Ты убит, Стас Шутов

И все же Стас решился ― и вошел в водную стену. Удар обрушившихся потоков был жутким. Ледяная вода вышибла из легких воздух. Стас покачнулся, не смог устоять на ногах и… проснулся от того, что кто-то с силой выплеснул ему воду в лицо.

Стас подскочил, жадно глотнул воздуха и услышал отвратительный смех над ухом.

– Подъем, Барби! Построение, ― пропел Резак и, поставив на тумбочку пустой стакан, вышел из комнаты.

Стас обтерся одеялом и осмотрелся. Все спали. До подъема еще пятнадцать минут. Эх, Стас мог бы досмотреть сон и узнать, наконец, куда вела его Тома…

Разочарование было горьким. Сон про лес снился ему часто, но обычно напоминал кошмар: снова и снова Стас проживал ужас того дня у костра. Свой судный день. Но сегодня сон был светлым, добрым. Тома каким-то чудом изменила ход времени, перенесла его в альтернативную жизнь… ту, где вообще не было чертового костра. Интересно, как все у них сложилось бы? Наверняка сейчас Стас не торчал бы в дыре под названием «школа для трудных подростков» и не терпел бы, стиснув зубы, новые и новые выходки Резака.

Стас откинулся на подушку. С волос все еще текла вода; постель намокала. Он закрыл глаза. Куда же они с Томой шли? Что за новое «наше вместе»?

Из громкоговорителя донеслась песня ― «Крылатые качели». Ненавистная. Ее всегда включали на подъем.

Стасу понадобилось три недели, чтобы поверить в то, что исправительная школа ― не сон, а его нахождение тут ― не ошибка. Этот отдельный мир был устроен совершенно не так, как привычная Стасу жизнь. Постепенно он все же подружился с Колей. И новый друг, приехавший сюда чуть раньше и успевший освоиться, постепенно рассказал обо всех порядках.

Взрослые тут делились на смотрящих, режимников, санитаров и садовников. Смотрящие – это педагоги, те, кто непосредственно «перевоспитывал» подопечных. Режимники – охрана, здоровенные лбы в форме, лениво разгуливающие по территории с резиновыми дубинками наперевес. Режимники пресекали побеги, следили за порядком. Дубинки пускали в ход редко ― ими усмиряли особо буйных. Последних отправляли в карцер ― отдельное здание прямо у забора, с унылыми, крохотными темными комнатами. На воспитанников режимники смотрели, как на тараканов, – свысока и с презрением, в разговоры не вступали. На глаза им лучше было не попадаться. Но с некоторыми, по слухам, удавалось договориться за деньги, сигареты или выпивку. Тогда их отношение к тебе будет чуть лучше, на многое закроют глаза. Например, если увидят, как ты шатаешься по территории после отбоя.

– Говорят, кое-кто и сбежать поможет, ― рассказывал Коля. ― За сотарик килорублей. Но я такого не помню, если и было, то не при мне. Да и где взять такие деньжищи?

Санитары – это медработники. А садовниками называли весь персонал, который к охранной и воспитательной деятельности отношения не имел, например, повара, слесари, сантехники. При этом настоящих садовников в штате и не было, их обязанности выполняли сами воспитанники. Например, стригли газоны. Чтобы сделать это занятие увлекательнее, инвентарь каждый раз был разный: косы, ножницы, даже лопаты. Некоторых смотрящих отличало богатое воображение ― и тогда траву не стригли, а выщипывали руками. «Труд изгоняет дурь!» – таков был негласный лозунг школы. С припиской: «Чем труд нелепее, тем больше дури выходит».

Воспитание трудом делало свое дело. Стас чувствовал, что тупеет, забывает сам себя, становится частью послушного стада. Зато времени и сил на мрачные мысли почти не оставалось.

Резак и его лбы устроились в школе хорошо. Их многие боялись. Обычно они сутками играли в карты в беседке: от трудочасов отлынивали, а свои задачи передавали новичкам, в качестве вознаграждения обещая не бить.

Стас не числился у Резака в любимчиках: держался слишком амебно, на выходки не реагировал. При встрече с Резаком Стас лишь презрительно сжимал губы, а Резак любил тех, кого можно довести до истерики и слез. Над такими он знатно издевался ― идей у него было много. Он ставил любимчиков на колени. Заставлял пить из лужи, вслух оскорблять самих себя или есть друг у друга из рук. Связывал скотчем и запирал где-нибудь на много часов. А любимая забава Резака начиналась после отбоя: он сажал людей на пол и, прижав их ладони ножками стула, садился на него, читал или копался в телефоне. Для некоторых аттракцион заканчивался переломами.

Было у Стаса и Резака что-то общее… Иногда Стасу казалось, что, глядя на этого парня, он будто рассматривает свои старые фотографии. Шутки, угрозы, издевательства, мерзкий смех ― все это он позволял и себе. Осознавать это было отвратительно.

Новые приятели Стаса, как ни странно, тоже не ходили у Резака в любимчиках. А ведь словно по какой-то иронии, вся эта компания друзей по несчастью жутко напоминала Стасу «мушкетеров». Его любимые игрушки из прошлого.

Помимо Коли Стас стал общаться с Васяем ― тем самым онанистом, который так подробно рассказал свою историю на пятом групповом сеансе у психолога.

– Ну вы это, не ссыте, я только на сеньорин. Сеньоры меня не вдохновляют, ― успокоил будущих друзей Васяй в день знакомства.

А еще Стас подружился с Мироном.

Мирон был низким и щуплым, с русыми волосами и веснушками, которые покрывали не только лицо, но и все тело. В прежней жизни он постоянно ссорился с родителями, а после очередной ссоры украл папину тачку и все деньги. На этой тачке он ездил по городу, швыряя деньги в окно, а затем нырнул в ней в городской пруд. А все потому, что не хотел поступать по родительской указке на банковское дело.

– Я вообще это, ну, руками люблю, ― смущенно сказал Мирон, когда они со Стасом знакомились. ― Ковать люблю… ― Он как будто оправдывался. ― Хотел пойти учиться ковать оградки, лестницы, декор всякий. А папа сказал, будешь банкиром. И вот…

Мирон был из тех, кому в спецшколе нравилось: тут не было навязывающих свое мнение снобов-родителей, зато была ковка.

Ребята были веселыми, недалекими, добрыми. Коля походил на Шляпу, Васяй своим лошадиным лицом ― на одного из друзей Шляпы, которого Стас за эту черту внешности прозвал Ишаком. А Мирон напоминал третьего из «мушкетеров» ― мелкого Пятачка. Даже голос был такой же писклявый.

Хоть Стас и не был любимчиком, Резак все равно его как-то выделял. Как будто пытался найти в нем слабое место, ударить побольнее, унизить. Иначе как «Барби» или «животное» Резак к Стасу не обращался. При каждом удобном случае пристраивался рядом, понижал голос и в красках расписывал, в какую позу поставит его маму и как будет мучить его сестру. Один раз Резак придумал какую-то очередную «забаву» и приказал Стасу сесть на пол. Тот отказался. Его толпой затащили в туалет, набросили сверху одеяло и избили.

Стас продолжал все это терпеть. Он будто что-то выключил в себе. Дни проходили, оставляя на языке привкус горечи, от которой никак не избавиться.

Иногда казалось, еще чуть-чуть ― и он сорвется, просто размажет лицо Резака о кафельный пол. В такие моменты Стас чувствовал на груди прохладное прикосновение иконки, некогда подаренной Томой, а мягкий голос в голове шептал: «Не нужно, Стас, это не выход». Стас выдыхал. Закрывал глаза. Говорил самому себе: «Терпи, ты это заслужил». Считал до пяти. Его отпускало.

От реальности он прятался в мыслях: думал о маме и Янке, о Томе и Егоре. Интересно, как там Тома? С Егором Стас часто созванивался, но друг не приезжал ― встречи разрешались только с членами семьи. Раз за разом Стас задавал Егору вопросы о Томе, ему хотелось знать все подробности, но друг увиливал, отвечал коротко: у нее все хорошо, ходит в школу, улыбается. Казалось, он что-то скрывает.

Тома улыбается, надо же… А ведь она столько времени не улыбалась, и виной этому был Стас. Он уже забыл, какая у нее улыбка. Представляя лицо Томы, Стас всегда видел лишь огромные глаза, блестящие от слез и вины, полуоткрытый в испуге рот и изжеванные в кровь губы. Вот бы увидеть, какая она сейчас. Стать невидимкой, сбежать на один день в родной город и посмотреть на Тому хотя бы издалека. За это Стас продал бы душу дьяволу.

– Счастлива ли она? Смеется? Танцует? Шутит? ― он заваливал Егора вопросами. Стасу было важно знать, что его заточение проходит не зря. Егор отвечал утвердительно. Да, Тома теперь счастлива. Стас превратил ее жизнь в ад, но теперь в этом аду прошел дождь. Он потушил пожары, а сквозь пепел медленно прорастают цветы.

«Забыла ли она меня?» ― этот вопрос Стас так и не задал. Он боялся ответа.

Когда-то Тома единственная во всем мире вызывала в нем бурю противоречивых чувств: от смертельной ненависти до нежного желания оберегать и любить вечно. Что осталось от всей этой бури сейчас?

Определенно, он больше ни в чем ее не винил. Его маленькой Янке исполнилось одиннадцать. В судный день Томе было двенадцать, всего на год больше, чем сестре сейчас. И, глядя на Янку, Стас не понимал, чего он тогда хотел от Томы? Они оба были глупыми детьми. Их сильно напугали. А ведь страх порой парализует разум, испуганный человек иногда вообще не способен думать и поступать здраво. Особенно ― ребенок…

А светлые чувства к Томе? Они как раз никуда не исчезли, но описать их Стас не мог. Он совсем запутался в себе. Ему было плохо без Томы и плохо с Томой. Он не понимал себя и не видел никакого выхода. Неужели нормальной жизни у него больше не будет? Сейчас казалось именно так: он чувствовал себя пустой банкой из-под кока-колы, смятой и выброшенной в мусорку.

А вскоре произошло кое-что, от чего стало еще хуже.

После душа, натянув штаны, Стас почувствовал, как кто-то подошел сзади, а затем шнурок от иконки сдавил шею. Он резко обернулся и увидел ухмыляющегося Резака.

– Что за цацки, Барби?

– Не твое дело, ― буркнул Стас.

– Подарок от мамы? Или девушки?

Стас нахмурился. Ухмылка Резака стала еще гаже.

– Значит, от девушки. Хе, бро, а я и не знал, что у тебя есть девушка!

Стас сжал кулаки. «Бро» его звал только Егор.

– Я тебе не бро.

– Да ладно, чего ты? Мы же друзья. ― Резак положил Стасу руку на плечо. Стас со злостью ее сбросил. ― Она красивая?

Стас молчал.

– И чего она к тебе не приезжала? Мамочку с сестричкой я видел, а девчонку нет. Скинь ее фотку, хоть передерну.

– Думаю, у тебя на нее не встанет.

– Что неужели такая страшная?

– Нет, просто я смотрю, ты больше по мальчикам, ― усмехнулся Стас. ― Зачем тебе фотки? Тут у тебя и без фоток найдется, на кого передернуть. Большой ассортимент.

На лице Резака мелькнул гнев, но почти тут же губы опять растянулись в нахальной ухмылке.

– За эти слова, Барби, я заставлю тебя вырвать себе язык и затолкать в твою же задницу. Но… попозже. ― Тут Резак посмотрел на иконку Стаса. ― Мне нравится эта вещица. Дашь погонять?

– Нет. Мне мамочка не разрешает давать другим свои вещи, ― съязвил Стас.

– А мы ей не скажем.

– Не могу. У меня от мамы нет секретов.

– Ну, тогда скажешь ей, что я отнял ее силой… ― Резак помедлил. ― Только нужно все правдоподобно обыграть!

Стас не успел среагировать, Резак уже накинулся на него: схватил за горло и пнул под колени. Стас, охнув, согнулся пополам; Резак толкнул его на пол и навалился сверху. Нащупав какой-то твердый предмет на полу, Стас схватил его и двинул Резака по затылку. Это оказалась жестяная банка с чистящим средством. Резак схватился за голову. Стас сбросил его и поднялся, но тут же кто-то сзади дернул его вниз. Стас снова оказался на полу.

– Эй, Дэн, ты как? ― раздался голос Киселева, парня из Резакской компашки.

– Нормально. Только держите этого, я с ним не закончил.

Кисель и Горб прижали Стаса к полу. Резак поднялся, подошел и наступил Стасу на ладонь. Боль прокатилась по руке, а затем и по всему телу. Стас скривился, но сдержал крик. Резак медленно наклонился к нему, взял иконку и повертел в руке.

– Пустите, ублюдки! ― зашипел Стас, но его все так же крепко держали.

– Ну вот. ― Резак через голову снял со Стаса шнурок. ― Теперь и маме врать не придется.

– Не смей! ― закричал Стас. ― Это моя вещь! У тебя нет никакого права!

Резак удовлетворенно улыбнулся и надел шнурок на шею.

– Неужели мне удалось рассердить нашу Барби? А всего-то и надо было стащить у нее бусики.

– Ты еще пожалеешь! ― Стас уже не владел собой. ― Ты труп, понял?

Парни загоготали.

– Ох, ох, ох! ― с издевкой сказал Резак. ― От страха я аж в штаны наложил! Ну а теперь попробуй отбери.

Последнее, что Стас увидел, ― подошву ботинка, стремительно летящую в лицо.

Резак нашел слабое место Стаса. Иконка ― все, что связывало его с прошлым и не давало задохнуться здесь.

Он должен ее вернуть.

Тот день. Ешь стекло!

1

На пятый учебный год нашу с Томой параллель перемешали, классы собрали заново. Я, Тома и Егор попали в гимназический 5 «А», а в простом 5 «Б» оказались все остальные мои друзья-койоты. Это очень огорчало. Кроме Томы и Егора, мне никто в моем классе не нравился, и теперь я охотнее проводил время с «бэшками».

Поздней осенью, незадолго до моего тринадцатилетия, отряд играл в войнушку. Мы носились по лесу и стреляли друг в друга из игрушечных автоматов, целясь в прикрепленные к груди пакеты с краской. Продырявят пакет, потечет краска ― и ты убит. Убит ― иди домой, для тебя игра кончилась.

Мы с Томой осторожно пробирались через голые колючие кустарники. Мы были разведчиками. Наша задача состояла в том, чтобы найти вражескую базу и забрать флаг.

Изо рта шел белый густой пар. Мерзлая земля под ногами заиндевела. Ступать надо было осторожно и тихо ― лагерь врагов был где-то рядом.

Заметив за кустами чужого разведчика, я прицелился и выстрелил. Мы с Томой подошли к побежденному ― им оказался Толик. Он грустно смотрел на продырявленный пакет на груди.

– Ты убит. Иди домой, ― важно объявил я, и Толику ничего не оставалось, как послушаться.

Мы направились дальше. Я искоса смотрел на Тому, шагавшую рядом с винтовкой на плече. За это лето Тома сильно изменилась: волосы стали гуще и пышнее, губы ― пухлее и ярче. На лбу появилась россыпь мелких прыщиков. Мешковатые толстовки не могли скрыть того, как изменилась и Томина фигура. Своей груди она дико стеснялась и все норовила спрятать ее под свободной одеждой. Но мне, наоборот, нравились эти перемены. Мы взрослели, и мои чувства к Томе становились сложнее.

Мы с Томой совсем замерзли. Скорее бы уже найти вражеский лагерь. Но мы все шли и шли. Вдобавок, почему-то я нервничал. Из-под кофты выбилась нательная иконка, которую подарила мне Тома чуть больше года назад. Я схватился за шнурок, погладил прохладную гладкую пластмасску. Это всегда меня успокаивало.

Иконка представляла собой маленький зеленый прямоугольник на грубом красном шнурке, в центре ― изображение Святого Серафима, в день которого меня крестили. Я никогда не снимал иконку, не продал бы ее ни за какие деньги. Она выручала меня в самые тяжелые минуты. Правда, что-то было не в ее власти…

– Мне кажется, мы не туда идем, ― вздохнула Тома. ― Слышишь что-нибудь?

Я прислушался.

– Нет.

– И я о том же. Тут уже ничьих голосов не слышно. Даже Мишки, а он на весь лес орет. Ощущение, что мы отдаляемся от поля игры.

Мы остановились и огляделись, пытаясь по одинаковым елкам вокруг найти правильное направление.

– Я думаю, ты права, ― кивнул я. ― Надо возвращаться.

Но тут я увидел просвет среди стволов. Мы пошли на него и оказались у ручья. Он обозначал восточную границу игрового поля. База нашего отряда располагалась на юге, значит, враги разбили свою на севере.

– Я знаю, куда идти, ― сказал я и пошел к северу вдоль ручья.

Самое важное теперь ― не пропустить границу, которая отделяла северную часть поля. Рядом с ней, недалеко от ручья, находились валуны. Мы с Томой не сводили глаз с деревьев, тщетно высматривая за ними темно-серые верхушки огромных камней.

– Я думаю, мы уже прошли границу, ― вздохнула Тома, стуча зубами.

Я промолчал. Я тоже засомневался, но не хотел признавать, что ошибся, поэтому упрямо продолжал путь. Томе ничего не оставалось, как идти следом. Вдруг я услышал голоса и, обрадовавшись, прибавил шагу. Неужели это лагерь?

Голоса стали громче. Впереди тропинка заросла густым кустарником. Мы осторожно раздвинули колючие ветви и осмотрелись. Тома удивленно воскликнула:

– Это не наши!

У ручья вокруг костра стояли мальчишки, на вид ― чуть старше нас. Они подбрасывали ветки в костер, болтали и смеялись. Уютно потрескивали сучья. Я почувствовал теплый запах дыма. По телу пробежали мурашки ― как же я замерз!

Правда, мальчишки как-то чудно себя вели. Они прислоняли ко рту целлофановые пакеты, и те то раздувались, то сжимались у лиц, напоминая зонтики медуз. Я понял, что́ они делают, только когда в нос вместе с запахом дыма ударила резкая химическая вонь. Я заметил, что на мальчишках грязная одежда, а глаза у них какие-то стеклянные. Сердце екнуло. Надо убираться подальше…

– Пойдем отсюда, ― шепнул я Томе и попятился. Но было поздно.

– Эй! ― крикнул один из мальчишек, с совиным лицом.

Мы с Томой растерянно переглянулись. Убежать или остаться? Если мы убежим, незнакомцы могут погнаться за нами. Я бегал быстро, но боялся за Тому: та могла отстать. Пришлось выйти из укрытия.

Один из парней встал с земли и пошел навстречу. Он излучал дружелюбие, но оно казалось искусственным, даже каким-то зловещим. Глаза были добрыми, с тяжелыми веками. А вот улыбка ужасала: все зубы оказались темными, как у древнего старика.

Я шел чуть впереди, стараясь заслонить Тому.