– Как нам быть? Сможет ли Митон приструнить этих людей?
– Пожалуй. – Ее отец замешкался, и занесенный над доской мел повис в воздухе. – Мне лучше вернуться в Митон и рассказать об их преступлении, – наконец, написал он. – Мистер Уоррен может взять на себя обязанности пожарного наблюдателя.
– Хорошо, – ответила Элис. Учитывая, что мистер Уоррен, по-видимому, проспал весь пожар, с отцом в подобной роли она бы чувствовала себя куда безопаснее, но ни один из посланников не будет воспринят митонцами с той же серьезностью, что и Николас.
– Пожалуйста, передай своей матери, куда я ушел.
– Конечно.
Он отложил доску, и Элис увидела, как распахнулась дверь на улицу. Когда отец ушел, она еще какое-то время стояла на месте, пытаясь представить события этого вечера в наиболее благоприятном свете. Несмотря на усилия саботажников, пожар обошелся без жертв. Они попросту выдали себя этим «широким жестом» и вскоре увидят собственными глазами, как все, кого они надеялись запугать, примут меры для своей защиты.
Перед уходом она навестила каждого из оставшихся исследователей и рассказала им о случившемся; все, кроме мистера Уоррена, город которого был вне опасности на ближайшие несколько дней, решили немедленно вернуться домой, чтобы передать эту новость жителям родных поселений.
Собираясь в дорогу, миссис Бэмбридж заверила Элис:
– Они не станут причинять беспокойство кому-то, кроме самих себя. Против них проголосовали другие горожане!
Элис улыбнулась, порадовавшись ее позитивному настрою, хотя часть ее мыслей продолжала нестись вперед, прорабатывая возможные сценарии, которые наверняка приходили в голову и ее врагам.
Что могло быть проще?
Для нападавшего – ни свидетелей, ни риска быть пойманным или наказанным.
Для жертвы – ни единого шанса на защиту.
Глава 14
Ребекка поднялась на сцену по наклонному пандусу и прошла к кафедре, опираясь на руку Элис, которая помогала ей удержать равновесие. – У нас есть предложение со стороны Митона, – объявила она. – Двенадцать наблюдателей, двенадцать добровольцев, готовых поступиться личным временем и комфортом собственных домов, чтобы жить среди нас ради нашей же безопасности.
– А кто защитит нас от них самих? – прокричал какой-то мужчина. Он не был одиноким диссидентом; Элис заметила, как кивают в знак одобрения другие люди в зале.
Ребекка помедлила, явно сбитая с толку реакцией слушателей. – С какой стати нам подозревать злой умысел в таком предложении? Если бы они хотели причинить нам вред, то не стали бы спрашивать разрешения, чтобы пополнить наши ряды. К тому же все они пройдут проверку…
– Проверку со стороны вашего мужа? – вмешалась женщина из публики. – Главного зачинщика изоляции?
– Со стороны всех добропорядочных жителей Митона! – парировала Ребекка.
– Добропорядочных
Мать Элис принялась бормотать еле слышные ругательства. Элис коснулась ее руки, но успокаивать Ребекку в таком состоянии было явно не к месту.
– Это одновременно признак дружелюбия и грамотной корысти, – заявила она. – Митонцы прекрасно знают, что эти теракты могут подорвать не только их собственную безопасность, но и надежду на процветание, которое, как они надеялись, наступит после окончания изоляции. Почему мы должны сомневаться в том, что эти люди настроены против фанатиков, пытающихся лишить их будущего?
Когда Ребекка уступила кафедру, место на сцене заняла ее оппонентка, миссис Коллинс. – Вот альтернативное предложение, которое нам следует довести до сведения своих соседей: каждый из пяти городов, которым угрожает опасность, должен направить добровольцев в оставшиеся четыре – так среди нас всегда будут находиться доброжелательные люди, способные засечь митонских диверсантов.
– Вчетверо больше людей, вчетверо больше усилий для их организации, вчетверо больше времени! – во весь голос прокричала ей Ребекка.
– И вчетверо безопаснее, – рявкнула в ответ миссис Коллинс.
– Это не так, – возразила Ребекка, которая теперь была попросту сбита с толку, будто не понимая, как ее собеседница могла придерживаться столь слабой аргументации.
Кое-кто из публики уже успел подхватить ее слова в качестве кричалки. – Вчетверо безопаснее! Вчетверо безопаснее!
Времени на организацию прямого голосования в масштабах целого города уже не осталось; теперь решать вопрос от имени горожан предстояло избранному ими же совету. Элис сидела рядом со своей матерью, пытаясь удержать ее от бессмысленной перебранки с оппонентами, пока советники, удалившись в свой кабинет, обсуждали друг с другом митонское предложение.
– Не стоило мне отправлять тебя в Митон, – мрачно заметила она.
– Почему же?
– Если бы город поддержал изоляцию, это хотя бы наполовину удовлетворило желания фанатиков. Возможно, это помогло бы удержать их в узде.
Элис решила, что таким витиеватым способом мать хочет сказать, что ей не следовало умолять своего отца вернуться в Митон, чтобы повлиять на исход голосования. – Понимать все задним числом, конечно, замечательно, – заметила она в ответ. – Возможно, тебе следовало просто похитить отца прежде, чем он ушел от нас в первый раз, и тогда вся эта истерия о сохранении чистоты фракций была бы уничтожена в зародыше.
Ее мать сухо рассмеялась. – Ну хорошо, я это заслужила. – Она опустила руку и, поморщившись, размяла свое колено. – Но мне и правда не стоило подниматься вслед за тобой на те холмы. За это я расплачиваюсь до сих пор.
Советники друг за другом вернулись в публичный зал.
– Мы со всей серьезностью и тщательностью обдумали выдвинутые предложения, – заверил собравшихся мэр. – И решили направить в Салтон, Дрейвиль, Боннертон и Риджвуд наших представителей, чтобы обсудить обмен наблюдателями на время возросшего напряжения между городами. Мы всячески приветствуем добровольцев, готовых принять участие в этой инициативе, и в ближайшие несколько дней сделаем несколько объявлений касательно процедуры регистрации и критериев отбора, которые соискатели должны будут указать в своих заявках.
– Ура, – отозвалась Ребекка.
Глава 15
– Можешь забрать мои грязные бинты, – решила миссис Джаспер. – Но не более того. Ты не будешь резать меня, как того несчастного парнишку!
– Разумеется, нет. Спасибо за помощь. – Лицо Элис вспыхнуло, но она все же проявила настойчивость. – Если вы позволите нам получить образцы мочи и стула…
– Это же просто отвратительно!
– Согласна, но если мы что-то найдем, это с лихвой окупит все наши усилия.
– При условии, что медсестры будут выдавать их тебе прямо из судна. И мне не придется видеть этого собственными глазами. – Она состроила гримасу. – Что вы вообще хотите найти, ковыряясь в этой мерзости?
– Если бы знали, нам бы вообще не пришлось этим заниматься, – ответила Элис.
– Разумно.
Элис, в конец измотанная, вышла из палаты, сумев заручиться согласием на неинвазивный забор анализов у восьми из двенадцати пациентов. Никто не разрешил ее взять образцы тканей или крови, но с какой стати им было это делать? Тимоти это ведь никак не помогло.
Вернувшись в рабочий кабинет, она приступила к подготовке препаратов, используя три бинта, взятых у пациентов с Дисперсией, и еще три – у больных с другими видами ран. Даже если им не удавалось застать болезнь с поличным внутри тела, круг возможностей вполне можно было сузить, изучая оставшийся после нее детрит.
Ее мать постучала в дверь и вошла, не дожидаясь приглашения. – Похоже, что на всех дорожках, ведущих вниз с холмов, кто-то начал втыкать деревянные колья, – сообщила она.
– Я не понимаю, – сказала в ответ Элис. – Если саботажники не видят колья, разве те причинят им какой-то вред?
– Говорят, что ответственные за это люди купили в Хэверфилде несколько кур, и теперь обмазывают навозом мелкие, острые камни, а потом подкладывают их на наконечники пик.
– Это… довольно изобретательно, полагаю. – Элис плохо представляла, действительно ли вторженцам грозила реальная опасность получить травму с последующим заражением крови, или все кончится тем, что зловонный камешек просто улетит в сторону, поддетый чьей-нибудь ногой. Впрочем, сейчас перед ней стоял более насущный вопрос.
– Почему я все-таки существую? – спросила она у матери.
– Мне казалось, мы уже давно обсудили этот вопрос.
– Выделения отца не смогли бы надолго задержаться внутри твоего тела – но он все равно приходится мне отцом – как если бы он был одним из ритеранцев. Так что в итоге его вклад был не физическим, а исключительно информационным.
– Да. – Ребекка с напускной важностью поджала губы. – Когда ты говоришь об этом вот так, напрямую, впечатление складывается и правда пугающее. Как будто можно забеременеть, просто прочитав не то стихотворение.
Элис рассмеялась, но продолжала стоять на своем. – Твое тело транскрибировало… нечто. И чем бы оно ни было, именно ему я, как минимум, обязана некоторым сходством со своим отцом – и по внешности, и по характеру. Но ограничивается ли его влияние только этим? Мы знаем, что отцовское наследие не сводится к одним лишь поверхностным признакам: даже если мать абсолютно здорова, отец все равно может передать своим детям какую-нибудь болезнь.
– Значит, отцовское тело иногда дает плохие советы, – заключила Ребекка. – Но стоит ли этому удивляться?
– Нет, но зачем к ним прислушиваться? – возразила Элис. – Почему мать передает плохие советы своему потомству, если сама она здорова, а отец – нет?
– С тем же успехом можно спросить, почему в мире до сих пор существуют болезни, – ответила Ребекка. – Почему бы все нам не найти какого-нибудь здорового человека и не создать его идеальную до мозга костей копию? Легко сказать, но не так легко сделать.
– Но если такой шанс хоть когда-то и выпадает, то явно в момент зачатия? Ведь когда дело касается формирования ребенка, единственный доступный ориентир – это подражание его родителям. Почему бы в таком случае не сымитировать одну только мать?
– А если она больна, что тогда? Что, если она сама носительница какого-то недуга? Матка не руководствуется какой-то всеведущей силой – и даже материнской интуицией. Я могу знать, что страдаю от ужасной наследственной болезни, которая передавалась в нашей семье по материнской линии…, но доступен ли этот вывод моей репродуктивной системе? Те же органы размножения, с минимальными отличиями, есть и у животных, которые совершенно не владеют абстрактными понятиями вроде «наследственной болезни».
– Звучит разумно, – нехотя признала Элис. – Значит, у тела нет другого выхода, кроме как идти на риск, перемешивая советы обоих родителей в надежде, что ребенок получит более высокие шансы на здоровую жизнь, чем мог бы, будь в природе универсальное правило, требующее всегда подражать строго матери или строго отцу.
Ребекка выразила согласие. – Судя по опыту разведения животных и наблюдения за человеческими семьями, оба родителя вносят в потомство равный вклад.
– И нет причин считать, что этот процесс будет протекать иначе, если отец и мать принадлежат к разным фракциям?
– Вряд ли, – ответила Ребекка. – В момент зачатия – если таковое вообще возможно – тело не может отличить фракции друг от друга. К тому же известны случаи, когда фермеры платили за возможность использовать быков-чемпионов из других городов, чтобы привнести их черты в поголовье собственного скота.
Элис до сих приходилось будто шарить в потемках, но теперь у нее, по крайней мере, появилось более четкое представление о конечной цели. – Если тело ребенка в равной мере наследует свои инструкции от обоих родителей, и родителям даже не нужно принадлежать к одной фракции, то все мы – в меру своего здоровья – по сути следуем одному и тому же алгоритму. К какой бы фракции мы ни принадлежали, процессы, посредством которых мы поддерживаем эту самую принадлежность – сопротивляясь дисперсии, затрагивающей неодушевленную материю – должны быть совершенно одинаковыми.
Ребекка была озадачена. – Я не понимаю, что ты имеешь в виду под словом «одинаковые». Ритеранский желудок поглощает ритеранскую пищу, а митонский – митонскую.
– Ты сказала, что у матки нет абстрактных представлений насчет родословной ее хозяйки, – ответила Элис. – Стало быть, и ритеранские желудок, легкие и печень не знают о том, что их обладатель родом из Ритера. Все мы определенно следуем одним и тем же правилам, которые дают разный эффект лишь в силу того, что конкретные органы находятся в разных местах. – Она подавила желание добавить: «И под местом я имею в виду вовсе не город, а часть двенадцатимерного пространства Тимоти». – Меры, которые мой организм предпринимает для поддержания собственной целостности, с его точки зрения, ничем не отличатся от того, что с аналогичной целью делает тело митонца.
– Они используют один и тот же механизм защиты, – согласилась Ребекка. – Хотя я не до конца понимаю, отчего ты придаешь этому такое значение.
– Потому между фракциями существует идеальная симметрия, – заявила Элис, – но отсюда вовсе не следует, что такой расклад был единственно возможным. Я могу без вреда для себя следовать отцовским инструкциям – то же самое было бы верно, если бы вы с отцом поменялись местами…, или ваш вклад перемешался как-то иначе. Если бы ты была родом из Боннертона, а он – из Дрейвиля, это бы ровным счетом ни на что не повлияло. Но не исключено, что где-то, в далекой стране есть деревня, жители которой не смогли бы зачать детей ни с одним из наших знакомых, поскольку инструкции, необходимые для выживания
– Эмм… допустим. – В Ребекке вновь проснулось подозрение.
– Если Дисперсия принадлежит к седьмой фракции, – заключила Элис, – то шаги, которые
– Боюсь, я потеряла нить разговора, – призналась Ребекка. – По-твоему, у жертв болезни был секс с гоблинами, и теперь они производят на свет нежизнеспособное потомство от этой запретной связи?
Элис взглянула на бумаги Тимоти. Ей хотелось сказать: «Если как следует присмотреться, все это есть в математических выкладках. Некоторые из переменных – всего лишь имена, которые можно переставлять безо всяких последствий. Другие же, напротив, отличаются, как верх и низ, как день и ночь».
Но в глазах ее матери все это было не более, чем работой счетовода.
– Не страшно, – сказала она. – Я и сама пока что толком не понимаю, к чему все это идет. Дай мне еще немного подумать.
Глава 16
Во время похорон Элис держалась от семьи Тимоти на расстоянии. Чем еще она могла быть для них, если не напоминанием о той самой болезни, которая забрала их сына и брата?
Когда собравшиеся покинули кладбище, к Элис подошел незнакомый молодой человек. – Кажется, я видел вас в больнице, – сказал он. – Вы врач-исследователь?
– Скорее, ассистентка.
– Меня зовут Кристофер.
– Элис. – Она пожала ему руку.
– Приятно познакомиться. Тимоти все время о вас говорил.
От неловкости Элис отрывисто рассмеялась. – Я рада, что ему было кому пожаловаться на свою мучительницу.
– Он никогда к вам так не относился, – заверил ее Кристофер. – Мы с ним вместе учились, и он уже тогда работал над своей системой. Поначалу я был настроен скептически, но потом начал понимать всю элегантность его идеи. Это похоже на попытку разобраться в смене дня и ночи, а заодно и временах года, затмениях, прохождениях и покрытиях, живя под небом, которое постоянно затянуто облаками. У тебя нет и шанса понять, что происходит на самом деле – но если не будешь обращать внимание на то, что тебе говорят циклы, то явно поставишь себя в еще более невыгодное положение.
– Он хотел стать учителем, да? – спросила Элис.
– Да. И был бы весьма неплох в этом деле. Если бы только у него хватало времени на посещение собраний ученых обществ. – В голосе Кристофера слышалось восхищение с ноткой зависти.
– А вы чем занимаетесь?
– Я строитель. – Он улыбнулся – наверное, заметил проблеск удивления на [1]ице Элис. – Что, по-вашему, каменщик не может любить математику? Могу вас заверить, если бы не геометрия, мы бы уже жили в руинах.
– О, в этом я не сомневаюсь. – Какое-то время Элис шла рядом с ним, не говоря ни слова. – Значит, вы обсуждали его идеи?
– Постоянно.
– Его работа была важна, – сказала Элис. – Жаль, что я смогла убедить в этом так мало людей. Я в состоянии понять б
Кристофер кивнул. – Понимаю. Он всегда считал, что на принятие его идей уйдет целая жизнь. Тем, кто достиг этой цели раньше остальных, нужно держаться вместе.
Элис в подробностях пересказала ему наблюдения, собранные шестеркой исследователей. – Вне зависимости от времени сбора образцов в них всегда обнаруживались следы материи, сумевшей зацепиться за область взаимодействия, в которой на тот момент находился сам пациент. Такое не могло происходить постоянно, ведь тогда ее частички бы попросту отвалились.
– Но если удержаться в текущей области они пытаются все время, а удается им это лишь иногда, значит, именно успешная попытка и приводит к их отторжению, – заключил Кристофер. – Но почему они достигают цели? Или почему не достигают ее сразу?
– Я думаю, это чем-то похоже на разницу между копированием фрагмента книги, в котором предлагается некоторый метод копирования фрагментов книги, и фактическим копированием книги согласно этому методу.
– Тимоти вывел формулу, которая, вероятно, описывает седьмую фракцию – или даже целую тройку из седьмой, восьмой и девятой. Между обычными шестью фракциями есть некоторая симметрия: все, что делает представитель одной из них, по сути является лишь смещенной версией того, что делают другие. Это напоминает отражения внутри калейдоскопа; нельзя выделить одно из них и сказать, что оно чем-то отличается от остальных. Любое отражение можно считать оригиналом, и результат от этого нисколько не поменяется.
– Но новая фракция – это не просто отражение старых; чтобы поддерживать ее стабильность, нужно следовать совершенно иным инструкциям. А мы, следуя привычному алгоритму, переписываем инструкции для этого нового процесса копирования вместе со всей остальной нашей плотью, сохраняя их в целости и сохранности при обычном переходе между тремя областями взаимодействия. Но если мы каким-то образом спутаем захваченный по ошибке алгоритм с инструкциями, отвечающими за наше собственное копирование, наше тело может начать воспроизводиться не по тем правилам.
– А. – Кристофер остановился и широко улыбнулся Элис. – Представляете, в каком восторге он был бы от этой идеи?
«Может быть, но он бы обрадовался еще сильнее, если бы я подумала об этом раньше», – мысленно произнесла Элис.
– Каким-то образом мы поглощаем этот микроб, когда находимся с ним в одной и той же области взаимодействия, – как бы рассуждая вслух, произнес Кристофер, – и тем самым силой уводим с его предпочтительной траектории, «восстанавливая» так, как мы это делаем с нашей собственной плотью, которая начинает рассеиваться между фракциями. Поначалу наша жертва беззащитна – у нее нет иного выбора, кроме как следовать за нашим телом. Но пригрев микроба у себя на груди, мы, спустя какое-то время, начинаем считать его частью своего организма и даем чужаку карт-бланш. Сам по себе микроб слишком мал, чтобы целиком перетащить нас на свою траекторию, но когда он все-таки вырывается на свободу, то забирает с собой частичку нашего тела.