Братство тёрна. Помощница профессора

— Новая ничуть не хуже, подходила по всем параметрам, — а это уже Медина. И что за цель? О чем они говорят?

— Это было решать не тебе. За каждый проступок положено наказание, твоим станет укол вне очереди. Жди новых распоряжений завтра к вечеру. Все должно быть исполнено идеально, это последнее предупреждение. Шипы жалят, но они легче всего отделяются от ветви.

Обругав себя за неуемное любопытство, Фредерика отбежала подальше от стеллажа, забилась в другой угол и сделала вид, что начищает бюст Марка Диаса, основателя факультета химии в университете Эбердинга.

Дверь в кабинет распахнулась почти сразу, стоило ей только взять тряпку в руку. Фредерика не оборачивалась и старалась не показывать своего волнения. Вот до чего ее довело неуемное любопытство: случайно подслушала разговор, совершенно не предназначенный для ее ушей. Что это было? Заговор? Прямо в стенах их университета, старейшего учебного заведения Эбердинга?

Или просто два старых приятеля болтали о занятиях фехтованием, а Фредерика напридумывала неизвестно чего? Не все же имеют такой талант влипать в неприятности, как она, чтобы утром стать свидетелем убийства, а вечером впустить в дом крайне подозрительного парня с кучей денег. Медина — точно адекватный человек, не склонный к авантюрам.

— А здесь работы еще немало, — говоривший пытался изобразить эмоции, но эти механические нотки так никуда и не исчезли. Фредерика обернулась к мужчине и поздоровалась.

Он оказался очень похож на Медину, почти как родной брат, только стрижка короче, по новой моде и яркий шейный платок. В похожем стиле Фредерика принарядила Пака, своего нового кузена с островов. Только тот при всем своем равнодушии и феноменальной вредности характера выглядел живым и добродушным. Этот же пугал неестественной холодностью и болезненной худобой, точно был вержем, который уже начал терять человеческую внешность. Но пока собеседник профессора ничем не угрожал и не пытался напасть. Зато и не уходил.

— Наверняка донье непросто справляться с уборкой, — не сдавался он. — Вы должно быть… Алварес, да Алварес! Помню, как на балах блистала ваша матушка, Бенита. Вы точная ее копия.

Фредерика опустила взгляд. О сходстве она слышала и раньше, но все доньи старой крови из Эбердинга похожи друг на друга, а ей нравилось думать, что унаследовала больше от папы, чем от легкомысленной матушки.

— Смирение тоже добродетель, а Алваресы никогда не боялись физического труда.

Мужчина хмыкнул в ответ на ее слова, наклонился поближе к бюсту основателя факультета и потер его пальцем. Фредерика с ужасом заметила, что из-под слоя пыли светлел след только от одного прикосновения тряпки. Этот незнакомец сейчас поймет, сколько времени было потрачено на уборку и чем еще могла заниматься девица Алварес.

— Мой отец говорил также, — согласился он. — Но еще Алваресы всегда по праву носили титулы, потому как доблестно стояли на страже интересов родной страны. Много брали, но и многое отдавали в ответ. Возможно, пришло ваше время вернуть семью на положенное ей место?

Он влез во внутренний карман пальто, вытащил оттуда прямоугольник бумаги и протянул его, придерживая двумя пальцами. На визитной карточке читалось имя некоего Карлоса Рубио и адрес, совсем недалеко от центра. Фредерика взяла ее из вежливости, но не убрала в карман. Даже находиться рядом с Карлосом было неприятно, сложно представить, что кто-то по доброй воле решит иметь с ними дело.

— По слухам бывшая императорская семья держит кофейню в самом центре Эбердинга, а женщины из рода Калво работают в обычной больнице, — все же выдавила Фредерика, опустив взгляд. — Зная это, разве могу я стыдиться помогать с уборкой родного университета?

— Дерзкая, — он чуть приподнял бровь. — Думаю, мы еще познакомимся с вами чуть ближе, донья Алварес.

— Фредерика собирается замуж в скором времени, ей будет не до знакомств с посторонними мужчинами.

Медина подошел быстро, в своей привычной манере громко постукивая каблуками, а затем совершенно недопустимо положил руку на плечо Фредерики, притянул ее к себе и поцеловал в висок.

— Интересная новость, — Карлос коротко поклонился им обоим и все же покинул лаборантскую, закрыв дверь за собой так тихо, будто был бесплотным духом.

— Прекратите! Это против приличий! — Фреддиа стряхнула руку профессора со своего плеча и отшатнулась.

— Прилично ли целоваться ради оценки на экзамене? — вспыхнул Медина. — Или же подслушивать под дверью? Вы будто специально ищете себе неприятности, Алварес.

После он выхватил визитку из ее рук, зажег спиртовку, сунул бумагу в пламя и ждал, пока не останется ни одного клочка. Фредди же молча наблюдала за ним и не знала, как реагировать.

— История революции, что в ней сложного? Хроники двухсот тридцати семи дней и однообразное восхваление настигшего всех счастья, — продолжал напирать профессор. — А уж положительное влияние этих дней на любую область легко даже не выучить — придумать! Но нет, Фредерика, вы не потрудились сделать это и получить свое честное «отлично» на экзамене, предпочли хитрить, играть в соблазнительницу и обиженную невинность. Вот это достойно и прилично? Вот это не позорит род Алварес?

Медина стащил с полки тонкую брошюру с материалом по экзаменационному билету и потряс ей перед носом Фредерики, а после швырнул на стол.

— После обеденного перерыва проверю, и только попробуйте не ответить хотя бы на один вопрос! Если какая-нибудь комиссия узнает, что в университете работает бывшая аристократка, которая презирает революцию, то всем нам будет очень плохо.

Профессор злился так, как никогда до этого. И Фредерика чувствовала, что с ее провалом на экзамене это никак не связано. Но Карлос уже ушел, а помощница вот она, стоит рядом.

Только вот у Фредерики тоже было непростое утро и непростая ночь, оттого очень хотелось спустить на ком-нибудь пар, дать выход злости. Не на Пака же ей кричать, с его тремя сотнями галлов? Да и не боится этот земпри крика. Вздохнет только и начнет занудствовать о своей прекрасной общинной жизни.

— А вы в самом деле считаете это правильным? — Фредерика подхватила брошюру со стола, затем бросила ее на пол. Медина же набрал воздух в легкие, но возразить не успел. — Что мы, доны, бывшие владельцы империи и магии, те, кто вершил судьбы мира, теперь моем пробирки или читаем лекции? Что нам бросили подачку из нашего же имущества, и со страниц газет и книг твердят, что мы должны быть за это благодарны? Да с каждым днем нас урезают в правах и возможностях, зато щедрой рукой раздают их земпри и вержам! Вот это правильно? Вот это мы должны повторять и заучивать? Вот так мы должны жить?

К концу речи Фредерика уже почти шептала, потому как если кто-нибудь услышит — ей действительно придется несладко. Николас Медина сверлил ее взглядом, сжимал кулаки и дышал так часто, что ноздри дергались. Затем он не выдержал и схватил Фредерику за запястья, спиной прижимая к стеллажу.

— Мы должны жить, Алварес! Пока что просто жить. И надеяться, что однажды все изменится.

— Аха-ха! Столько раз я слышала эти речи от матушкиных друзей. Они уже семь лет ждут, когда придет Братство терна и вернет к власти императора.

— Он давно отошел от дел и никому не нужен. И это глупо отдавать столько власти в руки одного человека. Нет, если и ждать перемен, то пусть они приведут к абсолютно новому миру, тому, где судьбу города и республики решает собрание палаты донов.

В глазах профессора при этом блеснуло что-то. Что-то пугающее и непонятное. С таким выражением лица матушка рассказывала о своих балах и том, как хочет вернуть прошлое благосостояние семьи. Фредерика испугалась и дернулась в сторону, но Медина не держал ее, его горячие пальцы лишь слегка прикасались к запястьям Фредди. А в глазах с каждой секундой все сильнее разгорался интерес и желание. Такое жаркое, приятное, разгоняющее кровь, а не маслянисто-расчетливое, как у соседа Хосе, которому льстило внимание самой настоящей доньи.

Фредерика уже почти почувствовала, как губы профессора накрывают ее губы, как его руки скользят по телу, как она сама плавится и осторожно, будто нехотя, отвечает на его прикосновения, как услышала скрип открывающейся двери. Медина отступил назад медленно, ничуть не стесняясь происходящего. Хотя кто знает, возможно, профессор каждый день зажимается со студентками в своей подсобке. Фредди тоже не стала забиваться в угол и убегать с криками: пусть ректор и пригрозил уволить ее, если узнает об интрижке, но сто пятьдесят галлов быстро решат проблему с трудоустройством.

— Я принесла бумаги для Алварес, — проскрипела древняя старуха Жиль, равнодушно скользя по подсобке взглядом, — напишите пару заявлений строго по образцу, не забудьте проставить вчерашнее число и занесите мне.

— Донна Жиль, — Медина сам сгреб листы и уставился на секретаря, — мне бы не хотелось огласки.

— Я слишком занята работой для болтовни, а вот другие — нет. И если не научитесь держать себя в руках — ректору донесут раньше, чем я успею напечатать слово «уволена». Этим бездельникам и повод не нужен. Знаете, что болтают обо мне? — секретарша прищурилась и в упор посмотрела на Фредерику.

— Нет, простите.

— Чушь! Конечно, знаете! Они болтают, будто мы с ректором в отношениях. И это молодежь, цвет нации! Раньше у студентов хотя бы была фантазия. Тогда ходили легенды, что каждое полнолуние я надеваю черные одежды, седлаю одноглазого крылатого кабана и летаю вокруг университета, чтобы подкараулить девиц, которые спешат с тайных свиданий. А после отрезаю им локоны и варю из них зелье вечной молодости. Бред первостатейный, но с фантазией. А сейчас: в отношениях. Пфф! Да здесь все друг с другом в отношениях, возраст самый такой для отношений!

Она побурчала еще немного, после оглядела Медину и медленно вышла из кабинета. Фредерика же облегченно выдохнула, подошла к зеркалу и поправила прическу.

— И для истории революции тоже прекрасный возраст, Алварес! — профессор подобрал брошюру с пола и показательно переложил на полку. — Просто прекрасный возраст. 

Глава 8. История революции

Хавьер даже не успел дойти до своего рабочего места, как секретарь управления передал ему стенограмму от рассерженных служителей храма Отца-Защитника со Второй линии, где у следователя в принципе не могло быть никаких дел. Но судя по сообщению, «его тупая скотина разнесла все и покусала служителей», поэтому надлежит немедля прибыть туда и возместить ущерб.

Недовольный Кроу все же разрешил Хавьеру съездить в этот храм, но пригрозил, что если Сото снова влипнет в неприятности из-за вержа, то уйдет работать в архив до самой пенсии.

Впрочем, на месте выяснилось, что никакими особыми неприятностями не пахнет. Просто его вчерашняя знакомая сломала кран с кровью Отца и слегка потрепала одного из служителей. Тот сейчас громко стонал в стороне, придерживая забинтованную руку. Смешно. Челюсти гончих такие мощные, что дробят кости, а мышцы и жилы рвут, как бумагу.

Ирр и сейчас скалилась, рычала из угла храма, но ни на кого не нападала, хотя служители тыкали ее палками от швабр и метлами, чтобы не выходила из угла.

Хавьер поздоровался со всеми, вознес традиционную молитву Отцу-Защитнику и Девам, поклонился портрету Антония Калво, оставил несколько монет в чаше для пожертвований, и когда все, включая гончую, уставились на него с молчаливым укором, наконец подошел к служителям.

— Свогоры, мне крайне неприятно видеть, как в храме Отца-Защитника бьют девушку. Ирр, портить общественное имущество — недопустимо.

А после положил руку ей на загривок и повел к выходу. Клыкастая морда гончей оскалилась, но Хавьеру в этом чудилась торжествующая улыбка, адресованная служителю с палкой в руках, а не угроза.

— А деньги? — не остался в стороне тот.

— Фонд Антония Калво вышлет рабочих для ремонта в ближайшие дни, — Хавьер показал свое удостоверение члена совета попечителей и кивнул, прощаясь. Возражать никто не стал.

Ирр рыкнула и прикусила ближайшую к выходу деревянную колонну, оставляя на ней след зубов, но шла рядом спокойно и мало походила на взбесившегося зверя. Человеческий облик она вернула уже в машине, сразу же подтянула колени к груди и обняла их, сворачиваясь клубком. Одежда гончей оказалась перемазана кровью, изорвана, местами обгорела, волосы же темными тяжелыми прядями падали на лицо и плечи.

— Тяжелая выдалась ночь? — Хавьер протянул ей плед с заднего сиденья, фляжку с чаем и пакет орехов, который всегда возил в машине. Ирр нехотя взяла все это, затем назвала адрес дома на самой окраине Второй линии, туда они и ехали.

— И утро! Всего-то кран один помяла, а они меня палками! Обидно. И на тебя обиделась. Целый важный дон-следователь, а помахал бумажками и ушел.

— Подраться с ними стоило?

Она перевела взгляд на Хавьера, тяжело вздохнула и снова спряталась за волосами. Действительно обиделась на служителей, но не настолько, чтобы самой их покалечить или требовать этого от «важного дона».

— Припугнуть хотя бы.

— Поверь, эти бумажки для них страшнее моих кулаков. Фонд Антония Калво единственный выделяет деньги на ремонт храмов, на полученные от правительства гроши и пожертвования они долго не протянут. А здесь такое досадное недоразумение — отлупили гончую одного из членов совета попечителей. Ты же хотела уладить конфликт, поэтому меня вызвала?

Она первая перешла на «ты», Хавьер только поддержал. Обычно фамильярность он не приветствовал, но с Ирр будто не могло быть иначе.

— Не-е-е, — протянула она. — Но сломавшего кран вержа они бы не отпустили за деньгами, обратились бы к егерям. А свогор Браво смотрел бы на меня строго и расстроился. От этого стыдно.

— Я тоже расстроился и могу смотреть строго.

— Уже поняла, — Ирр вздохнула и ссутулилась еще сильнее. — У меня есть пять галлов, этого хватит на починку их колонны. Сейчас поедем ко мне — отдам.

— Фонд все оплатит, не переживай.

Пять галлов — не такая и маленькая сумма для вержа, которому платят сущие гроши и выделяют пропитание, наверняка у гончей найдется на что их потратить. И для фонда это не такие большие расходы. Интересно другое — почему Ирр так выглядит и как оказалась в храме?

— Ничего не хочешь мне рассказать? — Хавьер решил связаться с начальством Ирр и попросить выходной для гончей. Во что бы та ни влипла — ей крепко досталось.

— Могу с расследованием помочь, — она отвечала очень тихо, нехотя. — Доны же глупые, ничего не видят и не замечают.

— И чего же я не заметил?

На самом деле за прошедшую ночь Хавьер успел перерыть целую гору информации о погибшем инспекторе и других жертвах с цветущим терном в руке, но общего у них было не так много. Все мужчины старше тридцати, все состояли на государственной службе, все ходили одними и теми же привычными маршрутами, на которых их и настигла смерть. Значит, никакой случайности: убийца выслеживал конкретных людей. На этом сходство жертв заканчивалось. Хавьер смог найти в отчетах из полицейских участков восемь похожих случаев, разбросанных по разным секторам Второй линии, и ни разу убийца не оставил ни одной улики.

— Монету! Это главное, — ошарашила его Ирр.

— Это просто знак, как и цветущий терновник. Так убийцы помечают своих жертв и предупреждают следующих.

— Если ушш хочет добровольно уйти из жизни, он зажимает в руке серебряную монету или же передает ее кому-то. Он говорит: эй, мне уже ничего не нужно, а это пусть сделает тебя чуть счастливее. Поэтому Рен, хозяйка таверны, варит зелье счастья только за монету из руки мертвеца: если принес такую, значит прикоснулся к магии ушедших. Понимаешь теперь?

— Нет.

— И они не понимают, это ваше Братство! Одни доны там, все глупые. Поэтому кладут монету в руку как символ, что этот человек был плохим, но после смерти может принести пользу. И с жертвами знакомы, иначе все пойдет не так.

— Найти глупых донов будет совсем не сложно, ты права.

Ирр покачала головой и прошептала:

— Сама разберусь.

Больше она ничего не говорила, наверняка еще больше уверившись в том, что с донами дел иметь не стоит. Но и с расследованием помогать отказалась, сколько бы Хавьер ни упрашивал ее и не пытался заманить заработком. Потом внезапно спросила, дадут ли ей значок особого управления, но все равно отказалась.

Квартира девушки располагалась в бедном, но еще вполне приличном и прилегающем к полицейскому участку районе Второй линии. Большой дом рядом с колледжем, в таких часто селятся студенты. А еще — странные девушки, вроде гончей, которая считает себя умнее донов.

Но кое в чем Ирр была права: погибший Морено был нечист на руку, если получится откопать информацию и про других, между жертвами появится хотя бы призрачная связь, а значит и шансы вычислить следующую и поймать убийц возрастут.

Девчонка вышла из автомобиля, быстро поправила волосы и послала Хавьеру воздушный поцелуй, улыбаясь во весь рот. Актриса! Разыграла представление для любопытных соседок, а теперь будет рассказывать, что дружит с настоящим доном. Хавьер не удержался, высунулся из машины и громко спросил:

— За тобой завтра заехать?

— Не до того мне! — выкрикнула она. А после кокетливо подмигнула и убежала вверх по ступеням.

* * *

Этот день прошел для Фредерики под знаменем революции. Кто бы мог подумать, что Медина не шутит насчет своих требований и может гонять по материалу даже занимаясь другими делами. Ему не мешал ни учет оставшихся солей и реактивов, ни перекус, ни чтение газеты, ни даже сэндвич, который Фредерика принесла профессору из столовой. На ее долю он заказал ореховое пирожное, чтобы стимулировать мыслительный процесс, и немного овощного салата.

Медина спрашивал и спрашивал, иногда что-то рассказывал сам или замолкал ненадолго. Он лет на десять старше Фредерики, встретил революцию в уже более зрелом возрасте и наверняка сохранил больше воспоминаний, а не только то, как страшно засыпать под выстрелы.

Но, пожалуй, самым ярким было одно, как отец собирался на войну, Агата хлопотала вокруг него, а матушка беззаботно отдавала распоряжения. Тогда она послала служанку в общину земпри с наказом привезти свежайшей спелой клубники. Сезон уже заканчивался, проще было найти другие ягоды, но если Бенита Алварес хотела чего-то, то она это получала. Фредерика до сих пор помнила, что несчастная девчонка-верж вернулась в их дом спустя четыре дня, потрепанная и с рассеченной щекой. Она швырнула в матушку горсть ягод и свой чепец из униформы, а потом ушла навсегда. Первой из слуг. Постепенно дом покинули все остальные, когда поняли, что Алваресы больше не имеют над ними власти и не смогут платить жалование.

Оглядываясь назад, Фредерика понимала, что большинство из них бежало не от возможной нищеты, а от взрывного и капризного характера матушки, которого не выдержала даже Агата. Но тогда, когда сама была девчонкой, Фредерика воспринимала это как предательство и горько плакала по ночам.

Вначале ей пришлось учиться самой надевать пышные платья и заплетать себе косы. После — убираться и готовить, потому как Агата сбежала, а матушка прекрасно обходилась парой черствых кусков хлеба в день и фруктами. Фредди же росла быстро, постоянно хотела есть и двигаться. Ей повезло в том, что перед самой войной отец, напуганный слухами, успел оплатить учителей для дочери до самого ее совершеннолетия. После смены власти некоторые из них отказались от своих обязательств, другие же честно отрабатывали полученные когда-то деньги, пусть и морщили нос от вида обедневшей аристократки, так непохожей на других учеников.

Постепенно Фредерика научилась готовить что-то съедобное, более или менее чисто убирать дом, разбираться со счетами и торговаться на рынке, а также выбирать самые свежие из недорогих продуктов. Лет до шестнадцати она очень любила подслушивать под дверью, как матушка и ее друзья за чашкой чая обсуждают Братство терна и его тайные дела. Тогда казалось, что стоит немного подождать, и доблестные доньи и доны, хранители магии и старых порядков, выйдут из подполья и возродят империю. И тогда все станет как было: Фредди снова будет досыта есть и спать в чистой постели, матушка — блистать на приемах, а Агата вернется домой. Но чем больше проходило времени, тем меньше верилось в это. Фредерика смирилась с новой жизнью и даже с тем, что теперь сосед-Хосе — вполне подходящая партия для бывшей доньи, а химия — увлекательная наука.

Возможно, где-то и для кого-то революция и стала толчком, прорывом, средством к лучшему изменить свою жизнь, но не для семьи Алварес. Поэтому учить и повторять глупости о настигшем всех благе — оказалось тяжеловато. Но Медина был точно механическая кукла: все твердил и твердил вопросы по ненавистному предмету.

Что послужило толчком к революции? За сколько дней бунтовщики захватили Эбердинг? Какие права и свободы получили угнетаемые ранее вержи и земпри? В чем ей видится основная причина произошедших событий?

— В том, что заклятые соседи из королевства Грис атаковали наши границы в середине лета, когда магия такая слабая, что не может напитывать амулеты донов и не дает силы вержам, — вздохнула Фредерика. — Они использовали ядовитый газ и бронированные самоходные машины, которые разрушили нашу линию обороны. Весь цвет аристократии отправился на войну, а бунтовщики взяли практически пустую столицу.

— Когда-нибудь вы влипните в неприятности, Алварес, в очень крупные неприятности! — профессор стукнул свернутой газетой по столу. — Очень жаль, что отец не выдал вас вовремя замуж куда-нибудь в колонии, это помогло бы избежать стольких бед.

— Он пытался найти мне жениха. Договорился о браке с каким-то стариком, Ником, кажется. Видела его снимок, но ни разу — вживую. Мы должны были пожениться, когда мне исполнится восемнадцать, но революция все перечеркнула. Пожалуй, это единственное хорошее, что она привнесла в мою жизнь.

— Ему было двадцать три, немногим больше, чем вам сейчас, — Медина внезапно успокоился и печально улыбнулся. — И тогдашний Николас ничуть не обрадовался перспективе жениться на девчонке, которая еще играет в куклы. На снимке вы, Алварес, тоже вышли неважно: худощавый нескладный подросток, которого зачем-то нарядили в копию взрослого платья и завили локоны по последней моде. Кто же знал, что ваша красота еще спит, чтобы пробудиться к совершеннолетию?

— Так вы…

Фредди даже не нашлась, что сказать. Она просто глядела на Медину и чуть приоткрыла рот от удивления. Николас или Ник — вполне обычное имя, таких полно в Эбердинге, фамилию Медина сменил, а других связующих нитей между ним и бывшим женихом провести не удалось бы при всем желании.

— Это уже неважно, вы правы, революция все перечеркнула, — поспешно закончил профессор и покинул кабинет.

Вот значит как! Тот самый усатый тип, что угрюмо глядел на всех с размытого снимка — и есть Николас Медина? Но в тринадцать лет сама новость о свадьбе, пускай та и случится нескоро, кажется пугающей, не то что мужчина на десяток лет старше. Странно, что профессор ни разу не упомянул об этом. Не посчитал нужным, ведь все равно свадьба расстроилась? Или так радовался избавлению, что решил не ворошить прошлое?

Не распадись империя, Фредерика бы уже стала замужней дамой, родила первого из своих детей и думать бы не смела ни о какой учебе, кроме пансиона. Какой была бы их жизнь с Николасом? Вряд ли спокойной и тихой, они оба далеки от образа идеального дворянина. Скорее в их семье летали бы тарелки и постоянно слышался крик.

А любовь? Ей бы нашлось место?