Эсминцы и коса смерти. Том 2

Глава 1

Немцы что-то почуяли. Начиная с середины июня, абвер докладывал о перемещениях, производимых большевиками в приграничной полосе. И не только о передислокации воинских формирований, а и о начавшемся вывозе оборудования предприятий, складского имущества и даже ценных специалистов вглубь страны. Только вот, масштабов этих перемещений немецкая разведка не поняла. Немцы посчитали, что такие процессы идут хаотично, имеются лишь на каких-то отдельных участках и являются следствием паники местных властей, опасающихся начала боевых действий. Гораздо больше насторожила немцев всеобщая мобилизация, начавшаяся в СССР официально с 18-го июня. Хотя поводом для ее проведения руководство Советского Союза объявило агрессивные действия Финляндии, начавшей мобилизацию днем раньше, а про Германию ни слова в заявлении советского правительства сказано не было. Но все понимали, против кого эти меры направлены на самом деле. И, тем не менее, стратегические планы руководство Германии менять не стало. Наоборот, Гитлер кричал своим генералам о том, что промедление с началом боевых действий против большевиков недопустимо. И что нет никаких оснований отменять или переносить сроки нападения на СССР. И генералы соглашались, что изменять планы вторжения веских оснований не имеется. Знаменитый немецкий порядок сыграл, в этом случае, злую шутку с самими немцами. Война началась, как и планировалось руководством Третьего Рейха, ровно в 3 часа ночи с 21 на 22 июня по времени Берлина.

Точно следуя плану «Барбаросса», бомбардировочные эскадры люфтваффе пошли на заранее намеченные цели, а вермахт двинулся вперед на всем протяжении границы по предусмотренным направлениям. Но, везде немецкие войска натыкались на оборону противника. Даже на тех участках, где, казалось бы, не должно было находиться никаких естественных преград и военных формирований, большевистские силы умудрялись оказывать сопротивление и наносить урон наступающим войскам.

Дело в том, что немцы, воюя до этого в Европе, привыкли двигаться по дорогам. И они не учли, что засады им большевики способны подготовить почти возле каждого перекрестка, а сами эти перекрестки заминировать. Часто эти засады представляли собой вкопанные в капониры устаревшие танки, причем, замаскированные с особой тщательностью. Потому немецкие танкисты не замечали их поначалу, близко приближались, и становились жертвами прицельного огня в борта. Когда передние машины подбивали, а войсковые колонны останавливались, из перелесков, из-за деревенских домиков, или даже из стогов сена, мирно лежащих на полях, выкатывались советские танки и били по остановившимся после потери головных машин колоннам с обеих сторон дороги из пушек и пулеметов. А, когда немецкие танки съезжали с шоссе и пытались атаковать по пересеченной местности эти засады, обязательно находилась какая-нибудь пушечка, совершенно неприметно спрятанная в покосившемся сарае, или просто в кустах, которая лупила атакующие панцеры, опять же, в борта.

Спасала положение только оперативная авиационная поддержка. Но и русские с первых часов войны учились вызывать самолеты себе на помощь. Господство люфтваффе в воздухе совсем не было абсолютным. А бомбардировочная авиация сразу понесла существенные потери, попав всюду не только под огонь ПВО, но и под атаки советских истребителей. Хотя, разумеется, «сталинским соколам» опыта ведения воздушного боя пока не хватало, и они теряли больше самолетов, чем немецкие пилоты, уже повоевавшие в небе над Англией, Францией и Польшей. Да и техническое превосходство германских машин сказывалось.

Если, вызывая по радио авиацию и направляя огонь артиллерии по перекресткам впереди, немецкие танки кое-как все-таки продвигались, хотя и совсем не так быстро, как рассчитывали, то войсковой обоз страдал еще больше и двигался заметно медленнее, подвергаясь внезапным налетам красной конницы. Причем, многие кавалеристы были вооружены автоматическим оружием и гранатами, использовали тачанки с пулеметами и с минометами против немецкой мотопехоты на мотоциклах. Так что немецкие потери росли довольно быстро. Но и потери Красной армии во всех этих засадных боях, конечно, были немалые.

Помимо засад, в приграничной полосе вермахт встретился и с настоящими оборонительными рубежами. Группа армий Север сходу уперлась в подготовленную оборону Каунаса и Либавы. Очень мощный укрепленный район оказался на пути группы Центр вокруг Брестской крепости. Причем, крепость не была оставлена один на один с превосходящим противником. Лишние войска заранее были выведены и рассредоточены вокруг нее, чтобы не оказаться в ловушке. Мосты через Западный Буг в самом начале боевых действий взорвали, а переправы простреливались. Фланги обороняли артиллеристы и кавалерийские части, дислоцирующиеся в соседних лесах и деревнях. А на железной дороге стояли бронепоезда.

В самой крепости загодя были подготовлены к обороне все укрепления и огневые рубежи, а гражданские лица, включая членов семей комсостава, — эвакуированы. Здесь же, в районе крепости, был проведен первый в этой войне мощный контрудар по наступающему противнику. Поскольку Брест находился точно на пути наступления 2-й танковой группы Гудериана, Жуков ставил для начала задачу немного придержать быстроногого Гейнца. Поэтому не только саму крепость, но и весь город превратили в укрепленный район.

Повсюду в казематах Брестской крепости и в каждом подвале по периметру города были подготовлены пулеметные и артиллерийские огневые точки. Причем, каждая пулеметная точка комплектовалась не только пулеметчиками, но и истребителями танков, вооруженными пока, правда, неважно, всего лишь тяжелыми 125-мм ампулометами образца 1941 года, которые выпускал завод номер сто сорок пять в Москве. Эти ампулометы перемещались на колесном станке, что делало их немного похожими издалека на пулемет «Максим». Они приводились в действие охотничьими патронами 12-го калибра и стреляли литровыми стеклянными шарами с горючей смесью «КС» на сотню метров. А каждая артиллерийская позиция прикрывалась пехотными подразделениями. Полевую артиллерию поддерживали батареи тяжелых орудий бронепоездов, размещенных на железнодорожной ветке, ведущей из Бреста в Барановичи. В окрестностях Бреста использовались для обороны и недавно построенные ДОТы укрепрайона новой границы, в то время, как в других местах они были разоружены и взорваны, а их оснащение усилило старую пограничную линию, которую Жуков предполагал использовать, как основу обороны при дальнейшем продвижении немцев в глубину Советского Союза.

Конечно, Гудериан не стал тратить время на штурм приграничных укреплений и двинулся в обход с севера и с юга, оставив разбираться с крепостью пехотинцев и артиллеристов вермахта. Но, Жуков знал, как он пойдет, и при попытке обхода Бреста, Гудериан напоролся на мехкорпуса, загодя выведенные из Белостокского выступа и подготовленные к контратаке. Вот так и произошло утром 22-го июня первое в войне встречное танковое сражение. Причем, советские танкисты действовали при поддержке авиации, артиллерии и пехоты, а со стороны Беловежской пущи и из лесов южнее Бреста атаковала кавалерия, отсекая немецкую пехоту от танков. Потери оказались велики с обеих сторон.

Но, в конце концов, быстрому и опытному Гейнцу удалось прорваться вперед, обойдя Брест с севера, правда, потеряв при этом треть всех своих танков, половину мотострелков и обоза. Все, что пока смог Гудериан, так это закрепиться в Пружанах и вести бои на подступах к Барановичам. О скорейшем выходе к Минску и речи не было. К началу июля бои на центральном направлении шли по линии Ковель-Брест-Кобрин-Пинск-Барановичи-Слоним-Новогрудок-Лида, и образовался Брестский выступ, на острие которого находилась Брестская крепость, ее немцам окружить никак не удавалось, а обход с юга полностью провалился. В лоб взять крепость пока и вовсе не представлялось возможным. А с севера оборона проходила по реке Лесная. Люфтваффе отказывались бомбить укрепления, потому что повсюду там стояли зенитки, к тому же, русские сразу же вызывали свои истребители. И оставалось уповать только на осадную артиллерию, которую постепенно немцы подтягивали из глубины Рейха.

Герман Гот с 3-й танковой группой тоже потерпел неудачу. Сходу взять Вильнюс у него не получилось. Литовский мятеж не состоялся, а советская оборона оказалась подготовленной. Все мосты через реку Неман большевики взорвали, а места, где было возможно организовать переправы, находились под огневым контролем советской артиллерии. К удивлению немецких генералов, оборона РККА оказалась весьма неплохо организованной. Так что Гот тоже застрял под Вильнюсом, где оборона держалась по реке Вилия, по железнодорожной насыпи и вдоль дороги на Лиду. К началу июля самым большим успехом группы армий Центр стало взятие Белостока, Волковыска, Алитуса, Гродно и Пружан.

Еще хуже обстояли дела у группы армий Юг. В танковой битве, случившейся в полдень 22-го июня между Владимиром-Волынским и Луцком, итог получился неоднозначным. Сражение началось, когда 14-я танковая дивизия вермахта уже взяла с ходу Владимир-Волынский и, двигаясь к Луцку, переправлялась по мосту возле деревни Войница через одноименную речку. Внезапно деревянный мост был взорван вместе с проходящими немецкими танками. И в этот момент 41-я танковая дивизия полковника Петра Павлова сходу атаковала. Три десятка тяжелых танков КВ-2 своими 152-мм снарядами разрывали панцеры, застрявшие у переправы, в клочья. А триста танков Т-26 ринулись в атаку на оставшиеся в строю немецкие машины. Через пару часов боя панцеры четырнадцатой дивизии перестали существовать. Но и советские легкие танки попали под огонь немецких самоходок, прикрывающих вражеский арьергард, и понесли огромные потери. Владимир-Волынский вернуть не удалось, пришлось отступать к Луцку. Но, координируя действия по радио, на помощь с двух направлений, с севера и с юга, выдвигались танковые корпуса, расставленные заранее.

Танковая дивизия полковника Павлова была лишь приманкой для немцев. Погнавшись за отступающими к Луцку остатками этой дивизии, они не сразу заметили, как были взяты в клещи советскими мехкорпусами. И тут началось избиение. Если бы не авиация и артиллерия, немцы рисковали потерять все танки группы Клейста. Но и советские мехкорпуса, не имея необходимого боевого опыта и хорошо отлаженного управления, несли очень значительные потери. Результат оказался патовым, никто из противников не смог победить, хотя обе стороны потеряли более половины машин уничтоженными и поврежденными. По итогам сражения позиционное преимущество осталось за немцами, которые закрепились на подступах к Луцку, но дальше двинуться сходу уже не могли. Красная армия, тем не менее, смогла удержаться не только в Луцке, а в Дубно и Бродах.

Продвижение на Львов давалось немцам еще тяжелее, город держала 6-я армия, усиленная полками НКВД, приданными мехкорпусами, артиллерией и авиацией. А южнее Львова никаких успехов у войск вторжения не имелось вовсе. Наступление румынских частей красноармейцам не только удалось отбить, но и обратить вспять. И к началу июля вдоль границы с Румынией война приобрела позиционный характер. Причем, прикрывая южный фланг сухопутных войск, активно действовали Дунайская флотилия и Черноморский флот.

С началом войны советским войскам в приграничной полосе дали приказ наносить удары из засад по наступающему неприятелю и потом, избегая окружения, отходить к оборонительным рубежам, определенным заранее. А те формирования, которые отступить на оборонительные рубежи не успевали, должны были отходить в леса и сразу же начинать партизанскую войну против оккупантов. Для чего в определенных местах самых глухих чащоб заранее предусмотрели схроны с вооружением, снаряжением и продуктовыми припасами, расположение которых командирам частей было известно.

В плен сдаваться никому категорически не рекомендовалось. Бойцам на всех уровнях разъясняли, как собираются фашисты обращаться с военнопленными. А еще всем красноармейцам были обещаны трофеи. С убитых немцев ничего брать не запрещалось, также разрешался и даже поощрялся захват вражеского оружия, амуниции, боеприпасов и даже продуктов и сигарет и пользование ими. Особенно приветствовался захват пулеметов и автоматов, потому что своих в РККА пока не хватало. Поэтому в каждой роте сразу же после начала боевых действий организовали трофейные команды, которые раздевали убитых немцев почти догола. Все пригождалось в солдатском хозяйстве, даже простреленная и окровавленная немецкая форма шла на ветошь для протирки оружия и боевой техники.

Идея использовать трофеи принадлежала Евгению Лебедеву, с которым Георгий Жуков, видя успехи Балтийского флота и ленинградцев в подготовке к войне, начал иногда советоваться по разным вопросам. В Генеральном штабе Георгия Константиновича боялись, и мало кто воспринимал его просто, как личность, а ни как грозного начальника-генерала. Так что друзей у него почти не имелось. А посоветоваться с умным человеком своего круга иногда было просто необходимо. Но, начать советоваться с другими военачальниками для амбициозного Жукова означало бы проявление слабости. А вот корпусный комиссар из Ленинграда, не имеющий прямого отношения ни к Генеральному штабу РККА, ни к правительственным кругам, очень даже подходил на роль советчика, тем более, что он часто бывал в Москве. Они же были ровесниками, оба родились в 1896-м, к тому же, вместе воевали на Халхин Голе и очень хорошо друг друга понимали. Вот этот Лебедев и предложил после начала войны восполнять недостаток вооружений за счет противника, когда Жуков посетовал, что в войсках много чего пока не хватает. Мысль Жукову очень понравилась, потому что трофеи он и сам любил. Да и про ампулометы Лебедев тоже подсказал.

Впрочем, на самом деле эти мысли сначала высказал сын комиссара Лебедева, Александр. Саша встретил начало войны уже старшим лейтенантом. Приказ подписали за три дня до начала боевых действий. Только вот нашивки на кителе, вторую жирненькую золотую полосочку вместо худенькой, не успел сразу поменять на рукавах. В звании его повысили за поимку шпиона, а еще представили к ордену Красной Звезды. Но указ о награждении пока не вышел. В ходе расследования, проведенного контрразведкой, выяснилось, что в Ленинграде и на Балтийском флоте действовала целая сеть агентов абвера. И решительные действия Лебедева помогли вытянуть из этого клубка очень важную ниточку. Допросив Габаряна, вышли и на остальных. Взяли попутно и расхитителей социалистической собственности, родственников Габаряна и других граждан, занимающихся воровством и контрабандой.

Александр за две недели перед войной ни разу не отдохнул, но сумел организовать диверсионно-корректировочные группы на всех эсминцах ПВО. В каждую входили три человека, оснащенные рацией, пулеметом и моторной лодкой. Организовал он для них и тренировки. Только мало чему можно было научить людей за две недели. И за все это время Александр ни разу не возвращался в город. Лишь в день начала войны, когда командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц приказал устроить смотр эскадры старых эсминцев типа «Новик», только что модернизированных и переоборудованных в корабли ПВО, на Неве, Саша сошел на берег. Но отправился он не домой, а совсем недалеко, в штаб флота, потому что еще с трех часов ночи было введено военное положение. Так что с женой он и на этот раз не увиделся, а лишь поговорил с ней по телефону. Зато пообщался с отцом и с дядей. От них и узнал все новости.

Глава 2

К началу второй декады июня 1941 года в Ленинграде и вокруг него, как всегда, продолжались белые ночи. Погода наконец-то наладилась и сделалась теплой по-летнему. Многим людям в это время не спалось, они выходили на прогулку и гуляли почти до утра. На эсминце тоже служили обычные люди. И некоторым из них, несмотря на расписание вахт, не хотелось спать. Краснофлотец Ваня Егоров вылез из гамака и, подойдя к открытому иллюминатору, вглядывался в берег, пытаясь разглядеть влюбленные парочки на набережной. Вокруг раскинулся красивейший пейзаж. Еще бы! «Яков Свердлов» бросил якорь прямо на Неве в самом центре Ленинграда, куда пришла вся эскадра эсминцев противовоздушной обороны, как их соединение теперь называли.

Близилась полночь, пора было идти на самую трудную «собачью» вахту. Пришла очередь Егорова дежурить у носового орудия с полуночи до четырех утра. Большинство краснофлотцев в кубрике, несмотря на белую ночь, все же спали и весело похрапывали во сне. Даже его друг Саша Денисов тоже уже заснул и вовсю посапывал в своем гамаке. Стараясь не потревожить спящих, Ваня Егоров тихо собрался, вышел из кубрика, переступил через комингс, взобрался по узкому трапу и оказался на палубе полубака.

Его удивило, что начальство спать, похоже, тоже не собиралось, во всяком случае, командир и старпом стояли на мостике вместе и о чем-то тихо разговаривали. Накануне, всю вторую половину дня начальство выглядело каким-то озабоченным и нервным. Перед выходом из Кронштадта командиры учинили строгие проверки всем боевым частям корабля. Впрочем, особо не нашли, к чему придраться. После модернизации корабль весь блестел и пропах свежей краской, даже подкрашивать пока ничего не приходилось. А совсем поздно вечером, в половину двенадцатого, эскадра пришла из Кронштадта и встала на якоря на Неве. Ради прохода кораблей даже специально развели мосты в городе гораздо раньше обычного. А сами корабли приказали украсить флажками. Так что у сигнальщиков забот прибавилось.

Егоров принял вахту возле носового орудия у паренька по имени Артем и в приглушенном свете белой ночи продолжил рассматривать берег. Он любовался красивыми зданиями, ростральными колоннами, бастионами Петропавловской крепости, спокойной водой и кораблями. Впереди, прямо по курсу, на траверзе Кировского моста, который был раньше Троицким, стоял на якоре эсминец «Карл Маркс». А сзади, за Республиканским мостом, который раньше назывался Дворцовый, виднелся эсминец «Ленин». Красивым пейзажем городского центра Ваню Егорова было не удивить. Потому что он родился и вырос в Ленинграде. Но, все равно он с огромным удовольствием рассматривал этот шедевр архитектуры и городской планировки. С такого ракурса он центр еще не видел. А потому Ваня с большим интересом наблюдал открывшийся с воды вид. Вот только городское освещение в эту ночь почему-то совсем нигде не включили.

Вахтенное время текло медленно, ничего не происходило, и Ване постепенно захотелось спать. Наконец, его сменили. Но только Егоров добрался до своего гамака, как вдруг объявили боевую тревогу. Все в кубрике зашевелились, начали быстро одеваться и выскакивать на палубу. Многие спросонья что-то ворчали себе под нос. Тревоги на боевом корабле среди ночи обычное дело, они бывали и раньше. Краснофлотцев будили среди ночи совсем нередко, но никто из них еще не знал, что на этот раз все очень серьезно, что началась война. А во время войны экипаж боевого корабля должен постоянно быть в готовности. Однако, люди не могут находиться сутки напролет в напряжении, они должны меняться и отдыхать, иначе надолго сил не хватит. Потому команда всегда несет службу повахтенно, то есть посменно. На флоте служба разбита на вахты по четыре часа. Все краснофлотцы и командиры четыре часа дежурят и восемь часов отдыхают, потом опять четыре часа дежурят и опять отдыхают. Так и проходят сутки на корабле. И только, когда корабль находится непосредственно в бою, не отдыхает никто. Тогда каждый занимает свое, закрепленное за ним, место по боевому расписанию.

Когда корабль идет в бой, в бой выходит и весь его экипаж. Обычные текущие корабельные работы, такие как уборка палуб, зачистка ржавчины, подкраска корпуса, починка неисправных механизмов не первой необходимости откладываются. По сигналу боевой тревоги весь экипаж, готовясь к бою, спешит к своим местам. После этого все двери, люки и иллюминаторы задраиваются. На вахте ты или не на вахте в это время — не имеет значения. Каждый командир и краснофлотец на корабле имеют свое место и номер по боевому расписанию. Потому боевые посты и жилые помещения обслуживающего персонала располагают как можно ближе, чтобы во время тревоги избежать излишней суеты и беготни.

Краснофлотцы Александр Денисов и Иван Егоров были приписаны к носовому орудию. Еще в учебке они изучали артиллерийское дело, потом тренировались стрелять на учениях из старой четырехдюймовой пушки, и вот теперь входили в расчет нового носового орудия, 76-мм артиллерийской установки 34-К, которая, в отличие от старой пушки, имела щит, защищающий орудийный расчет от осколков и водяных брызг. По боевому расписанию друзья значились подносчиками снарядов. Через пару минут после сигнала боевой тревоги они уже находились на предписанных местах в полной боеготовности.

Командовал орудием мичман Анатолий Белоногов. Это был конопатый некрасивый парень, вертлявый и со скверным характером, крикливый и визгливый. Он важно восседал на откидном металлическом сидении возле штурвала горизонтальной наводки и, таким образом, возвышался над остальными участниками орудийного расчета. В бою он следил по приборам, чтобы орудие наводилось на цель быстро и точно, согласно целеуказаниям старшего артиллериста из дальномерного поста. По другую сторону от пушки занимал место старослужащий старшина второй статьи Степан Пархоменко. Коренастый брюнет, не менее важный и крикливый, чем его начальник. Пархоменко обеспечивал вертикальную наводку орудия и следил за затвором. Денисов и Егоров должны были подавать снаряды четко по очереди, чтобы обеспечить максимальную скорость стрельбы орудия, двадцать выстрелов в минуту. Простую процедуру получения снаряда из элеватора, поднесения его к пушке и запихивания в казенник, нужно было производить так, чтобы не устать. Ведь каждый патрон для новой пушки весил почти двенадцать килограммов. Но для старой пушки патроны были еще тяжелее и весили все двадцать кило. Правда, та пушка и стреляла вдвое медленнее. А с новой приходилось крутиться, как белки в колесе.

Возле орудия находился железный снарядный ящик для экстренных выстрелов. В нем лежал запас орудийных патронов на случай, если немедленно нужно стрелять, а подающий боеприпасы из погреба на палубу элеватор еще не запущен или же вышел из строя. На этом ящике Денисов и Егоров, обычно, сидели в ожидании распоряжений. Когда корабль готовился к стрельбе, подносчиков снарядов не гоняли, давали им сберечь силы. Разговаривать на виду у начальства не полагалось, и друзья просто тихо сидели рядом, наблюдая, как над Ленинградом пробуждается день.

Боевая тревога заставила весь экипаж занять места по боевому расписанию. Все комендоры находились у орудий, торпедисты заняли места у единственного оставшегося после модернизации торпедного аппарата, сигнальщики поднялись на мачты, машинное отделение развело пары, капитан, старпом, рулевые и вестовые собрались на мостике. Боцманская команда высыпала на палубы. В кают-компании судовой врач спешно организовывал лазарет. Наверху надстройки пришли в движение антенные решетки новой радиолокационной станции, установленной во время модернизации, наблюдательные посты лихорадочно осматривались. Остальные застыли в напряженном ожидании. Но ничего не происходило. Пару раз где-то вдали на большой высоте пролетели несколько самолетов. Не удалось даже рассмотреть опознавательные знаки, но, судя по силуэтам, это были наши «ишаки».

Вокруг лежал мирный спящий город. И нигде ничего с виду не изменилось. Только наступило утро, мосты свели обратно, и по ним поехали редкие машины. Привычное течение службы нарушилось боевой тревогой, корабль стоял под парами, все находились на местах по боевому расписанию и ждали распоряжений, но их не было. Потому что капитан первого ранга Малевский, в начале недели повышенный в звании и теперь командующий не только своим кораблем, но и всем соединением эсминцев ПВО, тоже толком не знал, что следует делать. А от начальников пока поступила только одна фраза: «Будьте в готовности, оставайтесь на месте, ждите указаний». К девяти утра капитан, наконец-то, объявил отбой боевой тревоги. Те, чья вахта продолжалась, остались на местах, остальные пошли завтракать.

В десять часов снова объявили тревогу и построили весь экипаж вдоль бортов. В 10:15 по радио выступил сам товарищ Сталин. Сообщение о нападении Германии на Советский Союз команда эсминца слушала, затаив дыхание. После обращения вождя к народу по радио заиграли оптимистичные марши, и Малевский опять объявил отбой тревоги. Но отдыхать многие уходили не сразу. Краснофлотцы переговаривались. Никто не сомневался, что война будет трудной.

Сидя на снарядном ящике, и думая о начале войны, Ваня Егоров почему-то вспоминал своих близких, мать, отца, брата, сестру, дедушку и бабушку. Ведь его родные совсем недалеко. Здесь, в Ленинграде. Вот бы увидеть их сейчас! Как они там? Коснется ли их война? И как война пойдет? Судя по тому, как немцы берут под контроль Европу, они очень сильны и хорошо подготовлены. Но об этом даже говорить нельзя. Нужно говорить, что побьем их на их же территории. А что на самом деле? Пока неизвестно. Но к родным нельзя. Это только таким баловням судьбы, как Сашка Лебедев, все можно.

В этот момент Ваня как раз наблюдал, как от борта отваливает моторка с этим Лебедевым, одетым в красивый белый китель с начищенными золотыми пуговицами. Он ехал на берег в компании самого Малевского. И, конечно, Егоров завидовал этому молодому командиру. Из папенькиного сынка он вдруг сделался просто каким-то героем после поимки шпиона, которым оказался главный судовой радист. А теперь еще назначили этого Лебедева начальником диверсантов. Так он совсем совесть потерял. Когда хочет появляется на корабле, а когда хочет, покидает борт. И никто ему не указ, да и вахту стоять ему не надо. Спит себе в кают-компании, развалившись на диване, когда заблагорассудится. А Егорову оставалось только смотреть, как моторка отвезла Лебедева и Малевского на берег и вернулась пустая. На мостике место командира занял старпом.

Егоров поспал около часа и снова заступил на вахту в полдень. И хотя вокруг пока ничего особенного не происходило, в летнем воздухе уже висело тяжелое напряжение. Всем было ясно, что война с немцами вовсю идет, и где-то на западе сотнями, а, может, уже и тысячами, гибнут люди. В небе иногда мелькали поодиночке и группами самолеты со звездами. Поблескивая на солнце стеклянными колпаками кабин и свежей краской, они улетали на запад и не возвращались. Непонятно откуда по эсминцу расползлись слухи, что над Кронштадтом зенитчики, будто бы, сбили немецкий самолет, который сбрасывал мины. И краснофлотцы шепотом обсуждали эту новость.

Командир корабля Малевский этой ночью тоже не поспал. Только вечером, накануне, урвал пару часов сна. В белом летнем кителе он стоял на мостике и, молча наблюдая за обстановкой, ждал распоряжений. С виду он выглядел совершенно спокойным, но на душе у него спокойствия не было. Его нервировал дурацкий приказ Трибуца о смотре эсминцев на Неве в воскресенье. Ведь корабли даже не смогли бы маневрировать между мостов, случись, например, массированный авианалет. Боевую тревогу Малевский объявил, потому что из штаба передали, что на Кронштадт идут несколько немецких самолетов. Впрочем, ему не приказали выводить эсминцы к Кронштадту, а отбились своими силами и даже сбили один самолет из девяти. После чего, наоборот, приказали эсминцам оставаться на месте до новых распоряжений и охранять центр города от возможных налетов вражеской авиации. А после обращения товарища Сталина Малевского вызвали на совещание в штаб флота.

Совещание вел начштаба Пантелеев. Полученные распоряжения несколько удивляли. Похоже, начальство наконец-то подготовило четкий план действий на случай войны. В штабе командиры были спокойные и уверенные. Никто не спорил и не кричал. Вопросов почти не задавали. Если люди четко знают, что надлежит делать, то им и нечего выяснять. Похоже, начальство кардинально поменяло свою обычную осторожную и выжидательную позицию. На совещании комсостава намечались активные действия против немцев и финнов. Оказывается, накануне уже был отдан приказ о срочном походе главных сил с целью помощи в обороне Либавы. И оба линкора, сопровождаемые крейсером Киров и новыми эсминцами уже были там и вели бой. Более того, подводники, как выяснилось, уже сумели потопить пять вражеских минных заградителей и три тральщика.

На совещании обсуждался десант на Хельсинки с целью выведения Финляндии из войны, в случае, если финны войну начнут, блокирование вражеских портов, морских перевозок противника и нанесения ударов по его прибрежному флангу. А также недопущение вражеских десантов на Моонзунд, на другие важные острова и на базу в Ханко. Тактика эсминцев ПВО, по замыслу начальства, предполагала поддержку десантов, прикрытие от вражеской авиации конвоев с вооружением и, при необходимости, главных сил флота. Еще предусматривались дозоры в водах залива, содействие нашим заградителям, борьба с возможными минными постановками противника, с его кораблями и подводными лодками на наших коммуникациях. Еще указывалось на важность отработки координации действий как с летчиками флота, так и с сухопутной авиацией.

Все это радовало Сергея Платоновича. Он ожидал от начальства обычного осторожничания. И был удивлен такой активизации флота. Как командир эсминца он всегда считал, что эсминец — это корабль атаки. Да и флот на Балтике у нас мощный: в строю два линкора, два крейсера, множество эсминцев и сторожевиков, тральщиков и подводных лодок. Потому есть хорошие шансы захватить господство на море. Неужели же сделаны наконец-то правильные выводы из недавней зимней войны с Финляндией?

Пообедав после совещания в столовой флотского штаба, Малевский вернулся на «Яков Свердлов». Ничего по-прежнему не происходило. Приказ был получен пока только о готовности к противовоздушной обороне. Даже сниматься с якорей и переходить в Кронштадт начальство пока не требовало. А потому, дав необходимые указания старпому, Малевский решил немного вздремнуть в своей каюте.

Тут все и началось. Новый радиолокатор системы «Полет», поднятый на импровизированном дирижабле где-то за городом, засек немецкие самолеты загодя. Это передали из штаба ВНОС. На эсминце снова объявили боевую тревогу. Причем, Малевский, который так и не смог поспать, объявил тревогу для отражения авианалета не только на своем корабле, а и на всем соединении эсминцев. На этот раз все корабли пришли в движение и начали разворачивать орудия на левый борт, в ту сторону, откуда ожидалось появление вражеской авиации. Никаких самолетов пока видно не было, руководствовались данными, полученными с радара «Полет» и общим направлением, переданным из штаба ВНОС. Новая радиолокационная станция, смонтированная на «Якове Свердлове» в виде верхнего этажа надстройки, позволяла обнаруживать самолеты больше, чем на сотню километров, но в этот раз захватила цели гораздо ближе, потому что мешали крыши домов. Впрочем, орудия успели нацелить заранее, а как только немецкие самолеты появились в пределах видимости, эсминцы тут же открыли по ним огонь.

Глава 3

Грохотали орудия эсминцев недолго. За считанные минуты несколько немецких самолетов комендорам удалось сбить. Остальные бомбардировщики уходили в разные стороны, выполняя крутые виражи. Причем, три самолета сильно горели. Убегая, они оставляли за собой длинные дымные хвосты в небе. Стрельбу эсминцам пришлось прекратить, потому что, во-первых, уцелевшие вражеские самолеты снизились, чтобы быстрее скрыться от обстрела за городскими крышами, а, во-вторых, появились «сталинские соколы».

Поскольку, почти все новые советские истребители уже были задействованы в воздушных боях над линией фронта, город защищали старенькие «ишачки» И-16. Но их вылетело сразу несколько эскадрилий. И заходили на перехват они одновременно с трех направлений. Со стороны Невы, со стороны Кронштадта и от Комендантского аэродрома. И «ишачки» успешно догоняли и добивали немецкие бомбардировщики, поврежденные обстрелом с кораблей.

Зенитные пушки и крупнокалиберные пулеметы эсминцев, направляемые новой системой управления огнем, установленной во время модернизации, сбили восемь немецких самолетов, а еще три сильно повредили. Не молчали и зенитчики города, хоть зенитных постов пока развернули довольно мало, но, на бастионах Петропавловской крепости и на крышах штаба силы ПВО уже успели подготовить свои позиции. Оттуда тоже был открыт огонь. И один вражеский самолет им удалось сбить. Остальных добивали летчики-истребители. Сбивая всех тех врагов, до кого смогли дотянуться. Вырваться и уйти после налета на город удалось только пяти вражеским машинам. Так что этот первый бой с самолетами немцев завершился победой.

Только все равно раны Ленинграду уже были нанесены. Не долетев до самого центра города и до указанных в боевой задаче целей, бомбардировщики люфтваффе все же сбросили свои бомбы на город. Под плотным зенитным огнем боевых кораблей, неожиданно выставленных большевиками для защиты центра своего второго по значению города, немецкие асы бросали бомбы на городские кварталы. И от бомбового удара сильно пострадала Петроградка. К тому же, большая часть сбитых немецких самолетов тоже упала именно туда. И, продолжая стоять на набережной напротив своего корабля, Александр Лебедев с ужасом наблюдал, как рвутся бомбы и разгораются пожары именно в той стороне, где находился его дом. Там, в квартире на проспекте Карла Либкнехта, бывшем Большом проспекте Петроградской стороны, отдыхала после смены в больнице его жена Наташа. Именно она была там. Отец находился в штабе флота, а мама работала в Смольном.

Наблюдая, как по небу спускаются несколько парашютов с немецкими пилотами со сбитых бомбардировщиков, недолго думая, Александр бросился от Эрмитажа обратно в сторону штаба флота. На сердце у Лебедева было очень неспокойно. Мало того, что война для Ленинграда началась совсем по-другому, так еще и под бомбы могла попасть любимая жена. В прошлый раз она уже погибала под бомбежкой, когда 19 сентября 1941 года немцы разбомбили госпиталь на Суворовском проспекте, развернутый в Академии легкой промышленности. Наташа тогда стала одной из многочисленных жертв этой варварской бомбардировки. Четыре с половиной сотни людей в тот раз получили ранения и лишились жизни в здании госпиталя. Среди них оказались и сто шестьдесят медицинских работников. И теперь Александр очень волновался за жену.

Первой мыслью Лебедева после налета было попытаться выпросить у отца или у дяди автомобиль и съездить домой, чтобы убедиться, что с Наташей все в порядке. Но это могло и не получиться. Потому он просто свернул на мост и побежал в сторону Стрелки Васильевского острова. Саша бежал со всех ног. Благодаря интенсивным тренировкам последних двух недель, проведенным ради подготовки корабельных диверсантов, физическая форма Александра заметно улучшилась. Да и нужно было преодолеть всего чуть больше трех километров. Это же не марш-бросок с полной выкладкой, так что минут за пятнадцать он рассчитывал добежать.

Наблюдая три больших пожара над Петроградской стороной, дым от которых уходил в небо высокими чадящими столбами, Лебедев миновал Стрелку, преодолел еще один мост и, перебежав на Петроградскую сторону, припустил по проспекту Добролюбова. Выбежав на угол проспекта Карла Либкнехта, он благополучно пробежал мимо дома дяди Игоря, расположенного на углу со Зверинской. Дыхание начало сбиваться, и Саша перешел на быстрый шаг. Ему было очень жарко бежать в кителе, но снять его он не решался. Везде на проспекте стояли милиционеры и военные патрули. А обычных прохожих встречалось мало. Хотя никаких последствий налета пока видно не было, а пожары происходили где-то далеко за домами. Только впереди что-то дымилось.

Наконец, Саша добрался до места и с ужасом увидел, откуда идет дым. От той части их дома, стоящего на углу с улицей Ленина, где находилась родительская квартира, остались одни развалины из которых торчал хвост немецкого бомбардировщика с черным крестом свастики на стабилизаторе. От удара упавшей немецкой машины обрушились сразу три подъезда. И вся эта бесформенная груда развалившихся кирпичей и штукатурки, остатков перекрытий и лестничных пролетов, перемешанная с кусками немецкого самолета и останками жильцов и их мебели сильно дымилась, хотя пламени видно не было. Дым выходил из-под обломков. В той их части, куда врезался самолет, наружу даже вырывались языки пламени.

С содроганием Лебедев заметил среди развалин торчащий из завала край холодильника ХТЗ-120 и рядом с ним седую мертвую голову их домработницы Екатерины Ивановны. Александр кинулся к останкам, но его остановили какие-то рослые парни, приговаривая, что сюда нельзя. По форме Лебедев сразу узнал сотрудников НКВД. Они были при оружии и быстро оцепляли квартал, занимаясь поиском немецких парашютистов. После предъявления удостоверения сотрудника разведотдела штаба флота сержанту и объяснения, что это его собственный дом пострадал, Александра неохотно допустили к развалинам. Но, кроме угла холодильника и головы несчастной Екатерины Ивановны, ничего своего больше найти не удавалось. Он только приметил чью-то ногу, обутую в сапог, торчащую из-под обломков. Нужно было раскапывать завал. И, если Наташа осталась там, в глубине, под обломками дома, то ей уже вряд ли можно чем-то помочь.

Вдруг, когда надежда найти жену живой угасла, и сердце сковало страшным холодом потери, Александра, стоящего посреди развалин, окликнул знакомый голос:

— Сашенька! Как хорошо, что ты здесь!

Он обернулся и увидел Наташу. Она стояла за оцеплением целая и невредимая, держа в руках две сумки-авоськи, полные продуктов. Александр бросился к жене, обнял ее и поцеловал. Потом, желая помочь, выхватил тяжелые сумки из ее рук и проговорил:

— Я так рад, что с тобой ничего не случилось, милая! Подумал уже, что завалило тебя вместе с домом.

— Я на рынок ходила, — сообщила Наташа.

В связи с началом войны, многие горожане сразу же кинулись за покупками. Не была исключением и Наташа. После ночного дежурства она поспала совсем немного и пошла на рынок, который и в воскресенье, пока что, работал, несмотря на объявление войны. Это ее и спасло.

— Ты, вот что, возьми деньги и иди пока к Добрыниным. Расскажешь, что произошло и пересидишь у них сколько потребуется. А потом отец какое-нибудь жилье нам организует, — проговорил Саша, вынимая из карманов все свои деньги и вручая их жене.

Наташа вдруг заплакала. Только сейчас она заметила мертвую голову Екатерины Ивановны, торчащую из развалин на фоне белого куска холодильника. Александр вновь крепко обнял жену и сказал:

— Это война, дорогая. Теперь нужно быть готовыми ко всякому. Все на войне может случиться.

— Но, ты же говорил, что поначалу ничего с городом не произойдет, а тут такой ужас! Бедная Екатерина Ивановна, — всхлипывала Наталья.

— Просто, что-то уже изменилось. Вполне возможно, что я стал причиной этого, — прошептал Александр на ухо любимой.

— При чем же тут ты? Это все эти немцы проклятые. Это же вот этот их самолет взял, да и упал на наш дом. Быть нам теперь погорельцами, — причитала Наташа, не понимая того, что хотел объяснить ей муж. А Лебедев думал о том, что его информация из будущего уже вовсю начала менять историю.

— Неважно, что погорельцы, важно, что мы живы! — пытался он подбодрить Наташу. И, вроде бы, она успокаивалась. Оставив развалины догорать, они пошли вместе в сторону дома Добрыниных. Когда уже отходили, увидели, обернувшись, как к руинам подъехала красная пожарная машина.

Сдав жену на попечение тете Нине, которая, к счастью, оказалась дома, и рассказав о постигшем семью несчастье, Александр вернулся в штаб флота и сообщил о произошедшем дяде Игорю. Отец был недоступен, потому что находился на совещании высшего руководства. Евгений Лебедев только вчера вечером прилетел из Москвы, где он общался не только с Жуковым, но и с самим товарищем Сталиным, который очень заинтересовался данными разведки Балтийского флота об атомном и ракетном проектах, о новых видах вооружения, разрабатываемых немцами, а также о планах Японии. А еще, оказывается, перед самой войной произошли существенные кадровые перестановки не только в войсках и на флотах, но и в верхах.

Вообще, в штабе ощущалась суета. От дяди Саша узнал, что оборона Либавы идет очень тяжело, с большими потерями. И, если бы не артиллерия флота, эту базу уже могли бы потерять. К счастью, благодаря подошедшим вовремя кораблям, база пока уверенно держалась и не собиралась в ближайшие дни сдаваться. Хотя, конечно, по окончании эффективной обороны, ее предполагалось взорвать и оставить, предварительно эвакуировав на кораблях защитников. По замыслу командования, немцы должны потратить на захват Либавы слишком много сил и времени, что должно было дать возможность укрепить другие участки обороны в Прибалтике. Еще Лебедев узнал, что не только немцы бомбили Ленинград, но и наша дальняя авиация собиралась бомбить Берлин этой ночью с аэродрома на Моонзунде. Но, самой главной и непосредственно касающейся его самого новостью оказался приказ о выходе эскадры эсминцев ПВО к Либаве уже через час. Потому что линкорам, находящимся на траверзе базы и ведущим огонь по противнику, срочно требовались дополнительные силы противовоздушной обороны. Там же, для эффективного поражения наступающих вражеских войск артиллерийским огнем, могут понадобиться и все диверсанты-корректировщики. И эсминцы выходили туда не одни, а вместе с конвоем транспортов с вооружением и боеприпасами. Выгрузив которые, транспорты должны будут забрать раненых и эвакуированных и уйти обратно тоже совсем не пустыми.

Поздравить экипажи эсминцев с боевым крещением, с уничтожением немецких бомбардировщиков, отправился сам Трибуц. Для него это было важно, ведь и он сам с 1934-го по 1936-й годы служил командиром эсминца «Яков Свердлов». И не зря он устроил смотр эсминцев ПВО. Чувствовал, что так и надо. Это, можно сказать, был первый триумф вице-адмирала в начавшейся войне. И, конечно, нужно было этим воспользоваться, чтобы показать себя всем военморам заботливым и знающим командиром. Владимир Филиппович поднялся на борт «Якова Свердлова», произнес небольшую речь о доблести и мужестве краснофлотцев и эскадры ПВО, проявившей героизм, сбив немецкие самолеты и предотвратив, тем самым, бомбардировку центра города. Но напомнил, что самые трудные бои еще впереди, и надо быть готовыми к ним. Потом адмирал проехался вдоль эскадры на катере, поднимаясь и на другие эсминцы. Так что командующий вдохновил экипажи, как мог, отправляя эскадру к Либаве. Как только церемония смотра закончилась, а адмирал с адъютантами отбыли, эсминцы запустили машины и начали поднимать якоря. А городские мосты, по приказу командующего Балтийским флотом, развели для прохода эскадры. Прохожие, которые после налета уже снова высыпали на городские просторы, с интересом наблюдали за происходящим с набережных. И было на что посмотреть. Все эсминцы сверкали новой серо-голубой шаровой окраской, а над ними развивались яркие разноцветные флаги и вымпелы.

Эскадра эсминцев вышла из устья Невы. Корабли встали на курс и, набирая ход, прошли посередине южного фарватера мимо Кронштадта. Нужно было догонять эскортируемые транспорты, которые уже загрузились и отправились в путь из Морского порта Ленинграда на час раньше эсминцев. Скорость пароходов была небольшой, потому далеко уйти они не могли. В прозрачном вечернем воздухе их дымящие силуэты четко просматривались прямо по курсу.

Предчувствие войны, несмотря на все увещевания политуправлений, упорно называющих все слухи о предстоящей войне провокацией, витало в воздухе. И Малевский хорошо чувствовал это. Провокационные действия немецкой авиации с частыми нарушениями воздушного пространства СССР давно вызывали у него беспокойство. Еще в начале июня уже ходили слухи о накоплении немецких войск непосредственно возле государственной границы. Краснофлотцы на кораблях с тревогой обсуждали возможность скорого начала военных действий. Между тем, многие флотские командиры понимали, что, в случае войны, из-за своей близости к границе, база в Либаве может быть взята неприятелем сходу. Здравый смысл частично возобладал, начальство взялось за ум, и за пару недель до начала военных действий из Либавы в Ригу, на Моонзунд, в Кронштадт и Таллин началось перебазирование легких сил. Ушли из передовой базы многие подводные лодки и тральщики. Вывели даже эсминец «Ленин», быстро закончив его ремонт и, заодно, перевооружив в корабль ПВО.

И вот теперь последовал приказ командования всеми силами флота защищать передовую военно-морскую базу в Либаве, хотя положение там уже в первый день войны сложилось критическое. Как рассказал Малевскому сам Трибуц, выйдя большими силами из Восточной Пруссии, немцы за половину суток смяли советские пограничные заставы и приграничный войсковой заслон, подойдя к передовой базе флота на расстояние орудийного выстрела. И, если бы не огонь линкоров, то могли бы уже прорвать оборону. Командиры кораблей, находящихся в Либаве, докладывали, что вражеская авиация вовсю свирепствует, а толкового воздушного прикрытия нашими самолетами нет. Координация действий с летчиками плохо налажена. Вот потому и отправляли эсминцы ПВО на помощь главным силам. К тому же, была уже и атака на главные силы флота вражеских торпедных катеров «шнельботов». Трибуц, правда, сказал, что три немецких катера из девяти нашим новым эсминцам удалось потопить, а остальные вражеские катерники выпустили свои торпеды впустую, никуда не попав. Но, никто не сомневался, что это лишь самая первая вражеская атака на наши корабли.

Никто не знал, что, глядя вперед по курсу своего корабля на дымы уходящих пароходов, командир эскадры эсминцев думал о своей любви. Все знали его, как нелюдимого и угрюмого «морского волка», который никогда не улыбался. Но, и у Малевского имелась личная жизнь. Его любимая женщина была сейчас там, на переднем крае. Марину недавно перевели из Ленинграда. И последний месяц она служила военным врачом на базе в Либаве. Как она там? Жива ли?

А Александр Лебедев в это же самое время, стоя на юте возле лееров и глядя на отдаляющийся за кормой Кронштадт и остальные эсминцы, идущие в кильватерной колонне за «Яковом Свердловым», думал о Наташе. Как она там? Поладит ли с Ниной Добрыниной? Одно дело встречаться иногда. И совсем другое — поселиться под одной крышей бок о бок с родней. С его родней, а не ее. Кто Наташа для них? Дальняя родственница? Как сложатся их отношения? О себе, о том, что мог он погибнуть уже в этом самом походе, Александр почему-то совсем не думал. Он находился на родном корабле, и сам этот факт уже придавал силы пережить предстоящую битву.

Глава 4

Тем временем, с самого раннего утра 22-го июня в окрестностях передовой военно-морской базы Краснознаменного Балтийского флота в Латвийской Лиепае, она же Либава, происходило тяжелое сражение. С каждым часом немцы теснили защитников. Советские части отступали все дальше от государственной границы, все ближе и ближе к городу и порту. База флота представляла собой огороженную волноломом портовую акваторию с многочисленными складами и с судоремонтным заводом. Сам городок располагался вокруг порта, раскинувшись между озерами Лиепаяс и Тосмарес и берегом Балтийского моря.

Передовую базу флота защищали фортификационные сооружения, строительство которых началось еще в конце девятнадцатого века. В Империалистическую войну, чтобы не сдать врагу форты, их взорвали, но с 1940-го года, когда Латвия стала советской республикой, строительство оборонительных линий и береговых батарей началось заново. К июню 41-го были полностью оборудованы батареи 130 мм орудий, а также военный аэродром, на котором размещалась 43-я отдельная авиационная эскадрилья ВВС Балтийского флота. На вооружении у нее находились четыре десятка летающих лодок МБР-2. А еще неподалеку находился 148-й истребительный авиационный полк ВВС Прибалтийского Особого военного округа, который, к началу войны имел на вооружении пятьдесят пять устаревших, но исправных бипланов «Чайка» И-153 и пятнадцать «ишачков» И-16. Перед самой войной полк был усилен эскадрильей «ишачков». Кроме самолетов, небо над базой защищали два дивизиона зенитной артиллерии, составляющие шесть батарей зенитных орудий. Одним зенитно-артиллерийским дивизионом командовал майор Русских, а вторым — старший лейтенант Сорока. Совместными усилиями они и отбили первый авианалет люфтваффе, состоявшийся в 3:55 утра. Но, огонь зениток, а также советские истребители, вылетевшие на перехват немецких Ju-88, не позволили прицельно сбросить бомбы. В первом же воздушном бою три немецких самолета удалось сбить. Защитники, при этом, потеряли восемь «Чаек». Бомбы, сброшенные не прицельно, не причинили особого вреда, они не попали ни на склады военно-морской базы, ни на стоянки кораблей, ни на аэродром. Не пострадал и военно-морской госпиталь. Первый налет на базу удалось отбить.

Для защиты с суши вокруг города были развернуты части 67-й стрелковой дивизии ПрибОВО из состава 8-й армии. В городе и в ближайших населенных пунктах дислоцировалась 56-й, 114-й и 81-й стрелковые полки, 94-й артиллерийский и 242-й гаубичный полки, а также отдельные противотанковые и зенитно-артиллерийские дивизионы. Кроме того, имелись разведывательный, саперный и автомобильный батальоны. В дивизии был полный комплект необходимого оснащения. Более того, благодаря вовремя начатой мобилизации приграничных округов, численный состав дивизии удалось увеличить почти до десяти тысяч человек личного состава. Боевой задачей дивизии под командованием генерал-майора Николая Дедаева вменялась оборона не только самой Лиепаи, но и большого, почти стокилометрового, участка побережья, по которому были рассредоточены части этой дивизии.

Принимались и другие меры, необходимые для предстоящей обороны. Если еще в середине июня на военно-морской базе у причалов судоремонтного завода «Тосмаре» стояли пять торпедных катеров и девять подводных лодок, а еще шесть подводных лодок находились в ремонте, то уже к двенадцатому июня все они были выведены и распределены по другим базам. А все усилия завода направили на восстановление и перевооружение самого большого ремонтируемого корабля, остававшегося в Либаве, которым был эсминец «Ленин». Правда, очень уж хорошо подлатать корабль не удавалось. Несмотря на то, что завод перевели на круглосуточную работу, объем восстановительных работ на эсминце был слишком большим. Ведь корабль уже даже выводили из списка боевых и хотели навсегда приписать к учебным кораблям. Но, последовал приказ от командующего флотом срочно вернуть эсминец в строй, да еще и установить новое вооружение, демонтировав прежнее.

Эсминец «Ленин» был старым. Заложенный в конце 1913-го года на Путиловской верфи в Петербурге, он получил название «Капитан Изылметьев» в честь командующего Балтийским флотом с 1856-го по 1864-й годы контр-адмирала Ивана Николаевича Изыльметьева. В конце 22-го года, под самый Новый год, эсминец переименовали в «Ленин», чтобы поздравить, таким образом, вождя мирового пролетариата. Впрочем, в 20-е годы и другие «новики» были переименованы. «Изяслав» переименовали в «Карл Маркс», эсминец «Десна» переименовали в «Энгельс», «Прямислав» переименовали в «Калинин», да и все другие корабли этого типа тоже переименовали. А самый первый из них, именно «Новик», получил название «Яков Свердлов».

В отличие от первого «Новика», эсминец «Ленин» представлял собой уже модифицированный вариант. Он немного отличался от прототипа как по внешнему виду, так и по тактико-техническими характеристикам. У эсминцев той серии, к которой принадлежал «Ленин», имелись три дымовых трубы, вместо четырех, а длина корпуса, водоизмещение и скорость были чуть меньше. И теперь его, как и остальные старые эсминцы Балтфлота, тоже быстро переделали в корабль ПВО. Двадцатого июня его приняла Государственная комиссия. Под командованием капитан-лейтенанта Юрия Афанасьева он покинул Либаву и едва успел принять участие в смотре на Неве в центре Ленинграда в день начала войны.

Так что, после ухода эсминца, больших боевых кораблей в передовой базе не осталось. Имелись только четыре катера охраны рейда и девять пограничных катеров из 4-го дивизиона пограничных судов. После первого вражеского авианалета, на подступах к городу развернулось жестокое сражение. На Лиепаю наступала немецкая 291-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Курта Герцога из состава войск 18-й армии генерал-полковника Георга фон Кюхлера группы армий «Север». Дивизия имела полный состав, в ней, на момент вторжения, имелись более четырнадцати тысяч воинов Рейха. Наступление этой дивизии поддерживали танковые и артиллерийские части группы «Север», а также большое количество авиации люфтваффе.

Перейдя государственную границу Советского Союза, 291-я дивизия вермахта прорвала оборону пограничных войск и, преодолевая сопротивление засадных огневых позиций, расставленных вдоль дорог и на всех перекрестках, двинулась в направлении на Лиепаю. К полудню немцы дошли до реки Барта, протекающей в семнадцати километрах южнее города. Там фашистов попробовали остановить части 67-й дивизии, взорвав мосты. Но, задержали врага ненадолго. После неудачной попытки форсирования реки с ходу по мостам, немцы перегруппировали войска и навели переправу в узком месте, подальше от огня батарей защитников города, создав огневое прикрытие силами своей артиллерии. Так они переправились через реку, создали плацдарм на другом ее берегу и двинулись к городу.

Несмотря на подавляющее преимущество врагов, пограничники, бойцы 67-й стрелковой дивизии и моряки военно-морской базы, заранее заняв позиции, стойко держались. Берег из скорострельных пушек пытался обстреливать немецкий отряд торпедных катеров, так называемых «шнельботов». И защитники опасались, что в любой момент, под прикрытием этих катеров, немцы могут попытаться высадить десант в тыл. Потому вражеские катера постоянно отгоняли не только советские катера пограничной охраны, но и артиллерийский огонь батарей, не давая «шнельботам» приближаться к береговым сооружениям. Через несколько часов боя, обстановка на подступах к базе сделалась критической, а положение сражавшихся с превосходящими силами противника — отчаянным. Силами зенитчиков были отбиты несколько массированных авианалетов.

Основная огневая защита базы состояла из двух береговых батарей 130 мм орудий. Батареи с номером 23, которой командовал старший лейтенант Гордейчук и батареи с номером 27 под командованием старшего лейтенанта Савина. И еще четырех малых батарей калибром поменьше. Остальные береговые батареи только строились и не были еще дооснащены к середине июня. Их и не стали достраивать, а напротив, сняли все установленное оборудование, а бетонные казематы взорвали. К счастью, основные батареи оказались готовы к бою. Да еще и две железнодорожные батареи под командованием капитана Лисицкого, оснащенные восьмью 180-мм орудиями, подошли вовремя. Благодаря точной стрельбе советских артиллеристов, численное превосходство наступавшего противника не привело врагов к быстрому успеху. Даже после форсирования реки, немцы не смогли с ходу ворваться в город.

К двум часам дня командир военно-морской базы капитан первого ранга Михаил Сергеевич Клевенский оказался в трудном положении, для удержания обороны он бросил в бой всех, кого только мог: курсантов военно-морского училища противовоздушной обороны с их преподавателями, отдельный пехотный батальон, пулеметную железнодорожную и противопожарную роты и даже отряды вооруженных рабочих судоремонтного завода «Тосмаре», которыми руководил секретарь комитета комсомола Имантс Судмалис. Но сил все равно не хватало. Город, казалось, был уже обречен.

И в этот момент по радио шифрограммой сообщили, что на подмогу подходит флот. Вскоре на горизонте показались линкоры и крейсер «Киров», идущие под защитой новых эсминцев. И, следуя приказу командующего Балтфлотом вице-адмирала Трибуца, корабли сразу активно включились в оборону базы, открыв в 15:00 яростный огонь из всех орудий по наступающим немцам. А в небе над Либавой, на замену неуклюжим летающим лодкам МБР-2, стареньким «чайкам» и «ишачкам» появились «сталинские соколы» на новых истребителях, которые не давали немецким бомбардировщикам прицельно сбрасывать бомбы и даже умудрялись, вступая в воздушные дуэли, сбивать некоторые вражеские самолеты.

На важном участке обороны, на Гробинской дороге, куда к трем часам дня прорвались немецкие танки, и где оборону держали только курсанты училища ПВО вместе с ротой пожарников, усиленной истребителями танков, вооруженными 125-мм ампулометами, огнем линкоров было быстро остановлено продвижение немецких панцеров. Напоровшись на разрывы 305-мм корабельных снарядов, немецкие танки сразу остановились, а потом, потеряв пару машин, разорванных в клочья попаданиями, медленно начали отползать. На передовых позициях постоянно находились генерал-майор Дедаев, начальник штаба 67-й дивизии полковник Бобович и командиры полков. И они уверенно держали оборону при поддержке артиллерии боевых кораблей и батарей береговой обороны.

Немецкие «шнельботы» сразу же попробовали атаковать советские корабли, подошедшие к базе. Но, напоровшись на плотный огонь эсминцев, охраняющих линкоры, потеряли три катера, и, выпустив торпеды с большого расстояния, никуда не попав, ушли обратно в сторону Восточной Пруссии. А на случай попыток атаки немецких подводных лодок, советские корабли охранял собственный подводный эскорт, состоящий из десяти подлодок, постоянно патрулирующих водный район и занявших все подходы к Либаве. Благодаря мощной артиллерийской поддержке, оказанной флотом, сходу немцам город взять не удалось. К четырем часам дня первый штурм был отбит. Защитники получили передышку. В это время вокруг города выкапывались окопные щели, возводились дополнительные линии обороны и наспех сооружались огневые точки на случай уличных боев. В них размещалось народное ополчение, состоящее из вооруженных рабочих.

К вечеру первого дня боевых действий вермахт сумел закрепиться на железнодорожной насыпи в районе озера Ярданс и прервать железнодорожное сообщение между Лиепаей и Ригой. Но, на большее сил у немцев не хватило. Попытка прорваться в город танковым ударом через железную дорогу в район Горбинского замка была отбита с помощью артиллерии линкоров.

Но немцы не оставляли попыток атаковать. С рассветом следующего дня начался новый штурм. Немцы попытались обойти город дальше с востока, там куда уже не доставала артиллерия флота. И все началось снова. К середине дня штурм опять захлебнулся на подступах к городу, а немецкие танки вновь отступили, попав под огонь кораблей. Так что и атака с востока ничего не принесла немцам, кроме потерь. Причем, штурмующим плохо помогала и их авиация. Потому что «сталинские соколы» никуда, на этот раз, не исчезали, а регулярно вылетали навстречу силам люфтваффе. Вот только координация действий все равно прихрамывала. И наши самолеты почему-то всегда появлялись с опозданием. Так что эскадра эсминцев ПВО совсем не была лишней для обороны.

Транспорты, везущие вооружение и боеприпасы защитникам Либавы, двигались медленно, делая только двенадцать узлов. И это еще считалось вполне неплохой скоростью для сухогрузов. Судов было всего пять. И все семь эсминцев, охраняя конвой, вынуждены были подстраиваться под медленное движение пароходов. Они шли по водам Финского залива неторопливо. И, казалось, этим увальням-пароходам было все равно, что началась война и там, в порту назначения, уже погибают люди. А командиров военных кораблей такая скорость, конечно, весьма нервировала. На траверзе Гогланда от оператора РЛС поступил сигнал, что со стороны Котки летят самолеты. И через несколько минут они перережут курс конвоя.

Тотчас объявили боевую тревогу и отражение воздушной атаки. Забегали краснофлотцы, завертелись орудия и пулеметы, нацеливаясь и готовясь к стрельбе. Но самолеты, которых насчитали двадцать семь, прошли мимо на большой высоте. Это были немецкие бомбардировщики, которые, судя по направлению их полета, летели бомбить Таллин. О чем было немедленно сообщено по радио в штаб этой базы флота. Оставалось надеяться, что там вражеские самолеты встретят достойно. Конечно, вызывала удивление вопиющая наглость финнов, которые предоставили немцам свои аэродромы в полное пользование в первый же день войны с СССР. Впрочем, раз они уже и мобилизацию провели, то ничего удивительного в таком факте не было.

Пока «Яков Свердлов» шел к Либаве, Александр Лебедев проводил последние занятия и инструктажи с группой диверсантов эсминца. За прошедшую неделю ему удалось разработать, составить и утвердить через разведывательный отдел штаба флота регламент единообразного вооружения и экипировки диверсионно-корректировочных групп. А также концепцию их применения на кораблях. Теперь все группы на каждом эсминце состояли из четырех человек: моториста, который отвечал за состояние и исправность моторной лодки; радиста, который отвечал за состояние радиостанции и умел работать на ней; второго радиста, способного подменить первого радиста на рации, он же пулеметчик. Кроме этих троих, имелся командир группы, который, в случае надобности, если диверсант будет ранен или убит, мог подменить любого своего подчиненного. Каждый из диверсантов должен был находиться в хорошей физической форме, уметь хорошо стрелять, обладать навыками оказания первой помощи, знать радиодело и навигацию, а также азы минно-взрывного дела, чтобы суметь заложить, подорвать или обезвредить взрывчатку. Всему пока учились впопыхах, потому что времени на полноценную подготовку уже совсем не хватало. Ведь война началась.

Теперь у каждого диверсанта для самообороны имелись пистолет ТТ и нож разведчика. Кроме того, командиру полагался пистолет-пулемет, а радисту и мотористу выдавали по винтовке СВТ. А пулеметчик нес ответственность за ручной пулемет с двумя запасными дисками, лежащими в брезентовой сумке с удобной лямкой, которую можно было вешать через плечо. Кроме этого вооружения, каждому полагались по две фугасных гранаты и по одной дымовой шашке. А у командира имелась еще и ракетница с набором разноцветных сигнальных ракет. Форма одежды тоже была выбрана однообразная. Никаких привлекающих внимание кителей или бушлатов с блестящими пуговицами, а самая простая матросская роба, даже без полосатого воротничка. В качестве головного убора утвердили бескозырку. На случай ранений группе придавалась аптечка с перевязочным материалом. И вот теперь, пока эсминец шел на Либаву, Александр Лебедев еще раз напоминал Павлу Березину, Дмитрию Степанову и Вадиму Полежаеву, как всем этим пользоваться и что следует делать. Он почти не сомневался, что группы корабельных диверсантов-корректировщиков командование сразу же привлечет к обороне базы. Потому сейчас, в очередной раз, отрабатывали взаимодействие по радио не только с кораблями, а с другими подобными группами, организованными Лебедевым на всех остальных эсминцах эскадры ПВО.

Глава 5

Во время первого военного перехода из Ленинграда в Либаву каждый эсминец эскадры ПВО был готов не только отражать налеты авиации, но и атаки подводных лодок и надводных кораблей противника, а также — к преодолению минной угрозы. К счастью, благодаря усилиям подводников из «Стаи красных акул» и, действующим в координации с ними, надводным силам, состоящим из крейсера «Максим Горький» лидеров «Минск» и «Ленинград», и соединения тральщиков, минную угрозу в Финском заливе пока удалось предотвратить. Если не считать немногочисленные мины, те, что враги сбрасывали с самолетов, но которые, впрочем, быстро выявлялись, огораживались буйками и обезвреживались, то минная опасность пока была минимальной. Хотя Малевский не сбрасывал со счетов и ее. Большая ответственность давила на командира конвоя, потому что именно он отвечал за организацию всей обороны соединения и успех проведения сухогрузов с вооружением и боеприпасами в сражающуюся Либаву.

С потенциальной угрозой, исходящей от вражеских подводных лодок, тоже приходилось считаться. Хотя «Стая красных акул» и здесь преуспела, открыв боевой счет еще перед началом войны с вражеских минных заградителей и тральщиков и пополнив его в день начала войны уже двумя вражескими подлодками. Но никто не мог заранее знать, когда и где враг может нанести удар по конвою. Это, например, могли быть и скоростные немецкие торпедные катера. А рассчитывать на быстрое перестроение кораблей конвоя не приходилось из-за низкой скорости движения транспортов. Да и времени из-за скоротечности атаки для перестроения не останется. Поэтому Малевский заранее перестроил корабли в круговой ордер и дал указания при налете вражеских самолетов, а также при атаке торпедных катеров ставить дымовые завесы над транспортами. Головным шел «Яков Свердлов», а арьергард конвоя прикрывали «Ленин» и «Карл Маркс». Слева от сухогрузов находились «Артем» и «Володарский», а справа шли «Калинин» и «Энгельс».

Ночь началась неспокойно. По-видимому, вражеские бомбардировщики, пролетевшие над кораблями в районе Гогланда и ушедшие в направлении на Таллин, передали координаты советского конвоя и его курс. Буквально через сорок минут начался налет. С севера, со стороны Финляндии, летели две девятки немецких пикировщиков Ju-87 «Штука». Они явно намеревались прорваться к сухогрузам. Поскольку радиолокационная станция «Якова Свердлова» засекла вражеские самолеты заранее, командир эскадры Малевский успел объявить боевую тревогу для отражения воздушной атаки по всему соединению до подхода противника. Командир эскадры приказал эсминцам навести орудия по азимуту, указанному локатором, и начать постановку дымовой завесы для максимального прикрытия всех пяти транспортов, которые следовали в кильватерной колонне на расстоянии примерно пятнадцати кабельтовых друг за другом. Белая ночь не давала возможности конвою проскочить незаметно, а дымовая завеса позволит немного замаскировать корабли. Во всяком случае, Малевский на это очень надеялся, тем более, что ветра, который мог бы быстро разогнать дымы, почти не было. Погода стояла теплая и спокойная, почти штиль.

Пикирующие бомбардировщики Ju-87 Stuka, похожие на хищных птиц, вскоре показались. В их силуэтах угадывалось нечто сатанинское. Радиатор походил на уродливый раскрытый рот, а неубирающиеся шасси напоминали лапы. За что этот самолет получил прозвище «Лаптежник». Прочные шасси позволяли взлетать «штукам» с грунтовых аэродромов. При пикировании включалась громкая и пронзительная сирена. Она применялась не столько для устрашения противника, сколько для того, чтобы летчик, находясь под действием перегрузки, доходящей до шестикратной, мог по тональности звука сирены определять скорость и высоту пикирования, не глядя на приборы. Хотя все те, на кого сбрасывались бомбы, из-за сирены, разумеется, пугались еще больше. Причем, в пикировании опытные пилоты бросали бомбы с очень малой высоты и с отклонением не более тридцати метров от цели.

«Юнкерс-87» считался прочным и довольно надежным самолетом. Он обладал неплохой управляемостью и имел хороший обзор. Кабина оснащалась большим «фонарем» с бронестеклом. А под креслом, между ног пилота, имелось окошко, закрываемое жалюзи из металла, которое использовалось для поиска цели. Само пилотское кресло защищалось восьмимиллиметровой бронеплитой. Стрелок-радист, сидящий за пилотом и простреливающий воздушное пространство позади самолета из 7,92-мм пулемета MG-15, тоже был неплохо защищен. Курсовое стрелковое вооружение состояло из двух встроенных в крылья пулеметов MG-17 такого же калибра, 7,92 мм, имеющих боезапас по тысяче патронов на каждый ствол.