Стивен Блэкмур
Город заблудших
Перевод— Euphony.
Редактирование— Nikitina.
(Иллюстрации Шона Филлипса).
Глава 1
Бросив куртку на барную стойку, я сажусь на красный виниловый табурет рядом с Хулио. Он пьет уже шестую рюмку, а еще даже не полдень. Пустые как попало стоят перед ним. Хулио любитель текилы. Предпочитает «Патрон», а если такой нет, заливается «Куэрво»[1]. Я больше по шотландскому виски. Потому и заказываю черный «Джонни Уокер», чистый.
— Какого ты приперся, Джо? — спрашивает Хулио, покосившись на меня мутными глазами.
Кроме нас и бармена, здесь никого нет. «Гриль-бар Генри» на Магнолия-авеню не самая страшная забегаловка в городе, а лучше в Северном Голливуде все равно не найти. Здесь все из красного кожзама с медными нашлепками. Смахивает на ад, будь Сатана лабухом в кабаке. Хулио завсегдатай. Если не работает со мной и не сидит с женой, Мариэль, дома, то приходит сюда пропустить стаканчик-другой.
— Хотел спросить тебя о том же, — говорю я. — Вчера ты должен был зайти к Саймону. С итальянцем поговорил? Камень у тебя?
Саймон Паттерсон — наш босс. Та еще британская сволочь. По его указке мы ломаем ноги, суем в миксер пальцы и другие части тела, если нужно. Мы знаем свое дело, а он хорошо нам платит.
— Ага, поговорил, — отвечает Хулио.
— А камень? Нашел?
Он качает головой. Супер. Камня нет, а он уже накидался в хлам. Хулио смотрит куда-то вдаль, потом снова на меня с неясной мольбой во взгляде:
— Я так не могу, старик.
— Как так?
— Вот так, — он снова качает головой и смотрит на свои руки. Хватает меня за шиворот и подтягивает к себе. — Это навсегда, мужик. На гребаные веки вечные. А я так навсегда не могу. Не могу, твою мать, и точка.
Лады, не время тыкать в бешеного медведя палкой. Я отдираю от себя руки Хулио. Осматриваю его с ног до головы. Выглядит он дерьмово. Налитые кровью глаза. Руки трясутся. Явно не спал. Весь какой-то нервный. Напуган до смерти, а это и меня выбивает на хрен из колеи.
Хулио — самый здоровый филиппинец из всех, кого я знаю. Метр восемьдесят восемь. Крутой до мозга костей. От груди запросто жмет сто шестьдесят кило. Полинезийцев лупит забавы ради. Как-то я совершил ошибку и встал с ним в спарринг. Закончил на лопатках с сотрясением и выбитым зубом. Если уж Хулио боится, то причина должна быть чертовски веской.
Вчера вечером Саймон поручил ему прижать Сандро Джаветти. Это итальянец из Чикаго. Хулио должен был найти его в отеле.
— Господи, мужик, что с тобой случилось? — спрашиваю я.
Неделю назад Джаветти пришел к Саймону. Собирался купить то, что не продается. Подкинул работенку: надо было вломиться в дом и спереть какой-то драгоценный камень.
Саймон дал ему трех ребят, знающих толк в проникновениях со взломом, и получил свой нехилый куш за посредничество. Беда в том, что двое из них пропали без вести, а третий помер — позавчера разнес себе башку. Гильз нашли тьму, а пулю только одну — ту самую, с помощью которой он украсил своими мозгами стену.
Как правило, Саймону на такие дела глубоко наплевать. Однако поползли слухи, что он, мол, как-то замешан в случившемся дерьме. Люди вроде Саймона дорожат своей репутацией. В нашем мире она на вес золота. Саймон решил, что это Джаветти распускает язык, поэтому хочет показать ублюдку, что говно не летает.
Хулио наливает еще и опрокидывает в себя, как будто это не текила, а материнское молоко. Опять смотрит на руки.
— Только посмотри, что он со мной сделал.
Я вытягиваю шею, смотрю на его руки и ничего такого не вижу.
— Руки как руки, Хулио.
— Нет, старик. Ничего подобного. Это не мои руки, а его. Его чертовы руки.
Я отвешиваю ему подзатыльник:
— Кончай уже.
Итак, Саймон посылает Хулио в отель к Джаветти. Задача — прижать ублюдка, уйти с камнем. Хрен знает, на кой Саймону камень. Наверное, дело принципа. Неважно. Суть в том, что вчера вечером Хулио должен был отчитаться боссу, но так и не явился.
В кармане куртки пиликает мой телефон. Это Саймон.
— Джо, старый мой приятель, — говорит он с акцентом кокни, будто и не жил пятнадцать лет в Штатах. — Ты его нашел?
— Ага, — отзываюсь я. — Он сам не свой. Что-то случилось, но он пока не рассказывает.
— А выглядит как?
— Как кусок дерьма. Думаю, он даже не спал. Пьет с утра.
Мало того, Хулио выглядит даже паршивее, чем минуту назад. Я опять его разглядываю. И точно — щеки ввалились. В общем, далеко не фонтан.
Хулио закрывает глаза, складывает руки, что-то бормочет на тагальском[2].
— С Джаветти он потолковал?
— Похоже на то. Сейчас он ведет себя стремно.
Тон Саймона становится резким:
— Камень у него?
Я кошусь на Хулио. Господи, кажется, он молится.
— Нет, — отвечаю я. — Он говорит, что нет. В общем, сдается мне, надо его отсюда уводить.
Бармен бросает на нас презрительный взгляд. Что ж, если Хулио полегчает, лучше ему бежать, да порезвее.
— Мне нужен этот камень, Джо. Чертовски нужен, приятель. Выясни, где он. Если Хулио видел Джаветти, то видел и камень. А значит, знает, где он. — У Саймона такой голос, будто он марафон пробежал.
— Да угомонись ты, — говорю я. — Я все узнаю.
Иногда Саймон ведет себя, как образцовая скотина.
Я поворачиваюсь к Хулио:
— Слушай, Саймон хочет, чтобы… — и подскакиваю от звона стекла.
Хулио хватает свою бутылку «Куэрво» и делает из нее «розочку» о стойку. Инстинкты орут мне валить, да поживее, но я не верю, что он нападет на меня с этой фигней. Тем не менее, я на всякий случай уворачиваюсь, приложившись о стойку левым коленом.
Оказывается, зря волновался.
Хулио хватает бармена за рубаху, рывком подтягивает к себе и замахивается бутылкой. Бармен орет и извивается, но вырваться не может. Хулио подтаскивает его еще ближе, клацает зубами, как будто хочет разодрать парню грудину и сожрать его к чертям.
Не обращая внимания на боль в колене, я прыгаю на Хулио. Беру его в двойной нельсон и оттаскиваю. Кто бы сомневался — бармен тут же линяет в подсобку.
— Какого хрена ты творишь? — ору я на Хулио.
В ответ он только рычит, брызжет слюной и размахивает своей гребаной «розочкой» направо и налево.
Я пытаюсь его развернуть, чтобы скинуть на пол, но не успеваю — Хулио делает рывок вперед и бросает меня через барную стойку. Я врезаюсь в стену разношерстного бурбона. С полок валятся и разбиваются бутылки.
Я падаю на пол больным коленом, режусь об осколки. По ту сторону стойки туда-сюда, как пантера на героине, расхаживает Хулио, крутит в руке разбитую бутылку, рычит и бормочет себе под нос. Как будто полностью из ума выжил. На чем, мать его, он сидит?
Хватаю со стойки нож для фруктов. Лезвие у него — сантиметров семь, но это лучше, чем ничего. Хромая, выхожу из-за стойки, свободной рукой беру табурет, но держусь на расстоянии.
Хулио оборачивается, видит меня. Тихое бормотание превращается в полноценный рев, и Хулио бросается вперед, только мне кажется, что теперь он размахивает бутылкой не как оружием, а будто не знает, что еще с ней делать.
Держа табурет в одной руке и фруктовый нож в другой, я чувствую себя беспросветно тупым дрессировщиком.
И в тот момент, когда Хулио должен был врезаться в меня, он останавливается.
В его взгляде что-то меняется. Никогда раньше такого не видел. Там отчаянная мольба. На долю секунды возвращается прежний Хулио. Как будто только для того, чтобы попрощаться.
А потом вспарывает себе горло «розочкой» от кадыка до яремной вены, проворачивает бутылку и всаживает ее глубже, в самую глотку.
Кровь бьет фонтаном, как нефть из скважины. Обалдев, я роняю нож и табурет. Пытаюсь остановить кровотечение. Слышу из трубки на полу плоский голос Саймона. Он орет «Что там? Что?» снова и снова. Сгребаю со стойки полотенца, свою куртку и все, что только может пригодиться, чтобы зажать рану.
Но все без толку. У Хулио закатываются глаза. Жизнь вытекает из него, пузырясь и пропитывая футболку алыми пятнами.
Фрэнк Танака выдыхает дым мне в лицо.
Он сидит передо мной в одной из комнат для допросов и курит третий «Кул»[3]. Мы в полицейском участке на проспекте Бербанк. Со звукоизоляцией здесь хреново, поэтому я слышу гул машин на автостраде-170 в квартале отсюда.
Смотрю на плакат «Не курить!», приклеенный к стене. Фрэнк ловит мой взгляд. Опять выдыхает струю дыма мне в лицо.
— Тоже, наверное, хочешь, — говорит он.
Хочу, но мы оба знаем, что он не предложит, а я не возьму.
— Ментоловые для телочек.
Фрэнк Танака из тех мелких японцев, о которых предупреждают учеников в школах боевых искусств. Компактный и резвый. Но я не сомневаюсь, что он легко надерет мне зад, и плевать, сколько он выкуривает за день.
Он нажимает кнопку на маленьком диктофоне, который лежит между нами, называет дату и время.
— Итак, Сандей, почему ты убил Хулио?
— Поговори с барменом, — говорю я уже в пятый или шестой раз. — Он тебе то же самое скажет. Хулио сам себя прикончил.
К тому времени, как копы порешали свои дела и очередь дошла до меня, было уже четыре пополудни. Мне удалось немного отмыться, но руки все еще липкие, как я их ни отскребал. Футболка заскорузла от крови Хулио, колено опухло и пульсирует как черт знает что. Тут впору поржать над моим везением: коленную чашечку мне выбили в драке в старших классах. А эти черти из участка могли бы и таблетку адвила предложить.
Ну хоть лейкопластырь не зажлобили, чтобы я заклеил порезы от осколков на руках.
— Не пудри мне мозги, Сандей. — Фрэнк злобно смотрит на меня. Рукава его рубахи закатаны по локти. Усы в духе мистера Мияги[4]дергаются. — Хулио Геррера не из тех, кто накладывает на себя руки.
Тут он прав. Четыре часа назад я бы согласился с ним не глядя. Да черт с ним, я и сейчас так думаю. Хулио и самоубийство — несовместимые понятия.
— Ну, не знаю. Может, кому проспорил?
Фрэнк в курсе, что я чего-то не договариваю. Он знал Хулио не хуже, чем я. Видит бог, он арестовывал нас обоих уйму раз: по подозрению в убийстве, причинению тяжких телесных и т. д. и т. п. Однажды даже пытался загрести меня за переход улицы в неположенном месте, только чтобы затащить в участок. Но до сих пор ему нечего было мне пришить.
Какое-то время мы топчемся на месте. Видимо, он считает, что если задавать мне одни и те же вопросы снова и снова, то мои ответы как-то изменятся. Наконец он бросает в беседу бомбу:
— Сандро Джаветти. Что об этом скажешь?
Я чуть не подпрыгиваю, слыша это имя, но я бывал в таких комнатах еще тогда, когда отмывал бабло в Венеции. Лет двадцать назад. И сейчас меня голыми руками не возьмешь.
— Сандра? Впервые слышу, — говорю я. — Жене Хулио это не понравится.
— Я знаю, что вчера вечером Хулио был с Джаветти.
— Понятия не имею, о чем ты.
Фрэнк молчит и смотрит на меня. Ага, это тот самый взгляд. Все копы так умеют. Тяжелый взгляд, ни слова в ответ. Большинство под таким взглядом душу выложат, лишь бы продолжить разговор. Я точно не из их числа. На мне этот взгляд Фрэнк сто раз испытывал.
Минуту спустя кто-то стучит. Дверь приоткрывается, в проеме маячит голова барышни в полицейской форме.
— Приехал его адвокат.
Они с Фрэнком обмениваются взглядами. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: расстались они не друзьями. Надо же, какая удача. Фрэнк не успевает и рта раскрыть, как барышня сопровождает в комнату одного из безликих законников Саймона.