Никита Хрущев

Такой же разговор произошел с нач. движения Зотовым. А через неделю их всех сделали помощниками, а начальниками назначили побывавших за границей».

В середине 30-х на демонстрациях портретов Кагановича было немногим меньше, чем портретов вождя. Но степень самостоятельности Кагановича была невелика. Если вождь уезжал из Москвы, то Лазарь Моисеевич чуть ли не каждый день писал Сталину, спрашивая его мнение относительно всех сколько-нибудь значительных вопросов.

Сталин подробно отвечал по каждому пункту, решение принималось только с его санкции.

Председателем Исполкома Моссовета назначили (формально выбрали) Николая Александровича Булганина, которого тоже ждала стремительная карьера. Они с Хрущевым жили в одном доме, даже на одной лестничной площадке, дружили семьями. Сталин всегда приглашал их вместе, с легкой иронией называл «отцами города».

В январе 1934 года Сталин выдвинул Хрущева на самостоятельную работу — поставил во главе столичного горкома партии, а через год также и во главе всей парторганизации Московской области.

Хрущев: «До того времени я постоянно возил с собою и хранил свой личный инструмент. Как у всякого слесаря, это были кронциркуль, литромер, метр, керн, чертилка, всякие угольнички. Я еще не порвал мысленно связь со своей былой профессией, считал, что партийная работа — выборная и что в любое время могу быть неизбранным, а тогда вернусь к основной своей деятельности — слесаря. Но постепенно я превращался в профессионального общественного и партийного работника».

Никита Сергеевич сменил Лазаря Моисеевича в роли хозяина столичного региона. Понимал: стремительным возвышением он обязан лично Сталину.

Как Хрущев к нему относился? В ту пору, несомненно, считал вождем. Наделял высшей мудростью и полностью доверял. Заведомо соглашался с тем, что Сталин вправе смотреть на него критически и свысока, поскольку вождь все делает правильно и противоречить ему немыслимо. Сомневаться в величии вождя способен лишь глупец и упрямец. Позже его взгляд на Сталина начнет меняться, и для Хрущева это будет очень болезненно. Трудно разочаровываться в том, кому безоговорочно доверял, кого наделял мудростью, которой, как выяснилось, нет.

Столицу активно переустраивали. В ноябре 1934 года в Москве взрывами снесли стену Китай-города, Сухареву башню, Иверские ворота. В тот момент казалось, что москвичи радуются переменам в городе.

В 1937 году Николай Булганин, председатель Моссовета, выступил на I Всесоюзном съезде архитекторов с речью «Реконструкция городов, жилищное строительство и задачи архитектора».

Городской голова с гордостью сказал:

— Когда мы ломали Иверскую часовню, многие говорили: «Хуже будет». Сломали — лучше стало.

Стенограмма зафиксировала: в зале аплодисменты.

В процессе реконструкции Москвы вырубили деревья на Садовом кольце. Одновременно пропагандировался лозунг «озеленения» столицы.

Булганину пришлось объясняться по этому поводу на съезде архитекторов:

— Следующий вопрос наиболее пикантный, и я думаю, многие ждут, что я по этому поводу скажу, — это об озеленении [смех в зале]. Мне говорили товарищи: хотелось бы послушать Булганина, как он выкрутится из этого положения [смех в зале, аплодисменты]...

Булганин объяснил, что вырубка деревьев совершенно не противоречит озеленению:

— Вырубили деревья, и стало лучше, товарищи.

В зале опять раздались смех и аплодисменты.

Политбюро ЦК ВКП(б) совместно с СНК СССР приняло 10 июля 1935 года Постановление № 1435 «О Генеральном плане реконструкции Москвы»:

«Стихийно развивающаяся на протяжении многих веков Москва отражала даже в лучшие годы своего развития характер варварского российского капитализма.

Узкие и кривые улицы, изрезанность кварталов множеством переулков и тупиков, неравномерная застройка центра и периферии, загроможденность центра складами и мелкими предприятиями, низкая этажность и ветхость домов при крайней их скученности, беспорядочное размещение промышленных предприятий, железнодорожного транспорта и других отраслей хозяйства и быта мешают нормальной жизни бурно развивающегося города, в особенности городскому движению, и требуют коренного и планомерного переустройства.

Огромные работы по реконструкции городского хозяйства, еще больший размах этих работ в ближайшем будущем придают твердому плану застройки города исключительное значение, ибо широкое развертывание строительства Москвы без единого плана может в дальнейшем чрезвычайно усложнить жизнь и переустройство города».

С разрешения Хрущева 14 августа 1936 года Булганин получил отпуск и вместе с группой инженеров и сотрудников Моссовета поехал знакомиться с городским хозяйством европейских столиц — Берлина, Вены, Парижа и Лондона. Поездка произвела сильное впечатление.

В сентябре Булганин телеграфировал в Москву:

«Сталину.

При ознакомлении с коммунальным хозяйством и строительством в Париже, Лондоне видели оборудование и механизмы, представляющие интерес для московского хозяйства. Образцы некоторых наиболее интересных механизмов, не изготовляющихся на наших заводах, считаю полезным купить.

Прошу ассигновать на покупку образцов сто пятьдесят тысяч рублей с покупкой их в Лондоне, Париже, Стокгольме по моему указанию».

Каганович переслал телеграмму находившемуся в отпуске Сталину, приписав: «Мы думаем, что можно отпустить просимые Булганиным 150 тысяч рублей. Просим сообщить Ваше мнение». Сталин согласился.

Хрущев вспоминал: «Город рос, он требовал раздвинуть границы его улиц, появлялся новый транспорт, извозчик исчез, трамвай изживал себя в центре города, заработал метрополитен, появились троллейбусы и новые автобусные линии.

На мою долю выпала честь помогать прокладке первых троллейбусных линий. Я очень много потратил сил для того, чтобы внедрить их. Существовала масса противников этого способа передвижения. Когда троллейбусная линия была уже готова и надо было ее испытать, раздался вдруг телефонный звонок от Кагановича: “Не делать этого!” Я говорю: “Так ведь уже испытали”. — “Ну и как?” — “Все хорошо”.

Оказывается, Сталин усомнился, как бы вагон троллейбуса не перевернулся при испытаниях. Почему-то многие считали, что троллейбус обязательно должен перевернуться, например, на улице Горького — на спуске у здания Центрального телеграфа. И Сталин, боясь, что неудача может быть использована заграничной пропагандой, запретил испытания, но опоздал. Они прошли удачно, и троллейбус вошел в нашу жизнь. Тут же ему доложили, что все кончилось хорошо и что этот вид транспорта даже облагораживает город: он бесшумен, работает на электричестве и не загрязняет воздуха.

Когда мы купили двухэтажный (трехосный) троллейбус, Сталин все-таки запретил его использовать: он опять боялся, что тот перевернется. Сколько мы его ни убеждали в обратном, не помогало. Однажды, проезжая по Москве, он увидел такой двухэтажный троллейбус на пробной линии, возмутился нашим непослушанием и приказал: “Снять!”».

Долгое время, когда Сталин уезжал из Москвы, его фактически заменял Каганович. Потом вождь его отодвинул. В предвоенные годы начал критиковать публично. Выяснилось, что Лазарь Моисеевич перестал быть неприкасаемым. Характерная черта Сталина как прирожденного политика состояла в том, что он преспокойно расставался с недавними фаворитами.

Политбюро заседало тогда три-четыре раза в месяц. Начинали в 11 утра, заканчивали иногда в 7 вечера, но делали перерыв на обед. Приглашенные толпились в Секретариате — небольшой соседней комнате; их вызывали по очереди.

Хрущева приглашали на заседания Политбюро, и он знакомился с тем, как делается большая политика: «Тогда Политбюро заседало долго, и час, и два, и больше, делали перерыв, после чего все уходили в другой зал, где стояли столы со стульями и подавался чай с бутербродами. Тогда было голодное время даже для таких людей, как я, занимавших довольно высокое положение, жили мы более чем скромно, даже не всегда можно было вдоволь поесть у себя дома. Поэтому, приходя в Кремль, наедались там досыта бутербродами с колбасой и ветчиной, пили сладкий чай и пользовались всеми благами, как люди, не избалованные яствами изысканной кухни».

Масштабные сталинские планы преобразования экономики — индустриализация и коллективизация — приводили вовсе не к тем результатам, на которые вождь рассчитывал. Признание собственных ошибок исключалось, а следовательно от подчиненных требовалось быстро найти виновных.

Сталин хотел освободиться от тех людей, которые работали с Лениным, которые помогли ему одолеть оппозицию. Не любит диктатор, когда рядом стоит человек, который ему когда-то чем-то помог. Вокруг него уже появились молодые выдвиженцы, которые воспринимали его как полубога. Сталин осуществил смену поколений, причем по всей стране, до последнего сельского райкома.

Понимал ли Хрущев подлинный характер массового террора?

Привычка видеть повсюду врагов, которые виновны во всех недостатках и неудачах, формировалась долгие годы советской власти. Конечно, возникали сомнения, когда брали тех, кого лично знал. Но предпочитали лишнего не говорить: главное самому не попасть под подозрение. Такая жизнь формировала привычку к двоемыслию и полнейшее равнодушие ко всему, что тебя лично не касается.

Хрущев вспоминал: «Сталин тогда выдвинул идею, что секретари обкомов партии должны ходить в тюрьмы и проверять правильность действий чекистских органов. Поэтому я тоже ходил. Помню, Реденс был тогда начальником Управления ОГПУ Московской области[4]. Это тоже интересная фигура. Реденс, бедняга, тоже кончил жизнь трагически. Он был арестован и расстрелян, несмотря на то, что был женат на сестре Надежды Сергеевны Аллилуевой, то есть являлся свояком Сталина.

Вот с этим-то Реденсом ходили мы и проверяли тюрьмы. Это была ужасная картина. Помню, зашел я в женское отделение одной тюрьмы. Жарища, дело было летом, камера переполнена... Реденс предупредил меня, что там можно встретиться с такой-то и такой-то, там попадаются знакомые. Действительно, сидела там одна очень активная и умная женщина — Бетти Глан[5]. Была она вторым по счету директором Центрального парка культуры и отдыха имени Горького в Москве. Она была полуголая, как и другие, потому что стояла жарища. Говорит: “Товарищ Хрущев, ну какой же я враг народа? Я честный человек, я преданный партии человек”. Вышли мы оттуда, зашли в мужское отделение.

Тут я встретил Трейваса[6], с которым работал в Бауманском райкоме. Трейвас тоже говорит мне: “Товарищ Хрущев, разве я такой-сякой?” Я тут же обратился к Реденсу, а он отвечает: “Товарищ Хрущев, они все так. Они все отрицают. Они просто врут”».

Хрущева сделали кандидатом в члены Политбюро, это изменило его аппаратный вес. Он вошел в состав высшего руководства страны и получил право участвовать в заседаниях Политбюро, которое принимало главные решения в стране. Он постоянно приезжал в Москву на заседания Политбюро из Киева, ему по рассылке стали приходить ранее недоступные материалы.

Он стал чаще видеть вождя — и в неформальной обстановке. После заседания Политбюро Сталин приглашал всех поужинать. И это общение было особенно ценным, тем более что вождь утратил интерес к формальным заседаниям.

Хрущев: «Я получал только те материалы, которые Сталин направлял по своему личному указанию. Эти материалы касались чаще всего “врагов народа”: их показания — целая кипа “признаний”, уже якобы проверенных и доказанных. Материалы рассылались для того, чтобы члены Политбюро видели, как опутали нас враги, окружили со всех сторон».

Хрущев вспоминал, как в июне 1937 года арестовали Н. К. Антипова, заместителя председателя Совнаркома и главу Комиссии советского контроля:

«Мне позвонили от Сталина и сказали, чтобы я немедля ехал в Кремль, там гуляет сам, и он вызывает вас. Приехал я в Кремль и вижу: гуляет Сталин с Молотовым. Тогда в Кремле только что парк сделали, дорожки проложили. Подошел к Сталину.

Он смотрит на меня и говорит:

— На вас дает показания Антипов.

Я тогда еще не знал, что Антипов арестован, и сказал, что ни Антипов, ни кто-либо другой не могут на меня дать никаких показаний, потому что нечего давать. Сталин тут же перешел к другому вопросу, по которому он меня вызывал...

Таким образом, это была психологическая провокация. Видимо, Сталин придавал ей определенное значение. Вероятно, следил, как поведет себя человек, и этим способом определял, является тот преступником или нет. Знаете, даже честный человек может быть сбит с толку, как-то дрогнуть, когда отвечает вождю партии, и тем самым создать впечатление у того, кто добивается, будто он тоже замешан».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ВО ГЛАВЕ СОВЕТСКОЙ УКРАИНЫ

В конце января 1938 года Сталин сменил руководство Украины, снял с должности первого секретаря республиканского ЦК Станислава Викентьевича Косиора, а на его место из Москвы в Киев перевел понравившегося ему Хрущева.

Никита Сергеевич высказал сомнения: «Я человек русский; хотя и понимаю украинский язык, но не так, как нужно руководителю. Говорить на украинском я совсем не могу, а это тоже имеет большой минус. Украинцы, особенно интеллигенция, могут принять меня очень холодно, и я бы не хотел ставить себя в такое положение.

Сталин:

— Нет, что вы! Косиор — вообще поляк. Почему поляк для украинцев лучше, чем русский?

Я ответил:

— Косиор — поляк, но он знает украинский язык и может выступать на украинском языке, а я не могу. Кроме того, у Косиора больше опыта.

Однако Сталин уже принял решение».

Сталин ввел Хрущева в Политбюро ЦК КП(б). Так Никита Сергеевич перешел в высшую лигу. Ему предстояло сыграть немалую роль в те годы, когда на Украине происходили драматические, а то и трагические перемены.

Республиканское начальство перебралось из Харькова в Киев в 1934 году. Так решили в Москве на Политбюро: «Имея в виду необходимость приближения правительства Украины и центрального партийного и советского аппарата к важнейшим сельскохозяйственным районам, какими являются районы, расположенные на правобережье Украины, а также для дальнейшего и быстрейшего развития национально-культурного строительства и большевистской украинизации на базе индустриализации, коллективизации — перенести столицу Украины в Киев, являющийся ее естественным географическим центром».

Новый хозяин республики разместился в бывшем особняке Шестакова на улице Карла Либкнехта[7], 14. Его сын, Сергей Никитич, вспоминал, что окна, выходившие на улицу, закрасили, чтобы прохожим ничего не было видно.

Отъезд в Киев отдалил Хрущева от московских дел, от принятия решений, от вождя, что ему не очень нравилось. Но он впервые оказался в роли самостоятельного хозяина огромного региона, посмотрел на жизнь другими глазами и многое понял.

«Вы можете его арестовать?»

Отныне Хрущев отвечал за все, что происходило в республике, которая Сталину сильно не нравилась.

Сталин считал, что на Украине хлебозаготовкам мешает «заговор петлюровцев», которые сохранили в подполье свои кадры. Они и саботируют планы сдачи зерна. Украинские крестьяне восставали против колхозов, а Сталин трактовал их возмущение как войну против советской власти. Вождь писал Кагановичу: «Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. В Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается немало (да, немало) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии».

Никита Сергеевич провел 13—18 июня 1938 года свой первый (а по номеру XIV) съезд Компартии Украины. Завел речь о самом больном — о продовольственном снабжении:

— Перебои с овощами — результат вражеской работы, потому что разве можно допустить, чтобы на Украине не было капусты или огурцов. Ну, кто может поверить, чтобы Украина была без капусты, была без огурцов, была без картошки. Это вообще не укладывается в голове. Когда нам сдавали в ЦК КП(б)У дела, мы спросили старое руководство — как же можно объяснить перебои с овощами. Они вместо ответа вертелись, как все равно карась на горячей сковороде, потому что объяснить это безобразие ничем нельзя. Это только лишь вражеская работа может довести до такого состояния дело с овощами... С помощью ЦК ВКП(б) и лично товарища Сталина, с помощью всего украинского народа мы почистили, очищаем и будем очищать украинскую землю от врагов народа.

Новый первый секретарь ЦК Украины 8 июня 1938 года выступил на партийной конференции Пограничных войск НКВД Украины:

— Товарищи, исключительная любовь в народе к НКВД. Это, товарищи, особенности нашего строя. Везде органы сыска и политического сыска ненавистны, к ним народ питает ненависть, а у нас — исключительную любовь.

Никита Сергеевич сердечно поблагодарил союзного и республиканского наркомов внутренних дел:

— После приезда Николая Ивановича Ежова на Украину, с приходом товарища Успенского в Наркомат внутренних дел Украины начался на Украине настоящий разгром вражеских гнезд. Исключительная заслуга органов НКВД, персонально товарища Успенского в деле разоблачения Косиора. Этот пилсудчик проводил от начала до конца все, что ему приказывал Пилсудский, все, что ему приказывала польская банда.

Предшественник Хрущева — Станислав Косиор — в январе 1938 года был назначен Сталиным заместителем главы союзного правительства и председателем Комиссии советского контроля, а уже 3 мая арестован . 26 февраля следующего года Косиора расстреляли.

Разумеется, Хрущев не предполагал, что оба наркома, союзный и республиканский, очень быстро сами перейдут в категорию «врагов народа». Через несколько месяцев рухнула карьера наркома внутренних дел Украины комиссара госбезопасности 3-го ранга Александра Ивановича Успенского. Уже на пенсии Хрущев вспоминал, как в октябре 1938 года позвонил Сталин. Сказал, что имеются данные, согласно которым надо арестовать наркома Успенского. Слышно было плохо. Хрущеву послышалось: не Успенского, а Усенко. (Степан Иванович Усенко был первым секретарем ЦК ЛКСМ Украины. На главного комсомольского вожака республики тоже собрали показания, и он ждал решения своей участи.)

— Вы можете, — спросил Сталин, — арестовать его?

— Можем, — уверенно ответил Никита Сергеевич.

— Но это вы сами должны сделать.

И Сталин повторил фамилию. Тут Хрущев понял, что арестовать следует не главу республиканского комсомола, а главного чекиста Украины. Впрочем, Степана Усенко тоже арестовали — 1 ноября, а со временем и расстреляли...

Вскоре Сталин перезвонил:

— Мы вот посоветовались и решили, чтобы вы Успенского не арестовывали. Мы вызовем его в Москву и арестуем здесь. Не вмешивайтесь в эти дела.

Хрущев тем временем поехал в Днепропетровск. Здесь, в обкоме партии, его застал звонок из Москвы, у телефона был Лаврентий Павлович Берия, новый первый заместитель Ежова в союзном Наркомате внутренних дел.

— Ты в Днепропетровске, — упрекнул его Берия, — а Успенский сбежал[8]. Сделай все, чтобы не ушел за границу.

Хрущев успокоил Лаврентия Павловича:

— Ночь у нас была с густым туманом, поэтому машиной сейчас доехать из Киева до границы совершенно невозможно.

— Тебе, видимо, надо вернуться в Киев, — посоветовал Берия.

— Хорошо, все, что можно сделать, сейчас сделаем. Закроем границу, предупрежу погранвойска, чтобы они усилили охрану сухопутной и морской границы.

А. И. Успенский оставил в наркомате записку: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки». Его одежду действительно обнаружили на берегу Днепра. Водолазы сетями и крючьями обшарили весь Днепр и речной берег. Нашли утонувшую свинью, а Успенского не оказалось. Бывший нарком скитался по стране, но в апреле следующего года его все-таки отыскали, а в январе 1940-го расстреляли.

Когда Хрущев приехал в Москву, Сталин сказал ему :

— Я с вами говорил по телефону, а Успенский подслушал. Хотя нам объясняют, что подслушать ВЧ[9] нельзя, видимо, чекисты все же могут подслушать, и он подслушал.

Есть и другая версия, видимо более реалистичная. Разговаривая по телефону с Н. И. Ежовым, Успенский понял по его обреченному тону, что дела союзного наркома плохи и надо спасаться, пока не поздно. Сознавал, что смена хозяина Лубянки влечет за собой и уничтожение прежней команды.

Уже много позже Хрущев вспоминал: «Тысячи невинных людей были в те годы арестованы: и члены партии, и кандидаты в члены партии, и комсомольцы. Собственно говоря, вся руководящая верхушка страны. Думаю, что она была арестована и погибла в составе трех поколений руководителей, если не больше! Партийные органы были совершенно сведены на нет. Руководство было парализовано, никого нельзя было выдвинуть без апробации со стороны НКВД. Если НКВД давал положительную оценку тому или другому человеку, который намечался к выдвижению, только тот и выдвигался. Но и апробация со стороны НКВД никаких гарантий не давала. Имели место случаи, когда назначали человека, и буквально через несколько дней его уже не оказывалось на свободе, он арестовывался».

В декабре 1938 года на Пленуме ЦК ЛКСМ Украины Хрущев мрачно шутил:

— Товарищи, может ли кто-нибудь укрыться в наших условиях, чтобы его никто не увидел? Куда он укроется, особенно если это ответственный работник — все собаки его знают [смех в зале]. Я иной раз фамилию назвать не могу, потому что не знаю, кто сидит здесь, кто в тюрьме [смех в зале].

Настроения изменились. Глава республики уже не благодарил чекистов, а упрекал за ротозейство и благодушие, за неспособность разглядеть шпионов и предателей у себя под носом. 13 декабря на партийном собрании в республиканском Наркомате внутренних дел Хрущев объяснил, почему сам велел арестовать начальника 1-го отдела Управления госбезпасности НКВД Украины — это спецчасть, которая доставляла руководству все секретные документы — старшего лейтенанта госбезопасности Николая Петровича Дальского-Белоуса.

Никите Сергеевичу не нравилось, что вокруг него крутится слишком много чекистов. А вдруг кто-то из них замаскировавшийся враг:

— Если будет выстрел, это организовано первым отделом. Враг думает, что я поехал этой дорогой, а я другой по-ехал. Но первый отдел знает, когда и куда я хожу, и ему легче это сделать. Я бы хотел, чтобы этих людей больше не было. Они говорят, что они меня обслуживают. Ведь Дальский всегда за моей спиной стоял, я его дыхание всегда чувствовал. Я говорил товарищу Бурмистенко[10], так бы и в морду хотелось дать ему...

В разгар Большого террора до Хрущева дошли сведения, что на допросах арестованных и на него собирают показания. Пытаясь предупредить чекистов, пожаловался Сталину. Вождь выслушал Никиту Сергеевича без особого интереса, иезуитски равнодушно заметил:

— Да, бывают такие извращения. И на меня тоже собирают материалы.

Когда наркомом внутренних дел был Ежов, по всей стране арестовывали поляков. Хрущев вспоминал, как приехал в Москву с Украины на заседание Политбюро ЦК:

«Сталин вошел в зал и сразу же направился к нам.

Подошел, ткнул меня пальцем в плечо и спросил:

— Ваша фамилия?

— Товарищ Сталин, я всегда Хрущевым был.