Помоги проекту - поделись книгой:
Книга Короткого Солнца
Ночная Клушица
Шелк исчез, напомнила себе черная птица. Не было никакого смысла думать о нем.
Нет, она сама исчезла.
И это было то же самое.
Ее внимание привлек поблескивающий пруд, напомнивший ей о жажде. Птица посмотрела на воду и ее границы, не видя никакой опасности, упала с хмурого неба на нависшую ветку и осмотрела окрестности.
Каркнуть. Иногда голодные твари шевелятся, когда ты каркаешь.
Здесь ничего не двигалось.
Вода внизу. Холодная, тихая и темная. Свежая. Приглашающая.
Птица вспорхнула на самую высокую точку на полузатопленном бревне, резко вспомнив, что еще голодна. Согнулась, вытянула шею и расправила темные крылья, чтобы сохранить равновесие. Блестящий клюв был цвета застарелой крови, не совсем прямой. Этот клюв был прекрасен своей безжалостной красотой, но птица слишком привыкла к нему, чтобы им восхищаться — так она сказала себе и повернула голову, чтобы лучше его разглядеть, зная (как не знало большинство птиц), что птица в воде была той же самой, что и на бревне, точно так же, как само бревно было частично в воде и частично над ней.
— Хорош птиц! — вынесла приговор птица. — Красив птиц! — Это были ее собственные слова, а не те слова, которые время от времени вырывались из горла, слова, которые не были ее собственными. — Хорош птиц, — повторила она. — Птиц видеть. — Говорить так, как говорят люди, было достижением, которое приносило ей пищу и восхищение в недавнем прошлом, и она гордилась своими способностями. Она сказала, еще громче: — Речь хорош! — И наклонилась, чтобы напиться.
В воде был еще кто-то, пустое и мертвенно-бледное лицо, смотревшее на нее незрячими голубыми глазами, которые выглядели аппетитно. Птица клюнула их, но преломление помешало ей как следует прицелиться. Вместо этого клюв вонзился в мягкую плоть, которая тут же погрузилась глубже и исчезла. Птица удивленно свистнула и выпила, как и собиралась.
Уже формировалось третье лицо — оскаленное лицо молодой женщины, обрамленное развевающимися завитками темных волос. У этой новой молодой женщины было множество рук, некоторые с двумя локтями, некоторые — с тремя, а некоторым локти вообще не требовались, потому что это были руки без ладоней, извилистые, как змеи. Она изо всех сил пыталась говорить, беззвучно произнося гневные фразы.
— Плох птиц! — Птица не собиралась этого говорить и злилась за это на себя. — Плох, плох! Нет есть! — И этого она тоже не собиралась говорить.
— Плох есть!
Она снова попыталась пить, запрокинув голову в тот момент, когда слова вырвались наружу, и чуть не задохнулась: «Плох речь!» — пробормотала она.
Затем:
— Плох бог! Нет речь!
— Здесь кто-нибудь есть? — Стройный молодой человек приближался к пруду, уныло пробираясь среди благоухающих ив. — Кто-нибудь, кроме Лилии? — У него был инструмент для извлечения из воды крупной рыбы — шест, увенчанный острым железным крюком.
Вспомнив о своем хозяине, птица спросила:
— Рыб голов?
— Кто это? — Молодой человек огляделся. — Ты что, смеешься надо мной?
— Хорош птиц! — Она все еще надеялась, что ее накормят.
— Я тебя вижу. — На мгновение молодой человек почти улыбнулся. — Ты что, ворона?
Птица повторила: «Хорош птиц!» — и взлетела с бревна, чтобы сесть на ветку поближе к молодому человеку.
— Я никогда не видел ворону с таким пучком розовых перьев на горле, — сказал молодой человек, — да еще и говорящую. Я думаю, что ты, должно быть, какой-то новый вид вороны, которую они здесь держат. — Он ощупал темную воду своим крюком, не обращая внимания на отдаленные раскаты грома.
— Рыб голов?
— Да, — согласился молодой человек. — Я рыбачу — ищу голову Лилии. Наверное, ты можешь так и сказать. — Было слышно, как он сглотнул. — И все остальные ее части. Вообще-то я надеюсь зацепить ее платье. Этот крючок острый, и я боюсь, что он может разорвать ей лицо, если мы его найдем.
Черная птица тихо свистнула.
— Когда я услышал тебя, то понадеялся, что здесь есть кто-то еще, кто поможет мне вытащить Лилию из воды. Водяная лилия. Забавно, правда? — Слезы текли по его щекам.
— Нет плакать, — настойчиво сказала птица, смягчив свою обычную резкость.
Все еще плача, молодой человек погрузил свой шест в темную воду, прощупывая чернильные углубления крюком, которым он время от времени вытаскивал грязь и спутанные, гниющие палки.
— Она здесь, в этом пруду, — объяснил он птице. — Так сказал Сервал.
Птица вспомнила свое видение:
— Дев здесь. В пруд.
— Она шла в город, — пробормотал молодой человек наполовину про себя. — На ярмарку. Они остановили ее. Сервал, Бульдог и Куница. Они заставили ее пойти с ними и привели сюда.
Он замолчал, и в его глазах было что-то такое, что заставило птицу нервно забить крыльями. Наконец он сказал:
— Они заставили ее делать все, что они хотели. Вот что он сказал, этот Сервал, когда пил вчера вечером у Козла. Он хвалился этим. Хвастался. Я узнал от Гимнуры и Каракала, независимо.
Внезапно он рассмеялся, и его веселье было страшнее гнева:
— Послушай меня! Ты только послушай! «Независимо». Видишь ли, дорогая птичка, я готовлюсь в юристы. Собираюсь стать адвокатом и купить меха Лилии. И жемчуг. И большой собственный дом. Все-все…
Он снова начал плакать.
— Все для того, чтобы она меня любила. Но она уже любила. — Его голос перешел в бешеный крик. —
Наконец плач прекратился. Молодой человек вытащил из бокового кармана куртки что-то завернутое в чистую тряпку. Развернув тряпку, он обнаружил толстый сандвич, который открыл, чтобы осмотреть мясо внутри.
— Мама заставила меня это взять, — сказал он птице. — На самом деле я его не хочу. Не желаешь ли кусочек?
— Птиц хотеть!
Молодой человек вытащил кусок мяса и повесил его на сучок, затем сел, снова закрыл сандвич и завернул его в тряпку.
— Найти дев? — Эти слова не принадлежали птице, и она сердито тряхнула головой.
— Пока нет. — Молодой человек пожал плечами. — Конечно, пруд большой. Я продолжу поиски.
Он положил сандвич обратно в карман.
— Возможно, это не то место. Возможно, Гимнура ошибся.
Мясо, по мнению птицы, находилось в опасной близости от него, и птице пришло в голову, что положение значительно улучшится, если он снова начнет ворошить пруд крюком и шестом.
— Дев здесь! — заявила она. — Найти дев. — Она снова вспомнила свое видение. — Больш мокр. Есть рук.
Молодой человек встал.
— Руж? У меня их нет, — совершенно спокойно сказал он птице. — Если бы у меня было оружие, карабин или даже меч, я бы убил их за то, что они убили ее, всех троих.
— Есть рук! — раздраженно повторила птица. — Дев
— У меня нет, — запротестовал молодой человек, — и я не
— Есть рук! — Потом что-то такое, что она не собиралась говорить: — Твой крюк.
— Ты имеешь в виду это? — Удивленный, молодой человек осмотрел жестокий стальной крюк на конце шеста; осмелев от голода, птица взлетела и схватила красный кусок говядины, который он повесил на сук.
— Хотел бы я знать, где он сейчас, — прошептал себе молодой человек. — Несколько. Бульдог. Куница. Хотел бы я знать, где они все сейчас?
Он отвернулся от пруда, и птица (помня о сандвиче, все еще лежавшем у него в кармане) последовала за ним, неся в клюве кусок полусырой говядины и время от времени останавливаясь, чтобы клюнуть его.
Начался дождь. В дотоле безмолвном пруду, где Лилия ждала под водой с образцовым терпением мертвеца, первые крупные капли разорвали воду, как дробь. Вдалеке прогремел гром. К тому времени, когда молодой человек и птица добрались до сырых новых улиц и наспех возведенных домов, дождь стал проливным. Сплошные струи серебряного ливня превратили улицы в сочащуюся грязь, ветер уносил эти струи в то же самое мгновение, когда они появлялись, и через секунду или около того заменял их новыми, из других мест, более красивыми и более жестокими, чем их предшественники.
Они переходили от дома к дому, птица искала укрытия под каждой низкой, нависающей крышей, но только для того, чтобы отчаянно перелететь под следующую, когда молодой человек двигался дальше. Когда сам молодой человек стоял под карнизом у двери или окна, птица садилась ему на плечо, грязная и мокрая, лелея смутные надежды на еду и огонь, и изо всех сил старалась объяснить:
— Плох муж. Куда идти? Плох муж!
— Вот один, — прошептал молодой человек, указывая пальцем. В двадцать втором окне (а может быть, и в сорок третьем) виднелись трое мужчин и женщина, сидевшие за грубым столом, на котором среди разбросанных игральных карт стояли три темные бутылки и пять дешевых стаканов с вином.
— Это Куница. С ним Саранча и Златоглазка. Они братья. Я думаю, что женщина — Левкой.
Птица только встряхнулась, расправила черные крылья и распушила перья в попытке стать если не сухой, то хотя бы чуточку менее мокрой.
— У Златоглазки есть карабин. Видишь вон там, в углу? У всех них есть ножи, даже у Левкой. Если бы я сейчас ударил багром Куницу, они бы вышли и убили меня, и... — За вспышкой, которая могла бы показать его напряженные черты тем, кто сидел внутри, — если бы кто-нибудь из них смотрел в окно, — последовал раскат грома, который смел его последние слова.
— Я собирался покончить с собой, — голос молодого человека был неестественно ровным, — как только найду тело Лилии и присмотрю, чтобы его достойно похоронили.
— Плох, плох.
— Да, так — было. — Улыбка тронула его губы, превратившись в широкую ухмылку. — Я бы убил не того человека, не так ли? Но сегодня ночью я убью и Куницу, и себя. Птичка, тебе лучше убраться с дороги, пока Златоглазка не начал стрелять.
Стальной крюк врезался в окно. Куница успел только резко дернуть головой, наполовину повернувшись на стуле, как острие вонзилось ему в загривок.
Оно не перерезало ему позвоночник или яремную вену; не было страшного потока крови, как бывает, когда перерезают эти вены (на самом деле это артерии); но оно пронзило толстые мышцы, глотку и трахею, и вышло из передней части его горла после того, как разрушило его гортань.
Куница рывком был поднят с места, и его неудержимо потащило к окну. Казалось, прошла целая вечность, а на самом деле, возможно, целые полсекунды, прежде чем он уперся обеими руками в стену.
— Хорош крюк! — воскликнула черная птица, качая головой.
Показались голова и шея Куницы, теперь уже сильно кровоточащие. За ними последовали его плечи, более мягкие и податливые, чем представлялось возможным до крюка. Нож он держал в правой руке и, казалось, надеялся — может быть, даже намеревался — ударить им молодого человека, когда тот появится.
Но сил ни на что подобное у него не осталось. Молодой человек уперся ногами, насколько это было возможно на затопленной улице, напряг все тело, ожидая свинцовую пулю из окна или входной двери, и изо всех сил рванул, увлекая умирающего Куницу за нависшую солому под проливной дождь; наконец тело вывалилось в окно под оглушительный раскат грома и растянулось на земле, корчась в грязи. Алые струйки крови текли из его открытого рта, но их тут же смывал серебряный поток.
— А теперь, — сказал молодой человек черной птице под карнизом, — они выйдут и убьют меня, и я буду с ней.
Никто не вышел из парадной двери, и молодой человек не смог собраться с духом, чтобы заглянуть внутрь через разбитое окно.
В конце концов он опустился на колени в грязь и взял нож из безвольной руки Куницы.
— Этот нож убил ее, — сказал он птице. — Я собираюсь бросить его в этот пруд. — Он помолчал, покусывая нижнюю губу, пока воображение рисовало ему нож, погружающийся в воду и, случайно, вонзающий свое длинное острое лезвие в горло Лилии.
— Но не раньше, чем я вытащу ее оттуда.
— Нож хорош, — объявила птица, которая вовсе не собиралась этого делать. Сама по себе она призывала к ненасилию: — Не резать!
Молодой человек не обратил ни малейшего внимания ни на одно из этих замечаний, а может быть, и не расслышал их. Маленьким перочинным ножичком он разрезал ремень мертвого Куницы. У него самого ремня не было, но он сунул нож в ножны, которые взял у Куницы, и засунул ножны за пояс своих промокших брюк, за правое бедро.
Высвободив крюк, он выпрямился. Секунду или две он стоял и ждал, глядя на разбитое окно, которое потемнело.
— Они не выйдут, — сказал он птице и тихо засмеялся. — Они боятся меня больше, чем я их, по крайней мере сейчас.
Медленными большими шагами он пошел по залитой дождем улице, каждый шаг заканчивался по щиколотку в грязи и воде.
— Теперь мы охотимся на Сервала, — пробормотал он, отходя от дома с разбитым окном и думая, что птица последовала за ним. — На самом деле мы всегда охотились на Сервала.
Птица уже проглотила правый глаз Куницы и как раз извлекала левый, так что почти не обратила на него внимания.
Она настигла молодого человека у входа в таверну, нырнув с высоты дымохода и мокро шлепнувшись ему на плечо. Трое пьяных мужчин, чье присутствие в дверях мешало ему войти, окружили его, чтобы посмотреть на птицу, и он смог пройти сквозь них, войдя в атмосферу тепла и дыма, сильно пахнущую пивом.
Птица, увидев пламя в дальнем конце комнаты и обнаружив с неподдельным восторгом, что дождь больше не льет, воскликнула: «Хорош мест» — и полетела прямо к камину, приземлившись там в маленьком облаке пепла и расправив крылья, чтобы высохнуть с большим удовлетворением.
Мужчина за стойкой громко рассмеялся (как и половина его клиентов) и налил молодому человеку немного пива.
— Просто для начала.
Молодой человек не обратил на это внимания. Его взгляд был прикован к крепкому мужчине, даже моложе его, сидевшему за столом в центре комнаты.
— Плохого вечера, Бульдог, — тихо сказал он.
Поделиться книгой: