Сакраменто. Измученный океанской жизнью щенок явно нуждался в отдыхе. Сережка тут же сообщил Альме о готовящейся поездке; Альма обрадовано тявкнула в телефон. Я пожелала им спокойной ночи, накрылась пушистым одеялом и тут же провалилась в глубокий сон.

Глава двенадцатая. Катюшка

– Щерба!!! Уходим! – крик звенел у меня в ушах, отскакивал от стен Лениной квартиры. Я не спала, а витала в каком-то полусне. Где-то на грани между сном и явью я позволяла картинкам из моей юности раскручиваться, кадр за кадром, словно фильм. Я видела, как Щерба обернулся на крик, – Вован уже бежал, поминутно оглядываясь. «Какого хрена!» – Щерба бросился вслед за ним. Их темные долговязые фигуры нырнули в просвет между гаражами и скрылись в кустах. Мы с Димкой почти их нагнали. Я неслась первой, держа железный брус наперевес; Димка тяжело бежал сзади, сжимая пистолет в кармане куртки. Я, проводив глазами застрявшего в кустах Щербу, кивнула Димке: давай сам, и, развернувшись, побежала в сторону подъезда.

Паша не стонал. Он лежал на боку, неестественно вывернувшись всем телом, и прижимал руку к животу. Из-под пальцев сочилась кровь. Широко открытыми глазами он смотрел куда-то в пространство, и, казалось, думал о чём-то своём. Убили, – подумала я, и скользнула вниз, к его лицу. Он медленно перевел на меня глаза, – мне стало так страшно, что я не нашлась, что ему сказать. Он запаха и вида крови меня мутило. Не придумав ничего лучше, я сбросила с себя кофту и, скатав её в комок, сунула под окровавленную Пашкину руку, чтобы остановить кровь. Казалось, что руку свело судорогой, я едва смогла втиснуть под неё кофту. Скорая помощь! Я бросилась в подъезд. Катюха, вся растрепанная, жала на кнопку звонка первой квартиры справа, одновременно бухая кулаком в дверь. Я стала звонить в соседнюю дверь, но никто не открыл. Я бросилась на второй этаж.

–Кто там? – дребезжащий старушечий голос поинтересовался из-за двери.

Я взяла себя в руки. Если старуху испугать, она откажется открывать. Все боятся бандитских разборок.

–Извините, пожалуйста, мне нужно срочно позвонить в скорую помощь, внизу человеку плохо.

–Стойте там, я сама позвоню в скорую… А что с ним?

–Упал, наверное, голову разбил, кровь идет… Очень приличный мужчина, я его знаю. Он умирает, звоните, пожалуйста, быстрее!

Старушка поворчала, но все-таки позвонила в скорую помощь. Пашку быстро увезли. Приехавший врач позвонил в милицию, сообщив об огнестрельном ранении. Милицию, впрочем, эта история не особо заинтересовала. Катерина дала показания, не упоминая ни словом о Воване. По её версии, пробегали два незнакомых ей парня, один за другим, второй выстрелил в первого и случайно попал в проходившего мимо Пашку. Милиционеры сделали вид, что поверили. Осмотрев место происшествия, они сели в УАЗик и уехали.

Катюшка сидела на ступенях и молча плакала. Я села рядом с ней. Она подняла на меня свои прозрачные глаза: в их глубине отражалась вся её боль и отчаяние. На правой скуле расползался фиолетовый синяк.

–Больно? – спросила я ее.

– Нет, – качнула головой Катюха.

–Поедешь к Пашке в больницу?

–Нет…не сейчас…– она пошевелила обтянутой чулком ступней и сморщилась от боли.

Внизу у крыльца отыскалась её туфля. Каблук был сломан. Я помогла Катюхе надеть куртку, сунула в ее безвольную руку раскуренную сигарету, и принялась отбивать каблук у второй туфли. С размахом я колотила ей по асфальту, зло и со всей мочи разбивая неподдающийся каблук в щепки, пока он не отвалился. Катя молча курила; по её щекам опять потекли слезы.

–Давай, Кать, пошли, – сказала я, прикрывая волосами её расцвеченную скулу.

Она держалась молодцом, старалась идти прямо, но все же напоминала куклу, набитую ватой: словно из нее кто-то высосал все соки, и ничего не дал взамен. Идти ей было явно тяжело, и она крепилась из последних сил.

Дома, усадив Катюху в теплую ванну, я налила ей водки и заставила выпить. Она порозовела, тихонько поскуливая, стала ощупывать лицо.

– Точно решила, что в милицию не будешь подавать? – на всякий случай спросила я.

– На кого? – вдруг закатилась она смехом, – На хахаля бывшего?

Она с истерично, взахлеб смеялась, и никак не могла остановиться. Я протянула ей сигарету. У нее лязгали зубы, она долго не могла затянуться, а потом как-то разом вошла в ступор.

– Кать, Катюш?– позвала я.

Она снова заплакала, непонимающе глядя на меня своими прозрачными глазами:

– Я ему: Володечка, не надо, Володечка, не надо…

Она снова вскинула на меня глаза, потемневшие от злости:

– Динка.. какая же я дура, Дин…

Я тихонько сжала ее руку. Так лучше. Злая Катюха – это намного лучше, чем тряпичная безвольная кукла.

Стрелял в Пашку Катюхин «бывший хахаль» – Вован. Он был коренным пермяком. В Екатеринбурге Катюшка так и не поступила в университет и записалась на курсы бухгалтеров. Как оказалась, выбор она сделала отличный, и уже через пол-года получала во много раз больше выпускников филфака. В Перми, соседнем с Екатеринбургом уральском городе, от тетушки ей досталась «однушка» рядом с Центром. Переехав в Пермь, она тут же познакомилась с этим высоким, в хорошем прикиде, парнем, подсевшем к ней баре. Вован уже тогда был при деньгах, промышлял куплей-продажей и держал пару хороших ларьков у вокзала. Соображал он быстро, наркотой не злоупотреблял и ездил на пежо. Парень он был нежадный, и Катюшка вскоре стала носить самые модные сапожки и кожаные курточки. Одевал он ей согласно какому-то дворовому коду, так что даже в самые темные часы он могла смело щеголять в золотых сережках и норковых шубках, – без страха остаться с разорванными мочками и быть раздетой. Вован какими-то хитросплетениями помог ей выменять тетушкину «однушку» на трехкомнатную квартиру в соседнем доме, правда, бывшую коммуналку, требующую ремонта. Словом, из нас, пятерых подруг, Катюха одна жила, как тогда говорили, «на мази и в шоколаде».

Скучала я по ней ужасно. Вместе с Катюхой ушли в небытие совершенно бессовестные спектакли, которые мы разыгрывали с тем, чтобы попасть в её закрытую общагу в ночные часы, после дискотек или пирушек. Для этого мы зачастую подбивали на мелкое хулиганство моего знакомого врача на «скоряке», который хмурился, но соглашался нам помочь. Во время своего дежурства он подвозил нас к общежитию и включал все мигалки машины скорой помощи, чтобы сердитая дежурная тетя Фаня тут же прониклась важностью момента. Это всегда срабатывало. Катюха почти выносила меня, бледную и державшуюся за сердце, из машины и звонила в дверь. «Что, Дин, опять плохо?» – хлопотала обычно неприступная тетя Фаня, поддерживая меня за локоть и вызывая нам лифт. Как только дверь лифта перед ее носом захлопывалась, мы начинали безудержно корчиться и шипеть от смеха, закрывая ладошками рты, пока не въезжали на свой восьмой этаж. Там-то мы смеялись во всю глотку, без страха быть разоблаченными.

Скучая, я не раз приезжала к Катюхе в Пермь. Она мне выделяла отдельную комнату, и я бродила по бесконечным пермским паркам, выходила к Каме, как-то раз даже на речном трамвайчике добралась до прозрачных вод и песчаного пляжа курортного пригорода. Но главное, что я познакомилась с Катькиными новыми друзьями, и наши шумные эпопеи в ресторанах пермской Набережной волновали воображение оставшихся в Екатеринбурге подруг. Я тогда хорошо узнала Катюшиного Вована. В моих глазах он был откровенным бандитом, от которого следовало держаться подальше. Катерина же была влюблена в него, как кошка. «Я все понимаю, – говорила она мне, -ну ведь детей мне с ним не рожать! Ты посмотри, какой он сексуальный. Не мужчина – жеребец! Он же только прикоснется ко мне, у меня соски сразу набухают, вот так!» – и она, смеясь, показывала величину своих набухших сосков. Он и вправду был мачо, жесткий и самоуверенный, и именно поэтому я относилась к нему с неприязнью. Он, скорее всего, отвечал мне взаимностью. Я не раз ловила не себе его подозрительный взгляд, словно он не совсем доверял моей особе.

Со временем наши с Катюшей встречи становились все более редкими, – я встретила Дениса. Упиваясь своим счастьем, я рассказывала Катьке по телефону о наших восхождениях по Уральским горам, о сплавах по реке Белая в Башкирии, о красотах Сибири… Вся моя жажда приключений и новых встреч, ранее питаемая бесконечными тусовками и шатаниями по ночному городу, нашла новый и неиссякаемый источник в виде Дениса. Я его боготворила. Он, казалось бы, знал абсолютно все: он мог вывести по компасу в любую метель, проходил сложные карнизы на скалах… Ко всему прочему, он был потрясающей умницей и работал программистом. Так как он свободно изъяснялся на английском, его взяла на работу совместная русско-американская компания. Денис работал над отдельными проектами по контракту и прилично зарабатывал. Найдя во мне верного партнёра и любящую женщину, он, недолго думая, сделал мне предложение. Вскоре мы поженились, и у нас родился сын Алёшка.

Катюха все так же была с Вованом. Высокая и стройная, она походила на портреты царевен с византийских мозаик: те же огромные глаза, маленький чувственный рот, округлый подбородок. Густые каштановые волосы волнами доходили ей до поясницы; у ней была очень развитая грудь и стройные бедра. Парни всегда увивались за ней, но к Вовану она была привязана всей душой. Хотя по телефону со временем Катюшка мне стала говорить, что он стал напиваться до бессознательного состояния, и тогда он становился очень агрессивным: хватался на нож, орал, лез в драку… Она стала жаловаться, что Вовчик в очередном загуле ей изменил, а когда она пробовала возмутиться, то ей же и досталось по первое число. Разговоры по телефону у нас были короткие, словно Катюха избегала говорить на эту тему. Наверное, она уже тогда хотела уйти от Вована, но боялась. Но все вдруг изменилось, когда на её горизонте нарисовался Пашка. В моем телефоне Катюшкин голос звенел от радости, когда она потребовала: «Приезжай! Ты мною будешь гордиться!» После короткого семейного совещания я, скрепя сердце, оставила своего двухлетнего сына и мужа и поехала на неделю в гости.

Пассажирский поезд Екатеринбург-Пермь номер шестьдесят семь едет десять часов. Если садишься на вечерний рейс, то на вокзал прибываешь в восемь утра, – очень удобно. На таком ночном рейсе я в очередной раз прикатила погостить в Пермь, ожидая увидеть на вокзале свою подругу. Но Катюшка меня встречала не одна. Рядом с ней на перроне стоял эдакий вальяжный господин в хорошем твидовом костюме. Аккуратная шкиперская бородка, сильный торс… не хватало только трости да шляпы для полного совершенства. Павел, – представился он, мягко пожимая мне руку. Мне захотелось сделать книксен. Я ошарашено посмотрела на Катюшку. Она держалась с Павлом очень уверенно, совсем как законная супруга. Мне это очень понравилось. Легко подобрав мой чемоданчик, Паша двинул в сторону парковки. Мы, лавируя между людьми и поминутно теряя друг друга, бросились за ним. Я пантомимой показывала свое восхищение Катиным выбором: мышцы, походка, бородка… Она покатывалась со смеху.

На парковке Паша галантно открыл дверцу машины, пропустив на водительское сидение Катюху. Мне он предложил заднее сидение, а сам устроился на переднем пассажирском. Катюха бросила на меня быстрый взгляд в зеркало заднего вида и подмигнула. У меня, наверное, был совершенно ошарашенный вид. Водить машину я тогда еще не умела; вид Катюхи за рулем вызвал у меня неподдельное восхищение.

Меня поселили в той же комнате, что и обычно. Правда, квартира была уже отремонтирована: новая сантехника, новая кухня и евроотделка. Кухня теперь соединялась аркой с большой комнатой, еще дальше раздвигая перспективы полнометражной «сталинки». В то утро Катюха вскоре уехала на работу, Паша приготовил нам по коктейлю, и стал показывать мне на компьютере фотографии шикарного дома, который он планировал купить. Дом стоял в пригороде Перми, над устьем речушки в еловом бору. Судя по его словам, места там были просто сказочные. Мы решили, что непременно съездим на шашлыки к этому месту. Про работу я его не расспрашивала: судя по всему, безденежьем он не страдал. За завтраком он выпивал пару коктейлей, но за руль никогда не садился. Утром он обычно сражался в видеоигры, а после полудня уезжал на такси, или за ним кто-то заезжал. Вечером возвращавшаяся с работы Катюшка забирала его с очередной деловой встречи. Ежедневные возлияния во время бизнес-переговоров были, очевидно, нормой. Впрочем, надо признать, пьяным я Пашку не видела никогда. К вечеру он краснел, как-то тяжелел, но речь у него всегда была четкая, а маленькие колючие глазки не давали усомниться в трезвой оценке всего происходящего.

Паша был из «профессорской» семьи, – так Катерина обозначила социальную иерархию. Его родители выбор не одобряли, считая, что Катюша была ему не пара. Он же ее просто обожал. Вместе они смотрелись абсолютно потрясающе. На каблуках она была намного выше его, и ее модельные формы придавали классическому Пашкиному стилю неотразимый шарм. Они выглядели по-журнальному богато, когда время от времени выбирались на какие-то презентации в сногсшибательно отделанных зданиях с усиленной охранной. С независимой и красивой Катюшкой Пашка выиграл джэк-пот и был достаточно умным, чтобы это осознавать. Вована Катя и не вспоминала. Может, он и пытался с ней поговорить, вернуть прошлое, но Катюшка ничего не рассказывала. Я же, радуясь за подругу, больной темы даже и не касалась. Правда, до поры до времени.

Как-то вечером, возвращаясь к Катюшке после очередного набега на выставку-продажу духов и косметики, я услышала знакомое: «Дина! Пойди сюда!» Я остановилась. Черная тень отделилась от забора и, воровато озираясь, двинулась в мою сторону. Я немедленно узнала Вована и нехотя остановилась . С какой это стати ему не терпелось со мной побеседовать? Я с тоской посмотрела на подтаявшие пельмени, которые я собиралась подать под острым «зеленым» соусом: сметана, хмели-сунели и много-много укропа… На следующий день я должна была уезжать, и мне хотелось порадовать Катьку нашим студенческим праздничным «фирменным» рецептом. По времени, Катька с Пашей должны были вот-вот поставить машину на парковку и подходить к дому.

– Слушай, Вов, мне идти надо, мне сейчас звонить будут, межгород…, – сказала я миролюбиво.